Война с самим собой: Дорога Снов

Война с самим собой: Дорога Снов

Артем Чурюкин

Вступив на путь, иди до конца

Редактор Елена Астахова

Дизайнер обложки Александр Лафаки

© Артем Чурюкин, 2017

© Александр Лафаки, дизайн обложки, 2017

ISBN 978-5-4485-9344-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Посвящение

Кричи, если нечем дышать. Ори во всю глотку любимым песням, если они играют и рвут толпу. Пей до изнеможения этой жизни горькую сладость. Кури. Признавайся в любви тем, кого любишь. Кусай губы от боли и разбивай костяшки в кровь. Мчи по трассе в закаты и рассветы, плюя на любые ограничения скорости, пока наглый ветер треплет твои волосы. Смотри на звёзды и лови падающие кометы. Танцуй, будто бы в последний раз, как бы ни стеснялся и как бы глупо это ни выглядело. Плачь от обиды, не сдерживай слёз, ведь те, кто по-настоящему с тобой, не будут притворно утешать, а просто присядут на холодный камень рядом с тобой. Делай что угодно, лишь бы дышать. Дыши, жадно вдыхай затхлый или свежий воздух, потому что ничего ценнее кислорода на этой планете не существует – поверь мне, старому астматику. Дыши, потому что с каждым вздохом ты ближе к финалу, ближе к смерти, как сигарета, чьи тлеющие останки раздавят о жестяное дно пепельницы и просто возьмут следующую, но ты станешь ближе и к своему пути, собственной дороге, ведущей к чему-то светлому, далёкому и чистому. И даже если не можешь её найти – она всё же есть, и все эти скитания вечные в конце концов приведут тебя к ней, и ты ступишь на неё, прожженный жизнью, но не одинокий, сломленный и разбитый. Как я.

Фантомные боли

Последствия

Я вновь лежу на исщерблённой временем и морской солью бетонной плите, некогда бывшей идеально гладкой и ровной. Звёзды нависают холодными россыпями, изредка мерцают, будто перемигиваются друг с другом: гляди, мол, ещё одна беспокойная душа смотрит на нас, ищет в нас ответы. Которая за сегодня? В уши, прямо в мозг кричит короткими фразами и эхами голос вокалистки CHVRCHES. Песня, конечно, уже не как в первый раз – не заставляет сердце биться быстрее в такт ударным, но продолжает немного успокаивать и уносить куда-то вдаль, даже не за горизонт, но куда-то в другой мир, и позволяет видеть картины из этого другого, лучшего мира.

Вдруг падает комета. Она разрезает хвостом небо на две части и на мгновение затмевает другие звёзды пламенем своей сгорающей в атмосфере плоти. И вроде бы в этот короткий миг смерти космического странника (увы, не первого и не последнего за эту ночь) надо бы успеть загадать желание. Так говорили мне ещё в детстве. И внутренний голос автоматически, лишь бы успеть, лишь бы вселенная услышала, проговаривает первую пришедшую в голову мысль. Невозможно вмешаться в этот процесс, но так даже честнее – ведь на поверхность всплывает именно то, во что ты веришь и чего ждёшь больше всего. И эта первая мысль была совсем не о той, о ком она должна была быть. Не о той, с кем я провёл все сознательные годы своей жизни, о ком ещё до этого мечтал одинокими подростковыми ночами, кому не понимал, как признаться, как разговаривать, как не бояться, что вообще делать. Не о той, кого ждал, кого всегда ждал, была она ещё без меня, уже со мной, или уже без меня. Не о ней.

Почему? Что это? Излечение, смирение, принятие ужасающей реальности? Или, наоборот, попытка сбежать от неё, взять свою жизнь в свои же руки и наконец-то самому принимать в ней решения? Или кто-то другой вместо меня? Страшно, очень страшно от этой мысли, будто я теряю себя, будто я утопаю в глубоком синем море, достигаю самого дна и при этом понимаю – это лишь этап, и за этим дном кроется другая, ещё более глубокая бездна. И бесполезно стрелять своими старыми желаниями вслед этой комете. Она погибла, а первое, натуральное желание уже устремилось отголосками электрических импульсов куда-то во вселенную, и остается лишь надеяться, что она его не услышит. Или услышит, но подождёт второй жалкой попытки мольбы, звучащей как оправдание.

