Тишина «А». Дедуктивное размышление о наших современниках в жанре романа-эссе

– Тишина «А». Будто собирая силы для прыжка ввысь, но никак не решаясь на этот прыжок, багряный диск солнца завис на линии горизонта. Со всех сторон на солнце надвигались мрачные тучи, и было неясно, то ли совсем скоро тучи полностью закроют еще не успевшее подняться над горизонтом светило, и время обратится вспять, а мир окутает ночная тьма – тьма египетская… Кстати ты знаешь, что за образ «тьма египетская»?

– Это ты меня спрашиваешь?

– Тут кроме нас кто-то есть? Хотя может быть, ушедшие сейчас на ночном показе уже жалеют, что покинули нас. Чего не скажешь про меня и, надеюсь, тебя…

– Ты читай дальше, читай! Читателя и зрителя ты же не будешь спрашивать во время чтения или во время просмотра фильма: знаете, что такое «тьма египетская»?

– А что! Это стоящая идея! Тихо, тихо! Ладно, читаю дальше без остановок.

Савва быстро, действительно, без пауз и остановок, прочитал фантасмагорические сцены рождения Олега в воду. Ариадна сидела, замерев: она будто наяву проживала всю драматическую коллизию и перипетии услышанного, впустив виртуальную жизнь Агнии в свое сердце, одушевив ее и потом слившись с этой душой в одно целое. Так губка вбирает в себя инородное тело, так по весне в безжизненную куколку вдыхается жизнь, и та перевоплощается в бабочку. Савва, заметив такое глубокое погружение Ариадны в его рассказ, невольно сделал паузу и склонился к опущенной голове жены.

– Теперь начинается вторая часть, спустя шесть лет. Что ты голову опустила? Не легло?

Ариадна подняла голову, бросила на него неземной взгляд, и перед Саввой мелькнул вспышкой памяти образ порхающей Ариадны – Ниточки, как он тогда любил называть ее.

– В сравнении с тем, что сейчас пишут, что сейчас снимают, то есть в сравнении с тем, чем пичкают людей, вещь уникальная и мне очень-очень ложится на сердце и на душу! Просто я подумала, что то, что случилось с нами шесть лет назад… Ну ты понимаешь! Уже шесть лет прошло… Я хочу тебе сказать, что я… хочу ребенка… Слушая рассказ про Агнию, я заново пережила то, что… что случилось с нами… шесть лет назад… Ты помнишь?

Она говорила не гладко – с перебивками, с паузами, но настолько эмоционально и искренне, что и отвечать ей можно было только на высокой ноте откровенности – так, как говорят о самом сокровенном, самом ожидаемом, самом необходимом и единственном. Поэтому Савва и ответил тихим грудным голосом:

– Ты готова?

Ответил вопросом на вопрос, даже не пытаясь противоборствовать колыхающейся нервозности Ариадны, не пытаясь сдерживать ее, а напротив, распаляя и разжигая ее, чтобы она выговорилась и освободилась от тяжкого груза накопленных мыслей и переживаний за эти шесть лет. Всей душой Савва старался проникнуть в сердце ее, успокоить и вдохнуть сладкую уверенность возрождения.

– Ты готова?

– Шесть лет прошло. А теперь после написанного тобой, я говорю тебе: Савва поедем к матушке Феодосии, я хочу… пора… я готова!

Хотя Савва и ждал этого разговора все шесть лет, хотя знал, что этот разговор настанет, несмотря ни на что, но время стерло остроту ожидания, и эта высказанная вдруг готовность Ариадны стала для него неожиданной. Так всегда в жизни бывает: ожидаемое приходит именно в том момент, когда мы по прихоти Всевышнего забываем о том, чего ожидаем. Не философы мы в жизни, не философы, хотя пофилософствовать, если есть хоть один слушатель, мы горазды, ох как горазды! А смерть, тем временем, ходит где-то рядом, совсем рядом и приходит, когда перестаешь думать о смерти – вроде как смиряешься с ней костлявой. Это и есть вся наша философия! «Память о неизбежной смерти – вот что такое философия», – как говорил Мишель Монтень.

Готовность Ариадны стала для философствующего Саввы неожиданной. Причем неожиданной настолько, что сначала Савву внезапно обдало жаром, и перед глазами замелькали сцены ожидания у дома старицы, неземное порхание Ниточки, и их полет на рассвете над пробуждающимся лесом под пение птиц; потом также внезапно мороз ворвался в его душу – это он вспомнил те роковые сцены, когда должен был принять решение, кого оставить в живых: Ариадну или еще не родившегося ребенка? Эти воспоминания были очень эмоционально взрывными, очень болезненными. В глазах у Саввы потемнело, будто непроглядная ночь вторглась вдруг среди бела дня не в свои владения, и воцарилась, и торжествовала над белым, белым днем. Савва ладонью начал массировать глазные впадины, и стало легче, намного легче, но когда убрал ладони, то ничего не увидел, только мрачную туманную темноту. Ночь не хотела отступать и накрыла белый, белый день Саввы плотным поглощающим свет саваном.

