Ну, ладно. Допустим, отправился я в Завидово, куда Генеральный секретарь ЦК КПСС наезжает по пятницам – поохотиться, кабанчиков пострелять, выдохнуть пыль кремлевских кабинетов. Только он очередного чушака завалит, а попаданец тут как тут – эффектно являет себя.

«Здрасте, – говорит, – а я будущее знаю!»

Леонид Ильич прищуривается, и спрашивает лязгающим голосом Ивана Данко:

«Какие ваши доказательства?»

И что мне ему предъявить? Ноутбука при себе нету, я в прошлое не то, что без трусов – без телес явился, аки дух несвятый. Хотя…

Нет, конечно, можно козырнуть своим посвящением в военные и гостайны – этого добра в Интернете полно. И что? Много ли ты помнишь из того, что валялось в открытом доступе? С деталями, с цифрами, с датами?

Взять тот же Афган. Когда нам приспичило исполнить интернациональный долг, кто в Кабуле верховодил? Вроде, Тараки. Как звать, забыл. Помню, что усатый, точно Мужик из «Деревни дураков». Мамуля его «Тараканом» звала.

Бабрака Кармаля («Кальмара», в народной версии) Тараки на второй план задвинул, тот и обиделся. Нажаловался в Москву – и въехал в Кабул на танке «шурави»… Хм.

А кто тогда Тараки убрал? «Кальмар»? Тогда почему парни из «Альфы» штурмовали дворец Хафизуллы Амина? Он, что ли, «уборкой» занимался?

Короче, вопросов куда больше, чем ответов, а в голове столько всего намешано… Будущий пипл перекормлен информационным силосом. Или…

Ага… Я задумался. А что такого произойдет в этом году? Хм…

Довольная улыбка заплясала на моих губах. А ведь помню кое-что!

Четвертого ноября в Тегеране захватят американское посольство – аятолла Хомейни нагадит «Большому сатане»… Чем не доказательство для «гостя из будущего»? Стоп… Стоп-стоп-стоп!

– Дебилоид… – потрясенно забормотал я, оценивая свои умственные способности.

Ни один боец ВДВ еще не ступал на землю Афгана! «Ограниченный контингент советских войск» введут под Новый год.3 Еще есть время…

– Для чего? – вырвалось у меня вслух.

Настроение испортилось в край. Несносная досада на собственную памятливость разъедала душу, как кровь-кислота ксеноморфов.

«Ну, зачем, зачем ты вспомнил? – казнился я, отчаянно морщась. – Жил бы себе спокойно, так нет же… Ну, и что теперь делать? Отправляться в Завидово?»

– А толку? – буркнулось вслух.

Оглянувшись – улица пуста – я перешел Угольную, помахивая авоськой. Сетка, огруженная булками, пружинисто растягивалась, пунктирно касаясь увядших злаков.

Вот же ж… Дня не прошло, как я «попал», а клятая, заскорузлая проблема выбора уже пухнет, громоздится передо мною! И почему мне казалось, что мы год, как вошли в Афганистан, и вовсю лупим душманов? Ч-черт… И как теперь быть?

Я же никогда не прощу себе, что не отвел угрозу войны!

«Да кончай ты пафос городить! – замелькали злые мысли. – Кто ты такой, чтобы переубедить Политбюро? С каких козырей зайдешь?»

Миллиарды рублей, бесследно и бессмысленно сгоревших за Гиндукушем… Десять лет ненужной войны, «советского Вьетнама»… Пятнадцать тысяч убитых и замученных парней, целое поле «красных тюльпанов»…

Ну, как, как я всё это докажу?! И кому? Догматику Суслову? Брежневу, подсаженному на барбитураты? Холеному Громыко, что вечно мотается по заграницам? Осторожному, как все чекисты, Андропову, терпеливо выжидающему своего часа? Кому?!

