Затянувшееся задание. Колесо сансары

Кормили на курсах немного лучше, чем в училище, давали раз в день по карамельке-подушечке, в простонародье называемой «дунькина радость», видимо, в довесок к сахарному пайку. Никто из курсантов с ними чай не пил, а все копили: кто – отправить родным, кто – угостить знакомую девушку. Сам Сергей копил эти конфеты для младших сестер, которые остались в родном селе Бичура в Бурятии, как называло свою республику местное население. Он часто вспоминал свое большое хлеборобное село с бесконечными длинными чистыми улицами, крашеными фасадами изб с крепкими ухоженными подворьями, где в горницах на полу лежали плетенные из тряпок опрятные половички, а на каждом столе стоял блистающий самовар и горой лежали пироги со всевозможной начинкой.

Занятия были интересными, курсанты уже не бегали марш-броски, а занимались по спецпрограммам. Преподаватели подтягивали их по стрельбе, немного тренировали по рукопашному бою, в плане образования заставляли штудировать криминалистику, которая всем давалась с трудом. Политрук два раза в день проводил лекции об обстановке на фронтах, наизусть заставлял учить выдержки из выступлений товарища Сталина.

И тут учеба Сергею Перелыгину давалась легко. Физические после училища нагрузки деревенский парень сносил привычно, да и стрельба была отменной: в детстве с дедом и отцом ходил на охоту в тайгу. Вот только с занятиями по политической подготовке было трудновато. В пехотном училище не особо занимались этим, главное, чтоб будущий младший командир умел владеть оружием, знал уставы. Здесь же, на курсах контрразведки, политрук был въедлив, дотошен и гонял переменный состав почем зря, считая свой предмет главным.

Здесь, в областном городе Чите, он очутился по распределению. Только двоих выпускников из всего курса направили на Запад, двоих забраковали: один оказался сыном осужденного за политику, второй не подошел по требованиям какого-то очень секретного и ужасного приказа наркома №00310 об улучшении кадрового отбора кандидатов, поступающих на службу в органы НКВД. Остальных пятнадцать человек распределили на Забайкальский и Дальневосточные фронты. Раскидали всех по разным направлениям. Кто в Кяхту попал, кто в Маньчжурию, а кто-то двинул на Дальний Восток. Во Владивосток и Хабаровск.

Сергею же выдали сопроводительные и проездные документы в город Читу, в Управление особых отделов Забайкальского фронта, где он получил уже распределение, как пошутили в штабе контрразведки, на «юг». Поэтому младший лейтенант и находился в комендатуре Читинского вокзала. Показав новенькое удостоверение, переговорив с дежурным о ближайшем поезде на «юг», который, как оказолось будет только поздним вечером, он вышел на перрон и оглядел железнодорожные пути. Стояло два коротких товарных состава. Впереди одного пыхтел облезлый паровоз, и машинист с помощником, с черными, как предки А. С. Пушкина от копоти лицами, о чем-то перекрикивались. «Этот точно скоро отправится», – решил Перелыгин.

Вдоль состава прохаживались старик в форме военизированной охраны с ружьем и молодой солдат с трехлинейкой и примкнутым штыком. Составы охранялись стрелками ведомственной военизированной охраны комиссариата путей сообщения и войсками НКВД по охране тыла. Младший лейтенант поспешил к машинисту, который выглядывал из кабины паровоза. Поздоровавшись с помощником, который возился возле колесных пар паровоза, запрыгнул в кабину и показал свою красную книжицу. Машинист, серьезный и обстоятельный мужчина, внимательно прочитал удостоверение, кивнул головой и шуткой спросил:

– Чего изволите, ваше превосходительство?

«Вредный дядька, с гонором – с таким не договориться», – подумал Сергей. Однако все-таки попросил его добросить до станции Оловянная, тот только произнес: «Договоришься с «вохром» и караульным – и подбросим, и добросим», – и, уже смеясь, добавил: – И поймаем!»

