Вода

– Знаешь, – продолжил Аркадий, – была одна женщина, я слышал такую историю. – Он затянулся. – Она каждое утро вставала и не узнавала любимого мужчину, который был рядом с ней. А он очень ее любил, все был готов отдать. Знаешь, как иногда любят?.. Нет, ты пока не знаешь. Надеюсь, когда ты станешь взрослым…

Аркадий снова ссутулился.

– Каждое утро он рассказывал ей всю ее жизнь заново, объяснял, что он ее муж и что вот их ребенок, и ребенок обнимал маму и забавно копался в ее волосах. Он тоже не понимал, что происходит… Каждое утро… – Аркадий выкинул окурок на дорожку.

Антон наблюдал, как сигарета медленно тлеет на садовой плитке.

– Да уж… не позавидуешь.

Режиссер удивленно повернулся к нему:

– Почему не позавидуешь?

– Ну, вроде как каждый день не знать, где ты… и семью не узнавать… – Антон откашлялся для уверенности. – Этому и не позавидуешь!

Аркадий ухмыльнулся.

– Она была самой счастливой женщиной на свете, Антон!

Аркадий Степанович поднял голову вверх. Еще не стемнело, но луна упрямо висела на светлом небе, словно наблюдая, кто же все-таки победит – день или ночь.

– Она была самой счастливой, потому что ее любили. А когда тебя любят, больше ничего не нужно, даже памяти…

Антон поковырял носком ботинка щелку между плитками.

– Я у вас шлем тогда брал, – вдруг сказал он.

Режиссер непонимающе посмотрел на мальчика.

– Я его не вернул еще… шлем для игр, – с вызовом продолжил Антон, сверкнув глазами.

Аркадий рассмеялся и покачал головой.

– Антон, можешь оставить его себе. Степе не нужны шлемы! Степе вообще мало кто нужен. Поэтому я очень рад, что у него появился ты. И я готов за это тебе отдать шлем! У Степы очень мало друзей.

Аркадий Степанович украдкой взглянул на Антона и будто смутился, а потом поправился:

– У Степы нет друзей… и ему очень сложно. Ты будь с ним, пожалуйста.

Антон пожал плечами. У Аркадия завибрировал браслет, он посмотрел, кто звонит, и отключил вызов.

– Знаешь, а я ведь совсем не старый! – вдруг весело сказал Аркадий. – Время летит так быстро, все кажется, что я такой, как ты или Степа. И так сложно объяснить вам, молодым, что и вы скоро так же… Мы же все, в общем-то, на одном уровне. Просто вы не понимаете, что мы похожи, а когда поймете, уже поздно… Нужно будет доказывать другим, молодым…

Аркадий засмеялся. Антон кивнул и тоже засмеялся.

– Пойдем, я скажу водителю тебя подбросить, – поднялся режиссер.

Дома Антон продолжал думать об Аркадии Степановиче и о том, как тот сломал руку Лизе. Чем же она его так разозлила? Вообще, он классный. Степа вечно ноет, недовольный. Не соображает, что ему досталось. Такой отец!

Ночью Антона залихорадило. Это случалось редко, обычные болезни обходили его стороной. Мать перепугалась, накапала в ложку какого-то лекарства и заставила выпить. Она не отходила от сына до тех пор, пока не убедилась, что температура спадает, долго гладила по голове, потом, уставшая, поплелась к себе в комнату.

Антон прилег. Непривычно чесался затылок и в горле першило, но откашляться не получалось. Мысли запрыгали, ускоряясь, будто сталкиваясь друг с другом. Пришлось встать. Мечущиеся идеи преобразовывались в слова, а слова – в непонятный столбик. Он потянулся к планшету – напечатать их, но тот был разряжен. Тогда Антон схватил лист бумаги, карандаш и печатными кривыми буквами – правописанию в школе не учили, отец когда-то показал – вывел:

От Севера и на ВостокИдите, господи, идите.Я посмотрю на потолок —Обрежу нити.

Помимо необычного хитинового покрова у Антона была еще одна особенность, которую он не осознавал, пока не вырос. Мальчик обладал способностью представлять в голове различные события – все, о чем только слышал или читал. Словно художественное кино прокручивалось в его сознании. Любая история виделась Антону настолько ярко, объемно и правдоподобно, будто он сам в ней участвовал. Как будто он не снимал своего ВР-шлема.

