Сочинения. Том 5

Также обстоит дело и с лихорадками: некоторые из них – крайне сухие (например, лихорадки, связанные с особенностями телосложения), другие – невероятно влажные (например, тифозные или вызванные водянкой). Однако вполне вероятно, что подобная терминология придется по вкусу далеко не всем, а многим, пожалуй, привычнее использовать ее применительно к совершенно другим предметам. Вот почему сейчас я дам более подробное описание некоторых из этих лихорадок.

Если у больного с первого же дня начинается обильное потоотделение, которое или не приносит никакого облегчения, или весьма умеренное, то такие лихорадки я называю влажными. Сухими же, в свою очередь, я называю лихорадки, которые сопровождаются сильной жаждой и сухостью во всем теле, язык также сухой, а кожа – жесткая, как содранная шкура. Существуют, однако, и другие виды лихорадок, например, те, при которых по всему телу проходит поток воздуха, что для больного крайне мучительно, – будто нечто бьет его или жалит. Такие лихорадки тоже бывают двух видов, в зависимости от типа потока воздуха, который может быть сухой или влажный, наподобие пара.

Так различаются эти смешения соков между собой и так отличаются они от здорового смешения – мы именуем их также дурными смешениями и по мере сил пытаемся улучшить их. И это тоже немалая часть врачебного искусства.

Если же тело обладает хорошим смешением соков, то при прикосновении к нему ничего подобного не обнаруживается в нем все элементы соразмерны, и нет ни нехватки тепла, какая бывает, например, при переохлаждении или у пожилых людей, ни чрезмерного жара, который, в свою очередь, свойственен тем, кто не в меру много трудится или просто часто проводит время на летнем солнцепеке. И, что гораздо важнее, теплота тела для этих людей не является тягостной или мучительной.

Для того чтобы моя мысль стала понятнее, возьмем, например, наши купальни. В них, как и в наших телах, бывает только один вид гармоничного смешения элементов, а дурные типы смешения многочисленны.

Иногда приходится мыться в очень холодной купальне, а иногда – в невыносимо нагретой. Но даже при умеренной температуре частенько мы все равно бранимся: мол, слишком много пара. Ведь каждому человеку известно: и вода, и воздух, и пар могут обладать хорошим смешением.

Так и камень, на который в наших купальнях выливают воду, имеет хорошее смешение, благодаря чему не бывает ни избытка тепла, ни излишнего холода, ни удушья или избытка влаги. Ведь как во влаге, воздухе и камне тепло оказывается соразмерным, таким же оно бывает и в паре, и когда пар, обладая хорошим смешением, наполняет купальню, все тотчас же делаются недовольными и что есть сил бранят такое купание, однако не называют его слишком горячим или слишком холодным. Если же происходит и это, то предъявляется двойное обвинение: все твердят, что купальня не только холодная, да еще и полна пара, или, наоборот, что все в пару и слишком уж горячо.

Вот что нам следует учитывать. И тем более не стоит пытаться ниспровергнуть чрезмерным мудрствованием, которое так любят демонстрировать некоторые, факты, давно всеми признанные неоспоримыми. Напротив, учитывая пример с банями, всякий раз, когда мы слышим, будто бы в одном живом существе достаточно тепла, а вот в другом – нет, необходимо обращаться исключительно к тем представлениям, которые свойственны всем людям, сохраняющим здравый смысл, и к которым все обращаются каждый день во многих случаях, в том числе и в бане, о чем шла речь выше.

Скажем, все знают, что бани бывают теплые и холодные. Также порой баня наполнена паром, или, напротив, в ней сухой и жесткий воздух. И у каждого вида имеется собственное название. Вдобавок бывают такие бани, в которых полно дыма, и, клянусь Зевсом, они тоже весьма разнообразны: одни – на дубовых бревнах, другие – на смоковничных, третьи – на оливковых, а ведь есть еще многие другие – по виду каждого дерева.

Однако сейчас нет никакой нужды говорить отдельно о каждом их виде. Довольно будет сказать, что порой воздух в купальнях бывает дымным, и при помощи этого определения нам удастся охватить все бани такого рода. Говоря так, мы не ругаем их за то, что в них слишком тепло или слишком холодно, а если такое случается, то ругаем сразу за две вещи и называем такую баню не просто слишком теплой, но еще и заполненной дымом.

