Свет, яркий пронизывающий свет прямо в лицо. Но глаза не разлепить, не открываются совсем, и ресницы склеились. Голова чугунная и даже звенит. И пустота во всём теле и какие-то токи по ногам. – Очнувшись, я понял, что лежу вверх лицом на мягкой поверхности, видимо, в кровати, и продолжал думать с закрытыми глазами. – Так, а что ж было вчера? Да по ходу нормально… Собрались с друзьями, выпивали вроде как обычно, без фанатизма. А потом девушки пришли. И одна из них – как её звали, Алиса или Аня? – мне очень даже понравились, даже поцеловались на кухне. А дальше-то что? Не помню, как отрезало. Почему ж мне так плохо-то, а? И голова кружится, как в водовороте… Так, надо постараться открыть глаза, спокойно, помогает от карусельного эффекта. Так, где это я? Надо резкость навести. О-па… Комната огромная, просто необъятная с высоченным потолком, а на нём лепнина, белые орнаменты и змейки. Люстра хрустальная и тоже огромная. Дом Гулливера какой-то. Так… медленно голову влево поворачиваем: окна тоже нереально большие, а на них тяжёлые, тёмно-зелёные гардины. А постель-то, постель: с атласными подушками и одеяло в шёлковом пододеяльнике и такая же шёлковая простыня. Такие только в музеях бывают. Или у олигархов на Рублёвке. Я не дома, тогда где? Что за маскарад? Нет, надо всё вспомнить: может поехали куда-то, на дачу к богатею какому-нибудь? Нет, не помню… да нет, не было этого. Помню, спорили без конца, с Санькой и с Андрюхой, о судьбах России, так сказать. И как бы нам её, а заодно и весь СНГ, обустроить. Однако спорить с ними тяжело, они оба исторический заканчивали, да ещё отделение политологии. А я-то с филологического, но на солидной иностранной фирме работаю, а они то ли аспиранты, то ли не пойми чего. Выпьют по полстакана, и начинается: как это всё получилось, да кто виноват? Один кричит: – Это всё Сталин, другой – нет, это Николашка кровавый всё замутил, тупая бездарь. И я тоже, туда же, брякнул: мол, поставь любого на его место, и то лучше бы справился. Нет, точно, это они меня разыграть решили, и пьяного отвезли в музей какой-нибудь, чтоб я проснулся и стал звать на помощь. Не дождутся. Главное не подавать вида, что я понял – не доставить им этого удовольствия. Надо спокойно встать, открыть дверь и посмотреть, что там.

Встать у меня получилось с трудом, ноги дрожали и не слушались, я спустил их вниз, сел и только тут заметил, что одет в нечто неправдоподобное – белую рубашку из мягкого материала, похожего на тонкий хлопок. Я оглянулся вокруг: моей одежды нигде видно не было. – Переодели, гады, для полноты ощущений. Не, ну я им тоже какую-нибудь подлянку устрою. – Я всё-таки встал, всунул ноги в стоящие тут же кожаные шлёпанцы с загнутыми носами, медленно пошёл к двери и осторожно приоткрыл её. За дверью был бесконечный коридор со слепящим глаза паркетом и такими же высоченными окнами. Не успев до конца оценить вид ухоженного парка с посыпанными песком дорожками, я краем глаза заметил, буквально в двух метрах от себя, пожилого человека с бакенбардами и в ливрее. – Ваше Величество, вот вы и проснулись, а я уж и так будить вас хотел, – сказал человек, кланяясь мне почти до полу. – А, да… – пробормотал я испуганно, – я сейчас, подождите немного. – И быстро захлопнул дверь. – Ничего себе, и артиста наняли, чтоб меня доконать. Стоп, у моих друзей на это денег точно нет. Тогда кто же это шутит со мной? – мысленно спросил я себя, посмотрев почему-то вверх. Хмель, если это был хмель, мгновенно слетел с меня, и я окончательно проснулся. Не зная, что делать дальше, я двинулся обратно к широкой кровати и заметил слева, у другой стены большое, до полу зеркало в тяжёлой золочённой раме. Я машинально взглянул в него и… увидел не себя, а совершенно другого человека. Похолодев до кончиков ног и весь внутренне сжавшись, я не заорал и не упал в обморок, а продолжал напряжённо разглядывать своё отражение. Я как бы стал ниже ростом, на моих руках округлились широкие мускулы, которых у меня отродясь не было, но главное лицо… Оно было моё и не моё одновременно, глаза вроде бы мои и прямоугольный лоб, но откуда эти рыжеватые усы и бородка?… Я таких никогда не отращивал, потому что росли они у меня всегда кое-как, клоками… Не успев даже подумать о гриме, я дёрнул себя за ус, а потом за бороду и чуть не закричал от боли. Они были настоящие. Вместо того, чтобы позвать на помощь, я продолжал стоять и тупо смотреть на себя в зеркало. Мысль на удивление работала спокойно и чётко: – Если я сошёл с ума, и мне всё это чудится, то может ли мне быть так больно? Хотя… у сумасшедших всё может быть. – Я продолжал вглядываться в зеркало, и лицо в нём показалось мне удивительно знакомым. Сомнений быть не могло, предо мной стоял молодой император Николай, Николай Александрович Романов. Ноги мои подкосились, но я успел ступить два шага в сторону и рухнуть в широкое кожаное кресло с резными подлокотниками. – Жалко всё-таки сойти с ума в 28 мальчишеских лет, – думалось мне, – а, может, вчера было ещё что-то покруче: грибы там или ЛСД? Нет, вряд ли… Или мне всё это просто приснилось? – Я снова встал, больно ущипнул себя несколько раз за руки и за ноги и опять подошёл к зеркалу.