Огорченный и растревоженный, я вышел к «родному» бараку, беленому приземистому зданию, крытому почерневшим шифером. Шесть одинаковых веранд с окнами в мелкую расстекловку выходили во двор, как пирсы от причала. Фасадную сторону тоже огородили, отвоевав лишние метры у общей «придомовой территории». У кого-то за штакетником устроена клумба, у кого-то разрослась великанская сирень. В нашем дворике-загоне угрюмо чернела куча угля, а за соседским забором отливал лаком новенький «Москвич». Важный хозяин прилежно водил тряпкой, надраивая транспортное средство.

Выглядел он довольно смешно, неся объемное чрево на тонких кривых ножках – хоть сейчас пускай на сцену ТЮЗа, играть кума Тыкву из «Чипполино», можно без грима. Лысая голова блестела не хуже автомобиля, а по сторонам тонкогубого рта свисали обкуренные усы, смахивая на клыки моржа.

Я знавал этого персонажа из своего прошлого, жадного и хитрозадого соседа, хотя имя его давно выветрилось из моей памяти. Однако, стоило мне завидеть автолюбителя, как в голове сразу всплыло: «Юрий Панасович». Неужто моя наглая душа, переселившись в юный мозг, не все файлы стерла? Иначе откуда подсказка?

Оглаживая моржовые усы, сосед глянул на меня, и я вежливо поздоровался:

– Добрый день.

– Смотря для кого… – Юрий Панасович скорбно возвел очи горе.

– А чего так?

– Да вон, – сосед махнул в сторону вырытой ямы, откуда выглядывал ржавый бак – половина бочки. Рядом желтел оструганным деревом аккуратный штабель досок. – Договорился тут с одним… – он пошевелил усами, словно замазывая нецензурщину. – Чтоб сортир поставить. За двадцать рублёв! И ни ответа, ни привета!

Будь я собакой, навострил бы уши.

– А вы ему аванс платили?

– Еще чего!

– Ну, давайте тогда я вам туалет выстрою.

Юрий Панасович задрал выгоревшие брови.

– Ты?!

– Я, – мой голос был тверд, выражая уверенность и солидность. – «Червонец» сразу. И еще десятку, как сдам объект. Накосячу если, оплачу.

Оплачивать косяки мне было нечем, но с деревом я дружен.

Заколебавшись, сосед протянул руку:

– Идет!

Мы скрепили наш договор, и я побежал за инструментами. Пять минут спустя зашуршала ножовка, нарезая бруски. Взвыла дрель, дырявя, где нужно. Ударил молоток, заколачивая первый хозяйский гвоздь.

Сначала я сбил прочную основу – устроил нижнюю обвязку из бруса, вывел стояки, взялся обшивать каркас досками. Прошелся по дереву олифой, чтоб красивее желтело, и лишь тогда заметил зрителей – Иннокентьича с другого конца барака и отца. Оба смотрели с интересом, только родительское лицо выражало недоверие, а сосед задумчиво улыбался.

– Что ж ты дома такую красоту не забабахал? – немного ревниво спросил батя.

Я молча достал из кармана хрустящую бумажку – красненькие десять рублей.

– Как дострою – еще «чирик».

Отец выразительно крякнул.

– Понял, Кузьма? – хохотнул Иннокентьич. – Вырос твой!

– Да-а… – затянул родитель. – Ну, да-а… Большенький уже.

Наметив улыбку, я продолжил гореть энтузиазмом. Двадцать рублей – неплохой заработок, особенно в глубинке, да и не корысти ради стараюсь. Когда пилишь-стругаешь-сколачиваешь, все мысли вон. Ни тревог, ни хлопот, ни раздумий всяких…

Начало темнеть, когда я навесил дощатую дверь и отряхнул руки.

– Принимайте работу, Юрий Панасович.

«Кум Тыква» обошел мое творение, восхищенно цокая языком.

– Ну-у, спаси-ибо! Терем-теремок! Хе-хе…

А меня посетило нехорошее предчувствие. Собрав свои железяки, я вопросительно глянул на заказчика, мягко напомнив:

– Мои десять.

