Симфония времени и медные трубы

– Что, Егоров?! Переживаете?! – спросил его знакомый хрипловатый голос.

Майор Рамонов стоял рядом.

– Вы ведь женаты, Егоров! Где ваша жена?

– Осталась в Т**, а дочка наша у бабушки, недалеко от города В**.

– Очень хорошо. А вот мои дочки вместе с мамой где-то… а где, я и не знаю. Когда меня вызвали в Москву, они оставались в Бресте, а вы, вероятно, знаете, что получилось в Бресте 22 июня… – Рамонов молча пошёл вдоль вагонов.

Горе Егорова померкло перед скрытым горем этого мужественного, всегда такого подтянутого человека. Сколько людей уже испытывают горе, и скольких людей это горе ещё ждёт…

– По вагонам!.. – раздалась команда. Люди стали подниматься в вагоны и перекликаться с провожающими. Поднялся в вагон и Егоров, но шум прощания ещё долго не умолкал. Наконец послышался резкий свисток, короткий отрывистый гудок паровоза, и поезд медленно пошёл. Но состав этот не ушёл далеко. Он отошёл от воинской платформы, поманеврировал по путям станции и в конце концов остановился где-то в закоулке. Провожающих уже не было. Некоторые музыканты смотрели в открытую дверь, кое-кто устраивался спать. Ужинать никто не захотел. Через полчаса все уже спали. А поезд пошёл только в два часа ночи. Он быстро взял разгон и шёл на предельной почти скорости. Куда он шёл – никто этого в эшелоне не знал. Под утро заснул и Егоров.

Глава 5

В эту ночь в вагоне стало необычно уютно. То ли привыкли к вагону, обжили его, то ли вагон проникся духом товарищеских, человеческих отношений. А тут ещё пошёл дождь, и дождевые капли постукивали по крыше вагона, а в вагоне было тепло, вспыхивали искры самокруток.

Музыканты вспоминали былые дни, а Сибиряков беседовал с Егоровым:

– Беспокоитесь вы? А как же! Сомневаетесь… ясно почему… Всё равно будто в тёмную играете… да… Только, товарищ старший лейтенант, сомневаться не надо! Не подведём мы вас! Вот получим инструменты, вы и увидите, кто из нас чего стоит. Ну… Кое в ком, может, и ошибётесь, конечно… – улыбнулся он, – так ведь и без этого нельзя. А что оркестр у нас есть, то это факт!

И заснулось в эту ночь как-то легче, чем в последнее время.

Но вдруг поезд резко затормозил, остановился, а через несколько минут раздалась команда: «Выходи из вагонов!»

Раскрыли двери. Время было предрассветное, шёл моросящий нудный дождичек, никаких станционных строений не было видно. По бокам железнодорожного полотна стоял лес, было сыро и промозгло.

Егоров взял свои вещи и спрыгнул на землю. За ним стали выпрыгивать и музыканты. Последними соскочили Сибиряков и Кухаров, они собрали продукты и привели вагон в порядок.

Вдоль вагонов выстраивались подразделения. Было видно, как со стороны паровоза уже отходили в лес колонны. Подошёл капитан Безродный.

– Ведите своих людей, Егоров, вот за этой ротой. Увидите отдельный дом деревянный, там и остановитесь. А дальше будет видно.

– Товарищ старшина, постройте взвод и идите за мной, – обратился Егоров к Сибирякову.

Прошли через железнодорожный переезд, вышли на лесную дорогу, но дорога через лес скоро окончилась. Перед глазами идущих открылась большая площадка, когда-то, вероятно, бывшая опушкой леса, ибо вся она была окружена лесом. На краю этой опушки виднелся большой, длинный деревянный дом. За ним же виднелись крыши нескольких, уже небольших, домиков. А дождь всё шёл… мелкий, сеющий, назойливый. Было очень сыро. Подошли к дому, остановились и, пользуясь возможностью, закурили. Обратили внимание на то, что подразделения поворачивают в лес и скрываются там. Наконец к музыкантам подошёл капитан Безродный.

– Товарищ Егоров! В этом доме будет размещаться штаб части. Сейчас надо, чтобы ваши люди помогли расположиться штабу. Вот им всё покажет лейтенант Чарыгин. А мы с вами пройдёмся по территории и разыщем помещение для вашей службы.

Но разыскать помещение было совсем не простым делом. В лесу, в котором, по всем признакам, раньше размещался лагерь крупной воинской части, были устроены великолепные, большие, прямо-таки комфортабельные землянки. В этих землянках были полы, достаточно большие окна, отличные печи.