Не буду дожидаться следующей кометы – вдруг внутренний голос снова сможет выкрикнуть своё «Хочу» вперёд меня самого. Встать, размять затёкшие от неудобной позы руки, потянуть спину, не привыкшую к холодному твёрдому камню, подобрать свои вещи – телефон, ингалятор (если я так хочу умереть, то зачем постоянно таскаю его с собой?), зажигалку и пару пачек сигарет (одной на вечер мне уже не хватает). Дальше предстоит короткий путь по высокому волнорезу. Я буду идти и курить, представляя, будто хожу по парапету, но не в летнем ночном шуме волн, а солнечной весной под вой разъярённого ветра, разглядывая не манящую набережную с барами, а караваны белых облаков, плывущих куда-то вдаль за горизонт. Только небесные корабли эти теперь лежат мёртвыми скалами в море вокруг меня.

На набережной, за углом, расположился небольшой магазинчик одежды с женскими манекенами, одетыми в короткие коктейльные платья. Каждый, каждый проклятый раз, когда я направляюсь в сторону злачных мест моего путешествия, я так и вижу её вместо этого манекена, вздрагиваю и цепенею на долю секунды, пока мозг разбирает по полочкам увиденное и пытается понять, что реально, а что дорисовал он сам. В конце концов иллюзия распадается, и я уже не вижу её в этом безжизненном пластиковом теле, но сам намеренно представляю её. Только вот зачем?

И снова эти разряды тока – побочные эффекты отмены антидепрессантов – проходящие по всему телу насквозь, будто я прикован к койке где-то в ревущей сиренами машине скорой помощи, которая мчит, обгоняя редкие ночные автомобили и расталкивая их на светофорах и перекрёстках. Или уже в больнице лежу на операционном столе. Надо мной склонился только что очнувшийся ото сна или оторванный от тупого ночного телешоу хирург, и медсестра холодным, спокойным, даже уставшим тоном объявляет «разряд». И эти разряды проносятся короткой вспышкой, пытаясь разбудить, вытащить меня из этого то ли сна, то ли фантазии, в которой всё ещё есть надежда на хороший, не одинокий финал.

Я запутался. Кто, кто из них важнее, кто из них реальнее? Или они обе – лишь иллюзия, лишь какие-то странные мечты, которые раковыми опухолями расползлись по моему мозгу, пустили метастазы в память и теперь разрывают её на куски, стараясь взять верх. А я – лишь поле боя для этих двух больных идей, застрявший где-то между навсегда ушедшим прошлым и будущим, которое никогда не наступит. И только настоящее – реально.

Кажется, последние позитивные эффекты (если ощущение самого себя овощем и отсутствие каких бы то ни было эмоций и влечений можно назвать «позитивными эффектами») от таблеток окончательно выветрились, и я остался беззащитен перед своими собственными мыслями. Мне осталось не так много времени, не больше пары недель, но даже поделиться этим не с кем, потому что никто не примет, никто не поверит. Каждый будет отговаривать меня и рассказывать какие-то сказки о том, что всё наладится, я справлюсь и переступлю через это.

Только вот никому не объяснить, что для меня – это и есть «справиться», совладать с демонами внутри, отправиться в последний бой против них и закончить его ничьёй. Ничья – не всегда плохо, особенно если шансов на победу нет абсолютно никаких. А их действительно нет, и максимум, что я способен сделать с демонами в одиночку – это запереть и удерживать за стальными прутьями клеток в мрачных темницах, сам подпитываясь окружающим теплом, но тепла не осталось. Всё ушло, ничего не осталось. Только холод, только продрогшая земля, мрачное небо в клубах туч, немеющие пальцы рук, бьющие по клавишам ноутбука, стук зубов и пар изо рта.

Холодно, очень холодно, и негде согреться, но скоро и холод закончится.

Скоро всё закончится.

Классический ирландский паб, с небольшим антуражем Греции, весь в дереве. Над зеркалом за барной стойкой с тремя длинными рядами полупустых бутылок висят таблички с забавными надписями, вроде «Пиво – ответ, но я не помню вопрос», «Когда я умру, похороните меня в подвале паба – тогда мой муж будет навещать меня 7 дней в неделю», «Если вы пьёте, чтобы забыться – платите вперёд», «Сохрани воду – пей пиво», «Каждому стоит верить во что-нибудь: я вот верю, что выпью ещё» и так далее. После каждого глотка смешанного с талой водой виски взгляд так и цепляется за них, и на секунду я улыбаюсь этим шуткам, хоть и перечитываю их в сотый раз. Почему-то в баре всего две камеры: одна расположилась прямиком над кассой, а вторая глупо торчит над одной из дверей, которую к тому же закрывают ближе к часу ночи, когда паб забит людьми под завязку, а по улице демонстративно проезжает машина полиции, якобы проверяя уровень шума в увеселительных заведениях.

