Сочинения. Том 3

Важными источниками несохранившейся на греческом части трактата являются арабские компендии, в которые вошли отрывки не дошедшего до нас сирийского перевода, выполненного в IX в. до Р. Х. Хунайном ибн Исхаком и, по свидетельству самого Хунайна, сделанному в одном из посланий, ставшего источником для полного арабского перевода, выполненного его учеником Хубаисом аль-Асамом[137]. Именно этот арабский перевод, по-видимому, явился источником для аль-Рази, в котором цитируется, в частности, отрывок, непосредственно предшествующий части первой книги «Об учениях Гиппократа и Платона», дошедшей до нас по-гречески. По-видимому, эти же сирийский и арабский переводы стали источниками для Ибн аль-Мутрана, знаменитого дамасского врача XII в. Один из этих отрывков также является для нас источником фрагмента, предшествующего началу дошедшей части первой книги трактата[138].

В отношении попыток реконструкции начала первой книги «Об учениях Гиппократа и Платона» прежде всего стоит отметить, что, помимо арабских переводов, нашим основным источником являются высказывания самого Галена, которые можно найти в других книгах этого трактата и других сочинениям (за пределами данного трактата, впрочем, отсылки к этому сочинению весьма немногочисленны). Все эти свидетельства собраны в издании Ф. де Лейси и помещены перед началом отрывка первой книги, дошедшего до нас благодаря арабскому переводу[139]. Однако представление о содержании не дошедшей до нас части первой книги, которое мы получаем благодаря этим аутореференциям Галена, может быть неполным: судя по палеографическим данным[140], не дошедшая до нас часть первой книги «Об учениях Гиппократа и Платона» – утраченное начало рукописи Cantabrigiensis Caius College 47/24 – более чем вдвое превышала ее сохранившуюся часть (то есть в издании де Лейси составила бы не меньше 25 страниц греческого текста), в то время как реконструкция Ф. де Лейси занимает лишь три с половиной страницы. Наибольший объем в этой утраченной части занимало, по-видимому, описание анатомии нервов, подтверждаемое результатами вскрытий и анатомических экспериментов, на которое Гален многократно ссылается в дальнейшем. Утрата этого фрагмента является для нас наиболее печальной. Считая нецелесообразным приводить все свидетельства, собранные де Лейси, поскольку все они, за исключением одного отрывка из “De usu partium”, представляют собой отрывки из других книг «Об учениях Гиппократа и Платона», которые либо вошли в настоящий том, либо войдут в следующий, мы перечислим здесь темы, которые, судя по собранным Ф. де Лейси свидетельствам, были затронуты в не дошедшей до нас части первой книги.

Прежде всего, в начале первой книги Гален, по-видимому, определял предмет своего сочинения. Именно там, судя по отсылкам, содержащимся в других книгах, было сказано, что, хотя трактат и называется «Об учениях Гиппократа Платона», автор не планирует анализировать все сочинения и все аспекты учения этих двух великих мыслителей. Его задача ограничивается сопоставлением их высказываний, близких по тематике, и попыткой определить, совпадают или различаются их взгляды (PHP 6.8.74, 9.1.1). Вероятно, в этой связи Гален упоминал о существовании иррациональных начал – аналогов яростного и вожделеющего начал человеческой души – у животных и объявлял учение стоиков о том, что животные этими началами не обладают и, следовательно, не могут ни гневаться, ни испытывать желания, противоречащим очевидным фактам (2.1.1–2.1.2, 2.2.3, 3.3.27; 3.7.16, 4.7.3). Здесь же Гален обосновывал свою мысль о том, что такие, на первый взгляд, далекие от клинической практики предметы, как количество и расположение руководящих начал человеческой души, должны быть предметом исследования и профессионального интереса не только для философа, но и для врача-клинициста (PHP 2.1.1). Вероятно, этот раздел вступительной части содержал обычную для Галена методологическую полемику с врачами-эмпириками. В русле той же методологической полемики, по-видимому, находилось и повторение Галеном его любимой мысли о необходимости для врача познаний в области логики и навыка в искусстве рассуждений – по крайней мере, во фрагменте 2.3.4 эта мысль высказана с отсылкой к началу первой книги трактата.