– Вот он я, и чувствую себя как обычно, если не считать шума в голове, вот мои руки, ноги, голова на месте, и тем не менее я – совершенно другой человек. Этого не может быть, и в то же время это – есть. А что если путешествия во времени всё-таки существуют? Ну да – как же, ещё и с одновременным перевоплощением… – Несмотря на полную неадекватность происходящего, я даже хихикнул. – Что же произошло? И как на всё это реагировать? Телефона мобильного с собою нет, раз нет и одежды, это понятно, значит позвонить и спросить не у кого. Нет, надо позвать кого-нибудь, а то пить хочется, а главное – в туалет. Не бесконечно же сидеть в этой комнате. Если это бред, значит бред, а если это всё-таки розыгрыш – значит розыгрыш. Надо позвать этого, в ливрее, и всё выяснить. Звонок на столике. Только как его назвать? Вот, придумал: назову его «голубчик» – хорошее слово, на все случаи жизни. Только что я ему скажу? – И тут меня словно озарило: – Вот она мысль, спасительная… Скажу, что вчера сильно головой ударился и ничего не помню, пусть смеются, если что. – И я позвонил в звонок.

Дверь медленно отрылась, человек в ливрее, слегка шаркая ногами, подошёл ближе и участливо посмотрел на меня. – Вы, батюшка Николай Александрович, поздненько вчера пришли, а, по чести сказать, привезли вас кавалергарды, ну так я вас вчера раздел и уложил, а то вы сильно устамши были. – Если это актёр, то актёр великолепный, прям Папанов. А если нет? – Я слегка кашлянул: – Видишь ли… хмм… голубчик, я вчера сильно ударился головой, и ничего не помню. – Я потёр голову рукой, и к своему изумлению обнаружил на ней огромную шишку. – Вот болит, – сказал я беспомощно. – Ай, яй, яй, беда-то какая, может, доктора вызвать? – Нет, не надо доктора, – сказал я, холодея внутри, – а вот попить… – Сейчас я мигом водички зельтерской, – засуетился старик, – а вы тут пока умойтесь, оно помогает, – и старик распахнул дверь в туалетную комнату, которую я бы ни за что не нашёл, так как она, дверь, полностью сливалась с обоями. Я вышел в просторную ванную и подошёл к овальному зеркалу над раковиной и туалетным столиком. На меня посмотрело всё то же лицо с бородкой и усами. Я надолго закрыл глаза и снова их открыл. Наважденье не уходило. Я внимательно осмотрел ванную, в ней не было ни одного куска пластмассы и даже резины – только металл и дерево. На подзеркальнике стояли туалетные принадлежности: зубные щётки, бритвы, помазок и прочее. Всё это было сделано из странного желтовато-белого материала, по цвету напоминающего зубы немолодого человека. – Боже ж мой, – догадался я, – так это же слоновая кость. Нет, так всё придумать, так всё обставить, притащить весь этот антиквариат – невозможно. А значит, что это – всё наяву? Что же это, как же это? – Мои пальцы лихорадочно царапали умывальник, руки и ноги дрожали противной дрожью. – Неужели это не сон и это навсегда? И за какие грехи мне чаша сия? Ему, Николаю императору это чаша была уготована с рожденья – а мне-то за что?

