За чертой

– Шо ж вы, сукины диты, до свинячего полдня тягните?! – кричит он охрипшим голосом.

– Так роса ж, Иваныч! Зажёвывать будет… – оправдываются комбайнёры.

– Роса… А завтра дощи пойдуть, что тоди?!.. Забулы, як батьки в ваши годы?..

Как я був таким, як батька,Батька був таким, як я,Мы поймали гарну дивку —Разок батька, разок я… —

напевая похабные куплеты, смеётся Кудин.

– Ото ж, одна дурь в голови!.. – сплёвывает в сердцах Зынченко. – А ну, кончай «обезьяну водить» – заводь машины!

Все понуро бредут к комбайнам, и только один Кудин успевает подначить бригадира:

– У тебя, Дрык, вечно всё навыворот…

– Это ж чому?

– «Чому»… – хмыкает он. – Дождь идёт, а мы скирдуем, дождь пройдёт – домой…

* * *

Вечером Натаха пришла к Кудину радостная, нарядная – в новом платье и с алой ленточкой в волосах. Пришла не садами и огородами, как прежде, а, не таясь, прямо с улицы. Легко влетела в распахнутую калитку, не придерживая платья, закружилась перед Кудином.

– Ну, как тебе моя праздничная обновка?! – всё ещё продолжая кружить, воскликнула она.

– Трусы новые надела?

– Кудин, ну какой же ты всё-таки гад! Я перед тобой тут, а ты… – переводя дыхание, негодует Натаха.

– Ну, что успел разглядеть, то и… – оправдывается Кудин.

– У тебя глазищи только одно и видят… – подвигая Кудина, Натаха садится рядом с ним на лавочку. – У меня сегодня радость большая, Кудин, – шепчет ему на ухо.

– Коза окотилась? – опять в глазах Кудина усмешка.

– Кудин, я сегодня Танкиста выпроводила. Я свободна! – радостно объявляет Натаха.

– Ну, поздравляю… – без видимых эмоций отвечает тот.

– Кудин, ты что, не рад?! – восклицает Натаха.

– А мне какая с этого радость? – пожимает Кудин плечами. – Это, может, у тебя с ним какие заморочки были, а мне он и так не мешал.

Ошарашенная Натаха долго не может найти слов.

– Кудин… – наконец произносит она. – Ну, наделали в своё время глупостей… Давай теперь с нуля…

– Это, Натаха, у тебя с нуля. Светка – не Танкист. Выпроводит – уйду. Сам обижать не стану…

– Ты же её не любишь… – изумлённо шепчет Натаха.

– Я слово дал…

– Какое слово, Кудин?..

– Железное, Натаха.

– Кудин, я детей от тебя хочу… – плачет Натаха.

– Всего и делов-то?! – обнимая Натаху, смеётся Кудин. – Да здесь я готов помогать тебе день и ночь!

Они надолго уходят в ночной сад, измяв там травы, усталые и счастливые, возвращаются на свою лавочку. Положив голову Кудина себе на колени, Натаха долго перебирает его волосы.

– Вшей ищешь? – насмешливо спрашивает Кудин.

– Кудин! Ну… – вскрикивает она. – У тебя так красиво волосы вьются…

У Натахи тоже вьющиеся волосы и она, по-видимому, ждёт от Кудина ответного комплимента.

А кудри вьются, кудри вьются,Кудри вьются у б…Да почему ж они не вьютсяУ порядочных людей?! —

усмехнувшись, пропел Кудин.

– Кудин!.. – уже возмущённо вскрикивает Натаха и, не церемонясь, сбрасывает с колен его голову. – Как ты умеешь всё опошлить… – приняв частушку на свой счёт, обижается она.

Потирая затылок, которым треснулся о лавку, Кудин садится, пытается обнять Натаху.

– Ты чего? Это ж известная истина… Из песни слов не выкинешь… – оправдывается он.

* * *

После уборочной Кудин первым делом едет в Станицу к Людке Зынченко. Приходит прямо домой. От отца Людка уже знает, что Кудину нужен больничный, но, чтоб попугать его, делает вид, что не понимает, зачем он пришёл.