Много позже Аркадий Степанович объяснит Антону, что это очень полезное свойство его мозга, и на нем можно хорошо зарабатывать. У сверстников Антона, да и у взрослых тоже, напрочь отсутствовало воображение. Оно попросту стало ненужным, ведь вся визуализация приходила из сети, из бесчисленных реклам, игр, шоу и фильмов. Каждый ребенок получал насыщенную картинку окружающего мира, как только научался различать основные цвета и формы. Потом Антон начнет записывать образы из головы, облекать их в слова и сам создавать виртуальное пространство из живых картинок.

Антон никогда не спрашивал у Степана, кем была его мама и где она. Степа сам завел разговор, нехотя, но в то же время настойчиво, словно желал избавиться от недосказанности и поставить точку.

Мать Степана серьезно болела. Болезнь взялась из ниоткуда. Степану было тогда лет пять, и он, конечно, не помнил подробностей – обследований, больниц и диагнозов. Видел только, что мама начала терять память, впадая то ли в детство, то ли в глубокую старость.

Сколько времени это продолжалось, Степан не знал. Обрывочно он помнил, как переживал отец, как все больше замыкался в своем горе. А мама всегда оставалась веселой и какой-то уютной и светлой, хотя и это Степан почти забыл. А однажды мать решила принять ванну.

Слушая друга, Антон живо нарисовал себе картину их дома: десять лет назад он выглядел почти так же, как сейчас, – красивым и солнечным. Потом представил силуэт молодой стройной женщины – это было совсем просто. Антон сразу понял, что робот Лиза – точная копия жены Аркадия Степановича.

Позднее утро. Маленький Степа увлеченно играет в детской в сетевую игру, изредка торжествующе вскрикивает, когда удается убить злобных монстров и продвинуться на следующий уровень. В это время мама заходит в просторную ванную комнату с большим окном без занавесок и включает стекловидный лапчатый кран. Большая ванна, почти бассейн, шумно заполняется водой. Мать подходит к зеркалу и рассматривает себя со всех сторон. Покрутившись, она спускается на кухню, наливает себе кофе, включает гигантский, на всю стену монитор и задумчиво пьет из аккуратной белой чашки с золотой каемкой. Она забывает включить звук – на экране мелькают немые картинки очередного выпуска новостей.

Камера на Степана – он все так же в своей комнате, играет. Камера на мать – она снова идет наверх и удивленно смотрит на наполненную ванну. Она забыла, что хотела искупаться, но не придает этому особого значения. Она снимает тонкую легкую пижаму, оставляет на запястье массивный браслет из неровных черных камней, забирается в воду, ложится лицом к окну. В саду осень: мрачноватое, но красивое, в темных разводах небо и высокие деревья с крупными красными листьями. Маме становится хорошо, как любому человеку, находящемуся в тепле и уюте в то время, когда на улице холодно.

Камера в комнату Степана. Мальчик еще какое-то время играет, потом выходит и спускается на кухню. Там он видит кого-то из нянек, лицо прислуги размыто – Антону оно не важно. Степан просит налить ему сок. Выпив его, Степан поднимается и хочет вернуться к себе, но что-то заставляет его зайти в ванную. Он заходит. Мать лежит под водой, глаза ее закрыты. Длинные светлые волосы колышутся, расползаясь в разные стороны, как змеи. Через слой воды лицо мамы кажется нечетким и каким-то неаккуратным, отечным. Степан опускает глаза и видит, что руки ее неестественно плавают на поверхности, как будто совсем ей не принадлежат. Он машинально трогает маму за руку, ту, на которой черный браслет.

Степан рассказал о случившемся почти механически, скомкав финал, и, возможно, почувствовал облегчение. Антон же видел все предельно ясно и даже немного разозлился, что ему испортили ощущение эффектной концовки – непонятно было, что почувствовал мальчик, обнаружив утонувшую мать.

Не зная, как отреагировать – у них не было принято разводить телячьи нежности, – Антон хмуро кивнул, давая понять, что понимает масштаб трагедии, и что-то буркнул, вроде как удивляясь такому ужасному событию в жизни друга.

Степан добавил, поджав губы:

– Я с тех пор воду ненавижу. И не купаюсь никогда. Говорят, когда маленький был – истерики в ванной закатывал, боялся. Короче, отец мне даже сухой ионодуш установил. Так, в общем, короче…

Выходные задались. Антон два дня провел у Степана в гостях. В доме и на прилежащей территории было безлюдно. Лизу увезли на техобслуживание. Аркадий Степанович отпустил всю прислугу, он иногда так делал – отдыхал от присутствия чужих людей. Режиссеру нравилось проводить время с детьми, хотя он мог просто сидеть в своем кабинете или где-то в саду, почти с ними не общаясь.