Ужасное утро, длиною в полжизни. Я снял рубашку, полез в стоящую рядом ванну и облился из душа с головы до ног. Но мысли продолжали копошиться в моей, слегка протрезвевшей голове: – Что же делать? Притвориться? Сделать вид, что ничего не случилось и начать жить другой, его жизнью? А вдруг раскроют, станут пытать или ещё что-нибудь… Нет, нет притворяться невозможно: я ведь не знаю никого и ничего. Ни светских манер, ни знания приличий, ни благовоспитанности – ничего во мне этого нет. А ещё этикет: как и куда ходить, как себя держать? Ну, да, хорошо, интересовался я историей Романовых в университете, даже хотел диссертацию писать об особенностях языка времён Александра 3-го… И, и что же теперь получается: Александр Александрович – это что же батюшка мой, отец родной? Да, похож я на того Николая… зеркало врать не будет. Но что толку в похожести? – под сердцем у меня опять заныло. – Начнут задавать вопросы и разоблачат тут же… Или кто-то из родственников не узнает. И что потом? Объявят самозванцем и удавят где-нибудь потихоньку. Но и открыться нельзя, невозможно. В то, что я пришелец из будущего, всё равно никто не поверит. Да я и сам себе не верю… В лучшем случае признают сумасшедшим и отправят в соответствующее заведение. Значит, притвориться, замаскироваться – это единственный выход. Главное не выдавать себя. Только бы не появился настоящий Николай – тогда конец. Подозрения у многих, конечно, будут, обязательно будут. Но и выхода у этих, как их, у царедворцев тоже нету: как объяснить народу и всему миру, что произошло? Если царя подменили, тогда кто подменил и зачем? И куда подевался истинный император? – Я почувствовал нарастающую боль слева в груди, но продолжал лихорадочно размышлять: - Только не паниковать, только без паники… Я справлюсь, всё получится… Хорошо, что я хоть английскую школу закончил. Да ещё мама, царствие ей небесное, обучала французскому. И в университете немецкий худо-бедно… Ну и историю я знаю довольно хорошо, не благодаря преподавателям, конечно, а благодаря самому себе, своему любопытству. Но в какое же сравнение идёт это с образованием последнего царя? Там, вроде бы, его обучали специальные учителя по специальной программе, чтобы потом он мог государством управлять. Один Победоносцев чего стоил, как его там по имени-отчеству – не помню. А у нас в университете были профессора Дудышкин и Козлов – как говорится, почувствуйте разницу. Кстати, как их по отчеству, я тоже не помню. Ничего не помню. Ужас, ужас.

Я вытерся белоснежным полотенцем, вышел в спальню и с наслаждением выпил слегка газированной воды из принесённого ливрейным человеком высокого стакана. – Так, надо опять звать того, с бакенбардами. И спокойно всё ему объяснить: мол, ударился головой и сильно, а потом всё как отрезало: ничего не помню, как будто заново родился. Кто-то мне говорил, что даже сейчас, в 21-м веке установить сотрясение мозга нельзя иначе, как со слов потерпевшего, а в 19-м тем более. А дальше: надо попросить его о помощи, деваться всё равно некуда. Он, видно, старый слуга императора, и если только не поднимет сразу шум, то всё объяснит, всему научит и будет подсказывать, как себя вести. Хотелось бы в это верить… Нет, обязательно надо привлечь его на свою сторону, пока я на кого-нибудь другого не напоролся. – И я опять позвонил в звонок.