Каждая землянка была рассчитана на роту, не меньше. Но все землянки были уже полностью заняты, да и велики они были бы для оркестра. В конце просеки виднелось большое изящное строение, как оказалось впоследствии – лагерный летний театр. Среди землянок уже суетились старшины, дневальные. Красноармейцы готовились передохнуть.

Капитан Безродный долго молчал и наконец, очевидно, приняв решение, произнёс:

– Давайте пока разместим оркестр в палатке. А там… утрясёмся, устроимся, будет место и оркестру. Ручаюсь, что будет хорошо.

Штабное имущество было уже внесено в дом и почти расставлено по местам. Старшина Сибиряков с группой музыкантов пошли в палатку. Егоров побыл в штабе, проверил, как ставится палатка, а тем временем прекратился дождь, выглянуло солнце, и жизнь показалась совсем не такой уж плохой. Что-что, а воздух был очаровательный. В лесу было много сосен, цветущих кустарников.

Но вот уже повели подразделения на обед. Старшина Сибиряков посмотрел вопросительно на Егорова и сказал, что, пожалуй, время и оркестру пообедать.

Егоров согласился с мнением старшины, и уже через пару минут, тщательно приведя себя в порядок и построившись, музыканты пошли к столовой. И в это время Егорова окликнули. Повернувшись в сторону окрика, Егоров увидел подходившего к нему Добровина.

– Так что же вы, товарищ Егоров, думаете об обеде?

– Да, пожалуй, пора уже. Люди уже отбыли.

– Они правы. А где вы устроились на жильё?

– По совести говоря, не думал ещё об этом. Вот пока устраивали нечто вроде вигвама для музыкантов.

– В общем – хорошо. В домике, где мы разместились, есть ещё одно место. Если хотите, то мы можем быть все вместе.

– Кто же это все-то?

– А всё население нашей первой палатки. Народ хороший. А теперь идёмте в столовую. Это недалеко от штаба.

Комсоставская столовая не отличалась ни комфортом, ни качеством кушаний. Но, во всяком случае, суп был достаточно горяч, каша полита каким-то неведомым соусом, а чай был и вовсе хорош. Все столики были заняты командирами, и было заметно, что командиры сидели за столиками поротно, не смешиваясь пока с представителями других подразделений.

В глубине столовой виднелась дверь, за которой располагались столики с более чистыми скатертями и не с табуретками, а со стульями у столов. Егоров спросил у Добровина, что это за комната и почему туда никто не входил.

– Как же! Это комната для командования. Не для нашего брата.

Закончив обед и узнав, что ужин начнётся в восемь часов вечера и столовая будет открыта до девяти, а завтрак начинается с семи утра и продолжится до девяти, Егоров и Добровин направились к разреженной небольшой рощице, где стоял довольно длинный приземистый домик с большим крыльцом посередине.

– А вот и наш дом, – сказал Добровин. – Сейчас покажу вам наши апартаменты, а потом идите получать постельные принадлежности и устраивайтесь.

В той части дома, куда они вошли, были три комнаты, разделённые коридорчиком с печкой, обогревавшей все эти комнаты. Люди, что находились в комнатах, были хорошо знакомы Егорову. Здесь были и Шумин, и Родановский, и Полтинин, и Иницкий, были ещё Старухин и Калерин, тоже имевший отношение к «масштабу всей части». Все они дружно приветствовали Егорова и тотчас утвердили его в качестве «квартиранта».

Оказывается, постельные принадлежности получили ещё не все, поэтому отправились получать все вместе. На обратном пути, когда Егоров нёс одеяло, наволочки и громадную наволочку для тюфяка, к нему подошёл Сибиряков.

– Ищу вас, товарищ старший лейтенант. Что это вы несёте?

– Да вот… постель надо устраивать себе.

– Значит, нашли себе помещение? А то вот я и думаю-то… Вечер-то подходит. – И он пошёл проводить Егорова, да заодно и узнать расположение своего начальника. Кстати, он же помог набить сеном и тюфяк, и подушки, во время чего он доложил, что все музыканты тоже обеспечены постельными принадлежностями и что всё хорошо. Да только вот теперь его уже беспокоит вопрос инструментов. Что, дескать, уже слышал нелестную для музыкантов фразу: «Дармоеды идут!»