Младший лейтенант пожал грязную от угольной пыли руку, выпрыгнул из кабины, пошел к стрелку караула военизированной охраны – невысокого роста старику. Дед, увидев лейтенанта, вскинул обшарпанное ружьецо и фальцетом крикнул согласно Уставу «О несении караульной службы»:

– Стой, кто идет, ёшкин кот! – Последние слова были, конечно, не уставные. И он понял, что дедок совсем не старый, а просто мужчина в возрасте. Состарился он преждевременно от тяжелого крестьянского труда и в действующую армию признан, наверное, негодным. Вохровец подошел сам, долго изучал удостоверение, шевеля губами. Потом вытянулся во фрунт, тем же фальцетом сообщил: «Стрелок Мыльников, выставлен на охрану и сопровождение!». Удостоверение особиста, видимо, повлияло на его дисциплину благотворно. Сергей проникновенным тоном, наклонившись к уху, а именно так его учили на курсах контрразведки, нужно разговаривать с такими людьми – как будто выполняешь секретное поручение, прочувственно и настойчиво сообщить свое якобы задание.

Конечно, Сергей нарушал инструкции, просясь пассажиром на состав, но ему очень хотелось скорее добраться до нового места службы. И младший лейтенант, наклонившись к низенькому стрелку, вполголоса сообщил, что будет инспектировать работников станций на соблюдение режима секретности. Это было примитивное вранье, но старший вохровец ни секунды не засомневался в правдивости слов молодого командира. И бодрым тоном вещал:

– Ну, товарищ лейтенант, коли так, то, дагдысь, если не желаете ехать на локомотиве, то прошу ко мне, на заднюю площадку последнего вагона. Поезд, однако, скоро тронется!»

Сергей прошел в хвост состава и сел на ступеньку площадки последнего вагона.

Вещей при себе у него имелось немного: тощий армейский вещмешок, в котором была буханка хлеба, два брикета концентрата пшенной каши, бумажный кулек с горстью сахара, банка тушенки – сухпаек на сутки, бритвенный станок, кусок мыла, пара сменного белья и три книги – «Наставление по стрелковому делу», сборник стихов Маяковского (подарок политрука всем выпускникам курсов) и томик рассказов Эмиля Габорио про похождения французского сыщика Леккока издания 1909 года со старорежимными буквами. Последняя книга была приобретена в поезде, когда он перемещался из Иркутска в Читу. Молодой веселый парнишка-попутчик ехал устраиваться на работу в Забайкальский областной центр и, дочитав последнюю страницу, громко хлопнул, закрывая книгу, сказал: «Держи, младлей, дарю, читай, о-очень занимательно!»

Сергей закурил, достал из вещмешка «Похождения пронырливого сыщика и авантюриста». Но успел прочитать только две страницы.

Тут паровоз засвистел, запыхтел, гукнул, несколько раз дернул состав и медленно стал набирать ход. «Где же часовой вохровец?» – подумал Сергей, и как ответ на площадку бодро запрыгнул, несмотря на свою тщедушность, стрелок. Мужчина был словоохотлив и весел. Протянул Сергею старую замасленную телогрейку и пояснил: «Бери, бери, сейчас просквозит, ночью совсем задубеешь». Сам он уже был одет, не по сезону – в заношенный до крайней степени бараний полушубок, на голове нахлобучен такой же старый овчинный треух с железнодорожной ведомственной кокардой. Вид вроде бы у него несколько небоевой, но гладкоствольное ружье 16 калибра на ремне через плечо и цепкий взгляд через прищуренные глаза говорили о том, что человек находится на службе и исполняет ее добросовестно. Читать на ходу стало невозможно, и Сергей засунул книгу в вещмешок.

Солнце почти уже скрылось за сопками, бросая последние косые лучи на мир. Состав, стуча колесами на рельсах и качаясь на стрелках, постепенно покидал Читу. Вот уже мелькнул выходной семафор, потянулись пригородные домишки. С правой стороны заблестела местная река Ингода. Ребятишки, сидевшие с удочками на берегу, при приближении поезда вскочили и весело замахали руками, что-то крича. Рядом с ними стоявшая девушка, в легком платьице и ватной безрукавке, тоже, смеясь, помахала рукой младшему лейтенанту. Сергей, улыбаясь в ответ, приложил руку к козырьку фуражки.