Обучение у камердинера

– Голубчик, – сказал я ливрейному, сидя в кресле всё в той же белой рубашки до пят, – я, видно, ударился головой вчера ночью и… ничего не помню. То есть совсем ничего. Нет доктора не надо, то есть не сейчас, попозже позовём. Я буду полагаться на вашу помощь. Вы согласны мне помочь и ничему не удивляться? – Да я за вас, Ваше Величество! – старик вдруг бухнулся на колени, лицо его выражало безмерное волнение и тревогу. – Ну, будет, будет. – сказал я, неожиданно для самого себя. – Царственность появилась, откуда это у меня? Не прост ты, Колька, – подумал я и засунул руки в подмышки, чтобы они меньше дрожали. – Ну-с, начнём, как вас зовут? – Чемодуров, Терентий Иванович. – Откуда вы? – Из Полтавской губернии, там хутор имею. А здесь при дворе уже 10 годов, и уже пять лет ваш камердинер, 200 рублёв вашими благодеяниями в месяц получаю. Ваше Величество, – лицо камердинера выразило страдание, – вы только будьте здоровы и не хворайте, куда ж я без вас? А память, она вернётся обязательно.

– Отлично, – подумал я, – старик точно меня признал, и даже не сомневался ни секунды. А привычка беспрекословно подчиняться и отвечать на вопросы – это тоже хорошо. - Ну что ж, давайте продолжим: какое сегодня число? – 3 мая 1896 года от Рождества Христова. – Я слегка вздрогнул, последние надежды на дурацкий розыгрыш провалились как в яму. Я сглотнул слюну. – А час который? – Да уже девятый. Умываться да одеваться пора. – А что на сегодня намечено? – Завтрак уже накрыт, дочерь вашу принесут, вы по утрам любоваться изволите. – Дочь? – Да, доченька ваша Оленька. Полгодика сегодня исполняется. А дальше там кабинете на столе расписание визитов. А к вечеру встреча на вокзале, супруга ваша, Александра Фёдоровна сегодня приезжает. – Приезжает, откуда? – Из Германии. Захотела, на родине побывать перед коронацией. А вы не поехали, на дела сосламшись. А сами вчера с великими князьями в Мариинский театр, напоследок. И потом на острова… еле привезли вас вчера в пятом часу. – Так, понятно. И… где я сейчас? – Так это ж Александровский дворец в Царском селе. Вы же его сами перестроить велели – только что закончили. – (Никогда не был, надо было родиться в Петербурге). – А днём в 2 часа здесь обед с матушкой вашей Марией Фёдоровной. Да ещё дядья ваши могут прийти после обеда – они без доклада ходют. А вам, Ваше Величество, одеваться пора, – Чемодуров, показал рукой на переносную вешалку, на котором висел военный мундир, под ним стояли начищенные до блеска сапоги. – Вот мундир ваш пехотный, больше ничего не велите подавать. И сапожки. Я вам всё подсобить хочу, да вы не велите, сами одеваетесь. – Хорошо, расскажи-ка мне про дядьёв пока. – Я стал одеваться, а Чемодуров всё говорил и говорил, не умолкая: – Семья-то, государь, у вас большая. Во-первых, жив ещё брат дедушки вашего великий князь Михаил Николаевич, председатель Государственного совета. Очень осанистый. Дальше по старшинству идут четыре родные дяди ваши, четыре брата покойного Александра Александровича. Великий князь Владимир Александрович – большой человек, громкий. А уж поесть любит! Да только французское всё, тонкий вкус имеет и Академии художеств покровительствует. Балета любитель и командир Гвардейского корпуса. – И как командует? – Да как положено. Только вот жена у него католичка – батюшка ваш не жаловал. Затем великий князь Алексей Александрович, красавец, только уж тяжёл больно, но дамам – что, так и льнут. Он – главный моряк, главный адмирал то есть, но это дело не шибко любит. Говорят, на заседаниях Адмиралтейства нальёт другим членам совета коньячку, и всё как по маслу. Дальше третий дядя ваш, Сергей, вот кого не люблю. Он нас за людей не считает… Командир Преображенского полка и Московский генерал-губернатор. А жена у него ангел – Елизавета Фёдоровна, родная сестра жены вашей Александры Фёдоровны. И надо же такому бирюку такое сокровище! А четвёртый дядя ваш Павел, вот уж: и симпатичный, и милый, и собой хорош. Жаль только что супруга его греческая принцесса померла. Но ничего, он утешение себе найдёт.