– Ты чего, Кудин? – спрашивает она.

Нашла, кого пугать – Кудина!

– Бармалей дома? – неожиданно спрашивает Кудин.

– А что?.. – теряется Людка.

– Понятно, Бармалея нет… А у меня, Люд, такая проблема… Одна лишь ты и можешь помочь…

«Ага! Сейчас будет просить больничный, а я скажу, что ничего не знаю…» – торжествует Людка.

– Чем же я тебе помогу? – всё ещё вредничает она.

– Эх, если б кто знал, до чего ж я хохлушек люблю! – Кудин хватает за бока Людку, кружит по комнате, затем крепко прижимает к себе.

– Кудин! Ты совсем одурел?! Пусти! – озираясь, кричит та. – Сейчас Бармалей придёт…

– Бармалей с работы с пистолетом приходит? – всё ещё удерживая Людку, спрашивает Кудин.

– С пулемётом… Пусти, дурак! Выпишу я тебе больничный… – сдаётся Людка.

– Пулемёт – это серьёзно, – отпуская её, говорит Кудин. – От пистолета б я ещё увернулся, а вот пулемёт…

Наконец, поправив причёску, Людка достаёт бланк больничного листа и садится за стол.

– На сорок два дня нарисуй… – напоминает Кудин.

– Вы там с батьком моим совсем с ума посходили… Что я напишу на сорок два дня?..

– Напиши, что беременный от тебя, – подсказывает Кудин.

Быстрым непонятным почерком Людка заполняет больничный лист.

– Что ты тут накарякала? – пытаясь разгадать диагноз, спрашивает Кудин.

– А тебе не всё равно?..

– Вдруг какая дурная болезнь… Меня тёща со двора сгонит…

– Не показывай тёще…

– Как же. Тёще в первый черёд показывать надо.

– Ничего, Натаха тебя и с этой болезнью примет, – язвит Людка.

– Натаха – да… – соглашается Кудин. – Так что ты тут сочинила мне?

– Написала, что ты беременный от батькиного мерина, – шутит Людка.

– А-а, ну это пойдёт…

* * *

С горбачёвской «перестройкой» колхозы развалились, и хуторяне по обе стороны Деркула остались без работы. Единственное спасение – рынок на станции Ольховой. На «Мухе» – трёхвагонном составчике, везли сюда всё, на что ещё были богаты. Жека вязал сибирьковые мётлы, нужда научила его из краснотала плести корзины. Их он выстраивал в ряд по рангу – от больших к малым. Натаха везла молоко, я – мёд со своей пасеки… Рынок – это и место встречи, и распространение самых невероятных новостей, о коих не узнаешь в газетах, и какая-никакая копейка…

Павлу Николаичу торговать было нечем, но он всегда приезжал на рынок со своею гармонью. Развлекая народ, пел частушки своего сочинения на все беспокойные темы, начиная с куплетов «Про Ольховских зятьёв», в которых хорошо угадывался Кудин, и заканчивая большой политикой, где главными героями были «Мишка Меченный» и «Борька Куцый». Обязательно под заказ сыграет «Дуню».

Пусть сегодня больной и угрюмый, Дуня,Ты меня приласкай, приголубь.Положи свои белые груди, Дуня,На мою раскудрявую грудь! —

лихо тряся своим чубом, орал он любимую песню.

Денег за свои концерты Павел Николаевич не требовал, но и без того ему накидывали мелочишки на столько, что он мог позволить купить на обратный путь не только винчишка, но и кой-какой закуси.

Неспешной походкой, вразвалочку, ни столько затем, чтоб купить что-то, как повидаться с земляками, шагает по рынку Кудин.

– Как там Танкист твой? – спрашиваю Натаху.

– Ой, Сань, ты от жизни совсем отстал! – громко, чтоб слышал Кудин, отвечает та. – Я после Танкиста уже троих сменила! А сейчас у меня в соседях поселился дяденька – военный. Не даёт прохода – замуж кличет!