Но оставим пока пример с банями и вспомним, как обстоят дела в наших собственных домах. Порой мы начинаем сердиться, что в комнатах слишком влажно, или, напротив, досадуем на холод или сильную жару. И разве не так же раздражаемся мы на воздух в сильный зной в летние месяцы? Ведь в это время наши жилища наполняются дымом, хотя иногда, как и в банях, на жару мы при этом не жалуемся.

Стало быть, порой воздух в доме – просто горячий, а порой – все еще и в дыму. Надо также отметить, что сам по себе горячий воздух не может быть причиной слез, зато в задымленном помещении человек непременно прослезится, даже если воздух там умеренно теплый.

Вывод очевиден: раз едкое тепло греет не больше, чем всякое другое, основное его отличие в чем-то еще. И в самом деле, когда мы стоим очень близко к большому, но не дымящему костру, огонь опаляет нас так сильно, что, кажется, подойди немного ближе – непременно обожжешься, но при этом ни у кого не щиплет глаза и не текут слезы, как при дыме.

Вот почему мне странно, если тот, кто понимает, в чем разница между пламенем и дымом, стоит только зайти речи о наших телах, вдруг отказывается понимать, что жар порой может быть подобен пламени, а порой – только щипать нас и докучать, словно дым.

Но, на мой взгляд, еще более странно, что не все согласны с тем, что дурные смешения в отношении тепла в телах живых существ бывают такими же, какие мы можем наблюдать в банях или наших домах. А ведь если мы говорим о помещениях, всем очевидно, что в задымленном доме воздух одного рода, а в просто нагретом – совершенно иного. И надо думать, в доме со множеством зажженных светильников или коптящим факелом воздух будет также значительно отличаться.

Ведь мы и называем один воздух дымным, а другой – закопченным, из-за перегрева дров, поскольку в копоти как раз и кроется разница между «закопченным» и «дымным». И хотя в обоих случаях под воздействием пламени будет выделяться некое вещество, причина копоти – это испарения земляных и сильно подгоревших дров, а источник дыма – горение дров разнородных, землистых и влажных, и скорее полуобгорелых, чем перегоревших полностью.

Кто обучался в школе Гиппократа по всем правилам, наверняка знает о сложившейся врачебной традиции точно так же различать поток воздуха не совсем ясной природы, рассеивающийся по нашему телу: в одном случае он схож с паром, в другом – с сухим воздухом, а в третьем выделяется вместе с распознаваемой чувствами влагой.

3. Это рассуждение – одно из тех, что Лик написал в доказательство того, что нет разницы между видами тепла. Ему даже не требуется опровержение извне, поскольку оно прекрасно опровергает само себя. Что же это за рассуждение? Звучит оно следующим образом: «Поскольку тепло считается теплом, между одним теплом и другим нет никакой разницы».

Если в этой логической конструкции словосочетание «поскольку тепло считается теплом» просто ничего не значит, его стоило бы совсем устранить. Но если оно все-таки что-то значит, Лик тем самым невольно доказывает, что одно тепло не отличается от другого тепла в том, благодаря чему оно считается теплом, а по иным критериям различается. Ведь если между ними действительно нет никакой разницы, условие «поскольку тепло считается теплом» избыточно, но если в чем-то другом они отличаются, а в этом нет, то следовало бы определить различия согласно этому критерию. Ведь, если мы будем учитывать только критерий, по которому определяется каждая из вещей, то мы вообще устраним всякие различия. Например, тогда получится, что всякое живое существо, поскольку оно считается живым, ничем не отличается от другого живого существа, а всякое растение, поскольку оно считается растением, – от другого растения. Да и всякое дерево, поскольку оно считается деревом, от другого дерева тоже не будет отличаться.

Но неужели среди животных действительно не существует никаких различий? И разве мы все не знаем, что бывают существа пернатые, водоплавающие и сухопутные, те, что живут в воде, и те, что под землей или в воздухе, как смертные, так и бессмертные, разумные и нет, домашние и дикие, храбрые и трусливые? А ведь сюда можно прибавить еще много других различий!