– А братья и сёстры у меня есть? – А как же! Двое братьев: Георгий и Михаил; и сестёр две: Ольга и Ксения. Георгий, он – цесаревич и наследник престола, пока у вас сыновей нету. Только вот хворает он сильно, на Кавказе живёт, лечится. А пока он здесь был, вы всё шутки-прибаутки за ним записывали и в шкатулку складывали. И младшенький Миша, милый, приятный – золото, а не человек. А ещё есть одиннадцать двоюродных дядьёв. – О, Боже мой, одиннадцать? О них потом. А на каком языке все разговаривают? – На русском, а то как же, батюшка ещё ваш повелел. Только вы с супругой на англицком да иногда с дядьями на французском. – Чемодуров продолжал с удовольствием болтать, а я опять целиком ушёл в свои мысли: – Так, с языками, слава Богу, проблем не будет. Но надо найти ещё кого-нибудь, чтоб обучил этому, этикету. Да и с религией. Хорошо, что меня ещё бабушка в церковь водила и креститься учила. И говорить надо по-другому, совсем по-другому… никакого жаргона и слов-паразитов: типа, короче, в натуре… И никаких «блинов», а уж мата тем более – надо следить за собой постоянно.

Завтрак для самозванца

Чемодуров продолжал бурчать, но уже тише, себе под нос, а я сделал над собой усилие и опять подошёл к зеркалу. Простой, цвета хаки мундир сидел на мне отлично, как влитой. Но меня ещё раз неприятно поразило, что я как будто бы стал ниже ростом. – Пора идти, – сказал я несколько вопросительно. Старый камердинер отрыл передо мной тяжёлую дверь и бодро засеменил чуть впереди меня по коридору, не переставая говорить. – Вот сейчас из левой половины, из спальни вашей мимо Сиреневого кабинета и Палисандровой гостиной пройдёмте через Парадную часть на правую половину, в столовую. – Мы вышли из коридора в безумно красивый зал, который Чемодуров назвал анфиладой: по её бокам стояли мощные колонны из светло-коричневого камня с прожилками, на стенах висели огромные картины, изображающие сцены охоты и других забав 18-го века. – А здесь полукруглый зал и портретный, – продолжал Чемодуров, – а там бильярдная и зал с горкой. – Зачем горка? – поинтересовался я. – А для посуды и подарков, дарят вам всё. – А там что? – махнул я рукой направо. – А там ваш рабочий кабинет, где вы посетителей принимаете, и церковь. – Я, пожалуй, в церковь зайду, – принял я внезапное решение. Дворцовая церковь показалась мне больше похожей на ещё одну высокую и пустынную залу, белые колонны, лепнина создавали не ощущения уюта, а затерянности и пустоты. Я подошёл к деревянному иконостасу с иконой Богородицы слева, а Иисуса справа от двустворчатой дверцы, над которой теплились, мигая язычками, три лампады. Не зная, что делать и куда девать свои руки, я смотрел в лицо Христа с чёрными, строгими глазами и стал шептать про себя, вздрагивая и крестясь, как учила бабушка. – Боже, если ты есть, – шептал я, шевеля губами, – помоги мне – отправь меня назад, в моё уютное и тёплое время. В эту милую и почти беззаботную жизнь. Да, я один на всём свете, мама моя умерла пять лет назад, отец женился на другой и уехал в Новую Зеландию, и я его почти не вижу. Братьев и сестёр нет, только тётушки двоюродные. И всё равно та моя жизнь была прекрасной: друзья у меня были, квартира и работа тоже, ну да, запарки бывали на фирме, но это так – в своё удовольствие. Неужели ли я никогда её, свою прошлую жизнь не увижу? Интересно, а я там остался и перенёсся сюда полностью? Если так, то они наверное ищут меня. Неужели я так вот и исчезну, безвестно кану, так сказать, в свои 28 лет? И не жил даже ещё… – Я понял, что если останусь здесь стоять, то окончательно раскисну, и вышел вон из церкви.