Решили в конце концов выполнить приказ командира части, то есть два дня использовать на хозяйственные работы, на устройство, а уж потом вплотную заняться делами своей прямой службы.

Глава 6

Хозяйственные дни были очень полезны для оркестра. Майор Рамонов нашёл для него очень хорошее помещение. Очевидно, это было здание, назначенное для лагерной библиотеки. Оно было деревянное, с фантастическими башенками, минаретами. Или в чём-то даже напоминало китайскую пагоду. В здании было два вместительных зала. В одном из них разместили жильё музыкантов, в другом «оркестровый класс». Стилизованное здание это было расположено в непосредственной близости от лагерного летнего театра и значительно удалено от землянок части. Это давало уверенность, что при получении инструментов и с началом плановых оркестровых занятий оркестр не будет мешать своими звуками ни учебным занятиям красноармейцев, ни штабу.

Беда пришла тогда, когда старшина Сибиряков, при участии музыкантов и знатоков строительного дела, произвёл детальный осмотр помещения. Выяснилось, что это архитектурное сооружение оказалось более чем лёгким, и даже в летние, более прохладные, ночи пребывание в нём становилось неприятным. Учтя все эти нюансы, Сибиряков предложил утеплить дом. С ним пришлось согласиться, и все эти дни Сибиряков, во главе музыкантского взвода, решал инженерные задачи, и от подъёма до отбоя все возились со шпаклёвкой, засыпкой и прочими процедурами.

В итоге вопросы жилья и быта оркестра были решены вполне хорошо. И пора было бы уже приступать к своей непосредственной работе. Но с чем? Майор Рамонов на очередной вопрос Егорова «Что же с инструментами?» неожиданно ответил:

– Вот скоро приедет комиссар, вот с ним этот вопрос решите.

Словом, впечатление у Егорова было такое, что он никому не нужен и оркестр, кажется, лишняя обуза в части.

В таком состоянии его однажды встретил батальонный комиссар Зеленин, который был начальником политотдела части и до приезда комиссара временно выполнял его обязанности.

– Что повесил нос, Егоров? Что не ладится?

Выслушав объяснения Егорова, Зеленин задумался, почесал переносицу и после небольшой паузы сказал:

– Да… И люди могут развинтиться… и вообще это не дело. Вот что! Зайдите завтра ко мне, в политотдел, что-нибудь придумаем.

На другой день в политотделе Зеленин встретил Егорова и сказал:

– Вот что. Мы не будем ждать, пока наши интенданты займутся оркестром. Давайте сами искать всё, что нам нужно. Мы напишем письмо комиссару города В**, и он, конечно, поможет. Собирайтесь в командировку. Думаю, что дня три-четыре хватит.

Город В** отстоял от лагеря километрах в семидесяти. Автомашины ходили туда часто, и доехать до В** не представляло никаких трудностей.

Вооружённый письмом на имя комиссара гарнизона, Егоров очутился в приёмной.

Подождать пришлось порядочно. Наконец адъютант обратился к Егорову:

– Проходите к комиссару.

В просторном кабинете за огромным письменным столом сидел весьма пожилой, совершенно лысый человек с тремя шпалами в петлицах.

Егоров доложил о себе.

– Что у вас? – взгляд был явно недоброжелательный и, пожалуй, сердитый.

– Письмо командования части, товарищ полковой комиссар. – Егоров подал письмо комиссару и снова принял положения «смирно».

Комиссар распечатал письмо и начал читать бумагу. По мере чтения его лысая голова багровела, и было видно, что чтение его совершенно расстроило.

– Так что же это у вас там думают? Вероятно, они там решили, что я интендант? Или, может быть, они думают, что я Чернецкий?! Почему это я должен доставать оркестры?! Я их делаю сам? Или, может, у меня свои собственные склады оркестров?! Езжайте назад и доложите, что ничего у меня нет и ничего я не дам! – а затем, подумав, уже тише добавил: – Всё, что было, давно уже всё раздал. Ничего больше нет. Идите!

И когда Егоров уже подошёл к двери, очень сердито закричал:

– Сюда идите! Ко мне!.. Вы вот что сделайте. Сами поразузнайте, может быть, есть где-нибудь инструменты, в клубах, ну там, в учебных заведениях, если они есть, поможем их взять во временное пользование…

Очень обрадованный Егоров вышел из управления начальника гарнизона и, совершенно не представляя свои дальнейшие действия, направился к зданию гарнизонного клуба. Как искать инструменты в совершенно незнакомом ему городе? И какое у него есть право на ведение таких поисков? И кто будет по этому вопросу с ним разговаривать?