Девушка и дети вскоре скрылись за очередным поворотом железной дороги, и вохровец Мыльников, тяжело вздохнув, промолвил: «Эх, жизня, война… Нашим-то повезло, – имея в виду, видимо, детей, – а тем-то, кто под германцем сейчас, тяжело, голодно». Солнце полностью осело за горизонт, и состав двигался уже в ночи, старенький паровоз бодро двигал по железной дороге, оставляя за собой две чугунные нитки. Сергей и Мыльников сели на площадке, освещаемой большим масляным фонарем красного цвета, лейтенант – на свой вещмешок, а вохровец – прямо на пол. Стали говорить о войне, о тяжелом положении на фронтах. Говорил в основном стрелок, Сергей кивал головой. Соглашаясь со словами Мыльникова, он не заметил, как задремал. Разбудил его паровозный гудок. Состав сильно закачало на входных стрелках, заскрипели тормоза, и поезд грузно втянулся на станцию. «Адриановка» – прочитал Сергей на здании вокзала. Мыльников еще на малом ходу спрыгнул с площадки и пошел вдоль состава нести караульную службу. Сергей встал, достал папиросы, закурил. На соседнем пути в противоположном направлении стоял пассажирский поезд, несколько вагонов были международного класса. Отсвет от пристанционных фонарей чуть освещал их. Между штор в окне одного из них виднелся молодой мужчина азиатской внешности, одетый в черную пару, белую сорочку и черный галстук. «Дипломат какой-нибудь. Не спится ему!» – решил для себя Сергей. Затушил окурок о каблук сапога. Действительно похолодало, и он надел ватник Мыльникова, пропахший угольной гарью и каким-то особым деревенским запахом, смесью конского пота и навоза. Сразу нахлынули воспоминания о родном доме, о матери и дедушке – высоком жилистом старике, который и зимой, и летом, ходил в таком же телогрее, от которого исходил тот же запах. Подошел помощник машиниста и сообщил, что скоро «поскачем дальше». Поезд с соседнего пути плавно тронулся и вытек со станции в сторону Читы, увозя сидящего в нем дипломата в черном строгом костюме.

По позднему времени перрон был практически пуст. Начальник станции посмотрел на Сергея, но, увидев под ватником командирскую форму с кубарями на петлицах, только спросил: «Сопровождаешь?» и, дождавшись не совсем правдивого, но утвердительного ответа, зашел в свою контору. Через тридцать минут состав тронулся, Мыльников опять на ходу запрыгнул на площадку. Сергей сел на свой вещмешок и вновь уснул. Последнее, о чем он подумал, – это вохровец службу несет бдительно, по-настоящему беспокоится за порученное дело, хотя состав везет только пиломатериалы и бревна.

Разбудили Сергея утренний холодок и затекшие ноги. Он рывком поднялся, сделал три приседания. Мыльников стоял тут же на площадке и смолил самокрутку. Увидев, что лейтенант проснулся, бодрым тоном доложил, что проехали и станции Бурятская, и Могойтуй, а впереди станция Степь. «Какое странное название…» – подумал Сергей. Он, конечно, не знал и не мог знать, что через несколько лет классик советской военной поэзии напишет в стихах о станции со странным названием «Степь».

Мыльников, у которого природная робость перед начальством уже прошла, положив ружье на пол, стал развязывать свой мешок.

– Ну что, товарищ командир, не худо бы подкрепиться. А то еще ехать и ехать до Оловянной-то. Можа, к вечеру только и будем.

– Давайте, – и Сергей достал весь свой нехитрый паек, за исключением концентратов.

– Эка, сынок, сразу видно, не воевал ты еще, паек маловат. – Мыльников на свой мешок расстелил старый, но чистый женский платок и выложил свое гастрономическое богатство: кусок сала, десяток саек, несколько вареных яиц, три немалых огурца, пучок зеленого лука, огромную вареную свеклу и маленький березовый туесок меда.