Но что понапрасну разглагольствовать? Как известно, к растениям относятся и деревья, и кустарники, и трава, и колючки, и даже хворост. И хотя животные не различаются между собой в том, что делает их всех животными, однако не правда ли, что все перечисленные мной животные имеют между собой множество различий? То же касается и растений. Конечно же, последние не различаются между собой по тому признаку, что одно из них разумно, а другое нет, или, например, по тому, что одно – сухопутное, а другое – пернатое, да и по всем прочим перечисленным мной критериям. Однако и животные не отличаются тем, что какие-то из них мы отнесем к кустарникам, другие – к колючкам, траве или деревьям, например, к хвойным, а какое-то просто будет хворостом – ведь все эти различия относятся к роду растений.

При этом, как ни странно, Лик довольно много писал о различиях между болезнями. И, хотя одна болезнь в том, благодаря чему она считается болезнью, не отличается от другой, как и один симптом в том, благодаря чему он считается симптомом, не отличается от другого, Лик все-таки пытается показать разницу между ними. Например, он описывает виды плеврита, а также других болезней. И, хотя один вид плеврита, поскольку он считается плевритом, не отличается от другого его вида, Лик все-таки считает нужным упомянуть, что один из них подразумевает боль, отдающуюся в ключице, а другой – в подреберной области. Более того, для одного вида плеврита характерно окрашивание слюны, тогда как для другого, который некоторые врачи называют безмокротным, характерно полное отсутствие мокроты. Наконец, Лик пытается описывать также различные виды лихорадок, хотя, возникла ли лихорадка от избытка тепла или из-за едкости вещества, лихорадка от лихорадки в том, благодаря чему она является лихорадкой, не отличается.

Вот насколько невежественно начинает Лик свое рассуждение: он даже не понимает, что тем самым он уничтожает саму науку. Ведь все науки состоят в познании различий между отдельными сущностями. Более подробно об этом говорил Платон в самом начале своего диалога «Филеб», а последователями его идей были Аристотель, Теофраст, Хрисипп и Мнеситей. К тому же невозможно представить, чтобы кто-нибудь в своем сочинении о каком-либо искусстве не изложил ту же точку зрения.

Вот что сказано Платоном о составе всех искусств:

«Сократ. Звук, исходящий из наших уст, один, и в то же время он беспределен по числу у всех и у каждого.

Протарх. Так что же?

Сократ. Однако ни то ни другое еще не делает нас мудрыми: ни то, что мы знаем беспредельность звука, ни то, что мы знаем его единство; лишь знание количества звуков и их качества делает каждого из нас грамотным.

Протарх. Совершенно верно.

Сократ. Но то же самое делает человека сведущим в музыке.

Протарх. Каким образом?

Сократ. Согласно этому искусству, звучание в нем также одно.

Протарх. Как же иначе?

Сократ. Однако же мы признаем два звучания – низкое и высокое, и третье – среднее. Не правда ли?

Протарх. Да.

Сократ. Но, зная только это, ты не станешь еще сведущим в музыке; не зная же и этого, ты, так сказать, ничего не будешь в ней смыслить.

Протарх. Разумеется, ничего.

Сократ. Но, друг мой, после того как ты узнаешь, сколько бывает интервалов между высокими и низкими тонами, каковы эти интервалы и где их границы, сколько они образуют систем (предшественники наши, открывшие эти системы, завещали нам, своим потомкам, называть их гармониями и прилагать имена ритма и меры к другим подобным состояниям, присущим движениям тела, если измерять их числами; они повелели нам, далее, рассматривать таким же образом всякое вообще единство и множество), – после того как ты узнаешь все это, ты станешь мудрым, а когда постигнешь всякое другое единство, рассматривая его таким же способом, то сделаешься сведущим и относительно него»[166].