У дверей меня ожидал верный Чемодуров, который повёл меня дальше. На пороге столовой я заметил пожилого человека в сияющем мундире и со множеством орденов. Человек стоял к нам боком и смотрел куда-то вдаль. – А это кто такой нарядный? – тихо спросил я Чемодурова. – Да это же министр двора Воронцов-Дашков, Илларион Иванович, граф, – шепнул он мне в ответ, – говорят слабеет умом от старости. – Министр двора с двойной фамилией, видный и представительный мужчина, лет 60-ти, с бритым лицом и лихими усами, торчащими в разные стороны (неужели напомаженными?), щёлкнул каблуками начищенных до зеркального блеска сапог и поклонился. – Здравствуйте ммм… генерал, то есть граф. Что у вас? – Извольте, Ваше Величество, сегодня выслушать мой всеподданнейший доклад по подготовке к коронации. – Хорошо, только вот позавтракаю. – Я сел на один из белых стульев у большого стола, накрытого белоснежной скатертью. Всё в этой столовой было белое: и шкаф по стенами, и посуда и даже обрамление массивного камина. Неслышный лакей в белых перчатках налил мне кофе и молоко из блестящих никелем кувшинов, и я принялся есть накрытый передо мной английский завтрак с яичницей и беконом, стараясь не показывать своего аппетита. Воронцов-Дашков почтительно сел рядом, но не притрагивался к еде. Повисла пауза, и я почувствовал, что обязан что-нибудь сказать. – Знаете ли, Илларион э-э Иванович, – я, к сожалению, сегодня не здоров. Вчера сильно ударился головой и не могу сосредоточиться. Даже элементарные вещи забываю. Скажите, вы отвечаете за мой распорядок дня? Прикажите отменить все встречи на сегодня. И вызовите мне доктора. – Я распоряжусь, Ваше Величество, не извольте беспокоиться. Это и хорошо, что вы без визитов сегодня: столько бумаг у вас на подписи лежит. Я вам и доклад по коронации присовокуплю. – А нельзя, чтобы сначала кто-нибудь посмотрел и составил… краткое содержание. – Да как же можно, Ваше Величество? Вы же сами по завету батюшки вашего от личного секретаря отказались. Сказали, что толки пойдут, что, мол, секретарь излишнее влияние иметь может. Сначала, помню я, вы в ужас пришли от количества бумаг, а потом ничего, втянулись. А доктора какого Вам прислать? – А какой лучше? – Может, Алышевского, он ещё брата вашего лечил? – Да, конечно. Алы…шевскго. – Человек с двойной фамилией протянул мне пухлую папку с документами. Но не успел я развязать на ней тесёмки, за дверями столовой послышался шелест, похожий на приглушённый шум прибоя на берегу моря. Дверь растворилась, и из нее показалось несколько женщин, одна из которых несла на руках белый кокон, утопающий в узорных кружевах. – А вот и дочурка Ваша! – подобострастно склонившись, пролепетала одна из женщин. Мне ничего не оставалось, как взять кокон на руки. – Слишком мала, узнать или не узнать не может, – пронеслась утешительная мысль. Я откинул кружевной треугольник. Девочка с интересом уставилась на меня своими полусонными глазёнками. – Боже мой, какая хорошенькая! – подумал я невольно. И вдруг это полугодовалое создание улыбнулось мне во весь рот. – Она вам всегда так радуется, Ваше Величество, – пропела одна из нянюшек. – Так, и дочка меня тоже узнала! – На моем лбу выступил холодный пот, и колени противно задрожали. – Чего ж я тогда так трушу? - Я быстро отдал бело-розовый свёрток обратно кормилице. – Граф, – обратился я к министру, – проводите меня в кабинет. – Воронцов-Дашков очень проворно для своих немальчишеских лет повёл меня по коридору. – Вот и кабинет. Боже, какой завал бумаг: и на столе и рядом на стульях и даже на специально привезенной тележке. Нет, это невозможно даже прочитать, не то, что понять! – Илларион… ээээ… Иванович, надо с этими бумагами, что-то делать! Я не здоров, плохо себя чувствую. А дела стоять не могут, правильно? Ну, хорошо, секретаря у меня нет, но хоть канцелярия есть? – Есть канцелярия по рассмотрению прошений. – Каких ещё прошений? – Воронцов-Дашков удивлённо уставился на меня. – Как, Ваше Величество? Там же целый список: об усыновлении детей, например, об изменении фамилий, о подданстве российском, о постройке церквей и молитвенных домов, о разрешении евреям проживать вне черты оседлости, да мало ли… о разрешении врачебной, промышленной и торговой деятельности, о выдаче ссуд и пособий… – Хорошо, хорошо, я вас услышал. – Старый министр посмотрел на меня с ещё большим изумлением, и я понял, что сказал что-то не то. – Неужели это всё моя личная канцелярия должна рассматривать? – Таков порядок, государь. Есть ещё канцелярия при Государственном совете, там они законы и всякие другие государственные дела подготавливают. – Хорошо, а кто там начальник? – Фон Плеве, Вячеслав Константинович, Государственный секретарь. Вы же его сами назначили. – Ну да, ну да, памяти никакой. Вызовите его, я объясню, что надо делать. – Слушаюсь, а доклад о коронации я, с вашего дозволения, на столе оставлю.