Этот методологический тезис Гален далее раскрывал на материале полемики о руководящем начале души. Вопрос о его местоположении был сформулирован в виде силлогизма, большая посылка которого – «Руководящее начало находится там же, где источник нервов» – признается всеми, а малая выглядит либо как «Источник нервов находится в мозге», что подтверждается результатами анатомических экспериментов, либо как «Источник нервов находится в сердце», что этими экспериментами опровергается (8.1.2).

Определение понятия «начало души» и дифференциация понятий «источник функции» (например, «источник эмоций») и «анатомический источник» (например, «источник артерий»), на которые Гален в дальнейшем постоянно ссылается как на то, что было разъяснено в начале первой книги (2.8.22, 6.6.23), было сделано именно здесь.

Итак, руководящее начало, согласно большой посылке сформулированного Галеном силлогизма, которую, по его словам, принимают все – как врачи, так и философы, – находится там же, где источник нервов. В свою очередь, источник нервов, по данным анатомических экспериментов, находится в головном мозге. Описание этих анатомических данных – результатов вскрытий – также, вероятно, содержалось в не дошедшей до нас части первой книги (см.: 1.6.16, 1.7.26, 8.1.7)[141]. Экспериментальные данные, касающиеся анатомии сердца, призваны были подтвердить, что сердце является источником сосудов и содержит кровь, а не пневму, как предполагал Хрисипп. Часть описания устройства сердца и сосудов уже дошла до нас как по-арабски, так и по-гречески.

В приведенной реконструкции мы опирались на собрание свидетельств о содержании начала первой книги трактата «Об учениях Гиппократа и Платона», предваряющее издание греческого текста в серии Corpus Medicorum Graecorum, подготовленное Ф. де Лейси. В настоящее время это издание является, безусловно, образцовым. Из предшествующих ему изданий первым была альдина, изданная Франциском Азуланом в 1525 г. в Венеции. Рукопись, явившаяся ее источником, по-видимому, имела своими источниками, в свою очередь, Marcianus 284 и Hamilton 270, по которой в ней был исправлен ряд ошибок Marcianus 284[142]. Текст этого издания лег в основу текста «Об учениях Гиппократа и Платона», опубликованного в первом томе издания Камерариуса[143], содержащего ряд удачных конъектур[144]. На текст базельского издания, в свою очередь, опирается издание данного трактата в собрании сочинений Галена, опубликованном Р. Картье (латинизированная форма его имени – Renatus Charterius)[145]. Ему принадлежит заслуга сверки с оригиналом и исправления ряда поэтических цитат, приобретших в рукописях искаженный вид[146], а также ряд конъектур, предлагавших вместо формы, содержащейся в рукописях, более естественную для Галена или его источника грамматическую форму[147]. Однако наибольшее количество удачных конъектур, по сравнению с предшествующими изданиями, было сделано в издании К. Кюна[148]. Впрочем, при подготовке своего издания К. Кюн пользовался только текстом Р. Картье, не сверяя его не только с какими-либо рукописями, но и с текстом базельского издания, бывшим его непосредственным источником, и альдины, источника базельского издания[149]. В результате К. Кюном в ряде случаев были некритично скопированы не всегда удачные текстологические решения Р. Картье и базельского издания. Многие исправления Кюна, однако, вошли в текст всех дальнейших изданий[150].