Не обделенному умом читателю одного только этого высказывания Платона должно быть достаточно для того, чтобы понять, в чем состоят все искусства. И правда, немыслимо стать хоть немного в чем-либо сведущим, если не знать об отличиях внутри избранной тобой сферы деятельности. Но поскольку даже сам Платон не удовольствовался одним предметом, выбранным им в самом начале речи, и для большей ясности прибавил примеры из грамматики и музыки, будет уместным, если мы тоже приведем один пример из изобразительного искусства, а предметом нашего исследования станут цвета. Ведь и здесь можно сказать, что один цвет, в том, благодаря чему он является цветом, не отличается от прочих, тем самым уничтожив все различия между ними, как показал и сам Платон в начале «Филеба». Протарх не соглашается с рассуждающим о наслаждениях Сократом в том, что между ними существует хоть какая-нибудь разница: якобы раз все они являются удовольствиями, то, следовательно, чрезвычайно схожи друг с другом. Однако вот что ему отвечает Сократ: «Но ведь и цвет, почтеннейший, как нельзя более подобен другому цвету, и именно потому, что всякий цвет есть цвет, и один цвет нисколько не будет отличаться от другого; между тем все мы знаем, что черный цвет не только отличен от белого, но и прямо ему противоположен. Равным образом и фигура наиболее подобна другой фигуре; в самом деле, как род она есть единое целое, но одни части ее в отношении к другим частям то прямо противоположны друг другу, то содержат в себе бесконечное множество различий; то же самое можно сказать и о многом другом. Поэтому ты не верь учению, которое все противоположности сводит к единству»[167].

Это – о цветах и фигурах, а дальше речь идет уже об удовольствиях: «…с одной стороны, мы говорим, что удовольствие испытывает человек невоздержный, с другой – что и рассудительный наслаждается в силу самой рассудительности; наслаждается, далее, безумец, полный безрассудных мнений и надежд; наслаждается и разумный в силу самого разумения. Разве не справедливо кажется безрассудным тот, кто утверждает, что оба этих вида удовольствия подобны друг другу?»[168] Впрочем, стоит отметить, что в этом диалоге о разнице между удовольствиями Платон говорит достаточно кратко, а более подробно и уже на протяжении всего повествования будет рассуждать на эти темы в двух других своих сочинениях – «Политике» и «Софисте».

Так все же, неужели несмотря на то, что существуют многочисленные различия в науках, искусствах, цветах, фигурах, тональностях, а также возрасте, временах года, местностях и всевозможных болезнях, лишь в том, что касается тепла, их или вовсе нет, или для людей не представляется возможным их познать?

С помощью своего утверждения Лику удалось свести на нет абсолютно все различия между разными видами тепла. Он думал, что устранил лишь различия тепла – а на самом деле устранил и все другие, если распространить суть его рассуждения и на другие области. Вот и я могу, руководствуясь его примером, заявить, скажем, о жидкостях, что их виды не различаются между собой, поскольку все они являются жидкостями.

Но самая главная его ошибка – в том, что он, по сути, упраздняет все науки, так как суть всех наук – в описании различий между видами. Тот же Платон, рассказав в общих чертах о составе всех наук, в качестве примера доказывает, что грамматика – это наука, объединяющая в себе знание о различиях между всеми существующими звуками. Рассуждение же Лика, естественно, уничтожает и эту науку, а также музыку и прочие науки, утверждая, что, поскольку что-то считается чем-то, то оно содержит в себе лишь один вид.

Сначала мы рассмотрим опровержение Лика в области грамматики, а потом перейдем к его высказываниям касательно прочих искусств. Представь себе следующее рассуждение: «Совершенно немыслимо, на мой взгляд, что один звук, в том, благодаря чему он считается звуком (а именно, своим звучанием), может иметь какое-либо отличие от другого звука. Отличаться же они будут в силу индивидуальной особенности в качестве их произнесения». Это рассуждение совершенно тождественно тому, с которого начинается сочинение Лика и которое повторяется и во всех остальных его речах, только понятие «тепло» мы заменили на понятие «звук». Значит, если то рассуждение верно. Однако на деле ни это, ни то рассуждение неверно: если, конечно, последователи Лика не полагают, будто звук «ε» ничем не отличается от звука «ο», зато между «ο» и «ω» имеется большая разница! Но достаточно допустить, что на самом деле все они отличаются друг от друга, а вдобавок еще и «α», и «ι», и «υ», и прочие буквы, и вот мы уже можем насчитать целых двадцать четыре звука. А ведь грамматика – это и есть знание о разнице между ними. И точно так же наука музыки есть знание о разнице между высокой и низкой тональностью звуков. Впрочем, положение Лика точно так же уничтожает и ее.