От этого изобилия желудок лейтенанта скомандовал: «В атаку!» Тут Мыльников еще больше удивил – достал обрезанное голенище валенка, а в нем торчало горлышко большой бутылки с чаем, забеленным молоком. Ага! И не разобьется, и как термос. Хозяйственный Мыльников!

За едой Сергей поинтересовался, не держит ли Мыльников хозяйство, тот охотно рассказал, что живет в Атамановке, в поселке недалеко от Читы, признан негодным к несению строевой и отправили его военизированную охрану по сопровождению поездов. Держат с женой огород и коровенку, у него трое детей. Помогает ему старший брат бобыль, еще в гражданскую потерявший ногу, который, несмотря на это, все равно занимается слесарным делом. Провиант ему в дорогу собрали дочери и жена. В разговоре Мыльников, бросив цепкий взгляд на поджарую фигуру лейтенанта, высказал, видимо, свое жизненное кредо:

– Ты, сынок, подкрепляйся, подкрепляйся, я вижу, что на казенных-то харчах не больно-то раздобрел. – И, смачно жуя булку с салом, продолжал: – Я вот служу, и у меня так не так случаются свободные дни, так я на печке после ездок-то не отсыпаюсь, а сразу – по сезону – то в тайгу, то на реку, то в огород. Война-то она война, да негоже на нее списывать лень свою. Ежели власть не отбирает, то ничего, жить можно. Да и не жалко помочь воинам русским, ежели эта власть попросит. Рабочему человеку что надобно? Чтоб не измывались над ним, а он уж и себя прокормит, и государство, и воинов своих. Вона в империалистическую, на Украйне голод, а в Сибири колесья у телег сливочным маслом смазывали, девать некуда было. Потому как не трогали работягу или, может, начальства мало было. А после как начали власть делить и трудягами командовать, опять голод начался.

Сергей понял, что Мыльников намекал на коллективизацию. Такая аполитичность Сергею не понравилась, хотя глубоко в душе он понимал, что тот прав. Старик налил в кружку густого чая с молоком. Сергей сам частенько в детстве пил такой чаек, а чтобы выразить благодарность стрелку, заметил: насчет бутылки в обрезке валенка хитро, мол, придумано.

Закончив трапезу, попутчики закурили. Каждый свое, от предложенной папиросы Мыльников отказался и скрутил корявыми избитыми пальцами самокрутку. «Неся привыкать!» – пояснил отказ.

Вокруг расстилалась осенняя желтая степь с небольшими подъемами. Изредка виднелись отары овец, небольшие стада коров. Кое-где торчали постройки, то ли кошары, то ли воинские объекты. Практически параллельно железнодорожной линии тянулась нитка автомобильной дороги. По ней иногда проскакивали автомашины. Солнце уже перевалило за полдень. Колеса поезда мерно отстукивали километры, и Сергей решил, воспользовавшись вынужденным бездельем, вздремнуть еще. Он расстелил телогрейку на полу площадки, положил вещмешок под голову, поймал на себе взгляд человека, хотевшего, но не имеющего права вот так, среди бела дня, завалиться спать, закрыл глаза.

Глава 3

Младший лейтенант Перелыгин

Вечерняя сводка Совинформбюро 05.09.1942 г.:

«В течение 5 сентября наши войска вели бои с противником северо-западнее и юго-западнее Сталинграда, а также в районах Новороссийск и Моздок. На других фронтах существенных изменений не произошло».

Локомотив стал сбавлять ход и въехал на станцию, расфыркивая пары густого пара, похожий на путника, который после долгой дороги отряхивается от дорожной пыли.

Уже наступил вечер, но в сумерках угадывалось движение людей, был слышен рев моторов какой-то техники, ржание коней. Сама станция, как и весь населенный пункт, была освещена слабо.

«Вот и Оловянная, – сообщил Мыльников. – Я тоже здесь схожу, меняюсь, пойду в караулку, там поручат охрану другого состава и поеду обратно. Ну что, желаю здравствовать!» – и крепко пожал руку Сергею. Младший лейтенант закинул вещмешок на плечо, спрыгнул на землю и скорым шагом пошел в сторону здания вокзала искать комендатуру.

На перроне его остановил патруль, фонарем посветили в лицо, проверили документы. Старший патруля, тоже молодой лейтенант, показал, куда двигаться, чтобы найти искомое воинское учреждение.

Дежурный по комендатуре, капитан, мужчина лет сорока, видимо, недавно призванный из запаса, долго и внимательно изучал документы Перелыгина, офицерскую книжку, комсомольский билет, продовольственный аттестат, вещевой аттестат, удостоверение, направление к месту службы. Потом что-то записывал у себя в журнале. Затем поправил замусоленную красную повязку на рукаве с надписью «Дежурный по комендатуре» и густым сочным басом произнес: «Ну вот, товарищ младший лейтенант, ваша воинская часть находится в поселке Тополевка, это километров пять отсюда, за сопкой, но время уже далеко за полночь, предлагаю до утра время скоротать у нас в комендатуре. В соседней комнате для патрулей есть топчан». Поднялся, вернул документы, как не по-военному взял под козырек и зычно крикнул: «Болотов! Проводи лейтенанта к печке», – снова сел на стул. На крик капитана в дежурке появился сержант, невысокого роста широкоплечий бурят, тоже в возрасте, тоже с красной повязкой с надписью «Помощник дежурного по комендатуре». Отдал честь и пригласил Сергея следовать за ним. В соседнем помещении действительно стояла печка буржуйка, от нее исходило тепло и запах пригорелой каши. Посредине комнаты торчали стол с двумя лавками, на которых сидели трое солдат с повязками патруля. При появлении младшего лейтенанта они поднялись, но Сергей махнул рукой и поздоровался. Сержант Болотов показал на два пустых топчана: «Располагайтесь, товарищ младший лейтенант, сейчас чайком угостим». Один из патрулей взял с печки большой медный закопченный чайник, с полки достал кружку. Сергей бросил свой вещмешок на топчан и сел за стол. От горячего ароматного чая по телу побежало тепло, но спать не хотелось, выспался в дороге. Сержант Болотов ушел, а трое рядовых вели между собой беседу, переговариваясь вполголоса. Перелыгин разобрал только одну фразу: «Так за что нам платят денежное довольствие? А за то, за сё. А вот за службу нас дерут!» В комнате было накурено, электричества не было, и освещалась столь живописная картина временного солдатского пристанища проверенной временем керосиновой лампой. Винтовки стояли в деревянной пирамиде, шинели висели на вешалке, там же лежали почему-то зимние шапки. Сами солдаты были в пилотках. Один из них, увидев, что Сергей смотрит на шапки, произнес: «Забайкалье, товарищ младший лейтенант, и летом ночью холодновато бывает!». Лейтенант не стал поддерживать разговор, хотелось помолчать, закрепить что ли свои впечатления. Завтра ему будет некогда, новое командование нагрузит работой, и потекут армейские будни.