Заслуга создания первого критического издания Галена принадлежит Ивану Мюллеру. Именно им были произведены описание и колляция всех доступных к его времени рукописей «Об учениях Гиппократа и Платона» Галена[151]. По заключению Ф. де Лейси, «его (Мюллера. – З. Б.) текст значительно лучше, чем все, что было опубликовано ранее», однако обнаружение и идентификация, через десять лет после его выхода в свет, рукописи Hamilton 270 значительно снизила ценность издания Мюллера, где чтения этой рукописи не были учтены[152].

Текст Ф. де Лейси, который мы и воспроизводим в настоящем издании (за исключением реконструкции начала первой книги), отличается от предыдущих изданий греческого текста не только тем, что в нем учтены варианты рукописи Hamilton 270, принадлежащей, как уже говорилось, к независимой по сравнению с остальными рукописями традиции, но и тем, что в нем учтены конъектуры к тексту «Об учениях Гиппократа и Платона», делавшиеся и публиковавшиеся на протяжении почти столетия, разделяющего издания Мюллера и де Лейси[153]. Разумеется, следует учитывать и конъектуры, предложенные Ф. де Лейси. Кроме того, в тексте этого издания скрупулезно учтены все арабские и латинские источники. Текстологические решения, впервые предложенные Ф. де Лейси, содержатся буквально на каждой странице греческого текста. Данная публикация является не только образцом критического издания греческого текста, но и свидетельством непростой истории текста сочинения Галена в Новое время, краткий и вынужденно неполный очерк которой мы постарались дать здесь.

Не воспроизводя критический аппарат издания Ф. де Лейси, мы тем не менее воспроизводим в греческом тексте условные обозначения, принятые в современной текстологии. Так, квадратные скобки – [] – выделяют фрагмент текста, имеющийся в рукописях, но исключенный издателем как позднее добавление, а угловые скобки – < > – выделяют фрагмент текста, отсутствующий в рукописях, но включенный в текст издателем. Эти обозначения весьма часто используются в греческом тексте трактата «Об учениях Гиппократа и Платона», поэтому мы приняли решение, во избежание путаницы, отказаться в русском тексте от использования квадратных скобок в тех случаях, когда то или иное слово, отсутствующее в оригинале, вставляется в перевод (для ясности и благозвучности). Помимо возможных недоразумений, связанных с использованием одного и того же знака в противоположных значениях в русском и греческом тексте издания-билингвы, это затруднило бы чтение русского текста, так как в силу сжатости галеновского синтаксиса и сложностей, связанных с передачей греческой научной терминологии, такие дополнительные слова приходится вставлять очень часто.

Отказ от обозначения квадратными скобками добавленных в целях ясности слов (в предыдущих томах мы использовали такое обозначение) был обусловлен не только тем, что произведения, вошедшие в предыдущие тома, имеют более простую текстологическую историю, чем «Об учениях Гиппократа и Платона»[154]. Такое решение было принято прежде всего в связи с тем, что в силу перечисленных причин (синтаксический лаконизм галеновского текста, трудность однозначной передачи греческой медицинской терминологии) мы вынуждены были пожертвовать «буквализмом» перевода ради более точной передачи общего смысла и «гладкости» русского текста. В одной из своих статей, посвященных теоретическим вопросам перевода античных текстов, М.Л. Гаспаров пишет, что перевод, «отмечающий, скобками и курсивом, все слова, отсутствующие в подлиннике и добавленные по необходимости», уместен только в том случае, когда длина контекста при переводе минимальна, то есть составляет одно слово. Под длиной контекста здесь понимается «такой объем текста оригинала, которому можно указать притязающий на художественную эквивалентность объем текста в переводе»[155]. По указанным причинам длина контекста при переводе текста Галена не может составлять одно слово – это в лучшем случае словосочетание или синтагма.