В воскресенье было жарко, Антон с удовольствием плескался в большом бассейне во дворе. Степан привычно сидел поодаль в шезлонге, покуривая, и изредка перебрасывался фразами с другом.

Антон резвился, прыгал с невысокого мостика в воду, выписывая в воздухе смешные фигуры. Нанырявшись, он вышел из бассейна, вытерся и оделся. Нужно было уезжать домой. Степан лениво развалился в шезлонге, он попрощался – махнул Антону рукой, не собираясь вставать, чтобы его проводить.

Антон прошел в столовую. Там никого не было, кроме Скифа – небольшого ястреба, которого Аркадий Степанович приобрел недавно. Ястреб был невероятно красив и притягивал к себе взгляд. Перед продажей его тренировали в специальном питомнике – теперь нового жильца особняка можно было содержать без клетки.

Иногда Аркадий Степанович устраивал для птицы «время охоты». Скифа высаживали на небольшое окошко на крыше, а во двор выгоняли специально закупленных для этих целей мышей или кроликов. Аркадий и Антон завороженно наблюдали, как ястреб величественно спускался к жертве, разгоняясь за секунды, как артистично взмахивал крыльями и пронзал тушку животного своими жесткими лапами. Охота длилась несколько минут, потом Скифу разрешали полакомиться добычей, но ел он немного, словно понимая, что не в этом суть. Степе питомец не нравился, он не интересовался хищником.

Глаза ястреба были красно-коричневыми, бездонными. Он понимал все, что происходило вокруг, знал, чего от него ждут, но самое главное – был абсолютно безвреден в свободное от охоты время. Это был блестяще дрессированный убийца. Дома он обычно сидел в столовой на небольшом постаменте, там же его кормили, Аркадий Степанович любил это делать сам. Режиссер часто рассказывал Антону об особенностях ястребов, о том, как они живут в природе и какой у них высокий интеллект. Любил похвастать, что Скиф – самый умный из своих сородичей, ему можно даже палец сунуть в клюв – не отреагирует, тогда как невоспитанные птицы могут покалечить.

Скиф, повернув голову, смотрел на Антона, поблескивая круглыми глазами. Мальчик подошел совсем близко. Ястреб не пошевелился, только моргнул – мутноватая пленка, как штора, скользнула из угла глаза и задвинулась обратно. Антон улыбнулся, потом медленно поднес указательный палец к клюву Скифа, но не дотронулся. Скиф не двигался. Мальчик подвел палец совсем близко к мощному заостренному крючку и решил досчитать до пяти, а потом коснуться птицы.

Раз, два, три, четыре…

– Что, Антоша, домой уже? – услышал он за спиной.

Быстро отдернув руку, Антон повернулся к Аркадию Степановичу – тот улыбался. Режиссер расположился в кресле спиной к окну и показал на диван напротив, приглашая присесть. Мальчик послушно опустился на диван.

– А как у тебя, вообще, дела дома? – спросил Аркадий.

Антон пожал плечами:

– Не знаю… не очень, наверное, а может, и нормально. Не так, как у вас.

Аркадий потянулся и вроде как устроился поудобнее. Антон понял: от него ждут подробностей.

– С отцом, типа, ссориться мы стали, часто… орет все время, – обиженно протянул Антон. – Мать на него влиять не может. Толку никакого. Я что ни сделаю, всегда недовольны, не знаю. – Он спохватился. – Да я, типа, не жалуюсь, просто… вижу, как у вас со Степой. У нас-то не так…

Антон увидел в окне, как Степан встал с шезлонга и подошел к бассейну. Он напрягся: обычно Степан обходил воду за несколько метров и очень злился, если друг начинал брызгаться даже издали.

Аркадий Степанович, покусывая губы, сказал:

– Я знаешь как считаю, Антон? Дети перед тем, как получить от жизни по морде, должны быть обласканы. Обязательно обласканы. А кто еще обласкает, как не родители?.. А по морде – это обязательно будет. Вот Степа, он же получит по полной, я знаю. Пусть хоть сейчас он имеет все, что надо…

Степан все стоял, неотрывно глядя на воду. Антон старался не коситься на него, чтобы Аркадий Степанович не понял, куда он смотрит, но режиссер с головой погрузился в свои размышления.

– Степан по морде ох как получит, нелегко ему будет. А я все делаю, чтобы полегче… да…

– Да уж, а у нас в семье наоборот, – быстро сказал Антон.

Степан за окном сделал шаг вперед и рухнул в бассейн. Через закрытые двери плеска не было слышно.

Антон почувствовал, как у него загорелся затылок. Он продолжил:

– А вам жизнь тоже?.. Ну, по морде?

Аркадий Степанович усмехнулся.

– А ты как считаешь? Еще как! Думаешь, если дом такой есть и слуги, то все здорово? – Ему был приятен интерес Антона. – Меня жизнь мордует каждый день. Не жизнь, конечно, а люди. Люди – они очень странные существа, очень… И загадочные. И удивительные. Мне раньше казалось, что я людей ненавижу, а они меня. А сейчас, ты знаешь, интересно даже наблюдать. Какие они… люди. Вот я как Скиф. – Режиссер кивнул на застывшую птицу. – Сижу на жердочке и наблюдаю. Ох, как интересно – неисчерпаемый запас для сценариев, для фильмов. Сколько можно о людях рассказывать. Вот, например, есть такие – как ложные опята. Вроде люди, а на самом деле – смерть, хотя прикидываются обычными – выглядят так. И не поймешь сразу. А другие – они всегда жертвы, даже если сильные и имеют власть, все равно – никуда не денутся, от ястреба не убежать. – Аркадий засмеялся. – Ястреб все подметит.

Антон облокотился на спинку дивана. Затылок потихоньку остывал, но зашумело в ушах. Сколько времени прошло после того, как Степа прыгнул в бассейн, – секунды? Несколько минут?

– У меня папа так не считает, – неспешно начал он, зная, что Аркадий внимательно дослушает до конца. – Я насчет того, чтобы дети обласканы, типа, были. Он говорит, что с детства, типа, нужно понимать, кто ты есть. Понимать, что ничего просто так не бывает. Нужно страдать… так, что ли… Будто я мало страдаю. – Голос Антона дрогнул. – Всю жизнь рассматривают, как обезьянку. Хоть бы пожалели. У них принцип – делать вид, что я самый обычный, и наказывать меня надо, типа, как обычного… В жизни ничего лишнего не дадут. И поговорить нельзя толком: что ни скажу, отец начинает орать. Никогда не угодишь. Он постоянно сейчас работу ищет – дерганый весь. Как будто я виноват.

Он вздохнул, покосился на окно – Степы не было видно. Антон резко засобирался:

– Аркадий Степанович, я пойду, а то опять ругаться будут. Спасибо вам!

– Пока, Антон, приходи, – улыбнулся Аркадий.

После ухода мальчика он долго любовался Скифом и незаметно заснул. Дома было тихо и спокойно. Проснулся Аркадий к вечеру. Степана, как пробку плавающего в бассейне сутулой спиной кверху, он доставал сам, беспомощно крича, не понимая, что нужно куда-то звонить, не понимая, что опоздал на много часов.

Как потом узнал Антон, режиссер вызывал полицию, по блату раздобыл самых опытных следователей. Нервничал, много курил и ругался, требуя выяснить, что произошло. За два дня все выяснили – Степана вскрыли, никаких насильственных причин или даже косвенных на них указаний не обнаружили. Камеры наблюдения показали, что мальчик сам прыгнул в бассейн. Со дна подняли часы Антона – черные, крупные, подростковые, подарок родителей на день рождения. Часы были водостойкие и продолжали идти. Связи со смертью Степана в них не нашли.

Все свелось к версии суицида. Дескать, мальчик и так был нелюдим, что подтвердила опрошенная прислуга и одноклассники. Режиссер ответил на эту версию отборным матом, что, впрочем, дела не меняло.

В течение следующих нескольких лет перед глазами Антона часто возникала его новая визуализация. Он видел Степу, который подходит к краю бассейна. На дне лежит какая-то вещь черного цвета. Степа смотрит на нее завороженно, силясь отступить назад, но не может. Это браслет мамы, тот самый, в котором он нашел ее десять лет назад, голую, бездыханную, со змеевидными волосами. Степа понимает, что браслет нужно достать, и если он это не сделает, никто не сделает. Он шагает вперед. А потом нос неприятно щиплет от ионизированной воды. Подросток взмахивает руками, стараясь изобразить что-то похожее на плавание, которым никогда не владел. Степа один-единственный раз вдыхает под водой, как когда-то его мать, и больше не дышит.

Охранник пропустил его молча, а глаза у самого испуганные. И он один сегодня на посту – зайцем забился в свою будку, как только Антон прошел в дом. Кругом мерзкая, разрушительная тишина. Наверное, такая тишина воцаряется после взрыва бомбы, когда обломки улеглись в неровные кучи и осела пыль. В ушах звенит, в горле давит, и не верится в то, что ты еще существуешь.

Дежурный пропустил, потому что знал: Антона позвали. Аркадий выгнал всех и закрыл двери особняка на две недели. Там даже Лизы не осталось. Режиссер ее отключил. Впервые в жизни. Потом он сам позвонил Антону: «Пожалуйста, пожалуйста, приезжай… когда сможешь, приезжай».

В холле и гостиной было грязно. На полу валялись толстостенные квадратные бутылки из-под дорогого алкоголя, какие-то вещи: носки, скомканные брюки, мокрые полотенца, вывернутые сумки – все вперемешку. Шторы на окнах плотно задернуты, в комнатах душно и затхло.

Оглядевшись, Антон прошел на кухню. Аркадий, скрюченный, жалкий, в привычном расписном халате, с голыми ногами, смотрел один из своих фильмов на большом настенном экране. Увидев Антона, он улыбнулся, но не встал.

– Что, Антоша! Приехал, спасибо… – Голос его был сладок и тягуч.

Режиссер неловко взял стакан со стола, по которому были раскиданы куски хлеба, обмазанные зеленым соусом, использованные салфетки, орешки и еще какая-то снедь. В центре стола лежало блестящее красное яблоко, налитое, словно восковое. Среди хлама и мелочи оно выделялось своей чистотой и яркостью. Аркадий отхлебнул из стакана.

– Антоша, садись, дорогой. С-час досмотрим-м…

Он вздохнул и на высоте вдоха неожиданно икнул, а потом шумно, словно нехотя, выдохнул. Медленно моргая, опять устремил взгляд к экрану.

Антон только сейчас понял, что режиссер мертвецки пьян.

Бесшумно вошел охранник, осторожно покашлял.

– Это, Аркадий Степанович, кх-хм… ну… приберу я… – Он помялся и беспомощно посмотрел на Антона.

Аркадий медленно повернулся к охраннику, набрал воздуха в грудь и крикнул:

– Иди на-а-а хуй! Чучело! Тебе че сказано была-а-а! Гондон! На-а-а хуй!

Охранник мгновенно исчез. Антон сообразил, что эта сцена повторяется не впервые.

Аркадий моментально забыл о прислуге и с пьяной улыбкой повернулся к Антону:

– Садис-с-с-сь… Антошка, сядем давай?

Он забывал каждое слово, вероятно, как только его произносил. Глаза водянистые и абсолютно пустые. «Зачем он меня позвал?» – подумал Антон. Он сел рядом, и они стали смотреть фильм.

Концовка была смешная, Антон хорошо ее знал. Когда в первый раз смотрел – смеялся. Аркадий хмыкнул на титрах, повернулся к мальчику и начал рыдать, смешно потряхивая плечами, опустив голову вниз, словно пытался носом достать до живота. Антон растерянно вскочил и подошел к Аркадию, одной рукой тихонько потрогал его за плечо и толкнул аккуратно, без нажима. Он не знал, что сказать.

Режиссер обхватил Антона руками за пояс и, прижавшись к его животу, зарыдал сильнее. Антон стоял, неловко переминаясь с ноги на ногу. Непонятно почему, но ему было приятно, что этот стареющий, но сильный и знаменитый мужчина так нуждается в нем. Антон волевым движением взял его за плечи, встряхнул и громко, четко произнес:

– Аркадий Степанович! Вам нужно поспать. Встаньте, я вас провожу! Аркадий Степанович!

Он повторял это снова и снова, и режиссер наконец послушался. Антон довел всхлипывающего хозяина дома до спальни, разобрал постель и усадил Аркадия. Тот несвязно мычал, размазывая слезы по лицу, затем снял свой дорогой халат, обнажив бледное, непривлекательное, безволосое тело. Антон скользнул взглядом – две морщинистые складки на животе, грудные железы обвисли – и отвернулся.

Режиссер, продолжая бормотать и всхлипывать, лег на бок и тут же замолк. Антон оглядел жалкого, заморенного старика, накрыл его одеялом.

Он зашел на кухню, взял кровавого цвета яблоко, выключил проектор. На выходе бросил охраннику по-хозяйски:

– Можешь теперь убраться, он спит!

Мальчик с хрустом откусил яблоко – по подбородку двумя струйками потек желтоватый сок – и добавил с набитым ртом:

– Я жавтра приеду…

Отношения с отцом и матерью стремительно ухудшались. Антон уже не представлял, как можно нормально общаться с ними. Изо дня в день постоянная ругань, ссоры трагическим шепотом, чтобы не задеть датчики крика.

Было сказано много такого, чего не стоило говорить, и Антон все больше замыкался в себе, старался просто молчать. Он видеть не мог родителей. Они запрещали практически все. Его раздражало все, что они говорили и делали.

Он ездил к Аркадию чуть ли не каждый день и однажды остался ночевать в комнате Степана. Матери сказал, что очень устал после школы, спросил разрешения. Удивительно, но та согласились. Мать знала, кто такой Аркадий, и, возможно, думала, что это хорошо, если Антон сошелся с ним. Лизе казалось, что они таким образом помогают друг другу. Слава особо не вникал и вообще уже мало влиял на ситуацию.

После этого Антон стал часто ночевать у режиссера. Ему было комфортно, и он настолько привык к шику и блеску, что иногда забывал, что дом совсем не его. Антон хозяйничал в комнате Степана, играл, хотя интерес к игре пропал, как только все Степины шлемы поступили в его распоряжение. Когда Аркадий возвращался с работы, они много разговаривали, смотрели какие-то фильмы. Антон с удовольствием общался с Лизой-роботом. Его даже забавляло, что робота зовут Лизой, как и его мать. Но как же они были непохожи!

Мальчику исполнилось пятнадцать, он заметно подтянулся, голос начал ломаться и грубеть. Он все чаще рассматривал себя в зеркало, и его многое не устраивало. Конечно же, в первую очередь хитиновый покров. Антон комплексовал, писал стихи, в которых высказывал сомнения и недовольства по поводу жизни и того, что происходит вокруг него. Он показывал стихи только Аркадию, родителям даже не пытался, считал, что те не поймут. Режиссер искренне восхищался, убеждал Антона в том, что у него талант.

Грустно мне, тошно.Надо куда-то идти.Год выдался сложный,Еще сложней впереди.Сыпется пирамидка,Кубиками стуча.Слякотно все, жидко…Капает в ржавый чан.Птицы, что раньше летелиИ восхищали крылом,Все до одной надоели.Скука, тоска, излом.Заволокло смрадомПоле красивых цветов.Музыки больше не надо,Больше не надо слов.Там, где ходили люди,Ветер теперь поет.Лучше уже не будет,Будет наоборот.Хочется встать прямо,Старые боты обуть,В курево вбить травыИ затянуть как-нибудь.Теплой сухой ладошкойКапли росы собрать,Полюбоваться немножкоИ покурить опять.Гнется спина и тянет,Нет ни травы, ни бот…Лучше уже не станет,Только наоборот.

– Как ты смог написать такое? – довольно улыбался Аркадий. Они расположились на кухне. На улице разбушевалась непогода, в доме было светло и уютно. – С отцом опять поссорился?

– Вы понимаете, что он контейнер? Вы знаете, что такое контейнер?

– Нет, не знаю…

– Это человек, который не может заработать в сети! Не может создать мало-мальски прибыльный аккаунт. Не может создать качественный контент. Соответственно, он контейнер! То есть емкость для мусора, потому что… он сам есть мусор! Он ничего из себя не представляет.

– Слушай, ну он все-таки твой отец.

– Я вообще не понимаю, – мальчик артистично схватился за голову. – Я вообще не понимаю! Каким образом он мой отец? Как так получилось? Мы абсолютно разные! Мать… она старается его поддерживать, она мечется между нами, она мечется. Понимаете?

Аркадий пристально смотрел на него.

– Я абсолютно точно могу сказать… абсолютно точно могу сказать, что я его ненавижу! Он несостоявшийся человек, он не может обеспечить семью. Он не любит своего сына, я вижу, как он смотрит на меня. Иногда мне кажется, что он очень… как бы это сказать… – Антон сделал длинную паузу, манерно зажав нижнюю губу, так, как обычно делал Аркадий Степанович. – Иногда мне кажется, что он раздосадован тем, что я болен, понимаете? Тем, что я неполноценный.