Размышляя об этом, он шёл по залитой солнцем широкой улице В**, как вдруг его окликнул чей-то голос:

– Егоров! Да неужели это вы?!

Он остановился и увидел, что к нему подходит довольно молодой ещё человек, в сером щегольском костюме железнодорожника.

Изумлённо посмотрев на этого, вероятно, крупного деятеля железной дороги, Егоров ответил:

– Да, я Егоров. Но, простите, я не узнаю вас…

– Дорогой мой! Мы жили рядом в Е**! Наши квартиры были по соседству. Я же Трубин! Работал тогда в горсовете! Ну?

Егоров вспомнил не такое уж и далёкое прошлое и пустился в воспоминания.

– Но как же вы оказались в В** и почему вдруг на вас такая форма? Вы же не были железнодорожником? – спросил Егоров.

– Послали работать на транспорт, работаю в политотделе Северной железной дороги, вот и форма. А почему у вас такой расстроенный вид? – в свою очередь поинтересовался Трубин.

Тяжело вздохнув, Егоров поведал ему свою беду, закончив повествование советом комиссара искать инструменты в учреждениях, учебных заведениях…

– Вот и не знаю, как же мне это теперь делать, – жалобным голосом закончил Егоров.

– Ага… Вот в чём дело-то… да, наш комиссар – старикан забавный. Но совсем уж не такой свирепый, а даже, пожалуй, добрый. А помочь я вам помогу. За успех, безусловно, не ручаюсь, но что смогу, то сделаю. Идёмте со мной.

Через несколько минут они были в большом, многоэтажном доме, украшенном множеством огромных вывесок. «Управление железной дороги», «Политотдел дороги», «допровсож», «финансовое управление дороги», и т. д. и т. п.

Трубин открыл ключом дверь одного из кабинетов, указал Егорову, в какое кресло сесть удобнее, и сейчас же стал звонить по телефону. Долго и настойчиво он требовал к телефону какого-то товарища, и наконец этот товарищ, очевидно, ответил ему. Егоров с интересом прислушался к разговору.

– Слушай, дорогой! Говорит Трубин. Скажи мне, у вас есть духовой оркестр? Так… так… А по составу как? Полный или так, с бору по сосенке? Так… Это очень даже хорошо. А где он у вас? Ах, тут же? Здорово! Прям отлично! А вот что интересно мне знать. Он вам нужен, этот оркестр-то? Ведь вон их сколько у тебя, инструментов-то… ЧТО? Не знаешь, как быть с ними? Грузить некуда? Ну и прелестно! Я тебе помогу. Как? А ты их сдай в армию. Они там нужнее, чем тебе. Расписку от начальника управления гарнизона мы тебе дадим. Хватит тебе такого документа? Я думаю, для отчёта в самый раз. Вот и молодец! Я же тебя знаю! Я сам приеду с товарищем. Жди! Выезжаем!

Он с треском положил трубку на аппарат и смеющимися глазами посмотрел на Егорова.

– Ну! Вот и всё! Вот вам и оркестр! Так что голову выше и смотрите веселее! А теперь надо немедленно ехать к старику, взять у него распоряжение: заверить вашу подпись на расписке и достать грузовую машину под инструменты. Едемте!

Буквально ошеломлённый Егоров поднялся и вслед за Трубиным вышел из управления Северной железной дороги, а через несколько минут они уже были в приёмной у комиссара гарнизона. Трубин попросил Егорова подождать в приёмной, сам же пошёл в кабинет комиссара, причём сделал это без помощи адъютанта. Почти одновременно с тем, как Трубин зашёл в кабинет, оттуда послышался дружеский смех. Через некоторое время Трубин вышел, держа в руках две бумажки, и обратился к адъютанту:

– Ну-ка… братец, по приказанию комиссара давайте-ка нам дежурную автомашину, грузовичок. Поездка в городе, и если есть, ещё и парочку свободных воинов, это будет ещё лучше.

Словом, через несколько минут они ехали в грузовой машине по улицам В** и Трубин говорил Егорову:

– Ну что же поделаешь? Говорят, на фронте я пока не нужен. Говорят, без транспортников обойдёмся. Вот сегодня хотя бы этим делом помог фронту. Это, конечно, помимо всяких судебных дел.