Конечно, один звук, в том благодаря чему он считается таковым, не будет отличаться от другого звука, однако звук месы на тон выше, чем лихана средних, и на тон ниже, чем парамеса. Из них самих, в свою очередь, звук лиханы выше на тон, чем паргипата средних, а звук парамесы ниже на полутон, чем трита разделенных[169]. И так далее: какие-то звуки будут выше по тону, чем другие, а какие-то – ниже, пока мы не дойдем до самого высокого и самого низкого из них.

Но наш дивный Лик абсолютно не понимает, что он уничтожает все это своим рассуждением, когда говорит: «Совершенно немыслимо, на мой взгляд, что одно тепло в том, благодаря чему оно является теплом, (я имею в виду температуру), может как-либо отличаться от другого тепла».

Что ж, прекрасно! А поскольку и один цвет не будет отличаться от другого цвета в том, благодаря чему он является цветом, существование живописи Лик тоже отрицает. Ведь в данном искусстве «цвет» – это в равной мере и красный, и белый, и черный, и оранжевый, и прочие многочисленные цвета.

Но надо признать, даже это рассуждение о цветах убедительнее его рассуждения о тепле. Ведь одно тепло, отличаясь от другого тепла, никогда не будет противоположно ему во всех отношениях. Зато цвета, например, белый и черный, не просто в чем-то отличаются друг от друга, но абсолютно противоположны по своей природе.

4. «Но как такое возможно, – мог бы спросить Лик, – что один цвет был противоположен другому цвету в том, благодаря чему они считаются цветами?» И, клянусь богами, верно бы подметил, утверждая, что один цвет, в том, благодаря чему он является цветом, в сравнении с другим не имеет никакой разницы. С одной стороны, казалось бы, и Лик прав, однако и с тем не поспоришь, что, скажем, белый и черный цвета совершенно противоположны, а не просто отличаются друг от друга.

«Но как такое возможно, – спросили бы, пожалуй, в свою очередь последователи Лика, – что белый, будучи противоположным черному, по сути является с ним одним и тем же?» На это есть только один ответ: если они не в состоянии признать, что черный и белый цвета могут быть одинаковы и в то же время противоположны друг другу, пусть в таком случае попробуют также опровергнуть и других авторитетных авторов по данному вопросу. Ведь Платон, Аристотель и Теофраст тоже считали возможным, чтобы какие-либо два предмета, будучи по роду одним и тем же, имели при этом настолько большую разницу по виду, что в итоге оказались бы совершенно противоположны друг другу.

Впрочем, их мнение еще может показаться недостаточно правдоподобным. Намного сложнее отрицать нечто совсем очевидное. Например, существует общепризнанное мнение, что черный и белый цвета абсолютно противоположны. И если это так, то люди, которым не способны внушить доверия ни слова Платона и Аристотеля, ни мое утверждение, что белый и черный цвета могут быть одинаковыми и в то же время противоположными друг другу, все равно окажутся неправы, считая, что белый цвет, поскольку он считается цветом, ничем не отличается от черного.

Все же, пожалуй, нашего снисхождения заслуживает лишь собеседник Сократа в «Филебе», пусть даже он возражает Сократу, когда тот рассуждает о разнице между удовольствиями. Ведь тогда еще не было ни одной книги, которая могла бы объяснить, что многочисленные явления, будучи одного рода, порой настолько отличаются друг от друга, что по виду и по своей природе оказываются совершенно противоположны. Потому Платон и написал свой диалог «Филеб», в котором объясняет нам истинное положение вещей.

Если Лик не сумел одолеть эту книгу, я, надо признаться, поражаюсь его образованности. Если все-таки прочел, только понять – не понял, остается лишь подивиться его уму. А если понял, но так и остался не согласен, пожалуй, до самых небес стоит превознести его столь мудрое суждение!