По двум плазменным панелям крутят записи футбольных матчей с прошедшего чемпионата, и немного странно находиться здесь, если не любишь ни футбол, ни пиво. Но, пожалуй, это единственное место в городе с такой атмосферой: не с долбящей музыкой, неуклюже извивающимися оголёнными телами и разбавленным алкоголем, но с чем-то старым, добрым и уютным. Кажется, будто я здесь уже был, только не могу вспомнить, когда. Нет, конечно, я был здесь вчера, и позавчера, и за неделю, и за месяц до этого. Но я четко помню, что когда-то, очень давно, меня здесь не было: будто я ненадолго ушёл, чтобы снова вернуться. Куда я уходил – я помню, я уходил к ней, но почему и когда я был здесь до неё? И, главное, зачем?

Я вдруг, сам к тому не стремясь, выцепил из толпы взгляд. Да, это именно тот взгляд. Это Её взгляд. Это Она, та самая. Обворожительная улыбка, огоньки играют в уголках глаз, выискивающий пустые стаканы пристальный взор – побыстрее унести их от пьяных посетителей, чтобы не разбили. Короткий топик и не менее миниатюрные джинсовые шортики, только подчеркивающие идеальные линии её юного загорелого тела. Длинные русые волосы не торчат в стороны, но легонько развеваются при её стремительном шаге. Но это всё неважно, не имеет никакого значения без взгляда, без этого и именно этого взгляда, от которого по телу проходит волна дрожи. Или это снова электрический ток таблеток? Или разряды дефибриллятора в скорой или в больнице? Не понимаю.

Её, проносящейся мимо, лёгкие касания, и я в бессилии напрягаю скулы. Глупо, ведь я для неё – просто очередной посетитель, только чуть более странный, чем все остальные, и говорящий на знакомом ей языке, но скоро я исчезну из её жизни навсегда, как и она из моей. На её месте, возможно (хотя вряд ли, конечно – слишком мало осталось времени), будут другие, но образ, именно её образ останется со мной до конца. Образ той, в которую я готов влюбиться, и влюбился бы, не выстрой вселенная кругом высокие бетонные стены с узкими щелями, только для взглядов и редких фраз. И я столько раз разбивал эти стены, и разбивал бы вновь и вновь – у меня хватит на это сил, если б знал, что всё будет хорошо. Но ничего хорошего из этого не получалось, так что, может, стоит перестать ломать их и просто плыть по течению? Тем более, что течение это скоро вынесет меня на берег, и единственная фраза, которая раскалённым металлом пульсирует в мозгу – это «скоро всё закончится». Скоро всё закончится. Совсем скоро. Закончится. Абсолютно всё. И больше не будет ничего – я это знаю. Ни разрядов тока, ни этого взгляда, ни мыслей, ни чувств, ни ощущений, ни бесконечной пустоты внутри, ни наползающих в эту пустоту воспоминаний, ни разбитых мечтаний, ни потерянных снов. Ничего не будет.

Мне ясно дали понять, что я какой-то неправильный, какой-то безнадёжно сломанный, подлежащий списанию. Тогда, в машине, пока я мчал уже по Москве, наплевав на все ограничения скорости, обратно из безбашенного путешествия в лето, небо, горизонты и закаты и звёздные ночи, мне вспомнили каждую идиотскую мелочь, каждую ничтожную ошибку, которую я совершил за эти годы и за каждую из которых мне бесконечно стыдно. И вдруг стало совсем наплевать, что будет дальше, ведь нить моей судьбы предательски задрожала и запульсировала. Я не смогу измениться, я не смогу совладать с тьмой, я не смогу стать тем, кем я всегда стремился быть. И нет никакого смысла разбивать на осколки всё и потом собирать себя по крупицам, ведь вся эта грязь – она будет в этих крупицах, и даже стискивай я кулаки, вставай и иди дальше, пытайся найти своё счастье с кем-то другим, мои демоны проследуют по пятам, и эта, какая-то новая история любви, закончится точно так же, если не хуже. Хотя, куда уж хуже?