За последние трое суток, которые он находился в дороге, он встретил многих людей, разных по характеру, должности, взглядам на жизнь и власть. Но все они, военнослужащие, железнодорожники, рабочие, женщины и мужчины, молодые и старые, даже дети, не высказали сомнения в победе над фашисткой Германией. Да, некоторые жаловались на нехватку продуктов, переживали о близких, ушедших на фронт, но даже у них в глазах горел огонек праведного гнева на захватчиков. Конечно, война была где-то далеко и на земле Забайкалья не рвались бомбы, не горели дома, но здесь тоже был фронт, совсем недалеко в полном вооружении ждал своего часа не менее грозный противник – японская Квантунская армия. Полностью боеготовая, не испытывавшая ни в чем нехватку, одетая и вооруженная по последнему слову техники. К тому же противник «старый», известный своим коварством, отличной выучкой и дисциплиной. На курсах контрразведки последние две недели, может, спохватившись, а может, специально, стали читать лекции о японцах как о возможном противнике. Какой-то старенький седовласый профессор Иркутского университета – где его только нашли? – два часа рассказывал о Японии, о ее обычаях, культуре. Хотя ничего особо не запомнив, Сергей сделал вывод, что японцы – нация высококультурная, дотошная и дисциплинированная. Другой преподаватель, тоже седой, подполковник, с орденом Красной Звезды, целую неделю, сбиваясь с пятое на десятое (ну не лектор!), рассказывал тактику ведения боя пехотными подразделениями японцев, сравнивал ее с тактикой немецких батальонов, часто отвлекаясь, приговаривал в прокуренные усы: «Японцы не хуже немцев, совсем не хуже, а немец – солдат серьезный, крепкий». Третий преподаватель, еще один старик, как пить дать – из бывших офицеров царской армии, неизвестно как оставшийся в живых, пытался рассказать, про японскую разведку, которая в желтолицей нации возведена в ранг искусства. И действительно, старикашка поведал, что еще в японскую войну 1904—1905 годов дрался с самураями в сражении под Ляояном. Как выяснилось, что этот «осколок царского режима» особо-то ничего сам не делал, выполнял только мелкие поручения вышестоящих начальников. Но, по отзывам офицеров, боровшихся с разведкой японской армии, было невероятно трудно изобличить шпионов, в силу особой скрытности японских агентов, невозможности их допросить в случае поимки. Будто бы существовал у них между собой кодекс войны «Бусидо», который запрещал под страхом смерти выдавать противнику сведения, да и вообще сдаваться в плен. Старичок с упоением рассказывал массу примеров о героизме японских солдат, случаи из истории. Все сведения его были скорее художественного плана, чем практического, но курсанты все же были ему благодарны, даже за эти сведения. Старик был патриотом до мозга костей, но столь уважительно относился к японским солдатам, что курсанты поневоле стали настраиваться на схватку с неведомыми грозными самураями, владевшими смертельными приемами рукопашного боя под чудными названиями, с невидимыми шпионами, владевшими столетними знаниями об убийстве людей. Тут Сергею припомнился рассказ преподавателя о древних японских разведчиках.

Это было в эпоху средневековья, когда враждующие кланы самураев боролись между собой, прибегая к изощренным и коварным методам ведения боевых действий. Один влиятельный феодал направил своего лазутчика во вражеский лагерь с целью собрать информацию о расположении войск противника, системе охраны и наличии фортификационных сооружений. Лазутчик это был из клана, который издревле специализировался на заказах по сбору информации, к тому же он был карлик. Этот шпион незаметно пробрался во вражеский замок и засел в нужном месте, куда и царь пешком ходит. Опустился в зловонную жижу и просидел там несколько дней, пока предводителю не приспичило. Когда он вошел в нужный чулан, лазутчик ткнул его отравленным дротиком и нырнул опять в фекалии и просидел там еще несколько дней, дыша через трубочку, пока шум в замке не утих. Затем благополучно выбрался, изучил расположение нужных объектов и глубокой ночью покинул вражескую крепость. Видимо, старичок тот был несостоявшийся писатель

Дрова в печурке прогорели, и огонь погас, но все равно под утро стало душно. Сергей, чтобы освежиться, вышел на улицу. Небо засерело, но было еще темно, луна своей четвертинкой желтого лица выглядывала из-за темных облаков как зловещий разведчик ниндзя. Подул легкий северо-западный ветерок, младший лейтенант вдохнул свежий воздух полной грудью и вернулся в комнату отдыха патрулей.

Дым от самокруток висел под потолком, бойцы вели между собой беседу, обсуждая виды на будущие дожди, урожай в родных местах. Сергей лег на топчан, достал книжку о похождениях знаменитого сыщика и при свете керосиновой лампы увлекся чтением.

Под утро бойцы сменились. Вновь прибывшие поставили оружие в пирамиду, скинули шинели, двое легли на топчаны, а третий раздул в буржуйке огонек, подогрел в монументальном чайнике воду, стал заваривать чай.