– Так я ж тебе дал уже! – ухмыльнулся визави в вислые усы.

– Мы договаривались на двадцать, – медленно выговорил я.

– А ну, давай, давай отсюда! Деньги ему! – озлился Юрий Панасович, грубо толкая меня к калитке.

Я устоял и выцедил:

– Ш-шкура! Да подавись ты ими!

– Ах, ты… – и визгливые маты разнеслись в сумерках по всему двору…

* * *

Ночью я долго не мог уснуть. Тишина опала на поселок. В открытую форточку задувал сквознячок, не донося ни тарахтенья машин, ни пьяного гогота. Лишь из-за прикрытой двери глухо накатывал отцовский храп, да едва слышно тикал будильник – его стрелки отсвечивали зеленым, смыкаясь на единице.

Всегда плохо сплю на новом месте. А нынче… Не знаю, может, я один на свете такой, что запросто смирился с переносом во времени?

А что мне было делать? Орать дурным голосом? Головою об стенку биться? Ну, попал! И что теперь? Есть в моем нынешнем положении и плюсы, и минусы. Но плюсиков куда больше. Вот и радуйся… Чего ты не радуешься?

Я тоскливо вздохнул. Впереди у меня долгий и непростой путь. Не получится у меня исповедовать мещанский принцип «моя хата с краю». Если не попытаюсь выправить тутошнюю реальность, если не предупрежу наших… Ладно! Пусть они всё равно введут войска в Афган! Но на душе будет чуточку спокойнее, если хоть что-то изменю.

И опять стану надоедать, со своим послезнанием! Надо, мол, вывести «ограниченный контингент», пока не поздно!

Как всё это осилить, как смочь – не знаю. С чего начинать – понятия не имею! Подметные письма слать? Тайком прокрасться на госдачу к товарищу Брежневу? Или к Андропову?

А тут еще этот… куркуль! Зла на него не хватает…

Я откинул одеяло, и сел, спустив ноги на коврик. Сколько себя помню, всегда меня отличала опаска, боязнь деяния. В мыслях-то я был крутой мачо, а приходит пора решимость проявить – и начинается… Цепенею и зажимаюсь.

«Тварь я дрожащая или право имею?..»

Дотянувшись до трикушника, натянул его. Подцепил пальцами ног сандалии, и на пуантах – к окну. Через улицу чернели угловатые объемы пятиэтажек. Луна едва выглядывала над их горбатыми крышами, добавляя ночи не света, а тьмы.

– Вперед, – скомандовал я сиплым шепотом.

Шпингалеты поддались легко, рамы отпахнулись с легким скрипом. Спрыгнув на картофельные рядки, я отворил калитку и выбрался в проулок.

«Куркуль» не спал. За плотно задернутыми шторами калился тусклый свет, а магнитофон тянул украинскую народную. Надо полагать, Юрий Панасович накачивался горилкой. Тихо сам с собою.

«Ну, не на троих же соображать?»

С замысловатой щеколдой я справился быстро, и метнулся к смутно белевшему сортиру. Пахнуло стружками.

Олифу, краску, растворители – все пожароопасные банки и склянки «куркуль» сложил в углу туалета. Бутылку с соляркой я выискал на ощупь. М-да…

«Я мстю, и мстя моя страшна! – зашипел мысленно. – А спички из дому прихватить не догадался, мститель?»

Уф-ф! Спасибо «куму Тыкве», пособил, не желая того – на гладком приступочке с вонючей дырой лежала распотрошенная пачка «Беломора», а сверху – коробок. Видать, тестировал новенький клозет перед тем, как обмыть…

Я аккуратно обрызгал доски горючкой, подгреб курчавые стружки и шуршащие, еще не мятые газеты. Чиркнул спичкой.

«Силу действия уравнивают силой противодействия… Для пущей гармонии Вселенной…»

Огонь разгорелся сразу. Ярко спалил «растопку», и едва не угас. Нет-нет… Трепещущие языки пламени жадно лизнули доски, распробовали, изнутри повалил дым… Занялось!