– У военных пенсия ого-го! – подсказывает баба Маня с Верхних Кобелей. – Даже и не раздумывай, Натаха!

– Да ему, баб Мань, уже восемьдесят годов! – нарочито показывая своё сожаление, вздыхает Натаха. – Я нет-нет, да и призадумаюсь: то ли дяденька больно боек, то ли я настолько уж выгляжу.

– И что с того? – напирает баба Маня. – С лица воду не пить! Ты видала, какой у его виноградник – полгектара плетей! Он по тонне вина кажен год в лучшие рестораны продаёт. Не прогадаешь, Натаха!

– Это он щас продаёт, а женится на Натахе – будет ещё по тонне докупать! – смеётся Жека.

– Это, что ль, полкан Лёва?

– Ну а то кто ж… Лёва! Я уже не знаю, как от него и отбиться. «У меня, – говорю, – дядь Лёва, слабинка есть. Как Кудина увижу – отказать не могу». А он и на это согласен, лишь бы замуж за него шла.

– Вот же паразит! – скалится Жека. – Как жениться, так сам, а как работать, так пусть Кудин…

– Ой, Натаха, ты там гляди поосторожней. Человек он в годах, загонишь до смерти, – потешается рынок. – Пусть сначала хату с виноградником отпишет, потом уж подпускай.

– И сама, гляди, не просчитайся, – вступает в разговор Кудин. – Хрен их знает, этих армейских дядечек. На лёгкое понадеешься, а он до смерти защекочет.

– Ты гляди, щекатун выискался! – опять вступает в разговор баба Маня. – Не слухай его, Натаха! Ни одну ещё до смерти не защекотали!

– Да я ж не о себе, баб Мань. С меня известное дело, щекатун некудышний. А от таких, как Лёва, что хошь можно ждать…

– Кудин, и так торговля не идёт, так ещё ты явился покупцов своими страхами отваживать!

– Сейчас все сбегутся! – обещает Кудин.

– Бабоньки, вот у Жеки последнее достижение науки и техники – летающие аппараты в виде метлы, а к ним вместо ступы прилагаются корзины на любой размер, – указывая рукой на Жекин товар, рекламирует Кудин. – Покупайте! Всё для вас, прекрасные дамы!

От Жеки Кудин переходит к Натахе.

– Хлопцы! Где хлопцы?! – громко зазывает он. – У Натахи молоко высококалорийное! Укрепляет органы, возбуждает добрые намерения и фантазии! Пейте, хлопцы, молоко, чтоб на девок волокло!

– Девчата! Где девчата?! Покупайте, у атамана мёд особенный, противозачаточный!

– А инструкция к нему есть, как пользоваться? – смеётся Натаха.

– Инструкция здесь нехитрая, – говорит Кудин и объясняет, как пользоваться мёдом, чтоб не забеременеть.

– Ну и дурак же ты, Кудин! – в сердцах говорит Натаха. – У тебя, видать, Светка пользуется этим средством, коль десятый год не может забеременеть…

– Ну и дура ж ты, Натаха!.. – Кудин сплёвывает и уходит.

Вот и повидались, поговорили…

Настоящая торговля на Ольховском привокзальном рынке начинается лишь в последние минуты перед отправлением «Мухи». Самые выдержанные покупатели терпеливо ждут этого часа. Чтоб не везти назад нераспроданное, продавцы в такие минуты всегда уступают цену.

Машинист «Мухи» хорошо знает все эти тонкости, поэтому, прежде чем тронуться, даёт, как в театре, три предупредительных гудка. Первый, короткий, оповещает, что семафор уж открыт. Через время второй, подлиней. Собственно, после второго и начинается самая бойкая торговля. Третий, длинный, прерывистый, оповещает о начале движения. Лишь скрипнут стронувшиеся вагоны, народ закидывает в тамбур свои опустевшие корзины и лезет вовнутрь.

Свадьба Носача

Из нашей компании Носач женился последним. К этому времени Кубане́ц успел уже развестись, а Жека в третий раз жениться.