Проехали Советскую улицу с баней, украшенной колоннадой и похожей на старинный помещичий дом, пересекли железную дорогу с большим вокзалом, показавшимся с левой стороны, обогнули кладбищенскую стену и, проехав ещё минут десять, подъехали к большому зданию с распахнутыми настежь окнами и очень замусоренным двором. Из здания люди спешно выносили множество вещей, не обращая внимания на мусор и беспорядок.

– Это железнодорожный техникум, – пояснил Трубин, – вот приходится и им эвакуироваться. У них-то есть оркестр. А теперь он станет военным.

Машина остановилась. Трубин и Егоров вошли в дом, и сейчас же навстречу к ним подошёл пожилой человек с усталым лицом.

– Здравствуйте! – поздоровался он. – Знаете, измучился сверх головы. Людей мало, имущества много. Все в разгоне, так вот пока один. Так что у вас, есть что из гарнизона?

– Вот вам распоряжение, а вот эту расписку вам подпишет товарищ Егоров. Он же и примет инструменты.

– И отлично! Пойдёмте! И мне легче. Ведь это же не одно место, а у меня уже некуда девать эти «места»-то.

Большим коридором они прошли вдоль всего здания и остановились у одной из дверей. Директор техникума отпер дверь, и взору Егорова предстала музыкальная кладовая, заполненная духовыми инструментами. Инструменты были все. Были флейты, даже флейта-пикколо лежала в своём крохотном футлярчике, как драгоценность какая-то. Были кларнеты, и даже гобой, трубы, альт, и тенор, и баритон, и было два тромбона, три баса. К сожалению, басы были старинные, для ношения через плечо. Были и три валторны, как и полагается. Все инструменты были без мундштуков. Это несоблюдение правил содержания духовых инструментов в данном случае заставило Егорова облиться холодным потом. И он каким-то сдавленным голосом спросил у директора:

– А где же мундштуки? Есть ли они?

Егоров отлично знал, что многие, подавляющее большинство музыкантов-духовиков, имеют привычку носить мундштук с собой. Оставит свой инструмент в кладовой, а мундштук кладёт в карман. И в гигиенических целях это целесообразно, да и в критическую минуту мундштук увеличивает тяжесть кулака.

– Какие мундштуки? – удивился директор. – Не знаю… Инструменты – вот, пожалуйста. А насчёт мундштуков не знаю…

– Да ведь играть без мундштуков нельзя! Это же часть инструмента! Неужели их нет?!

– А где они могут быть? – в свою очередь спросил директор. Егоров рассказал ему о привычках музыкантов носить мундштуки с собой. Директор категорически отверг эту версию и заявил, что в последний раз оркестр играл на октябрьских торжествах 1940 года, а потом руководитель оркестра ушёл, и после этого оркестр техникума не собирался. Значит, мундштуки есть где-то, и, конечно, только здесь.

– Давайте искать, – вздохнув, сказал директор, и действительно, в раструбе геликона был обнаружен плотный брезентовый мешочек, тяжёлый, килограммов на пять-шесть весом. К неописуемый радости Егорова, мундштуки были в целости и в полнейшем соответствии с имеющимися инструкциями. Но радость Егорова увеличилась ещё больше, когда в раструбе баритона был обнаружен и свёрток с коробочками, в которых лежали трости для кларнета и подушечки для кларнетов и флейт! О большем нельзя было и мечтать! Заполнив расписку, украшенную большой фиолетовой печатью начальника гарнизона, и пунктуально перечислив все инструменты, Егоров и Трубин с помощью двух выделенных воинов начали переносить инструменты в грузовик. Но Егоров вдруг хлопнул себя по лбу:

– Барабаны!

– Что барабаны? – вскинулся директор. – Вот барабанчик маленький! К нему две палочки!

– А большой, большой-то барабан где?

– Ну разорвали, содрали! А потом и не играли… Не мог же я ещё о барабане думать! И знаете, всё, что у меня было, я вам честно отдал. А уж чего нет, того нет, не взыщите… не так ли, товарищ Трубин?!

Трубин посоветовал Егорову взять барабаны, а кожу действительно можно найти впоследствии.