– Ниточка, принеси мне власяницу… Говоришь шесть лет прошло! Шесть лет – как и для моих героев…

Ниточка, застыв, смотрела на Савву, как тот пытался открыть уже открытые глаза, как он пальцами задирал веки, и глаза едва не выкатывались из орбит. Ему было нестерпимо больно, но Савва терпел боль и не прекращал попытки «раскрыть» глаза. Желваки на скулах ритмично перекатывались, вены на висках неимоверно вздулись, артерия на шее лихорадочно пульсировала. Ниточка осторожно взяла его ладони, и тем остановила дальнейшую экзекуцию Саввы над своим лицом.

– Что случилась, Савва?

– Я ничего не вижу! Глаза не могу открыть!

– Они у тебя открыты… Успокойся.

Его пальцы нервно теребили рукопись, которую он так и не дочитал Ариадне, и видно, чтобы успокоиться, как просила Ариадна, и в большей степени, чтоб успокоить ее, он обратился к ней как давно не называл:

– Ниточка! Радость моя! Единственная моя! Возьми рукопись, прочти вслух для меня, и я успокоюсь.

Она положила ладони на его лицо, закрыла веки и прикоснулась к ним губами.

– Теперь только матушка нас вылечит! Слушай, читаю твою рукопись. «В частном двухэтажном доме, граничившим с парковой зоной, Агния хлопотала на кухне…». Нет, я не могу читать, когда ты ничего не видишь!

– Я скоро буду видеть!

– Объясни! Это опять экстремальные эксперименты с Яриком?

– Он сделал по моей просьбе муравьиную кислоту…

– Для чего?

– Чтобы я ослеп на некоторое время, но потом я передумал и убрал эту бутыль в нишу за власяницу…

– Так я ее оттуда достала и ты с коллекционерами серебряных ложек выпивал! Ох! Запечатанная бутыль с коньяком, как ты просил! Вы же всю бутылку выпили.

– Ну они-то не пили, а так пригубили из вежливости: они же торопились на спектакль.

– И ты выпил за них?

– Я же не знал, что ты достала эту бутыль из ниши! Я хотел понять: как это ничего не видеть?

– Чего проще! Наложи повязку на глаза, не на один глаз как в «Белом отряде», а на оба, и не надо пить муравьиную кислоту!

– Мне надо было ощутить безвозвратность!

– А обо мне ты подумал?

– Ниточка…

– Да, да. Конечно, ты и не забывал никогда! Ну что? Тогда я тоже должна выпить этот яд…

– Нет! Мне надо было почувствовать то, что чувствовал ослепший Бах, а тебе для чего?

– Я тоже хочу ощутить безвозвратность!

– Тебе нельзя: ты же сама мне сказала только что, что готова…

– Ты прав! Здоровьем ребенка рисковать нельзя, как и здоровьем его отца. Прямо сейчас едем к матушке Феодосии!

– Согласен. Поехали.

                                        †

Через несколько часов, на рассвете Савва и Ариадна подъехали к домику матушки. Ариадна остановилась на том самом месте, где шесть лет назад Савва ожидал ее. И сейчас она вышла из машины, как и тогда оставив Савву одного, но пообещала вернуться быстрее.

– Я только порасспрошу, когда матушка будет принимать!

Вернулась она действительно быстро. Села в машину, не сказав ни слова. Савва тоже молчал. Ариадна молча завела двигатель, и машина очень медленно поехала по проселочной дороге. Так и не сказав ни слова, они проехали минут десять. Когда Ариадна остановила автомобиль, Савва вдруг открыл дверь и вышел из машины. Будто видя, куда надо идти, Савва быстро шагнул в темноту и пропал. Исчез в предрассветных сумерках! Ариадна не ожидала от ослепшего Саввы такой прыти и, пораженная его выходкой, сидела в оторопи, беззвучно шевеля губами. Наконец, она очнулась и развернула машину так, чтобы фары светили в ту сторону, куда пошел Савва. Почти сразу она заметила мужа: он стоял около могильного креста и жестикулировал руками, будто разговаривал с кем-то. Действительно, кто-то в белой одежде стоял рядом с Саввой. Ариадна тут же выпрыгнула из машины и побежала к мужу, но в нескольких метрах от него споткнулась о камень и упала бы наземь, если бы Савва не поймал ее. Будто предвидя ее падение, он вдруг повернулся к ней с распростертыми объятьями, в которые она и угодила.

                                        †

Потом он будет объяснять этот разворот с распростертыми объятиями тем, что видел, как Ариадна побежала к нему и как наступила на камень. Но на вопрос Ариадны: как он мог это видеть, ведь стоял-то он спиной к ней? Да и какая разница, как он стоял: спиной или лицом – все одно – он тогда был слеп! А? Савва не вступал с Ариадной в полемику, а только хитро улыбался и отшучивался.