– У тебя последняя Людка Морозова? – путаясь в его жёнах, спрашивал народ.

– Не последняя – крайняя… – по предрассудку, присущему всем десантникам, поправлял Жека.

Носач работал в райисполкоме, имел в Станице своё жильё, из станишан была и невеста Маша, но свадьбу было решено отгулять в Нижнем хуторе, в родительском доме. Пока Носач занимался свадебными приготовлениями, договаривался с батюшкой Никодимом о венчании, Жека с Кубанцо́м успели на просторном его дворе соорудить шатёр, и свести со всего хутора столы и лавки. Дружковать на свадьбе было поручено Кудину. Единственно, кого не хватало, это Натахи. Натаху от греха подальше Носач не пригласил, да и она, зная, что Кудин не один, сама б не пошла. Хотя кто его знает…

В обед, после венчания, со стороны Станицы в хутор въехал поезд разукрашенных лентами машин. Всё станичное руководство, начиная с главы администрации, приехало поздравлять Носача. Заслышав сигналы машин, стали подтягиваться к свадебному шатру и местные хуторяне.

Встречая молодых, в воротах стояли родители Носача. Располневшая с годами Анна Дмитриевна стояла с образом Спасителя, которым много лет назад благословляла её на счастливое жительство ещё бабка Сюнька; отец Пётр Николаевич на вытянутых руках держал перед собой вышитое цветами полотенце, на котором был каравай хлеба, посыпанный горкой соли.

Молодые целуют икону, кланяются родителям и, отщипнув по кусочку хлеба, входят во двор.

Пока они шли до шатра, бабка Сюнька щедро посыпала их хмелем, конфетами и монетками. Набежавшая детвора, путаясь в ногах и опрокидывая друг друга, выхватывала всё, что попадалось под руку.

Какая свадьба без гармони? Павла Николаевича сажают на самое удобное для него место, так, чтоб мог и меха без помех растянуть, и до стола доставал. Евдокия Александровна нарочно села от него подальше, на другой конец столов, чтоб не быть причастной к тем куплетам, которые мог выдать её суженый.

– Драку заказывали?! – вваливаясь в шатёр, ревёт Жека.

– Нет, нет!.. – кричат приезжие женщины, которые Жеку ещё не знают. – Не надо нам драки!..

– Ничего не знаю – оплачено!

– Павел Николаевич, врежь «Дуню»! – кричат с разных сторон.

– Ишо не время. До «Дуни» ещё созреть нужно… – степенно произносит Павел Николаевич и делает проигрыш из «Мендельсона».

Столы поставлены буквой «П». Рассаживаются все по чину. Жених с невестой стоят во главе столов. По правую сторону – родня жениха, по левую – невесты. Остальные – кому где понравится.

Носач высок и широк не только в груди. Невеста Маша рядом с ним смотрится маленькой девочкой, которую нарядили в фату. Задрав подбородок, она, не отрывая взгляда, смотрит снизу вверх своими большими карими глазами на своего Колю, и в этом взгляде читается всё её обожание. Носач наклоняет голову и время от времени целует её в фату даже тогда, когда и не кричат «горько».

Вот Кудин, перевязанный цветным полотенцем, прошёлся между столами и, призывая всех к тишине, подняв высоко руки, хлопнул ладонями. Я вижу, как, затаив дыхание, Светлана смотрин на него любовно-восторженным взглядом.

– Сыр-каравай принимай, молодых наделяй рублём-полтинником, серебряным гривенником, – начинает он свою речь. – Ну а кто, может, и поросёнка припрёт – не откажемся.

Рядом с Кудином со стороны невесты «свашка» – высокая деваха с красною розой в волосах, подбадривает гостей:

– Пей-ка, пей-ка, на дне копейка! А всё допьёшь – и грош найдёшь!

– Ой, не могу – горька! Ой, подсластите, хоть чуть… Горька! Горька!..

Носач и рад подсластить – безотказно раз за разом целует свою суженую.

Первыми отдариваются станичные начальники, чтоб никто не знал об их щедрости, деньги дарят в конвертах.

Дошла очередь до своих.