Но, во имя всемогущего Зевса, кто вообще осмелится выставлять какое бы то ни было логическое суждение, не изучив сначала диалектики? И неужели среди эллинов найдется хотя бы один человек, врач, грамматик, ритор, философ, кто начал бы сам оспаривать чужие суждения, не прочитав «Филеба» Платона? Впрочем, что говорить о «Филебе»! Идея, приведенная нами выше, встречается у Платона не только в этом диалоге, но и во многих других его книгах. Нашему дивному Лику стоило бы прочесть хоть одну из них и только потом оспаривать научные суждения. Ведь это позорно – пытаться опровергнуть Гиппократа с помощью логических, как он считает, доводов и при этом, как оказывается, не знать основополагающих сочинений философов.

Но, Зевс всемогущий, до чего же нелепый пример о жидкостях приводит Лик! Ведь он утверждает, что жидкости не отличаются друг от друга в том, благодаря чему они являются жидкостями, и при этом признает, что жидкости бывают терпкими, кислыми, солоноватыми или сладкими, и этим отличаются друг от друга. Здесь Лик не слышит самого себя. Ведь он рассказывает, как именно жидкости отличаются друг от друга, и при этом утверждает, что между ними нет никакой разницы.

И неважно, что об этой разнице говорил еще Гиппократ, а Теофраст даже написал целый трактат «О вкусе» (впрочем, уже само слово «вкус» указывает на то, что какая-то разница между жидкостями существует). Нет, все-таки эта разница и впрямь есть, а кроме того, внутри нее можно усмотреть и более мелкие различия. Однако, как выяснилось, сам Лик, например, считает, что кислый вкус всегда обладает некоторыми свойствами вяжущего. Так стоит ли после этого удивляться его невежественным возражениям Гиппократу?

При этом сам Диоскорид Аназарбейский[170], а также все прочие авторы сочинений о лекарственных веществах, считали сказанное неоспоримым. Вот почему все они выделяют среди вкусов соленый, горький, горьковато-соленый, сладкий, слегка терпковатый, терпкий, вяжущий, острый и кислый.

И только наш дивный Лик, как выяснилось, не знает, чем кислый вкус отличается от терпкого. Или, быть может, он просто настолько ущербный, что вообще не чувствует на вкус никакой разницы? Похоже, и груша, и мушмула, и айва, и яблоко для него одинаково кислые. А ведь всякий скажет, что кислыми бывают только некоторые яблоки, еще встречаются сладкие или вяжущие. То же самое, например, с гранатами: есть среди них и кислые на вкус, и сладкие, и вяжущие.

В винах тоже принято отделять благородную терпкость от скверной кислинки: хорошие вина всегда имеют вяжущий привкус, но ни одно из них не может быть кислым по своей природе. Добавься к нему хоть капля подобного качества, мы бы решили, что оно превратилось в винный уксус. Еще, судя по всему, Лик не видит никакой разницы между щавелем курчавым, кислицей, щавелем обыкновенным и латуком. Как известно, в них тоже нет терпкого привкуса, а ведь кислица и щавель курчавый очень даже кислые на вкус! Впрочем, было бы странно, будь это не так, притом что даже в их названиях можно найти корень этого слова[171].

Однако Лик, не желая учитывать даже общие всем людям чувства, осмеливается критиковать Гиппократа. А ведь не сказать, чтобы попытки ученых выявить точное число существующих вкусов были ему неизвестны. Однако он все равно продолжает считать, что один вкус ничем не отличается от другого, коль скоро он является вкусом.

Я был бы рад услышать от него, что подразделяется на следующие виды: сладкий, кислый, острый, горький, соленый, горьковато-соленый, вяжущий, слегка терпковатый, терпкий и маслянистый? Если это не виды вкусов, то, может быть, это виды звуков, цветов, запахов или того, что воспринимается посредством осязания? Ведь, как известно, чувств у нас всего пять: вкус, слух, зрение, обоняние и осязание. Вкусовые ощущения мы различаем с помощью вкуса, а все прочее – с помощью остальных чувств. И вот про объекты этих чувств, как и про жидкости или еще многое другое, тоже можно сказать, что их существует множество видов.