На что жалуетесь, Ваше Величество?

Не успел я вернуться в свой кабинет, как на столе зазвонил телефон. Это был странный аппарат, без кнопок и даже без диска, его деревянная трубка просто висела горизонтально на металлическом рычаге. Я опасливо взял телефон, и в нём послышался уже знакомый мне голос министра двора: – Ваше Величество, доктора прибыли: Алышевский и Шершевский. – Почему двое? Я одного просил. – А говорят, им посоветоваться друг с другом нужно. – Так, тут все фамилии, похоже, в рифму, – заметил я про себя. – Хорошо, просите через 5 минут. – Я подошёл к окну кабинета, за ним виднелся абсолютно пустынный парк, на стоящих в ряд берёзках набрякли молодые, почти жёлтые листья. – Кабинет – странное место для осмотра, но, видно, я здесь всех посетителей принимаю. – В дверь постучали, и два светила науки в белых халатах неуверенно вошли в кабинет. – Они трусят ещё больше, чем я, – мелькнуло у меня в голове. – Присаживайтесь, господа, – сказал я, медики переглянулись, и я понял, что опять что-то не то сморозил. – Они назвали свои фамилии, но остались стоять и один из них постарше спросил, покашляв: – На что жалуетесь, Ваше Величество? – Прошу хранить конфиденциальность, господа, – начал я усевшись в кресло. – Вчера, у нас мальчишник, так сказать, был на островах, позволили себе несколько лишнего. Не помню, как меня домой довезли. Утром понял, что сильно ударился, видите: шишка, но как и когда… – я развёл руками. – Но главное в другом, – я внимательно посмотрел на их лица, оба были с бородами и в пенсне. – Я, господа, с сегодняшнего утра, после этого удара или падения ничего не помню – ни лиц, ни фамилий, ни известнейших фактов. Ничего. Может такое быть? – Очень даже может, – ответил старший, и я физически почувствовал, что у него отлегло от сердца. – Временная потеря памяти – амнезия – случается часто. Вот недавно под Москвой случай был. Полез один мещанин в Звенигородском монастыре в купель, а в ней вода постоянно, зимой и летом, 4 градуса, окунулся с головой, вылез и ничего не помнит: где он, зачем приехал… Но потом ничего, отошло. Или такое бывает от интенсивных физических нагрузок или излишней половой деятельности, – доктор помоложе посмотрел на меня с интересом. – Разрешите вас осмотреть, – продолжал старший. – Нет, только китель и рубашку, пожалуйста. – Я разделся до пояса. Доктора быстро и профессионально осмотрели меня, заставили высунуть язык, посмотреть за их пальцами влево и вправо, дотянуться с закрытыми глазами до кончика носа, молоточком потыкали в мои коленки. Потом отошли в сторону посовещаться. Из всех слов, что они бубнили, я расслышал только: субарахноидальное кровоизлияние, и слово это облегчение мне не принесло. Но тут доктора подошли ко мне обратно с улыбающимися лицами и старший объявил: – Ваше Величество, не волнуйтесь, предварительный осмотр показывает: вы совершенно здоровы. А для шишечки мы вам мазь доставим. Но нужен полный осмотр. Дозвольте завтра в 9 утра? – Хорошо, согласуйте с Министром двора. А зачем полный? – Чтобы исключить возможность… чего-нибудь нехорошего. – Ну, что же, господа, я вас больше не задерживаю.

1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

1 из 4