Вернувшись домой, я тщательно вытер подоконник, прикрыл окно, задернул шторы. Бухнулся в постель – и уснул сном праведника.

Глава 2.

Суббота, 25 августа. Утро

Липовцы, улица Угольная

Встали мы поздно, чуть ли не в десятом часу. Отец, по обычаю удалых «кразистов», основательно употребил за ужином, и на завтрак главе семьи полагалось полстакана «Столичной».

Морщась, как тот ежик, что ел кактус, батя влил в себя законную порцию, и жадно набросился на вчерашнее жаркое, смачно захрупал малосольными огурчиками.

Мамуля заботливо подложила ему разваристую куриную ножку, и папуля благодарно промычал.

– Катанянам квартиру дали на Ленина, – сообщила родительница, со злостью ухватывая полосатый шнур электрочайника и втыкая вилку в расколотую розетку. Не помогло. И речь прорвало завистливым нытьем: – Везет же людям! Звали…

– На когда? – поинтересовался отец, соловея.

– Назавтра вечером, часикам к шести.

– Ну, сходим… А чего дарить? Та-ань…

– М-м… – мать на секундочку задумалась, смурнея, и тут же просветлела: – А давай, тот сервиз отнесем? Цветастый, такой?

– Югославский? Жалко как-то…

– Да там уже нечего жалеть! Все чашки побили, одни тарелки остались.

– Ну, давай…

Я скромно сидел сбоку, уплетая картошку с мясом. Отец, сытый и пьяный, отодвинул пустую тарелку, и благодушно заскрипел стулом.

– Накалымил двадцаточку? – подмигнул он мне. – Матери отдай.

– Какую двадцаточку? – задрал я бровь. В груди захолонуло – без сцен из семейной жизни не обойдешься. Но и злой азарт проклюнулся. – Сосед десятку зажилил.

– Вот ведь жлоб! – восхитился батя, и построжел: – Отдай, отдай…

– А зачем? – спокойно поинтересовался я.

– А затем, – завелась мать с пол-оборота, – чтобы деньги на всякие глупости не тратил!

– Но вы же тратите, – мягко пожурил я, кивая на бутылку водки.

– Мал еще, чтобы родителей обсуждать! – повысила голос родительница.

– Как-то нелогично получается… – вздохнул я с деланным расстройством. – Работать могу – уже большенький, а тратить не моги – еще маленький!

– Это что еще за разговоры? – в материном голосе зазвенели угрожающие нотки, предвещающие непогоду в доме. – Тебе в школу скоро, и в чем ты пойдешь? Вон, Лариса передала – им в магазин костюмчики завезли, по семнадцать пятьдесят!

– Вот пусть Лариса сама в нем и ходит, а я хочу купить себе нормальный костюм!

– Ах, норма-альный ему… – с ехидцей затянула маманя. – На такой ты еще не заработал!

– Заработаю, – веско уверил я.

– Вот, когда заработаешь, тогда и поговорим! А пока что извини, походишь и в дешевом. На дорогие вещи у нас денег нет!

– А вы бы гулянки реже устраивали, – огрызнулся я, – тогда бы хватало! Вы, вообще, хоть когда-нибудь мечтали о большем, чем жратва и шмотки? Ну, там, купить машину, для начала… Вступить в жилищный кооператив… Съездить по путевке в Чехословакию… Да хотя бы в Крым! Ну, нет же?

Тут мне сразу стало понятно – «красная линия» пересечена.

– Ах, ты… – выдавил отец сжатым горлом, багровея и набухая гневом. – Будет тут всякое говно меня жизни учить!

– Ладно, – мой голос исполнился кротости, – я – говно. Тогда, может, научишь меня, как жить? Как добиться роскошных палат в вонючем бараке, где моются из тазика! Как культурно проводить досуг, напиваясь в субботу, а в воскресенье лишь опохмеляясь, чтоб на работу, как стеклышко!