Для того чтобы проиллюстрировать нашу мысль, покажем, как выглядел бы наш перевод одного из фрагментов пятой книги «Об учениях Гиппократа и Платона» (5.2.28), если бы мы заключали в квадратные скобки все слова, которые переводчик вынужден добавлять ради ясности текста: «Ведь очевидно, что в этих [рассуждениях] Хрисипп хочет [последовательно] провести аналогию между страстями души и страданиями тела, немощами [души] и немощами [тела], болезнями [души] и болезнями [тела], здоровьем [души] и здоровьем [тела], крепостью [души] и крепостью [тела], силой [души] и силой [тела], слабостью [души] и слабостью [тела], и в целом между всеми [свойствами души и тела], называемыми одними и теми же именами, [подразумевая], что если слова употребляются одни и те же, то и смысл у них [должен] быть один и тот же». Разумеется, в таком виде переводы античных текстов не публикуются, иначе такой перевод был бы похож либо на попытку реконструкции текста сильно испорченного папирусного фрагмента, либо на произведение автора-(пост)модерниста, [зло]употребляющего <не>традиционными графическими средствами выразительности.

2

Трудности, с которыми мы столкнулись при работе над переводом трактата «Об учениях Гиппократа и Платона», обусловлены природой задачи, которую ставит перед собой Гален в этом сочинении. В самом начале второй книги, вероятно, повторяя то, что было сказано в первой, Гален заявляет о своем намерении рассуждать «об управляющих нами силах: сколько их, какова каждая из них и какое место в живом существе занимает каждая» (PHP 2.1.1). Словом «сила» мы переводим здесь греческое δύναμις, о многозначности которого мы говорили в Предисловии переводчика к предыдущему тому[156]. В данном случае речь идет о психических функциях: как мы помним по трактату «О разновидностях симптомов»[157], «функции» (или «силы») бывают физическими и психическими. Но история наименований «психических функций» требует отдельного пояснения.

О δυνάμεις как способностях души говорил еще Платон в «Федре», в отрывке, неоднократно цитируемом Галеном: определяя программу изучения души, Платон обозначает общие принципы изучения любого сложного явления, включающие требование разделить его на простые части и для каждой части «рассмотреть ее способности: на что и как она по своей природе может воздействовать или, наоборот, что и как может воздействовать на нее»[158]. В соответствии с этой программой Платон, обсуждая в четвертой книге «Государства» природу человеческой души, выделяет три ее части: разумную, яростную и вожделеющую[159]. В своем переводе «Об учениях Гиппократа и Платона» мы передаем, применительно к названиям частей души, λογικόν как «разумная», ἐπιθυμητικόν как «вожделеющая» и θυμοειδές как «яростная», поскольку именно так эти термины переводит А.Н. Егунов в своем ставшем классическим переводе «Государства» Платона, а Гален заимствует их именно у Платона. Больше всего проблем возникло с последним термином, так как он происходит от слова θυμός, которое может означать и «гнев, ярость», и «дух». Иногда для контекста важны оба эти значения, и это приходится учитывать в переводе. Например, в 3.3.25–3.3.28, где Гален полемизирует с хрисипповской интерпретацией стиха Тиртея, в котором поэт говорит о львином духе (θυμός) в груди воина, перевод «ярость в груди» был бы художественно неточен и не позволил бы передать мысль Галена. В результате иронично-краткую фразу Галена ὅτι μὲν γὰρ ἔχει ὁ λέων θυμόν, ἀκριβῶς ἅπαντες ἄνθρωποι … γιγνώσκομεν («Мы все, люди, прекрасно знаем, что у льва есть θυμός») приходится переводить как «Мы все, люди, прекрасно знаем, что у льва есть яростный дух», передавая греческое θυμός двумя словами.

Однако общий термин (или термины) для трех частей или способностей души вызвали еще большие затруднения. Мы уже упоминали, что Гален определяет эти начала словом δύναμις. Однако у Платона в описании трехчастной души это слово не употребляется ни разу. Более того, из платоновского изложения теории трехчастной души нельзя заключить, идет ли речь об отдельных частях с их функциями или лишь о трех типах проявлений единой души (сам Гален во фрагменте 5.7.32 «Об учениях Гиппократа и Платона», предваряя обширную цитату из Платона, признает этот недостаток рассуждений Платона)[160]. Платон сознательно избегает употребления слов со значением «часть», предпочитая им перифрастические конструкции («то, чем мы мыслим», «то, чем мы гневаемся»)[161]. Гален же излагает свою версию платоновского учения о трехчастной душе определеннее: три части (μέρη, μόρια) души расположены в трех органах – мозге, сердце и печени. Отсюда и использование термина δύναμις почти в качестве синонима понятия «часть души»: как мы помним по анатомическим сочинениям, δύναμις является атрибутом части тела, и части души также помещаются Галеном в соответствующие органы – мозг, сердце и печень – как некий атрибут. (Заметим, что у Платона δυνάμεις более многочисленны, чем части души: это и знание, и способность формировать мнения, и справедливость или несправедливость, и мужество, и способность логически рассуждать, и способность постигать искусства.)[162] Поэтому из всех возможных переводов термина δύναμις мы чаще всего использовали значение «сила», учитывая определенную гипостазированность этого понятия в русском языке и стремясь таким образом передать близость понятий δύναμις и «часть» души[163]. В тех же случаях, когда термин δύναμις ближе к обычному для него значению «функция» и когда Гален, полемизируя с Аристотелем и Посидонием, признававшим наличие у души разных способностей, но не разных частей, подчеркивает разницу между понятиями μέρος и δύναμις, мы переводим δύναμις как «способность»[164].

Однако наименования способности, которая явилась предметом наиболее ожесточенной дискуссии Галена со стоиками, мы у Платона не находим. Понятие τὸ τῆς ψυχῆς ἡγεμονικόν было центральным для стоической психологии[165]. Термин этот буквально переводится «руководящее» (в нашем переводе «руководящее начало», «руководящая часть» или «ведущая часть») и означает «разумное начало», которое, согласно стоикам и их учению об изначально разумной природе человека, является в человеке главенствующим. Помимо руководящего начала, другими частями души являются пять чувств, функция производства речи и репродуктивная функция (например, PHP 3.1.11)[166]. Понятие ἡγεμονικόν, по-видимому, было введено еще Зеноном, основателем школы стоиков. Клеанф, учитель Хрисиппа, учение которого было основано на последовательном проведении параллелей между микрокосмом и макрокосмом, распространил это понятие на весь мир: определяя высшее божество как разум и руководящее начало мира[167].

Сложнее оказалось подобрать эквивалент для других терминов стоической антропологии и психологии: πνεῦμα (PHP 1.5.7, 1.7.14, 1.6.12, 2.8.36–2.8.48, 3.1.10), τόνος и связанного с ним ἄτονος (PHP 4.6.3.–4.6.5, 4.6.19, 5.2.26–5.2.27) и οἰκείωσις (PHP 5.5.8–5.5.26)[168]. Наиболее труден для интерпретации и перевода последний термин. За неимением лучшего эквивалента в русском языке мы перевели его как «предрасположенность», однако значение этого понятия в стоической этике и антропологии значительно шире и адекватно передать его одним словом невозможно. Термин οἰκείωσις имеет корень οἰκ-, означающий «дом», «семья», и происходит от прилагательного οἰκεῖος, означающего «домашний», «родственный», «подобающий», «подходящий». При этом глагол οἰκειόω, от которого происходит существительное οἰκείωσις, означает «присваивать», «объявлять своим» или «делать своим». Все эти оттенки делают затруднительным поиск эквивалента данного термина на каком-либо современном языке: так, Б. Инвуд, предлагая достаточно близкий английский перевод “orientation” («направленность», «ориентация»), добавляет, что и этот эквивалент, как и любой другой, не вполне точен[169]. Это понятие является центральным для всех сохранившихся текстов, в которых подробно изложено стоическое этическое учение[170]. Происходит οἰκείωσις из естественного стремления к самосохранению, свойственного всем живым существам. Это стремление – своего рода первичный импульс, обусловливающий реакции живого существа на внешние раздражители: всякое живое существо умеет сторониться того, что для него разрушительно, и стремится к тому, что позволит ему сохранить себя. Но именно это стремление – примитивная, первичная форма οἰκείωσις – развивается в разумном человеке в стремление сохранить себя не просто как живое существо, но как существо разумное, иными словами, стремление к жизни, согласованной с разумом[171].

Понятие πνεῦμα (лишь частично соответствующее русскому слову «дух» и поэтому в некоторых случаях передаваемое нами транслитерацией: «пневма») является центральным и для стоической физики, и для стоической антропологии и этики. Еще Клеанф, учитель Хрисиппа, определил этим словом духовное начало мира, противопоставленное миру материальному. Однако разделение «духовного» и «материального» в данном контексте является не вполне точным: πνεῦμα стоиков (в отличие от «духа» в естественном для русского языка понимании) материальна. При этом материальная πνεῦμα обладает разумом и самосознанием: начиная с Клеанфа, она идентифицируется с божеством и творящим огнем. В качестве имманентного божества она пронизывает весь мир, а в качестве имманентной души – все тело человека (см., например, PHP 3.1.10)[172]. Природа человеческой и мировой πνεῦμα общая: человеческий дух является лишь высшей ступенью в градации уровней πνεῦμα, низшая ступень которой – дух, пребывающий в камнях и других неодушевленных предметах[173]. Более того, в самом человеке присутствуют различные уровни организации проявления πνεῦμα: разумная πνεῦμα роднит его с богами, жизненная – с животными, вызывающая рост – с растениями, обеспечивающая единство тела – с неодушевленными предметами[174]. После смерти человека его дух воссоединяется с мировым духом, из которого он произошел[175].

С этой концепцией связан другой, встречающийся у Галена труднопереводимый стоический термин – τόνος. История понятия τόνος («напряжение», «натяжение») в греческой философии начинается как минимум со времен Гераклита, рассуждавшего о «гармонии натяжения – гармонии лука и лиры». Однако лишь в философии стоиков это понятие стало одним из ключевых – как в области физики, так и в области этики и психологии. Как πνεῦμα, «дух», присутствует во всех телах, начиная от неодушевленных предметов и кончая телами людей, так и τόνος – «напряжение, натяжение» пневмы – существует для всех этих категорий тел[176]. Также разные виды пневмы, присутствующие в человеке, отличаются именно своим τόνος: наименьший τόνος имеет та пневма, которая роднит человека с неодушевленными предметами, далее следуют растительная и животная пневма, а наибольший τόνος имеет пневма, образующая руководящее начало человека, – ἡγεμονικόν (разум)[177]. По-видимому, эта параллель между микрокосмом и макрокосмом вновь восходит к Клеанфу. Согласно Клеанфу, τόνος разумной части человеческой души – это «напор огня» (πληγὴ πυρός), который при достаточной интенсивности дает человеку возможность не отступать в достижении задуманного[178]. Душа, обладающая достаточно сильным τόνος, способна существовать и действовать в согласии со своей природой, то есть, по учению стоиков, с мудростью. «Расслабленная» же, лишенная должного напряжения душа оказывается подвластной эмоциям[179]. Приводимое Галеном рассуждение Хрисиппа о τόνος души и его влиянии на наши поступки (PHP 4.6.7–4.6.9) позволяет понять, как стоики с их жестким детерминизмом давали ответ на вопрос о нравственной ответственности человека: мы отвечаем не столько непосредственно за свои поступки, сколько за τόνος нашей души, который, в свою очередь, является одной из причин наших поступков[180].

Таким образом, учение стоиков, с которым полемизирует Гален в трактате «Об учениях Гиппократа и Платона», отличалось подробной и детально разработанной терминологией. Ее знание и адекватная передача столь же необходимы для переводчика, как и понимание терминологии других областей, затрагиваемых Галеном.

В частности, это касается логической терминологии. Так, во вводной части второй книги «Об учениях Гиппократа и Платона» (2.4.1) Гален заявляет, что его задача – не только выявить истинно научные аргументы, но и разоблачить ненаучные, в особенности «диалектические» – те, которые кажутся убедительными, но не являются научными. Это сразу переносит его рассуждение из области медицины в область логики и требует от переводчика знания терминологии этой науки. В частности, для логических рассуждений Галена чрезвычайно важно понятие ὑπάρχοντα (2.4.3, 2.4.5, 2.5.46, 2.8.2–3, 2.8.26–27,), которое мы, за неимением более близкого русского эквивалента, решили переводить как «свойства». Также к области логической терминологии относятся понятия πρότασις (2.3.12, 2.4.6, 2.5.92) и λήμμα (2.3.1–3, 2.3.9, 2.3.20, 2.4.1–4, 2.5.51, 2.5.55, 2.5.74, 2.5.85, 2.5.89, 2.5.91–92, 2.5.96, 2.8.25–26, 2.8.30, 2.8.49, 3.6.1), которые мы переводим как «посылка», ἐπιχείρημα (2.2.23; 2.3.9, 3.1.20, 3.1.24, 3.1.27, 3.3.30, 3.5.9, 3.5.18, 3.5.27, 3.8.29), которое мы переводим как «аргумент», и чрезвычайно трудное для перевода προκείμενον («предлежащее»), которое мы переводим как «положение, предложенное для доказательства», или «положение, требующее доказательства» (2.4.1, 2.4.3, 2.4.15, 2.5.82, 2.8.1, 3.6.1, 3.8.35).

В трактате «Об учениях Гиппократа и Платона» содержится меньше медицинских терминов, чем в большинстве сочинений Галена (так как этот трактат является преимущественно философским), интерпретация и перевод которых традиционно связаны с определенными трудностями, – тем более там, где терминологические затруднения, по свидетельству самого Галена, возникли еще в античности. Например, во второй книге трактата (2.8.4–2.8.18) Гален, разбирая аргументацию Хрисиппа в пользу помещения руководящей части в сердце, указывает на то, что ссылки на эмоциональные (мы бы сейчас сказали – психосоматические) причины заболевания, которое он называет καρδιαλγία, несостоятельны, так как корень καρδ- в этом термине означает не сердце, но «устье желудка» (τὸ τῆς γαστρὸς στόμα). Данное рассуждение оказалось тем более трудно для перевода, что терминологическая проблема, на которую указывает Гален, не исчерпана в медицинской терминологии до сих пор: термины «верхнее устье желудка» и cardia («кардия») синонимичны, а термин «кардиалгия» применяется к болям в левой части грудной клетки, не связанным с сердечной патологией и часто возникающим в связи с заболеваниями желудочно-кишечного тракта, в том числе эзофагитом (патологией пищевода и устья желудка). При этом и эзофагит, и кардиалгия (связанная или не связанная с ним) могут быть симптомами психосоматического характера, то есть, как пишет Гален, соглашаясь в этом с наблюдениями Хрисиппа, «сопровождать чувство тоски и скорби» (2.8.4). Более того, dolor (anxietas) praecardialis – симптом депрессии («боль, сопровождающая чувство тоски и скорби»), может, в полном соответствии с наблюдениями Галена и Хрисиппа, проявляться болезненными ощущениями как в области грудной клетки, так и в эпигастральной области. Для того чтобы не множить терминологическую путаницу, имевшую место уже в древности, слово καρδιαλγία мы переводим (скорее, транслитерируем) как «кардиалгия», а καρδία всегда переводим как «сердце», но, когда имеется в виду кардия желудка, берем это слово в кавычки (см., например, 2.8.13).