Слишком долго я жил ради любви и отношений, упрямо ломая стены, сжигая мосты к тем, кто был против, слепо, будто с завязанными глазами идя вперёд куда-то, явно не на свет. И по-другому жить не умею и, самое идиотское – учиться этому совсем не хочу и не собираюсь, потому что не вижу в жизни другого смысла. А раз его, по крайней мере, для меня, больше нет, так тогда зачем всё это? Пути тают, я почти вижу, как нити паутины обрываются одна за другой. Остается лишь одна, толстая, существовавшая всегда, ведущая к печальному финалу, последнему полёту облезлых поблёкших крыльев. Остаётся только одна нить, но хочется верить до дрожи в коленках, до потери дыхания, что кто-то сможет возникнуть в этой тьме, поймать кончик, заново привязать его к паутине, взять меня за руку и вести за собой во мглу неизвестности, в отличие от яркого света предначертанного. И уже не важно, чья ладонь крепко сожмёт мою. Это не имеет значения и никогда не имело, лишь бы нить не оборвалась. Только не здесь и только не сейчас. Надеюсь и верю, что кто-то крепко обнимет меня и заберёт домой, в потерянное в снах место, где можно ничего не бояться, никого не опасаться, ни за что не бороться, а лишь передохнуть и отправиться с восстановленными силами в новый бой этой бесконечной войны. Самому мне найти это место ну никак не получается, тем более с завязанными плотной чёрной тканью глазами.

Четвёртый стакан подходит к концу, но кубики льда не успевают растаять. Я – уже не уныло уставился в пачку сигарет и верчу в руках зажигалку, борясь с мыслями, а с идиотской улыбкой, отстукивая зажигалкой ритмы о дубовую барную стойку, обвожу заведение взглядом. Может, хватит искать ответы на дне каждой бутылки? Тем более, если их там нет. Хотя, если долго стучаться в закрытую дверь – рано или поздно это кому-то надоест. Или тебе, или тому, кто за ней.

Часы отмеряют время, и остаются жалкие минуты до начала последнего месяца лета. Память вспышками уносит меня на восемь лет назад, в заставленную медицинскими книгами и иконами спальню, со странными подтёками на потолке, в которой после бесконечно долгой разлуки я подарил ей купленную незадолго до того подвеску, на собственные, честно заработанные установкой пиратской винды деньги. Потом ей запрещали её носить, но она упрямо продолжала – и это упрямство нравилось мне в те годы, но сейчас сыграло со мной злую шутку. Впрочем, как и всё. И всегда.

За центральным столиком расположилась компания престарелых (относительно других посетителей) европейцев, судя по бесстыдному громкому смеху – англичан (хотя один из лысых пузатых мужичков был в футболке Нэшвилла, столицы штата Теннесси), но откуда мне знать наверняка. Различать европейцев по внешности, а не по речи я так и не научился. Разве что – восточно-европейских девушек. Они просто красивее любых других.

Но вернёмся к посетителям. На вид им лет по 55—60, но они следуют моде и технологиям, в отличие от моих соотечественников того же возраста: татуировки, моноподы, электронные сигареты. Только что в Pokemon Go не играют. Наверное, мы с женой и парой друзей со школы – такой же семейной парой – должны были бы быть такими же лет через 30: продолжать путешествовать, жадно поглощать новые эмоции и раздвигать горизонты, но без толку строить планы, если кости в этой игре кидаешь не ты – это я уже понял, множество раз столкнувшись с унылой реализацией живописных картин из моей головы.

Очередная волна дрожи, пробежавшая по телу, совпала с вибрацией телефона – пришло уведомление о новой фотографии в Инстаграме. С коллажа на меня смотрят десятки улыбок трёх бесспорно важных для меня, но забывших обо мне людей. Теперь всё встало на свои места, теперь всё стало понятно. Спираль совершила очередной виток, тяжёлым маятником ударив мне прямо в челюсть с такой силой, что из глаз посыпались искры, картинка распалась на мелкие колючие осколки, а дрожь по телу не собиралась униматься. Другое путешествие, которое мы долго планировали и о котором долго мечтали, состоялось, но мне там место не нашлось.

Я переписал для неё сюжет своей жизни, но его скомкали и выкинули, как мусор. Меня взяли за шкирку и вышвырнули из их жизней, как выкидывают надоевшую дворовую собаку в осенний дождь. Как пёс, я поскуливая бегаю по двору и не нахожу себе места, пока какой-то жалостливый прохожий не открывает мне дверь знакомого подъезда, и я устраиваюсь на драном коврике перед хозяйской металлической дверью в старую жизнь.