Каюсь, был несдержан – ломкая отроческая психика подвела. Можно только представить себе, до чего бы я вообще договорился, но затеянную ссору прервал Юрий Панасович.

Видать, встал ото сна, протопал меланхолически до ветру, а вместо цивильного «пудр-клозета» – зола.

Сначала и без того наэлектризованную атмосферу развеял трубный рев, а затем, роняя злобные маты, к нам ворвался взбешенный «куркуль». Встрепанный, опухший, в замызганной майке и в трениках с пузырями, он выглядел типичным алкашом.

– Ты! – зарычал сосед, тыча в меня трясущейся дланью. – Ты!

– Что, должок принес? – хладнокровно спросил я.

– Да я тебя…

Юрий Панасович рванулся ко мне, и тут уж батя не стерпел – вскочил, опрокидывая стул, и пихнул «куркуля» под заполошные мамины взвизги.

– Чё надо?! – гаркнул он. – Чего орешь?

– Твой… Этот… – забрызгал сосед слюною. – Он мой туалет спалил!

– А ну, пошел отсюда! – рассвирепел отец, и выпихал незваного гостя.

– Да ты… Да я… – злобно пыхтел «куркуль», спотыкаясь от тычков, и завопил срывающимся голосом: – В милицию! В колонию! Я вам еще устрою!

– Кузя, не бей его только! – заголосила маманя. – Дерьмо только тронь – развоняется! – тревожно оглядываясь на меня, она просеменила во двор, я метнулся следом.

Да-а… Огонь порезвился вволю. Недогоревшая крыша «персонального» сортира еле держалась на трех обугленных стояках, а на дверных петлях висели головешки. Финита ля латрина.

Юрия Панасовича нигде не было видно, а вот народ подтягивался. И Авдотья Робертовна приковыляла, и ее усохший супруг – вылитая мумия, а Иннокентьич вырядился, как на парад – брюки отглажены, рубашка накрахмалена, на пиджаке – колодки орденов и медалей. Это он сейчас на пенсии, зато в сорок пятом бравый сержант Панин на рейхстаге расписался.

– А пострадавший где? – ухмыльнулся Иннокентьич.

– За участковым побежал, – хмуро ответил батя, и пристально глянул на меня: – Точно не жег?

Пока я выискивал слова, чтобы извернуться, не соврав, показался «куркуль». Он грузной трусцой кружил вокруг широко шагавшего Михалыча, местного участкового, то отставая, то забегая вперед, в лицах описывая уж-жасное ЧэПэ.

Иван Михайлович слушал рассеянно. Человеком он был спокойным и рассудительным, и всегда «при исполнении». Бросив взгляд на останки туалета, участковый пожал руку Панину, отцу, поприветствовал остальных кивком, а затем всем корпусом развернулся ко мне.

– Ну-с, – начал он в манере Айболита, – излагай.

Нельзя сказать, что меня переполняли спокойствие и невозмутимость. Приходилось следить за собой, чтобы не выдать тайный страх излишней болтливостью или суетой.

– Признаюсь, мотив у меня был, – начал я, замечая, как напрягся отец. – Мы договорились с Юрием Панасовичем, что он заплатит двадцать рублей за туалет. Я свою работу выполнил, но получил только десять.

– Нехорошо, гражданин Кравчук, – серьезно вымолвил Михалыч.

– Так я… – дернулся сосед, но блюститель порядка утишил его движением руки.

– Версии есть? – внушительно спросил он.

– Одна, – улыбнулся я, чувствуя, что «моя милиция меня бережет», – но верная. Заказчик сам спалил туалет! Спьяну. Опробовал, так сказать, новостройку, посмолил «беломорину»… Окурок – в угол. А там – видите, банки лопнули? – и краска, и олифа, и керосин… Или в чем я вчера кисти замачивал? В солярке? Ну, короче, подтянул Юрий Панасович штаны, вернулся… соображать на одного, а от «бычка» и полыхнуло!

– Ой, господи, да видела, видела я! – заверещала вдруг Авдотья Робертовна.