– Баб Сюнь, есть про вас слух, что вы с дедом решили свою молодым телушку подарить, – объявляет Кудин.

– Та нашто она им – мордоваться с ней… Она, знаешь, какая холера вредная – одна морока. Когда им за ней лётать… Мы с Прохором Ильичом набор кастрюль молодым подарим. То верней!

– Правильно! – кричат за столами. – Жениху – деньги, невесте – кастрюли!

– Это чегой-то так? Всё невесте и капитал, и кастрюли – нехай руководит! А то ишь, подсказчики…

– Невеста завтра в этих кастрюлях ухи наварит, будет свадьбу кормить!

Павел Николаевич делает проигрыш и, не сговариваясь с Жекой, запевают в два голоса:

Уху я, уху я, уху я варила,Сваху я, сваху я, сваху я кормила!..

– Цыц! – машет на них руками тётка Зойка. – Гляди, чего затянули…

– Не понял, – искренне недоумевает Павел Николаевич. – Вы что, уху не любите? У нас, у казаков, принято на другой день с ухи начинать.

– Уху любим, песня ваша не нравится.

– А что в ней не так? Про уху да про сваху…

– Слова нехорошие выглядают…

– Это вы, бабоньки, мало ишо выпили, вот вам и мерещится невесть что… Ну-ка, дружно подняли за молодых!

– Горько, горько, когда друг пропадает! – мотает головой Кубане́ц.

– Горько-горько! – подхватывают со всех сторон.

Носач бережно, словно боясь ненароком повредить, обнимает Машу, целует её в губы, в нос, в голову…

– Ма… Ма-а… Мария… – взяв слово, с трудом произносит Жека, который уже порядком хлебнул. – Маша, помни, что хорошая жена должна обращаться с мужем, как с собакой… Пардон – с кобелём. Вовремя кормить и не забывать отпускать погулять…

– Всё на себе постиг, – смеются вокруг.

Кабы знал бы – утопился,Чем так рано я жанился,Мальчик бедной, эх, мальчик бедной…Лихо хрипит гармонь.Босота, не торопися,Как попало не жанися —Пропадёте, ох пропадёте!..

– Павел Николаевич! – прерывая песню, объявляет Кудин.

– Ась? – складывая гармонь, отзывается тот.

– Есть про вас слух.

– И чего ж там слыхать?

– Слыхать, что вы с Евдокией Александровной решили подарить молодым гармонь.

– Я – за! – радостно вскрикивает Евдокия Александровна.

– Гармонь не отдам! – на полном серьёзе парирует Павел Николаевич. – Нашто она им, для гарнитуру?.. Я откуплюсь деньгами.

Комкая деньги, Павел Николаевич поочерёдно выгребает их из разных карманов, складывает кучей на блюдо. Хоть мелкими купюрами, но много.

– Сколько их у тебя?

– А я почём знаю?..

– Вон, ещё из того кармана забыл выгорнуть, – подсказывают со стороны.

– Где ж ты таких мятых набрал, небось по вагонам «Дуню» играл? – смеются вокруг.

– Это ишо не всё… – освободив карманы, говорит Павел Николаевич. – Ишо дарю молодым козу…

– Павел Николаевич, где ж мы возьмём козу ту? – всплёскивает руками Евдокия Александровна.

Но тот лишь отмахивается от неё.

– Не спорь! – говорит он жене.

– Дарю вам, дорогие, козу!.. На чужом базу… Будет нужда – заберёте…

К ночи Жека дошёл до кондиции.

– Ну-ка, дядя, врежь «Сабачиху»! – кричит Павлу Николаевичу.

И едва лишь тот развернул меха, пошёл в пляс, да так, что лавки стали улетать под столы.

Туман яром при долине,Туман яром при долине, —

раскачивая чубом, ревёт Павел Николаевич.

С диким посвистом Жека выкидывает на присядках свои ножищи 47-го размера. Не стой рядом – зашибёт!

На широкой на горе,На широкой на горе…

Снова за стол, снова «горько».