Я не собака, я не дворовый пёс. Я – волк и всегда им был. Я должен встать, затаить гнев в глубине души и глаз (будто это не одно и то же) и уйти в холодную ночь, чтобы однажды вернуться и перегрызть им всем глотки. Я пытался любить их, но друзья повернулись ко мне спиной – что ж, тем неожиданней будут удары ножа в плоть и мучительней – предсмертные конвульсии.

Вдруг вереницу каких-то чужих, непонятно чьих, но точно не моих мыслей разрывает быстрый удар мачете пришедшего сообщения. Я стал дядей. Не понимаю, какое это вдруг стало иметь значение, но почему-то взгляд мутнеет, а я погружаюсь в другие свои мысли и брожу по разворованным вандалами коридорам своей башни, прокручиваю в голове каждый выложенный в ровные стены кирпичик. Вдруг раз – и я уже не последний отпрыск. Будущее поколение людей уже родилось, оно не маячит где-то вдалеке клубящимися тучами на горизонте. Оно уже здесь, приставило нож к моему горлу и уже подыскивает место в этом мире для строительства своей собственной башни. И их монументы будут определённо выше и величественнее, чем мой – так всегда было, так всегда будет.

Очередной демон склонился надо мной и шепчет прямо в ухо: «Ну же, вот она, стоит рядом, буквально руку протянуть. Давай, обними её, поцелуй, и похуй что будет потом. Ты же хочешь, ты же так этого хочешь.» Хочу. Кто ты, сука? Покажись, дай хоть разок взглянуть в твоё лицо, или что там у тебя вместо него. Никогда не различал вас, выродков, и до сих пор не понимаю, когда каждый из вас появился. В те моменты, когда не получалось подавить праведный гнев как ответ на очередную семейную несправедливую ссору, устроенную отчимом под молчаливое согласие матери где-то в далёком детстве? Или в те, когда я глотал обиду, но рыдал в подушку ночью от боли, отчаяния и бессилия? Где вы прячете истории своего происхождения, в каких закоулках памяти? Вы знаете, что, отыщи я их, я смог бы вас уничтожить, избавиться от вас раз и навсегда. И без вас, наверно, всё было бы по-другому.

Приходится напрягать мышцы до боли и судорог, лишь бы побороть эту шальную мысль. Уже не выбросить её из головы. Лишь бороться, сражаться, до самого конца, а он близок. Это не моя игра, и кости в ней кидаю не я, и я даже не знаю её идиотских правил. Я могу попытаться, но что из этого выйдет? Казалось бы, должно быть уже всё равно, всё по фигу, раз скоро всё закончится, но отчего-то нет, не по фигу.

Голос не унимается, это смрадное дыхание где-то уже внутри меня продолжает нашёптывать ублюдочные мысли, растягивая паузы между каждой фразой, чтобы я успел невольно, но хорошенько их обдумать: «Давай сосредоточимся и посчитаем, сколько вечеров наедине со стаканом виски тебе осталось. Один, два, три… Три вечера, и ты прекрасно понимаешь, что ничего не случится, абсолютно ничего, потому что вселенной насрать. Ей навалить на тебя огромную кучу тёплого дымящегося дерьма, того, что хрен смоешь, и приходится проталкивать его ёршиком в недра унитаза и ждать, пока вода в бачке накопится (господи, ну почему так долго?) и ты сможешь смыть и выйдешь из сортира под многозначительные переглядывания друзей и знакомых.»

Скулы сводит от боли, а зубы скрипят друг о друга, кроша старые пломбы.

Демоны выстроились на улице разношёрстной шеренгой. Разные. Одни – высокие мрачные фигуры в лохмотьях одежд; вторые – хищные уродливые звери, послушно застывшие, накапливая силы для броска, другие – нетерпеливо топчутся на месте, скалятся, рычат и пускают вязкие слюни на мостовую; четвёртые тихо шелестят едва заметными, сложенными за спинами крыльями. Они наблюдают за мной, за моими тщетными попытками что-то изменить, хоть что-нибудь, разорвать свой круг, вырваться из цепких лап смерти. Прохожие, проходя сквозь них, конечно же, их не видят, но чувствуют мороз по коже и ёжатся от холода, подсознательно стараясь поскорее убраться отсюда. Дерьмовый из меня был бы зазывала в бар.