У меня коленки мигом ослабли, а «квашня» с жаром выдала:

– Встала я за полночь, вышла на веранду по надобности, смотрю, а во дворе будто костер горит! Я на улицу – батюшки! А там пожар! Так всё и пылает! Дым столбом, а окно у Панасыча светится, и дверь настежь…

– Это ничего не доказывает! – нервно выкрикнул «куркуль». – Я до суда дойду, я вас всех, всех на чистую воду!

Чувствуя настроение «народных масс», я вкрадчиво проговорил:

– А вы не боитесь, что судья заинтересуется не самим поджогом, случайным или намеренным, а спросит, откуда дровишки? Где вы, гражданин Кравчук, взяли полкуба оструганной «дюймовки»?

Немая сцена. В тишине было слышно, как шлепнули губы «куркуля», смыкаясь в нитку. Ни слова не говоря, Юрий Панасович развернулся, и убрел в дом, аккуратно затворив дверь за собой.

– Будем считать инцидент исчерпанным, – спокойно подвел черту участковый. Учтиво козырнув мне, он сунул папочку подмышку, и отправился по своим милицейским делам.

– Михалыч – человек! – выразился Панин.

– Ну, да… – рассеянно отозвался отец.

– Дань! – оживился Иннокентьич. – А сооруди мне тоже такой! – и быстро добавил: – Двадцать, и деньги вперед!

Воскресенье, 26 августа. День

Липовцы, улица Угольная

В субботу я ударно потрудился, вот и устроил себе выходной в «день веселья», как пела «Пионерская зорька». Пришлось же и яму копать, и стройматериал до ума доводить. Доски у Панина имелись, но обрезные, так что достал я рубанок, и обстругал каждую «дюймовочку». Намаялся вдосталь, зато мой карман приятно грели три красные бумажечки. Растет благосостояние трудящихся…

– Может, и не пригодится… – неожиданно рассудил Иннокентьич, осматривая свеженький, желтенький «объект МЖ». – Но пусть будет! Пошли, покажу кой-чего…

Отсутствием любопытства я никогда не страдал, а Панин пригласил меня в дом, и похвастался своей минералогической коллекцией.

– Так вы геолог? – мои глаза зарыскали, ловя острый, холодный блеск неведомых минералов.

– А то! – горделиво хмыкнул сосед. – Буквально вчера заглядывал в шахтоуправление, звонил в Ленинград одному товарищу, и… – он довольно заулыбался. – Моя судьба скоро сделает изрядный зигзаг – буду преподавать в Горном институте!

– Поздравляю! – искренне пожелал я.

– Благодарю, – церемонно склонил голову Панин. – Вот только камушки свои с собой не повезу, куда столько… Передам в школу. Но кое-что… Вот, например, – он взял в руку неровный, обкатанный голыш. – Нильская яшма! А вот… – увесистый булыжник отливал темно-синим цветом. – Лазурит! В прошлом году привез из Афганистана… Хочешь, подарю?

– Хочу! – выпалил я.

– Бери!

Домой я вернулся с целой коробкой камней. Там и турмалины лежали, и аметисты, и гранаты, и даже редкий, необычный чароит. Было мне немного стыдновато, потому как все эти увесистые подарки я не собирался бережно хранить. Продам одному коллекционеру во Владивостоке. Он как-то рассказывал, что вел в семидесятых «Клуб юных геологов». Наживусь…

* * *

Ближе к вечеру родители ушли на новоселье. Пока отец дымил во дворе, мать наводила красоту перед зеркалом. Пользуясь моментом, я решил поделиться – протянул ей честно заработанные двадцать рэ. Родительница заколебалась, покачивая сережками, но выдержала характер, и пробурчала:

– Ой, да трать, куда хочешь!

– Ладно, я тебе тоже что-нибудь куплю, – мой тон звучал примирительно.

Мамуля посмотрела на меня с каким-то новым чувством, словно удивляясь тому, что рядом с ней выросло. Хотела что-то сказать, но передумала, и торопливо зацокала к выходу.

– Котлеты в холодильнике! – обронила на ходу.

Тяжелая дверь гулко захлопнулась, звякая крючком толщиной в палец – и тишина…

Я встал и бессмысленно походил от окна в комнате до окна на кухне. Телик, что ли, включить? А что там смотреть? Концерт ко Дню шахтера по первой? Или советский телесериал «День за днем» по второй? Не хочу.

И холодильник победил телевизор…

Вторник, 28 августа. День

Владивосток, улица 25 октября

С Уссурийска до Владика я доехал за рубль. И потратил еще пять копеек на автобус, увезший меня от автовокзала. Город за окном узнавался как бы не до конца, словно растеряв ставшее для меня привычным – высотки, эстакады, вечные пробки на дорогах.

Нынче никакой толчеи на улицах краевого центра не наблюдалось, и назойливой рекламы не видать. Правда, хватает идеологии – красные флаги, серпы и молоты, громадные инсталляции на крышах, вроде мантры «Слава КПСС!», попадались частенько. Но я даже радовался «наглядной агитации» – она как будто подчеркивала, что «светлое» прошлое снова стало для меня настоящим. А о том, какое время на дворе, напоминали символы Олимпиады и ее удачный талисман – чижиковский Мишка.

Вышел я напротив железнодорожного вокзала. Здание красивое, в духе русской готики, но я его не любил. Ведь Владивосток – тупик, конец Транссиба.

Вернувшись назад, поднялся до семиэтажной громадины, к которой приклеилось народное прозвище «Серая лошадь». Державный полудом-полудворец в стиле сталинского ампира, действительно был выдержан в пепельных тонах, но вот причем тут непарнокопытное – тайна, покрытая мраком.

Я вошел в гулкий подъезд, где меня «встретили» статуи львов и витые перила. Старенький лифт поднял на несколько этажей, и мой палец вжал кнопку звонка у высокой двери. Здесь всё такое – потолки в три с половиной метра, огромные комнаты, даже свой детсадик есть.

«Всё во имя человека, всё для блага человека».

Правда, в «Серой лошади» изначально селились люди, скажем так, непростые – чины из НКВД, ученые, артисты, адмиралы с генералами…

Замок влажно щелкнул, и створка отворилась, выпуская длинного как жердь парня лет тридцати, обряженного в бело-голубой спортивный костюм «Адидас» и синие кроссовки, столь же дефицитные. С фирменным прикидом контрастировало скуластое славянское лицо, густо присыпанное веснушками. Сквозь линзы очков, посаженных на широковатый нос, смотрели прозрачные глаза в тон спортивке.

Взгляд скакнул по площадке, и сфокусировался на моей персоне.

– Э-э… Здравствуйте.

– Здравствуйте, – отвесил я легкий поклон. – Евгений Петрович?

– Да, это я, – зрачки спортсмена потемнели.

– Мне вас рекомендовали, как минеролога и коллекционера.

Евгений Петрович запустил пальцы в гривку светлых волос, и разлохматил прическу.

– Заходите!

Я перешагнул порог, на ходу вынимая коробку с образцами.

– Мне они достались от одного старого геолога… Так что, никакого криминала.

Хозяин заметно успокоился. Его поведение могло показаться странным, Евгений Петрович будто подозревал меня – вдруг я засланец «органов»? Да только «Евгеша» всегда был таким – не верил никому вообще, даже собственной жене. И не потому ли уберегся от излишнего внимания милиции?

В девяностых этот скромный «собиратель камушков» ворочал миллионами, скупал у горняков минералы за бесценок, те и рады были приработку. А ведь даже завалящий кристалл пирита уходил за сто долларов! Но нынче будущая акула подпольного бизнеса выглядела зашуганной рыбешкой.

– Вот, решил продать подарок, – спокойно договорил я, – чтобы купить другой – маме.

<1 2 3 4 5 >

На страницу:

Перейти

2 из 5