Утро стало напоминать о себе первыми лучиками, пробивавшимися сквозь мутное зарешеченное оконце. Сергей поднялся, засунул книжку в вещмешок, налил из бачка кружку воды, вышел на улицу, где ополоснул лицо и шею. Вернулся в помещение, быстро и споро подшил свежий подворотничок, благо уже руку набил и не считал это трудом, как было первое время службы. Смахнул пыль с сапог. Один из солдат, видя его приготовления, налил из чайника кружку густого черного чая и молча подал лейтенанту. Сергей благодарно улыбнулся, залпом выпил, взял вещмешок и пошел к коменданту.

Еще не сменившейся дежурный по комендатуре был мят и выглядел уставшим, молча ответил на приветствие, сделал отметку в командировочном удостоверении. И стал кому-то названивать, со злобой глядя на черную эбонитовую трубку. Трубка в ответ не менее злобно прохрюкала, из чего стало ясно, что скоро будет машина, и капитан сообщил Сергею, что от ворот депо в сторону нужного места пойдет полуторка и если он поторопится, то уедет на ней. Сергей поблагодарил дежурного коменданта и почти бегом двинулся в сторону заметного здания депо. Возле ворот действительно стояла потрепанная, если так можно выразиться, до изнеможения полуторка с расхлестанными бортами. В кузове сидели два бойца без оружия, женщина с узлом. Лейтенант только подошел к водителю, как тот, ни слова не говоря, махнул рукой в сторону кузова. Сергей одним прыжком запрыгнул в кузов, бросил вещмешок и уселся на него. Автомобиль резко рванул с места и не поехал, а помчался по улицам поселка Оловянная. Сидя в кузове, при утреннем свете Сергей осматривал окрестности. Поселок находился почти на берегу реки Онон, зажатый между сопок, одна из которых со стороны реки прямо-таки нависала над ним. Домишки на склонах сопок были невзрачные, с маленькими огородиками, кое-где с покосившимися заборчиками, улицы совсем не прямые, не то что у Сергея в родной деревне. Чуть ниже пролегала железная дорога, от нее ветвились пути в каменное здание паровозного депо. Среди построек здание депо выделялось своими размерами и наличием огромных ворот. Раннее осенние утро в Забайкалье было немного прохладным, и попадающиеся навстречу жители были одеты в телогрейки, шинели, куртки. Скоро дорога пошла в гору, потом слегка запетляла между домов и выскочила на вершину сопки. Водитель заглушил двигатель, и автомобиль хлестко пошел вниз. Сергей посмотрел назад. Станция Оловянная проснулась окончательно: уже по путям сновали два паровозика, пуская дымки, вдалеке виднелась небольшая воинская пешая колонна, только из-за расстояния невозможно было понять – двигается она к станции на погрузку или от нее. Потом младший лейтенант поднял голову над кабиной, посмотрел вперед на поселок Тополевка: внизу до самой реки, над которой еще виднелся туман, находились живописно разбросанные домики, тополиные рощицы подтверждали название, несколько десятков бараков и казарм, на которых виднелись красные полотнища. «Мое новое место жительства!» – усмехнулся он. При спуске с горы картина проявилась четче: то тут, то там торчали военные палатки, ряды колючей проволоки, в самом низу под горой виднелись, где были расположены ряды казарм, – вкопанные наполовину в землю длинные дощатые бараки, виднелась и военная техника. Тянулись дымки от полевых кухонь, в некоторых местах маячили фигурки солдат, строившихся то в шеренги, то в небольшие колонны. Навстречу проскочил ГАЗ—АА, груженный мешками, далее обнаружились под маскировочными сетями несколько артиллерийских орудий с уставившимися в небо стволами. Где-то зазвенела полковая труба, но расслышать мелодию было невозможно. Водитель, так не запустив мотор, въехал в поселок, порулил между домами и остановился в центре. Выскочив из кабины, крикнул: «Приехали, инвалидная команда!» – и скрылся в дверях здания с красным флагом над крыльцом.