Любой из них давно мог бы разорвать меня – настолько я стал слаб. Но отчего-то они этого не делают. Даже попыток не предпринимают, лишь приходят ко мне в самые беспокойные минуты моей жизни, ослабляют меня своими мерзкими фантазиями. Будто ждут чего-то? Чего? Или, может, кого? Может, где-то там, в клубах дыма, прячется и копит силы тот, кто займёт моё место? Может, это его мысли иногда проскакивают в моей голове? Он пока скрывается от меня, убегает, когда я с факелом брожу по тоннелям, стены которых исписаны строками истории и боли. Ждёт, теребя в руках смертельную обиду на меня, будто забытый, никому не нужный ребёнок, который наконец возмужал, окреп и готов к мести. Он придёт, но придёт не ко мне. Он придёт за мной.

Оранжевый диск солнца вываливается не прямо из-за горизонта, рисуя дорожку на волнах, но откуда-то чуть повыше, из-за далёких облаков. Бар утром – это жалкое зрелище после беспрерывного грохота музыки, потоков пива и другого алкоголя и сотен случайных посетителей. Липкий пол, по которому кое-где разбросаны осколки разбитых в пьяном угаре бокалов и ошмётки салфеток, уставшие лица персонала, уже не пытающиеся казаться милыми и приветливыми, и писк, бесконечный писк в ушах. После включения света остаются лишь немногие, то ли просвещённые, то ли прокажённые. Кто-то не хочет уходить и продолжает петь какие-то свои песни, танцевать под какие-то свои мелодии, пить из пустых стаканов или слился поцелуем с подругой. А кому-то просто некуда и незачем идти, и в последнее время я начал задумываться: существует ли вообще какая-то принципиальная разница между первыми и вторыми, или это всего лишь разные стороны одного и того же одиночества?

Конец игры

Я бреду по рекам асфальтовых дорожек и парковок у домов навстречу своей судьбе. Серое небо исколото торчащими из крыш антеннами и разодрано проводами между многоэтажками. В воздухе пахнет осенью, хотя до неё вроде бы ещё очень и очень далеко. По крайней мере, раньше этот период последнего месяца лета казался бесконечным, но с возрастом время меняет свой размеренный шаг на нервный бег, поэтому жизнь становится обыденной: изо дня в день одно и то же, и они, каждый из них, каждый этот проклятый день, сливаются в какой-то единый День Сурка, разбавленный алкоголем, сексом и редкими короткими приключениями, вроде спасения совёнка из цепких лап смертельно агрессивных ворон, или двухнедельным странным путешествием в колыбель цивилизации, совершенно неожиданным и от того ещё более прекрасным.

Я сидел, ждал её на полосатой скамейке, наблюдая, как дети бегают за голубями, и выкуривая очередную сигарету. Раньше на тот же период времени мне хватало половины пачки, но теперь блок из десяти кончается за неделю. Я слишком много курю, слишком много пью и слишком мало сплю, и никаких оправданий вроде «ну, от меня же ушла жена» этому нет, потому что мой образ жизни опустившегося на дно человека действительно такой. Я сам это отлично понимаю. Только вот сделать с собой ничего не могу, будто из меня наружу рвётся кто-то другой, и только эти три вещи – наркотик, депрессант и бессонница – могут его сдержать. Хотя бы на время, на то время, пока немой вопрос повис в воздухе между нами и никакого решения ещё нет. По крайней мере, я его ещё не нашёл и отчаянно отказывался воспринимать намёки друзей. Бывших друзей.

Она пришла, ёжась от холода, в тонкой шерстяной кофте, которые я всегда ненавидел. Подобная одежда всегда напоминала мне о вязаных свитерах матери или бабушки, которые меня заставляли напяливать в школу, и они беспощадно кололись, и приходилось постоянно чесаться, будто у меня какие-нибудь блохи. Или вроде того. Да и друзья награждали меня смешками, мол, на нормальную одежду денег не хватает. Может, тогда и не хватало, но теперь их вдоволь – толстые пачки зеленоватых купюр американской мечты давно лежали на полке в шкафу, а чёрно-серебряная узорчатая карточка Visa Platinum позволяла купить любую брендовую шмотку, и далеко не одну за раз. Но нет, отчего-то эти вечно растянутые шерстяные кофты были её фетишем. Впрочем, у всех свои фетиши. Я – не исключение.