– В крайнем случае можно и без большого барабана играть. Играли же без них кавалерийские оркестры. А в список барабана не включайте. Какой же это барабан? Эскиз какой-то…

Директор молча махнул рукой и вышел из кладовой, уже не запирая её на ключ. Уложив инструменты в кузов грузовика, Егоров и Трубин вскочили туда же и, не давая инструментам ударяться о борта машины, просили шофёра ехать осторожнее и доехали таким образом до управления начальника гарнизона. Егоров и Трубин прошли в кабинет комиссара. Егоров доложил комиссару о том, что получение инструментов оформлено, что всё получено, и в нарушение устава, неожиданно для себя, очень искренне и горячо поблагодарил комиссара за его содействие и совет. Комиссар как-то особенно, по-стариковски, усмехнулся и на очень низких тонах, почти как октавист, сказал:

– Меня-то что благодарить? Вот Трубина благодарите. Уж как он помогает нам! Вряд ли другого такого найдёшь, – и, перебивая сам себя, вдруг сказал: – Да, звонили из вашей части… Казак ваш, Рамонов, просил помочь. Ну, я сказал, что вы без меня всё устроили. Но вот отправить вас надо, так что машину даю, а людей нет. Уж как-нибудь сами продумайте погрузку.

Трубин остался в кабинете комиссара. Егоров же попросил разрешения выйти и в комнате адъютанта увидел шофёра, которому адъютант оформлял путевой лист в войсковую часть Егорова.

– Так сейчас прям и поедем, товарищ старший лейтенант?! – обратился к Егорову шофёр.

– Конечно! Только как бы нам закрепить получше инструменты, чтобы не бились об кузов?! Жалко же! Где ещё достанешь?

– Это сообразим, товарищ старший лейтенант, найдём верёвок, свяжем, закрепим, не впервой. Будет в сохранности, доставим всё в лучшем виде!

Известна сметливость русского солдата, но Егоров, пожалуй, впервые за свою жизнь был поражён умением шофёра и его находчивостью. Шофёр куда-то сбегал, моментально принёс с собой целый ворох верёвок, большой кусок брезента и даже привёл добровольного помощника – старшину, как оказалось, заведующего вещевым складом при управлении начальника гарнизона и бывшего ранее музыкантом. Тот узнал, что грузятся инструменты для военного оркестра и что у машины ждёт молодой капельмейстер. Этот старшина проникся симпатией к Егорову и решил продемонстрировать свои музыкальные познания.

– Да, товарищ старший лейтенант, неплохой составчик достали вы. Жаль только, что вот гавота нет у вас…

Егоров изумлённо смотрел на старшину, не понимая, в чём тут дело, и только потом сообразил, что под гавотом старшина подразумевает фагот. Инструмент, действительно не часто встречающийся в партитуре для военных оркестров. Подошёл и Трубин. Он внимательно осмотрел машину, критически посмотрел на сложную систему закрепления инструментов в кузове, посоветовал потуже подтянуть связки и наконец, протянув руку Егорову, сказал:

– Ну что, дорогой мой друг, в чём сумею, всегда помогу. За сегодняшнюю помощь уж не обессудьте, а насчёт большого барабана тоже помогу. Запишите мой адрес. А ваш я уже знаю, комиссар дал.

С громадным чувством благодарности Егоров обнял Трубина и совершенно неожиданно для себя расцеловал его, и, не успев высказать ему все свои чувства, обнаружил, что тот уже выбегает из ворот на улицу. Дел у Трубина много, а он и так сколько времени ухлопал на его, егоровские, нужды.

– Садитесь в кабину, товарищ старший лейтенант! – пригласил шофёр. Егоров сел рядом с ним, и машина тронулась. Ехали без приключений, но Егоров просил шофёра не торопиться, ехать осторожнее. Очень боялся, что инструменты помнутся, сломаются. Всё же ведь хрупкий механизм у труб и у басов. Где ремонтировать, если что? Надо беречь пуще глаза.

Глава 7

Уже на закате солнца машина, нагруженная инструментами, подъехала к дому штаба части, и первое, что приятно поразило и обрадовало Егорова, было то, что у здания штаба стояли почти все его музыканты. Как выяснилось в дальнейшем, комиссар гарнизона г. В** позвонил майору Рамонову и сообщил: «Ваш музыкант выехал с инструментами на нашей машине. Встречайте его. А шофёра накормите, машину заправьте, и пусть сразу едет назад».

Рамонов вызвал старшину Сибирякова и передал ему сообщение комиссара. Сибиряков же притащил с собой всех музыкантов, кроме тех, кто стоял в наряде. Но помимо музыкантов, оказывается, ещё один человек ждал с нетерпением приезда Егорова. Это был пожилой, с усталыми глазами, майор Залесский, заместитель Рамонова. Увидев Егорова, выходящего из машины, Залесский подошёл, дружески пожал руку и спросил: