Полная версия
– О господи, Артём, ты меня так испугал. Оно что, не снимается? – Конечно, для неё это мелочь, и нет смысла её в этом винить, упрекать, вешать ярлыки вроде «никогда столько и так не любила, вот и не понимает». Мы сами себе судьи и сами себе палачи. Так что, кто считает нужным – сам себя накажет, а я никого судить не собираюсь и надеюсь (напрасно) не быть судимым.
Она прикоснулась ко мне и опытно стала крутить по часовой стрелке (или против – какая разница?) кольцо, плавно продвигая его к фаланге, пытаясь не сделать мне больно. Хотя, куда уж больше – усмехнулся я. Спустя несколько оборотов кольцо соскользнуло с моего пальца, оставляя за собой полоску белой, словно отполированной, незагорелой кожи, и оказалось в её ладони. Она передала его мне. Сразу же, будто заразное, я отбросил его на стол, и мы вместе ушли в долгую ночь. Она беспечная и даже не подозревающая, что я наконец-то стал свободным, ничьим, и другим. Совсем другим. А я… А что я?..
– Ты хорошо целуешься? – спросила она в какой-то полупьяный момент в самом разгаре марш-броска по барам, прикусывая в истоме нижнюю губу. Я потерялся что ответить, как прыщавый подросток. Хоть мне скоро и пойдёт четвёртый десяток – я остался ребёнком, пропустившим юность, потратившим её на кого-то, кому она оказалась совершенно не нужна. Нет, нужна, но для своих меркантильных целей, в которые я сам не входил, и, самое поганое – я об этом знал. Но ничего не делал.
Она не заметила мгновенную заминку, пока мой разум распечатывал давно забытые и заброшенные, покрытые вековой пылью архивы флирта. Да и уже не важно, что я ответил (нечто вроде «пока никто не жаловался»), в мозгу так и пульсировала фраза «вот оно, вот оно». Вот оно… что? На что я надеюсь? Я знаю, ради кого и чего она здесь, и пускай она зачем-то позвала меня с собой, тем самым спасая от окончания моей истории, но явно не затем… Не «затем» зачем?.. Вопросы сводили с ума кликами приставучих чаек, увидевших в твоих руках пакетик чипсов, а мировая паутина ответов не давала.
Вначале я думал, что она сумасшедшая. Серьёзно, я даже специально подобрал слово, хоть долго думать и не пришлось – «неадекватная». Но это неправильное слово, нет-нет. Разве что только с первого впечатления. С бара в аэропорту, где я слушал её бредни и проклинал себя за минутную слабость согласия полететь в третий, и последний раз (в этом году), на остров Колыбели. Проклинал и размышлял, пропуская мимо ушей её невменяемые фразы, как бы избавить себя от этого.
Но после она оказалась «невероятной», и не понимаю, как у неё это получается. Чуть полноватые, хомячьи щёчки, туповатая улыбка с маленькими зубками, крашенные в ядовито-розовый (но давно) волосы, неблизкая к идеалу фигура и совершенно идиотская манера одеваться в какие-то платья, похожие на лохмотья, только ярких цветов. Чем-то всё-таки зацепила так, что хотелось пополнить свою коллекцию странных девушек ещё одним экземпляром.
Глаза. Глазами зацепила. Этими маленькими, неуловимо блестящими, бегающими стеклянными шариками. Иногда, в моменты адеквата, из них прорывались цвет и глубина, которых я не понимал. С ними что-то не так. Я всегда мог понять, что у человека на душе (ну, почти всегда) лишь взглянув в его глаза, но в этот раз я просто теряюсь. Они были настолько глубоки, настолько выразительны и настолько неизведанны, что я готов был бы в них утонуть, готов был бы влюбиться без памяти, если б это чувство не было забыто новым мной. Оно возникнет только тогда, когда понадобится кому-то другому, и только когда я буду точно уверен, что мне вновь не причинят боль. Хватит с меня невзаимности, хватит с меня игр не по моим правилам. Теперь всё будет просто – 1 или 0.
Она танцует неподалёку от меня, а я сижу за барной стойкой, потягиваю виски и пялюсь в противоположную сторону бара, но лишь затем, чтобы наблюдать за ней в зеркале размером со всю стену. Она покачивается в такт музыке, извивается, шепчет губами слова песен, накрыв глаза веками в экстазе. Я устал сидеть (десятая порция виски за вечер уже не влезает) и привстаю. Она замечает это и передвигается ближе ко мне, и пока она танцует (вот извивается рядом со мной она крайне умело), я вдыхаю аромат её волос, кутаюсь в них. Я слегка приобнимаю её за талию, и в следующий момент, сопровождаемый вспышкой разряда тока, пробежавшего по моему телу, мы уже в другом баре, опустевшем и закрывающемся, кружим в объятиях друг друга финальный медленный танец под Eagles – Hotel California, а в моём мозгу проскакивает мысль, что её парень, работающий мойщиком посуды в этом самом баре, где-то за стойкой намыливает последние липкие бокалы.
Картинка реальности вздрогнула и попыталась было рассыпаться, но удержалась перед внутренним взором. Воспоминание не пришло. Они замещаются, они уходят, они отпускают меня, они остались заперты в клетке с тем, другим мной, который больше пяти лет назад точно так же обнимал другую и иногда поддерживал её за спину, пока она откидывалась назад, чтобы похвастаться своими длинными, наращёнными накануне волосами. Ну а моя избранница в тот момент одиноко сидела за далёким столиком и потягивала свой коктейль (что она пила? Кажется, «Пина Колада» или «Текила Санрайз»). Пускай, она должна была поделиться мной со своей подругой, которую, и именно которую я звал сюда присоединиться ко мне.
Под утро мы шли в апартаменты, шатаясь на всю ширину дороги, рискуя попасть под колёса автобусов, забирающих отгулявших своё туристов из отелей. Я, конечно же, драматизирую, ведь местные водители привыкли к подобным пьяным парочкам и деликатно притормаживали перед нами.
В какой-то момент, то ли из-за её толчков, то ли из-за её безудержного смеха, перемешанного с лёгким кашлем, я уронил стаканчик, и виски разлился по асфальту. Впрочем, пить виски из пластикового стаканчика – тот ещё идиотизм (куда правильней пить виски прямо из бутылки), так что, может, оно и к лучшему. Буквально на мгновение ей стало стыдно, и она извинилась, но это мгновение прошло, как и все её чувства, которые вереницей сменяют друг друга за секунды: только что она тебя ненавидела, только что ты её бесил, а теперь ты самый лучший и смешной. Как в старой песне 5diez: «Ты смеёшься, потом рыдаешь в истерике. Сначала даришь мечты, потом бьёшь все их вдребезги». И у меня то же самое: то хочется придушить её к чёртовой матери, то прожить рядом с ней, или хотя бы думая о ней, всю жизнь. Что это? Может, это та самая любовь, а то, что было до неё – лишь притворство? Нет, бред. Этого не может быть. Любовь не такая.
Любовь – та ещё стерва. Она сначала приласкает тебя, вонзит в тебя свои смазанные ядом когти очень глубоко, но ты, накрытый приходом от наркотика, этого даже не почувствуешь. Потом она напьётся твоей крови, высосет из тебя все соки и отбросит прочь твоё обмякшее, но не мёртвое тело. Ты очнёшься спустя день, неделю, месяц, год, десяток лет или целую жизнь, но всё-таки однажды очнёшься. В жуткой ломке, готовый на всё, лишь бы боль сменилась тёплой истомой. Любовь – это слишком свирепое чувство и необузданная сила, чтобы по собственной воле впускать её в себя. И тогда назревает вопрос: какие из эмоций, которые я испытывал за свою жизнь к разным девушкам, какие из них – любовь, и почему это вдруг стало важно для меня именно сейчас?
Мы ввалились в тёмный номер. Я должен вставить карточку-ключ в специальное гнездо (понятия не имею, как оно называется), чтобы загорелся свет, но это как-то очень быстро отошло на второй план, ведь моих губ, после короткой, гулкой и напряжённой паузы, коснулись её губы. Или наоборот – это мои губы коснулись её губ. Какая разница? Это всё вмиг стало неважным, все прожитые годы вдруг померкли и исчезли, будто коллапсирующая в чёрную дыру после взрыва сверхновой звезда. Важным стало лишь это ощущение. Чего-то нового, другого, непохожего на всё, что было прежде. Мы самозабвенно и пьяно целовались, и её распущенные волосы так и лезли в изголодавшиеся по поцелуям рты. Я приобнял её, прижал к стене, будто боясь, что она вырвется, и не мог от неё оторваться.
Этот вкус, он совершенно другой. Не хуже и не лучше, просто другой. Новый. И я никак не мог им насытиться. Мои руки уже залезли под футболку, скользили по изгибам её спины, а она, кажется, запустила свои ладони в мои волосы на затылке и прижимала меня к себе, а никак не отталкивала. Мои поцелуи стали опускаться ниже, сначала к шее, потом к груди, и дальше по её, ставшему великолепным и стройным после лошадиной дозы алкоголя, телу…
Светало. Она убежала в туалет, а я пытался найти свои трусы в дорожке из одежды, которую мы срывали друг с друга по пути к постели. Я вышел на балкон и закурил. Вскоре она присоединилась ко мне, сначала нагая, но потом прикрываясь спереди маленьким полотенцем, и положила голову на моё плечо, любуясь алым диском солнца и рассветной дорожкой, проложенной им по морю. Я завёл свободную руку за её спину и легонько касался подушечками пальцев её кожи. Она нежнее, намного нежнее. Как же я соскучился по этим ощущениям, как же сильно мне их не хватало.
Мы просто стояли, смотрели, как солнце выкатывается из-за крыш, и разговаривали. Пожалуй, это было намного интимнее, чем всё то, что было до этого в последние пару часов. Не могу отыскать в огромных мрачных залах памяти что-то, хоть отдалённо похожее на эти минуты. Хотя и не очень-то пытался. Гораздо важнее стало жадно впитывать новые эмоции и сохранять новые воспоминания.
Она спит, так мило, беззащитно и доверчиво, как маленький… Барсучонок? Нет… Бурундучок?.. Нет… А, плевать.
Продлись это подольше, она начала бы немного хмуриться и двигать глазами под сомкнутыми веками, но её сон, которым можно любоваться вечность, тревожат. Я равнодушно наблюдал, как она собирается, одевается в разбросанную по полу одежду, старается привести себя в порядок, хлопает дверью и убегает с другим в утро. Я, точно так же равнодушно, покуривая сигарету, смотрел, как они уходят под ручку по пустой, заплёванной улице солнечным утром сонного и умиротворённого после ночного буйства города. Он – наивно веря ей, что крики и стоны, услышанные им, издавала не она, а она… А что она, и какая, к чёрту, разница? Всё происходящее не вызывает во мне никакой обиды, ревности, горечи, злобы, пустоты, одиночества, предательства. Ничего такого. Эти чувства остались заперты в подвалах моей темницы. Там им самое место.
Вечером мы валялись на каменистом пляже. Волны шумно и пенно бились о скалы, небо на востоке переливалось нежными розово-голубыми оттенками, она лежала головой на моём животе и читала мою книгу. Я боялся пошевелиться и дышать как обычно, глубоко и судорожно. Я дышал поверхностно, часто и помалу, лишь бы не спугнуть и не потревожить её. Таких моментов тоже прежде не было. Куда, куда они все подевались? Я чётко осознаю, что из таких вот простых событий и фраз я буду черпать силы ещё много и много лет, как из эпизода, что когда-то давно мне сказали: «Я с тобой до конца, что бы ни случилось». Что-то случилось, что-то катастрофическое, но (до сих пор в это наивно верю), поправимое. Конец настал, и мы его пережили, увы – порознь. Теперь нужно искать новые источники, новые пути, новые цели. Всё теперь по-новому, но не по-плохому и не по-хорошему. Просто по-другому.
Что самое удивительное – рядом с ней, украдкой глядя на неё в отражении стекла балконной двери из-за ослепляющего экрана ноутбука, я мог писать часами и тысячами слов. Я раньше думал, что писать у меня получается только в беспокойном одиночестве, сломленным и разбитым, наедине с бутылкой виски и пачкой сигарет, а оказалось – это не так. Может, это не любовь, может, это – вдохновение? Что тогда такое любовь, что вдохновение, что всё это? Дар или проклятье? Я будто ребёнок, который что-то чувствует впервые, но не понимает, что именно, и объяснить-то тоже некому. Если она – моя муза, то какая: одна-единственная, и нужно цепляться за неё и не отпускать, или одна из многих, и стоит отпустить и смиренно ждать, когда придут другие?
Старая машина, пускай и гордо именуемая «кабриолет», но это только для заманухи туристов, будто старая французская проститутка, кашляет перегаром мне прямо в лицо. Она трясётся, она странно переключает передачи, она неадекватно реагирует на повороты руля и попытки поставить её на сигнализацию. А попробуй я включить ближний свет – вообще начнёт неистово визжать сиреной на всю улицу. Прямая противоположность моей родной, послушной, окружённой заботой японке, каждую деталь которой я знаю как облупленную. Что же, пускай. Стоит иногда сводить и бабушек на прогулку – я же джентльмен, твою мать.
Рядом никого, как и сзади – я абсолютно один в машине. Ни подруги, которую я везу в новые неизвестные места, надеясь на взаимность, ни друга, раздвигающего мне горизонты красоты музыки, ни пса, предвкушающего новые приключения и места. Никто не сопровождает меня в этот путь. Пускай, значит, так нужно. Это не плохо и не хорошо. Просто это так, и ничего с этим сделать я не смог, как ни пытался. Из бесчисленных мириад вселенных, щелчками пальцев переключая их, как каналы в телевизоре, я очутился в той, в которой мчу в полном одиночестве по идеально ровным трассам вдоль буйного моря с одной стороны и вереницей гор – с другой. Лишь вой ветра, треплющий волосы, да рёв изношенного двигателя – мне спутники в этом пути. Но даже если вдруг они исчезнут, обязательно вместе, я просто выйду, хлопну дверью, закурю сигарету и пойду дальше, потому что больше ничто не тянет меня назад, и сотни километров для меня теперь – ни разу не предел. Дорога осталась дорогой. Бесконечность наконец стала бесконечностью.
Бесконечность стала безоблачным небом, бесконечность стала скалами, ради которых я гнал, как обезумевшая собака, две сотни километров… Я, сонный и незавершённый (а я не завершусь, пока не сдохну), расплатился с дежурившим на парковке охранником, воткнул свою (снял её на день, но уже считаю своей) машину в свободное место между другими, между десятками других, вышел и вдохнул воздух свободы. Майка пропиталась сигаретным дымом и по́том, который градом капает с меня, но это не важно. Это больше не раздражает и не бесит, потому что, сам того не ожидая, сам тому не веря, в пенных волнах, нежно лижущих песок утопающего в зелени пальм пляжа, в острых обрывах скал, в пересохшем ущельном русле реки, в далёких спокойных горах, покрытых редкими островками жесткого кустарника, излюбленного горными козами, во всём этом пейзаже я вдруг обрёл и нашёл дом. Я дома. Я один, никого нет рядом, чтобы согреть, накормить, утешить и развеселить, как это должно быть дома, но я дома – я точно это знаю.
Я. Дома. Живой. Одинокий. Свободный. И никого рядом. И какое это имеет значение, если вдруг, спустя долгие годы скитаний, я нашёл то место, которому я принадлежу и в котором остался бы навсегда? Меня сюда привели две сотни километров наедине с собой, со своими страхами, проблемами, мыслями, чувствами, другими «я», и ничего из этого больше не вызывает во мне отвращения. Две сотни километров в абсолютном молчании рёва двигателя и шума ветра над головой. Не одна сотня – две. Оказалось, стоило превысить свой предел всего лишь в два раза. Одна сотня – и я почти сдох, сгорбившись спиной, на которой не осталось места для шрамов после очередных ударов ножа, и опустошённый бурей, принёсшей в мир тысячи тонн крупных зерён лжи, убивших самое дорогое.
Две сотни – и я восстал из пепла, будто феникс. Новый, другой, перерождённый. Я больше не боюсь своих мыслей, чувств, эмоций, мне не стыдно наутро за то, что я говорю и делаю в пьяном угаре. Если я что-то подумал, сказал, недосказал, сделал или не сделал – значит, так надо. Значит, так нужно было. Может, это и есть свобода?
Не будет больше несбыточных мечтаний и обращений в прошлое с немым вопросом «зачем» в тоскливых глазах, не будет больше ничего – я это знаю. И я знаю, что не дам собой играть, использовать себя в каких-то корыстных целях. Игры кончились, раз и навсегда. Теперь всё должно быть правильно, теперь всё должно быть честно, как бы тиски ни сжимали грудь болью и отчаянием, я должен оставаться собой, я должен хладнокровно смотреть на то, как моя ночная подруга уходит вдаль с другим, одна за другой, одна за другой (но как же хочется, чтобы она осталась со мной навсегда). И нет больше места в моей голове для горестей, печалей и других людей (только для одной, последней, найдётся, наверное). Всё закончилось.
И больше никаких молитв ночной вселенной, холодному злобному мерцанию звёзд. Больше никогда я не выйду в ночи на пирс один, послушать музыку и поговорить с ней. С ней, какой-то, в моей голове и точках далёких раскалённых термоядерных шаров. Она меня не слышит, они меня не слышат, никто по ту сторону мрачной синей бездны меня не слышит. Они никогда не заберут меня к себе, они никогда не исполнят шёпот моих мечтаний, какую бы жертву я им ни приносил. Хватит, хватит обманывать себя и верить им, надеясь, что они знают, что делают. Хватит с меня Веры и Надежды, пусть останется только Любовь усталым биением сердца и холодом бездонных глаз уходящей в тьму или свет (какая разница, ведь важно «как», а не «куда») подруги. Их было много, но и чувства были разные, и все они ушли, и будут продолжать уходить куда-то, туда, где они были, есть или будут счастливы. Уйдут все. Останусь только я, навсегда и сам с собой. Ну и пусть. Значит, так надо.
Вдруг перед обожжёнными усталыми глазами вновь появилась паутина. Только на этот раз моя нить не упиралась в глухую стену, а утопала где-то в тьме, мраке и пыли будушего. Кое-где маячили сводящиеся к ней другие нити, но я не могу разобрать – пересекаются наши пути или проходят рядом в каких-то плоскостях реальности. В любом случае, это лучше, чем было бы без неё, месяц назад вытащившей меня из прощальных мыслей двадцать пятого этажа лёгкой фразой: «Привет) ну как, есть желание рвануть в последний раз перед закрытием сезона?)». Она где-то там, даже не понимает, что она дала взамен мне. Что-то, что не передать ни словами, ни разбитыми руками. Но и прямо сейчас она где-то там, не со мной, хотя хотела и обещала, а я – здесь. Грустно, ну и пусть. Кому-то так нужно было – ей, мне, ему. Да и к чему я привязываюсь, о чём сожалею? Я должен быть безмерно благодарен и не просить ни капли больше.
Что-то со мной осталось не так, несмотря на состоявшееся перерождение. Я остался сломанным, каким-то отчаянно неправильным, таким, что люди, только завидев намёки на эту неправильность, сломя голову убегают от меня. Так и она, вдруг легла на другую кровать, будто я прокажённый. И мне не за что её винить. Я больше не виню ни их всех и каждого, ни себя. Война не закончена, какая-то часть меня осталась сломанной, вот только какая? Почему меня осталось двое (ли?): один хладнокровно и зло глядит на окружающих, а второй тупо уставился в изодранный листок с рисунком? Мне нужно только понять: что именно со мной не так, какая часть поражена тьмой того, кто жил в слепоте моего тела вместо меня столько лет, найти эту часть и вырезать острым скальпелем кишащие червями гнойные шмотья мяса. И тогда крылья за спиной очнутся окончательно, раз и навсегда.
Уборка
Москва встречает меня холодным осенним воздухом и караванами банальных, налитых тяжёлым свинцом туч. Мысли о покинутом Доме ради этого мерзотного, продрогшего, пропитанного угрюмостью места возбуждают другие идеи – о трусливом суициде. Увы, пока нет возможности прямо на выходе из аэропорта развернуться, подойти к кассе, взять билет на ближайший самолёт до Рая и никогда больше не возвращаться в эту вечную русскую осень.
Заказанное несколько минут назад такси подъехало, и я даже не успеваю выкурить сигарету и подумать, как скоро ветер раскачает облака настолько, что их влага перельётся через край и опрокинется кислотными дождями на хвойные леса вокруг города, или сможет ли солнце на закате пробиться сквозь плотную завесу затхлой атмосферы и озарить мой грязный балкон последними лучами заката.
Говорливый таксист на пути из одного аэропорта в другой (пилоты самолётов не всегда считают нужным садиться именно в заявленном пункте прибытия. Хорошо хоть город тот же самый) не даёт мне уснуть или подумать, но зато его неугомонный поток слов позволяет потренироваться распознавать приглушённый шумом трасс голос – очередная проблема, с которой другой «я» ни черта не делал, а мне теперь разгребать за ним. Слух безнадёжно посажен постоянными отитами, речь сливается в бессмысленный набор звуков, из которых по обрывкам удается выудить слова, и, заполняя пробелы между ними, я хоть как-то улавливаю смысл фраз и могу поддержать диалог, иногда всё-таки отвечая невпопад.
За пустым разговором прошло почти полтора часа, и мы наконец подъехали к парковке неподалёку от Домодедово. Я избавился от бывшего вояки, скучающего на пенсии. Каждый раз, выходя из очередной машины после очередной беседы, я задаю себе вопрос, почему в таксисты сейчас идут лишь три категории населения?
Первая – это военные в отставке, обязательно женатые, но не привыкшие проводить время со своими супругами и потому убегающие от них на практичных японских автомобилях. Вторая – это, конечно же, нерадивые студенты на убитых европейцах эконом-класса, при поездке в которых в голову закрадываются вполне обоснованные опасения за безопасность собственной шкуры. Ну и, наконец, постаревшие братки из 90-х, которые то ли подняться не смогли, по тем или иным, ментальным или не очень, причинам, то ли успели вовремя соскочить. Конечно же, ни на чём, кроме уродливых «мерсов», они кататься не могут, не умеют, да и не хотят. Ребят на заниженных «Приорах» я не беру в расчёт – я туда больше не сяду даже под дулом пистолета. Уж лучше пристрелите сразу, прямо из окна, открытого ручным вращением ручки.
В любом случае, «извозчики» (как любил себя называть тот «государственный клерк», который вёз меня несколько месяцев назад в 5 утра из бара в полуобморочном состоянии) – они однотипны и очень похожи на каких-то онанистов.
Ведь можно долго ухаживать за девушкой, изучать её саму, её повадки, интересы, особенности, и, наконец, в момент заветной близости всё равно оплошать. Но потом, если после первого же раза ничего не закончится, спустя десятки ночей или даже несколько лет отношений ты узнаешь, чего она хочет, а чему противится, что любит, а что лучше даже не пытаться сделать, то награда окажется очень и очень достойной – вы просто станете единым целым, сольётесь в экстазе. А можно снять шлюху на час-другой, как-то быстро, не вдаваясь в детали, привыкнуть к ней, удовлетворить себя и бросить её. Но для совсем отчаявшихся есть очень простой и дешёвый выход – кто-то шпилится, а ты сидишь и наяриваешь и мечтательно представляешь себя на чьём-нибудь месте из тех, кто по ту сторону экрана, в зависимости от своих вкусов.
Так и с автомобилями. Можно выбрать спутницу на годы вперёд, но долго изучать её, экспериментировать на тест-драйвах, искать точки соприкосновения, пока наконец она не отблагодарит тебя сполна тотальной покорностью и предсказуемостью, и это неплохо. Совсем наоборот – это прекрасно. Можно арендовать на пару дней уставшую, замызганную машину, которую умельцы после каждого, подобного тебе, наспех приводят в относительный порядок. Тебе едва ли это понравится, но, раз уж деньги отданы, ты постараешься выжать из неё всё, на что она способна, совершенно не заботясь, в каком состоянии, насколько избитая и измотанная она останется после тебя. Ну, а можно вызвать такси и наблюдать, как кто-то другой резво (или не очень) управляется с машиной, которая могла бы быть покорна тебе, пускай всего лишь на несколько часов. В этом мире почему-то стало можно всё.
Моя верная японочка не особо радовалась воссоединению: вместо восторженной мелодии сигнализации я услышал от неё, обиженно отвернувшейся капотом к жестяному забору, только язвительный писк отпирания дверей. Ничего, стоило лишь вставить ключ в зажигание, провернуть его, и мотор тихонько заревел. Лёгкое и нежное нажатие правой ногой на педаль газа, впрыск пьянящего топлива в камеру сгорания, и обороты пошли вверх, рёв усилился, и по рулю пошли лёгкие вибрации. Что же, прокатимся.
В последнее время я за собой всё чаще и чаще стал замечать, что мой стиль вождения сильно изменился. Если раньше я равнодушно тащился со средней скоростью (конечно, не превышающей ограничения на данном типе дороги) в какой-нибудь средней полосе, то сейчас змеёй извиваюсь по полосам (хоть с «поворотниками»), выжимаю из двухлитрового движка каждую лошадиную силу без остатка и задумываюсь о нехватке мощности. И это не потому, что я вдруг возомнил себя «асом», наконец-то слился с машиной (я давно это сделал, наверное, ещё тогда, когда только разглядывал фотографии и читал обзоры этих харАктерных авто) или мне не хватает адреналина. Просто мне теперь всё равно, если моё лихачество плохо кончится. И раньше у меня было два непогрешимых правила, если на следующий день я собирался сесть за руль: не пить и хорошенько выспаться. А теперь… Нализаться и не спать всю ночь? Да почему бы и нет!