– Саня… – бодает меня головой Жека. – Не нравятся мне эти… в галстуках… – кивает на работников районной администрации. – Пора пятаки им чистить…

– И за что ж ты собрался им начищать пятаки?

– Долго, что ли, причину найти?.. Вон тот, рыжий, с моей Людкой любезничал…

– И что с твоей Людкой сталось?

– Да с ей, конечно, ничего не станется. И мне её не дюже жалко, но с чего-то ж надо начать… – приподнимаясь, говорит Жека.

– Жека, не дури!.. – крепко сжимаю его локоть.

– Ну как хочешь… – машет тот свободной рукой. – Ах, какой случай упускаем – карточки им подровнять… Когда ещё так посчастливит… Ну всё, всё, атаман, понял… Что ты меня щупаешь, как бабу… Пусти, давай выпьем за несбывшиеся мечты…

– Это другое дело – наливай!

На следующее утро распахнутые ворота загораживают столом. На столе закуска, у стола ряженые. Светлана Кудинова надела разноцветную юбку, подвязала волосы цветастой косынкой, напомадила щёки, выделила тушью брови, лихо кружит перед подходившими гостями.

– Вам чего, люди добрые? – гудит нарядившийся цыганом Бармалей.

Одна беда – цыган из него никудышний, плясать не умеет, топчется, как медведь, только Светлане мешает.

– Нам бы здоровье поправить, – говорят гости.

– Это можно, – отвечает «цыган». – Вон и доктор с микстурой, – кивает на Людмилу, которая с трудом удерживает полный графин.

Людмила надела свой старый больничный халат, на голову повязала белую косынку, и, чтоб никто не усомнился, что она «доктор», прицепила на руку повязку, на которой губной помадой был жирно нарисован красный крест.

– Ну, так плесни микстурки!

– Сейчас медицина платная.

– Сколько?

– Рубль!

– Вот рубль – наливайте.

– Куда наливать? Стопку с собой взяли?

– Так у вас же вон стопка стоит.

– Рубль!

– А закусить?

– Рубль!.. Да без разницы, хоть огурец, хоть курица – рубль!

– А можно вилочку?..

– Рубль!

– Там по хутору натуральные цыгане ходят, глядите не перепутайтесь с ними, а то не поймём, где кто есть – наладим всех скопом!..

«Этих не перепутаешь…» – Кудин, не скрывая усмешки, смотрит на ряженых, как те, изображая цыган, неуклюже отплясывают у ворот. – «Эх, нет тут Натахи, а то б она всех этих цыганей за пояс заткнула…» – с горечью думает он, но вслух произносит лишь мало кому понятное:

– Эх…

Пока гости пробивались к шатру, ряженые для молодых капитал сколотили.

Начали с ухи. Горячая, с перцем, так и просится к ней водочка! Налили, выпили. Ожили, засветились глаза. Только тут заметили, что молодых-то нет за столом.

– А где ж наши суженые? Не пора ли будить их?

– Беда с сужеными… – трагическим голосом объявляет Кудин. – Не будет сегодня молодых…

– И что ж с ними сталось? – щурится в усмешке Павел Николаевич.

– А сталось такое дело: гостей, как видите, много собралось, ночевали все в тесноте, а молодым место на печи досталось, у боровка… Измазались они сажей. Утром кинулись умываться, а мыла в доме нет… Так что, гости дорогие, выручим молодых, скинемся на мыло, а кто подушевней – может и на полотенце кинуть.

Идёт Кудин меж столов, падает со звоном в его блюдо мелочь, пока до края дошёл, насыпали и на «мыло» и на добрый рукомойник.

Наконец все в сборе, – и молодые умытые, и гости счастливые.

– А мы глянули – нет. Думали, с утра пораньше кто-то невесту украл, – смеется тётка Зойка.

– Вот же придумала!.. – гудит Павел Николаевич. – Кому ж она после ночи нужна? Раньше уводить надо было!

Вдруг у столов настоящий цыганёнок появился – мальчонка лет пяти-шести. Цыганки испытывать судьбу не стали, остались у ворот – малого прислали.

– Дяденьки-тётеньки, дайте на пропитание, – просит малец.

– Э-э, так дело не пойдёт! – говорит Кудин. – Что значит «дайте-подайте» – заработать надо!

– Я заработаю.

– А что ты умеешь?

– Могу петь, могу танцевать и на жопе, и на пузе…

– Это дело! А какой гонорар?

– Картуз яиц насыпете?

– Свахи, что у нас с яйцами?

– Пусть даёт номер – расплатимся, – обещают свахи.

– Тогда пляши! – Кудин даёт добро.

Цыганёнок лихо крутанулся на месте и давай выдавать кренделя, да так, что пыль выше шатра и уже не понять, где у него голова, где ноги… С диким гиком несётся вдоль столов. Не забывает и о припевках:

Эх, Наташа-Наточка, не ходи на улицу,Оторвали тебе сиськи, оторвут и курицу!..

Пришло время расплачиваться. Стали класть в его картуз яйца, сколько не кладут – не наполняется. Как гармошка, под весом растягивается подкладка – в аккурат ведро яиц и вместилось.

– Договор был, дяденька, – на всякий случай напоминает цыганенок.

– Договор – дороже денег, никуда не денешься… – качает головой Кудин и тут же торжественно смотрит на свою Светлану.

– Поняла? Это тебе не юбкой цветной вертеть!

Ах, наливайте, ах, наливайтеСтаканы полные вина,Сегодня свадьба, сегодня свадьба,Сегодня свадьба у меня! —

подбадривает гостей Павел Николаевич. Он, было, завёл и свою хуторянскую, известную своими ядрёными оборотами, но Евдокия Александровна показала ему кулак.

Лучше не ругай ты меня, подружка,А не то укушу тебя за ушко… —

подмигивая жене, меняет он песню.

Время перевалило за полдень, многие устали сидеть за столом, – самое время ноги размять.

– Не пора ли нам свах покатать, добрым людям показать? – спрашивает Кудин.

– Тачка всего одна, и та не смазана…

– Эх, хозяин-хозяин… Загодя колёса не смазал. Придётся с «музыкой» ехать…

– Так коней нет…

– Тут кони! – в один голос орут Кубане́ц с Жекой.

Выкатили тачку, запрягли «коней». Грозно молотят те «копытами».

– Ой, страшно! – сокрушается тёща, которая благоразумно успела переодеться в будничное.

– Не бойся, – влезает к ней в тачку сваха, – со мной они не шибко повзбрыкивают – полтора центнера тянуть – не три пуда… Поедем, как барыни!

Барыня-барыня, сударыня-барыня!А барыня употела – много сахару поела.Барыня-барыня, сударыня-барыня…

Не умолкает гармонь в руках Павла Николаевича.

– Но! Пошли!

– Какой «но»? – Кони не поены…

Вынесли графин, «коней» напоили, и те резво затрусили рысцой, так, что пешие едва поспевали за ними. Центральной улицей доскакали до магазина, где было много народа. На полном скаку лихо развернулись – свахи едва не улетели в кювет.

– Тпру, нечистая сила!

– О бабы окаянные – загонят!.. Поите «коней», пока не пали…

«Коней» напоили, и те враз преобразились, зафыркали, игогокнули и понесли, только уж не этой, другой улицей, мимо дома.

– Стой!.. Куда?.. Тпру-у!..

Закусили удила, несутся так, что свист в ушах. Свернули в проулок и под уклон к Деркулу. У самого берега «кони» «оборвали постромки» да в разные стороны, а тачка со свахами со всего маху в камыши. Барахтаются те в грязи, клянут «коней»:

– Куда же вас черти занесли?!.

– Куда вы правили, туда и несли!..

Подошёл народ, вытянули свах, пошли обмывать их на чистое место, заодно и сами скупались. Эх, хорошо после свежей водички – самое время за стол!

– Садитесь в тачку, свашеньки, домой повезём, – предлагают «кони».

– Нет уж, хватит, пеши пойдём, а то вы ещё где-либо выватлаете нас.