bannerbanner
Новичок. Побочный эффект
Новичок. Побочный эффект

Полная версия

Новичок. Побочный эффект

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
3 из 5

– Понимаю, понимаю… – склонился собиратель, заметно ободряясь. – Ого! Лазурит! Афганский?

– Афганский, – подтвердил я.

– Ах, какой глубокий цвет… – зажурчал Евгений Петрович, любуясь переливами синевы на гладких боках камня. – О, чароит! М-м… – он выпрямился. – Молодой человек, вы в курсе, сколько всё это стоит?

– Четыреста-пятьсот.

– Ну, да… – промямлил мой визави. – Где-то так. М-м… Лазурит я возьму обязательно. И чароит. Сто пятьдесят за оба. М-м?

– Годится, – кивнул я.

– Черт побери… – страдальчески сморщился коллекционер. – Почему-то денег не хватает именно тогда, когда они особенно нужны!

– Закон подлости, – тонко улыбнулся я.

– А знаете, что? – затянул Евгений Петрович, и тут же сменил рассеянный тон на деловитый. – Я вам сейчас напишу записку, и вы отнесете минералы к одному полковнику. Иван Павлович в нашем доме живет, только во втором подъезде… – он начеркал шариковой ручкой на половинке тетрадочного листа, прижимая его к зеркалу трюмо. – Держите! Ах, да…

Собиратель и знаток сунул мне новенькую сторублевку солидных желтоватых тонов, и зеленую пятидесятку.

– Постараюсь выцыганить ваши кристаллы у товарища полковника! – подмигнул он. – Военные люди обычно лишены корысти… Ну, не считая прапорщиков! Хе-хе…

Я откланялся, и живо одолел ступеньки, ощущая, как приятно давит на бедро наличность. Половина отцовской зарплаты!

Подумав, оглянулся, и расстегнул ширинку. А перепрячу-ка я деньжата в кармашек на плавках… Целее будут. На барахолке такие виртуозы крутятся – что ты! Обчистят, и не заметишь. Где ловкими пальчиками, где лезвием «Нева»…

В парадное вошла толстая тетка, обтянутая модным трикотином, а ее локоны цвета соломы, наверняка познавшие пергидроль, пружинили под жуткой шляпой с цветочками. Я мигом отвернулся, и поднес ладонь к лицу – вроде как, нос зачесался. Ни к чему светиться зря, тут изворотливый «Евгеша» прав на сто процентов.

Выйдя на улицу, передернул плечами – ветер с моря сдул духоту, зябко освежая. Шмыгнув в соседний подъезд, я поднялся на второй этаж, и позвонил.

Полковник был орел. Седина и редкие морщины не слишком его старили. Костлявые плечи по-прежнему широки, и выправка чувствуется. А холодные серые глаза отражают легкую иронию, да осторожное любопытство.

– Здравия желаю, товарищ полковник! – отчеканил я, протягивая записку от «Евгеши».

– Вольно, – улыбнулся отставник. Мельком прочтя писульку, он посторонился, впуская меня. – Прошу!

Войдя, я сразу открыл коробку, но хозяин замотал головой:

– Ничего с ними не сделается, молодой человек. Буквально десять минут назад я заварил из-зумительный чай, а выпить не с кем! Гости у меня нечасто бывают… Составите компанию?

Я подумал.

– А к чаю есть что-нибудь?

– Найдется! – засмеялся полковник. – Позвольте представиться: Иван Павлович Кирш.

– Даниил Скопин, – отрекомендовался я, и улыбнулся: – Просто Даня.

– Очень приятно, Даниил.

Переобутого в хозяйские тапки – войлочные, наверняка монгольские, – меня провели в просторную гостиную, обставленную со вкусом. Антикварная мебель не загромождала комнату, подгоняя ее под крикливый купеческий стандарт, а создавала уютную старорежимную атмосферу. Домашнюю.

Порой случается, что помещение, заполненное дорогой мебелью, обретает музейную затхлость, но тут всё по-другому, всё, как надо.

Я присел на резной стул, как бы не работы Гамбса, и полковник взял в руки пузатый фарфоровый чайник. Две янтарные струи пролились в полупрозрачные чашки, а Иван Павлович кивнул в сторону разукрашенного инкрустациями серванта-«горки».

– Моя коллекция!

На мраморных полочках красовались маленькие сокровища недр, посверкивая гранями в дневном свете.

– Я не гонюсь за ценой или редкостью, – журчал Кирш, вскрывая плоскую коробочку «Птичьего молока». – Для меня главное – красота косной материи! Чтобы смотреть, и удивляться – до чего же природа богата на выдумку, даже бездушный камень наделяя великолепием. Как вам чай?

– Восхитительный! – честно признался я. – А запах какой! М-м… – откусив полконфеты, поинтересовался: – А вы в каких частях служили, Иван Павлович?

Прихлебывая чаек, Кирш ухмыльнулся, заговорщицки подмигивая:

– В нелегальных!

Меня чуть смех не разобрал. Не знаю уж, к какому роду войск причислял полковника «Евгеша», этот горе-конспиратор, но, вероятно, ему даже в голову не приходило, что доверяется чекисту.

– Дайте, отгадаю! – булькнул я, подозревая, что радушный хозяин плеснул в чаек коньячку – «для запаха». А то уж больно хорошо пошло. Расслабленно помаргивая, я присмотрелся к старикану. Хотя… Не такой уж он и древний. Лицо гладкое, простодушное, а глаза – сплошной наив. Видать, внуками не обзавелся, вот и привечает, кого попало. Нежась в релаксе, я мурлыкнул отгадку: – ПГУ КГБ?

– В точку! – мелко рассмеялся Иван Павлович, подмигивая. – Может, и отдел угадаете?

– Первый?4– азартно предположил я, лопая конфету с моей любимой – желтой – начинкой.

– Мимо! – хихикнул Кирш. – Второй! Полжизни в Лондоне провел, хотя никаких приключений в духе Джеймса Бонда не испытал. Ни погонь, ни перестрелок, да у меня и пистолета-то не было! Зарывался в скучные бумаги, анализировал всякие разности…

Я понятливо кивал, совершенно расположившись к гостеприимному кагэбэшнику. Прихлебывал чаек – и бессовестно тягал конфету за конфетой.

«И не стыдно тебе? – всплыла разморенная мысль. – Полкоробки схомячил!»

– О, самое время! – подхватившись, полковник прошлепал в прихожую, которую так и тянуло назвать холлом, и вернулся с моей коробкой.

– Ух, ты! – восхитился он, перебирая минералы. – Аметисты… Гранаты… Мелкие, но красивые… А это что? Неужто рубины?

– Скорее, корунды, – авторитетно ответил я, цитируя Иннокентьича, и сделал большой глоток. – Для ювелирки… не годятша.

– Бадахшан?

– Афганистан, – мотнул я головой, мрачнея. – Чертов Афган… Не дает он мне покоя!

– Да что с ним не так? – подивился Кирш, любуясь камнями.

– Война там скоро начнется! – ляпнул я. – Наши, под самый Новый год, додумаются войска туда ввести. И такая кровавая каша заварится… Кабул… Герат… Кандагар… И американцы тут как тут! Завалят моджахедов оружием, лишь бы устроить «советский Вьетнам»… Да и черт бы с ними, так ведь суть-то не в ужасах войны, и даже не в потерях! Надорвется СССР в Афгане, вот в чем дело, а десять лет спустя и вовсе развалится… Знаю – сам всё это пережил! Что вы на меня смотрите? Думаете, у мальчика шарики за ролики заехали на почве пубертата? Не-ет! Я из будущего, понимаете? Перенос сознания во времени! Или этой… как ее… психоматрицы! Да один черт… Я из две тыщи двадцать второго года сюда попал, и мне – не телу, а личности! – пятьдесят восемь. Не верите? Ну, поня-ятно… А, между прочим, мое иновременное происхождение легко доказать – я же работал инженером-связистом, и всё прекрасно помню. Да-а! Чуть только пропадает связь или интернет, все сразу ко мне: «Кузьмич, выручай!» Бывало, даже из отпуска отзывали, ага… А со здешними АТС справлюсь только так!

Я говорил и говорил, ощущая громадное облегчение, пока не выдохся. Утомился, зато внутри – приятная опустошенность. И дышится вольно, и сердце ровно постукивает…

А вот полковник выглядел расстроенным и подавленным. Он даже, по-моему, состарился чуток.

– Что с вами, Иван Павлович? – спросил я участливо.

Не отвечая, Кирш придвинул ко мне свою чашку.

– Выпейте, Даниил… Кузьмич, – пробормотал он, пряча глаза.

– Спасибо, – покачал я головой. – И так уже конфет объелся.

– Выпейте! – в голосе полковника звякнул металл.

Пожав плечами, я отхлебнул крепкий настой, большим глотком осушив изящную посудину из старинного китайского фарфора. Облизывая губы, замер, чуя, как холодеет душа. Вероятно, нечто подобное ощущает пьяница, попадая в медвытрезвитель – и теряя спиртные пары под душем в упор. Мысли беспокойно заворочались, наперебой гвоздя тошной правдой: «Ты раскрыт! Всё пропало! Провал! Болтун – находка для шпиона!»

Без сил откинувшись на спинку, спросил глухим, дребезжащим голосом:

– Я пил не простой чай?

– Да, – неохотно признал Кирш. – Я же говорю, редко кто навещает меня, вот и балуюсь… Подливаю гостю в чай ка-апельку особого эликсира, им пользуются китайские агенты… Та же «сыворотка правды», только никакой химии – натуральная, на тибетских травах. Наши спецпрепараты надо в кровь вводить, а тут – угощай, да слушай…

– И записывай? – усмехнулся я, кривя рот.

– Нет, – качнул полковник головой. – Магнитофон не включен. Я… Я настолько растерялся, слушая вас, что буквально окаменел! – он с силою сцепил сучковатые пальцы, так, что костяшки побелели. -Даниил Кузьмич… Простите меня, ради бога! Понимаю, что они дурацкие, эти мои стариковские забавы, но… О-ох! Что же делать-то?

Я безразлично пожал плечами, продолжая думать о своем.

– А в вашей чашке… что-то вроде антидота?

Кирш виновато кивнул.

«Старик-разбойник…» – подумал я, примиряясь с действительностью.

– Знаете, Иван Павлович… – молвил вслух. – Должен вам спасибо сказать – мне здорово полегчало. Послезнание – это такая морока! И захочешь – не забудешь. Корчишься в душе, а как быть, понятия не имеешь…

– Даниил… – пошевелился Кирш, и закашлялся, нервно-зябко потер ладони. – От этого китайского снадобья спасенья нет, оно вскрывает любую натуру, и вытаскивает на свет правду, только правду, и ничего, кроме правды. И… Знаете, всякого наслушался, угощая… хм… чайком. И про измены жене, и… о всяких девиациях… Но такого… – он развел руками и беспомощно затряс головой. – Честно признаюсь: мне бы очень хотелось махнуть рукой на все услышанное, приписав… Ну, не знаю… Ну, скажем… у эликсира истек срок годности! Так, ерунда же! И теперь… И теперь, раз я имею дело с информацией особой государственной важности, ее нужно донести до того, кому следует. Кто способен не допустить гибельной ошибки. Понимаете?

– Понимаю, – вытолкнул я. – И кому ж ее доносить? Брежневу? Андропову?

– Пока не знаю… – медленно протянул полковник, набираясь решимости. – Но время у нас есть, хотя и мало. Вы со мной, Даниил Кузьмич? – он неуверенно протянул руку.

Подумав, я пожал ее.


Тот же день, позже

Владивосток, улица Баляева


Зашипев тормозами, автобус остановился, и я вышел. Полтораста рублей давили в низу живота, а еще двести с чем-то похрустывали во внутреннем кармане синего пиджака «под вельвет», идеально сидевшего на моей нескладной фигуре. Обновку я купил в комиссионке. Мэйд ин Джапен.

Отойти от всего, произошедшего сегодня, мне еще не удалось. Муть висела в душе, потихоньку оседая. И все же, где-то там, в неясных глубинах моего «Я», кристаллизовалась некая спокойная решимость и даже веселая злость.

Доигрался, старый шпион? Вот, и майся теперь с вонючими тайнами грядущего!

Хотя мне показалось, что Иван Павлович даже доволен – он снова в деле! За всей его задумчивостью, нервозностью и смущением пряталось чисто мальчишеское удовольствие – ура, он встретил настоящего путешественника во времени!

«Слетаю в Москву! – ронял он, оживленно мечась по комнате. – Проверю всё, встречусь… с кем надо, потолкую… А вы обязательно позвоните мне, ладно? Но не раньше воскресенья! Вот мой московский номер…»

Я впервые за последний час улыбнулся. Не скривился в жалкой усмешке, а расплылся, растянул губы, радуясь нежданной перемене в судьбе. Хотя… Ох, и страшновато заглядывать в завтра, в послезавтра! Что сбудется? Чего дождусь? Бог весть…

А юные ноги, ни о чем не беспокоясь, бодро шагали по трамвайным путям. Вскоре завиднелся колхозный рынок, и я внимательно осмотрел торжище. Крепко сколоченные ряды под навесами и без, ломились от овощей и фруктов, дюжие краснолицые колхозницы вступали в товарно-денежные отношения с недокормленными горожанами, а на свободном «пятаке» сновала фарца. Кто с яркими пакетами под мышкой, кто – руки в карманы, но хитрые глазки одинаково шныряют по толпе, выискивая заезжих лохов.

«Кэпа» я вычислил минуту спустя – плечистый мужик в возрасте сидел на лавочке, лениво щелкая семки. Его «мариманское» происхождение выдавала мятая капитанская фуражка.

Я сел рядом, и безмятежно сказал, будто пароль выдавая:

– Мне полковник велел вас найти.

– Чего надо? – «Кэп» наклонился, докидывая шелуху до урны.

– Да так, по мелочи. Духи «Мажи Нуар» и тушь для ресниц «Луи Филипп», набор лезвий «Шик Платинум» и туалетная вода «Даккар».

Морячок прикинул в уме, и выдал сумму:

– Сто десять.

– Сто.

«Кэп» задумался, вздохнул, и сокрушенно вытолкнул:

– Сто десять.

– Ладно, согласен.

– Жди у трамвайного депо, вынесу…

Кряхтя, моряк встал и пропал в толпе, а я неторопливо зашагал с рынка.

В небе ни облачка, травка зеленеет, у девушек платья до середины бедра… Скашивая глаза на стройные ножки, я мягко улыбался светлому будущему.

Полчаса спустя автобус увез меня к вокзалу. «Кэп» не обманул – в моих руках позвякивал пакет с подарками.

Не то, чтобы я подлизывался к родителям, или заглаживал некую незримую вину. Просто… Что, если не отец с матерью плохи… Нет, не так! Что, если не мама с папой плохи, а я – никудышный сын?

«Доеду до Уссурийска на электричке», – пробилась мысль через новое смятение…

…День потихоньку клонился к вечеру. Скоро на улицах привалит суетливой толпы, но никто из владивостокцев, спешащих со смены домой, даже не догадается, что сегодня история дала сбой. Что ничтожный микроб… ладно, два ничтожных микроба влезли между ее клацающих шестерен, отмеряющих секунды и века.

Смешные микробики! Они бросили вызов величавому кружению времен, желая странного…


Глава 3.


Суббота, 1 сентября. Раннее утро

Липовцы, улица Ушинского


В школу я шагал в гордом одиночестве, без родительского конвоя. Отец вышел в смену – побрился с утра, крякнул довольно – и завел болотно-зеленую громадину «КрАЗа», почивавшего во дворе.

А мать и вовсе устроилась на работу – почтальоном в местное отделение. Оживленная и суетливая, она тараторила всё утро, наставляя сыночка, а между делом подводила ресницы и бережно тратила капельку французских духов.

Ну, а мне, наконец-то, удалось обуть «страшенный дефицит» – японские туфли «Чори», мягкие, удобные, но вряд ли за них пострадала хоть одна свинка. Ну, или овечка.

Наверняка кожзам, но мама вполне натурально гордилась добычей «из-под прилавка». А брючки мои и без того хороши – шитые старым Кацманом в Унече, крепкие и ладные, они сидели на мне не хуже всяких джинсов.

Короче говоря, весь упакован и обвязан ленточкой. Ну, хоть букет мама всучить забыла, а я не стал напоминать – цветы выбивались бы из брутального образа…

Вздох мой вышел слегка наигранным. За лето я окреп, и отражение в зеркале уже не так портило настроение, как в седьмом классе. Ну, не Адонис, конечно, не Антиной.

«Надо на секцию записаться», – мелькнуло в голове.

И сразу же переживания унесли мысли, будто волна, смывающая замок из песка. Как там Кирш? Что с ним? И где он, вообще?

Полковник вылетел в Москву, расспросив меня о «перестройке», о восьмидесятых, о шпионах и предателях. Мы даже «легенду» вместе придумали – дескать, о будущем нам залетный медиум рассказал. Общается-де с людьми XXI века. Телепатически.

«И еще, – Иван Павлович строго посмотрел на меня. – Запомни несколько кодовых фраз, поскольку телефон может прослушиваться. Если я скажу: «Всё в порядке» – это сигнал тревоги. «Всё в полном порядке» – провал…»

Я только кивал, соглашаясь и принимая правила игры, а полковник опустил на пол свой походный чемоданчик, и подошел к комоду.

Долго, помню, стоял, гладил пальцами старую фотографию в рамке.

«Дочь, – глухо вытолкнул он. – Жена умерла – рак, а Наташка… Да я ее почти что и не видел, всё загнивающий империализм созерцал. У тети Агаты жила, росла… Без меня пошла в первый класс… Без меня поступила в медицинский… А когда мы встретились, Наташа… Взрослая и чужая! Кто я для нее? Она меня даже на фото не видела, нельзя было. Синдром Штирлица… Наташка лет пять в Африке прожила – моталась по саванне, людей лечила. В Москву буквально на месяц наведалась – внука родить. Антошку… И опять умотала в джунгли. И пропала. Без вести. И дочечка, и внучок… Вот всё, что осталось – «Свидетельство о рождении». Осенью Антошке четырнадцать бы исполнилось… Бери, может пригодиться…»

Я развернул зеленые корочки. Антон Кирш. Безотцовщина.

«Возьми. возьми, – засуетился полковник. – Пользуйся…»

Я взял. А теперь не знаю, что и думать.

Нет, за себя я не боялся. Даже если Иван Павлович нарушит свое обещание, и расскажет о «попаданце», то чекистам нечего мне предъявить, нечем прижать.

Мало ли что им полковник наговорит, схлопотав укол спецпрепарата СП-26! Я-то тут причем? Ну, начитался старикан фантастики, как Дон Кихот – рыцарских романов, вот и бросился на ветряные мельницы, не щадя живота своего… Ко мне-то какие претензии? Писем ни в ЦРУ, ни в КГБ не строчил, «закладок» в условном месте не оставлял… В чем дело, товарищи? Ну да, продал Киршу камушки, хотел матери подарок сделать. Ну и что тут такого? А больше я ничего не знаю! Так и запиши, гражданин начальник…

Мои губы искривились в усмешке. Вот, уже и сдать готов… Да нет, чего зря болтать. Просто… Вышло всё как-то незаметно, а нынче – вполне себе зримо. Я встретил товарища в этом времени, и наше общее дело уже заслонило и учебу, и «предпринимательскую деятельность».

Иные беспокойства холодили нутро. Мелкая тревога за себя, любимого, мелькала порой, вильнув мышиным хвостиком, но ее передавливали тяжкие страхи за Ивана Палыча.

Что я? Я тут, сижу на попе ровно. А он – там, мается между друзей и врагов. Врагов! И не каких-нибудь зловещих «агентов империализма», а вполне себе тутошних, матерых функционеров – будущих предателей, показушно сжигавших партбилеты.

Это наивно – числить в изменниках родины одних лишь Горбачева с Ельциным. А сколько иудушек поддержало первых презиков СССР и Эрэфии? И вся их рать нынче активно тусуется, вплоть до ЦК КПСС, как насекомая нечисть под трухлявой доской на даче…

А уж исчезнуть человеку, хоть и настоящему полковнику, ничего не стоит. Даже если ликвидаторы сработают непрофессионально, и оставят следы, в милиции зафиксируют еще один несчастный случай. Не остерегся старичок, не в том месте дорогу перешел…

…Праздничные марши, разносившиеся со школьного двора, накатили бравурным прибоем, путая мысли и окуная в безалаберный позитив. Я прибавил шагу.

Липовецкая школа не подавляла величиной – скромное двухэтажное здание с фронтоном – зато разудалого шумства хватило бы на пару пятиэтажек. Неровное каре из учеников и учениц походило на потешное войско. Командиры-учителя с достоинством обозревали строй, а родители кучковались в тылу.

По всему видать, я пропустил пафосные речи и напутственные слова – торжественная линейка волновалась перед первым звонком. И вот он задребезжал, пронзительный звень, распуская эхо по этажам и рекреациям. Толпа малолеток и недорослей покачнулась, и смешалась, гомоня, с криками и хохотом втекая в школьные двери. Девочки в аккуратных платьицах, в гольфиках-бантиках-фартучках, возмущенно наподдавали портфелями малость одичалым мальчишкам, а те ломились к источнику знаний в разудалом стайном неистовстве – фойе дрожало от гулкого топота.

Войдя в числе отстающих, я безошибочно поднялся на второй, узнавая скрип деревянных ступеней, и двинулся к последней двери, вздрагивавшей от смеха, визгов и галдежа. 8-й «А».

– Скопин! – догнал меня голос классной.

«Сейчас перепутает имя…» – мелькнуло у меня.

– Давид!

– Даниил, – вежливо поправил я, оборачиваясь.

Маленькая и худенькая Анна Михайловна тряхнула пышной химзавивкой, принимая к сведению, и ввела меня в класс.

– Тихо! Тихо! – прикрикнула она, и десятки юных лиц и личиков обернулись, окутывая флером бесшабашной пытливости и неутоленной жажды действия.

– Анна Михайловна! – взвыл Димка Фастов. – А чё она кидается!

– Щас как дам! – развернулась Ленка Манякина, и мальчиш, изображая крайнюю степень испуга, вжал голову в плечи и прикрылся папкой, толстой от учебников.

– Не придуривайся! – яростно взвился девичий голос.

– Тихо! – повторила классная руководительница, выходя к учительскому столу, как к трибуне. – С этого года с нами будет учиться новичок – Данил Скопин.

Глаза повзрослевших детей уставились на меня. Карие, синие, голубые… В них плескался неподдельный интерес и ехидца, нарочитая скука и угроза. Я оглядел класс, узнавая или пытаясь вспомнить полузабытых-полузнакомых.

В прошлый раз я отучился здесь до весенних каникул, пока родителям не вздумалось снова переезжать – еще дальше в глушь, в таежные дебри, где водятся длинные рубли.

За годы черты одноклассников растворились в памяти, стерлись фамилии и клички. Кого-то помню, а других – хоть убей…

Вон, в первом ряду сидит щуплый Васька Адамадзе. Меня он в упор не видит. Ладно, переживу как-нибудь… Над задней партой, в дурацком клетчатом костюмчике, нависает горбоносый Сашка Глухов, второгодник с повадками гопника.

А вон и Алла Комова. Сидит и смотрит на меня, то ли рассеянно, то ли задумчиво. Место рядом с ней свободно, как и тогда было, в «черновой» жизни – мальчишки не решались подсаживаться к самой красивой девочке в классе. А вот я сяду – хотя бы ради статуса. Ну, и чтобы обострить наметившийся конфликт, углубить раскол – девчонки поглядывают на меня с интересом, глазки начинают строить, а недозрелые особи мужеска полу… Ага, заерзали, забеспокоились! Вон, двое уже зыркают исподлобья…

Да ну их…

Мне, хоть и в юном теле, но шестой десяток, и одноклассники для меня – дети. Встречаться с девочками из класса? А чего для? Ловить робкое дыхание? Увольте – скучно. «Секс с первого взгляда»? С кем? С дитём?

Даже хорошенькая Алла – ребенок, нераспустившийся бутон. Нимфетка со вторым размером груди. Не-е… С Лолитами пускай Гумберты Гумберты резвятся, а мне – мимо и дальше.

– Так что, – жизнеутверждающе заключила Анна Михайловна, – прошу любить и жаловать!

– Будем любить! – хихикнула Манякина, косясь на Димку.

Тот набычился, и буркнул:

– А жаловаться – фиг!

– Ой, балбе-ес… – замотала косичками Лена, строя из бровок горестный домик.

Я подпустил к губам «взрослую» улыбку, снисходя до малышовых шалостей.

– Садись, Скопин!

Мне осталось приблизиться к Алле, с удовольствием следя, как округляются глаза в опуши ресниц, а на щеках выступает нервный румянец.

– Можно? – испросил я разрешения, подпуская в голос обволакивающей бархатистости.

Девушка кивнула, и склонила голову, в третий раз перебирая тетрадки, а я, с удовольствием слыша, как колышут воздух шепотки, достал алгебру. Первым уроком – начала матана…

– Так, прослушайте объявление, ребята! – классная воздела руку, указуя пальцем в потолок. – В понедельник приходим в рабочей одежде. Едем на картошку!

Восьмой «А» ответил зычно, но не общим гласом – одни тянули восторженное «О-о-о!», другие унылое «У-у-у!»

Анна Михайловна процокала к дверям, сталкиваясь с пожилой математичкой. Вероника Матвеевна вошла стремительной, энергичной походкой, шелестя строгой юбкой гимназической длины. Из-под голубой кофты выглядывала белая блузка, а седые космы учительница повязала цветастой косынкой, напоминая постаревшую рабфаковку.

Сразу было видно – Вероника Матвеевна выше мирских забот и всяческой суеты. Больше всего на свете она любила заниматься математикой, а если за это еще и зарплату получать, то чего же лучше.

– Подросли? – задала математичка дежурный вопрос, небрежно сгружая на стол журнал и деревянный транспортир. – Загорели?

– Ага! – ответил класс вразнобой.

– А у нас новенький! – доложил одинокий голос.

– Да ну? – учительница порывисто отошла к окну, отворяя форточку, и достала сигареты «Стюардесса». – И кто же это?

Я встал, выйдя из-за парты, и представился:

– Даниил Скопин. Ну, или Данил.

Вероника Матвеевна ловко прикурила, затянулась, щуря глаза, и выпустила дым в форточку тонкой сизой струей.

– Ну, или Данил, – улыбнулась она суховатыми губами, – а что у тебя по математике?

– Пять.

– Отлично!

Быстро досмолив сигарету, учительница вернулась к столу и сказала хорошо поставленным голосом:

– Запишите новую тему: «Алгебраические дроби и допустимые значения переменных»…


* * *


Звонок грянул глухо и как-то неуверенно, словно отвыкнув сверлить мозг истошным набатом. Однако класс сразу ожил, заегозил, предвкушая краткие минуты вольницы.

Я посмотрел на Аллу. Девушка напрягалась весь урок, стараясь не касаться меня даже взглядом.

– Если тебе неприятно мое соседство, – тихонько заговорил я, склоняясь к девичьему ушку, – могу пересесть.

На страницу:
3 из 5