Субмарины уходят в вечность

– Ваше пожелание, Фюрер-Ева, будет учтено. На нагрудной дощечке появится уточненная надпись: «Некая Альбина Крайдер. Казнена за злостное извращение армейской философии».

– Вы неисправимы, мой диверсионный Скорцени.

– А нельзя ли расщедриться на более уточненную надпись на нагрудной дощечке казненного: «Вы – неподражаемы, мой диверсионный Скорцени!»?

Порой Отто действительно казалось, что судьба рейха решается сейчас не в Берлине, а в подземельях Антарктиды. Мало того, создавалось впечатление, что именно такой трагический исход, такой крах национал-социалистского рейха был запрограммирован где-то там, под сводами Золотой Пирамиды. Причем он вполне допускал, что Высшие Посвященные специально свели в этой войне два диктаторских режима, две великие империи, две мощные идеологии, чтобы, в конечном итоге, покончить с обеими. Только сначала руками коммунистов будут истреблены фашисты, а затем уже настанет очередь и самих коммунистов.

Даже согласившись на создание во Внутреннем Мире колонии Рейх-Атлантиды, Повелитель Внутреннего Мира Этлэн Великий в то же время, очевидно, решительно воспротивился появлению в новой подземной державе высших руководителей рейха. Эксперимент по созданию антарктической Рейх-Атлантиды он предпочитал начинать с чистого листа.

Конечно, все это пока что только предположения. Давно следовало бы встретиться с Посланником Шамбалы и обсудить эти вопросы с ним. Но он куда-то исчез, словно бы давал понять, что судьба гибнущего рейха уже не интересует его.

…Что же касается Евы Браун, то в ставку «Орлиное гнездо» фюрер ее не приглашал, да она и не стремилась туда. Неопределенность местопребывания фюрера, его постоянная взвинченность и всенарастающая подозрительность, а еще временная отчужденность от Евы Браун и заметное охлаждение в их отношениях – все это заставляло Скорцени избегать резких шагов, выжидать и терпеливо предугадывать, как развернутся события дальше.

11

Февраль 1945 года. Германия. «Нордберг» – секретная база субмарин «Фюрер-конвоя» на побережье Северного моря. Борт субмарины «U-1212».

Едва ступив на трап, Мария Воттэ, прибывшая в мундире унтерштурмфюрера СС, тотчас же предупредила командира субмарины:

– Только не спешите с погружением. Нужно хотя бы полчаса для того, чтобы фюрер свыкся с гнетущей, полумогильной атмосферой вашей субмарины. – Она специально пропустила двойника фюрера Манфреда Зомбарта вперед и, пока тот осторожно, неуверенно продвигался по палубе подлодки к командному мостику, решила переговорить с фрегаттен-капитаном.

– А что, вам уже когда-нибудь приходилось бывать на субмарине? – спросил Роланд, как только встречавшие фюрера моряки, приветствуя его, вскинули руки.

– Нет, конечно. Тем не менее знаю, в каком отсеке находится наша каюта – вон в той части субмарины, справа от нас; и догадываюсь, что охранять фюрера, по всей видимости, будет вон тот рослый матрос, – указала на стоявшего у рубки, в числе нескольких других подводников, матросаштабсобер-ефрейтора Карцага, – судьба которого столь же страшна, как и его энергетика.

– Я немного наслышан о вас, унтерштурмфюрер Воттэ, и понимаю: если вам где-то очень нужно побывать, то вам не обязательно бывать там в действительности.

– Правильно сформулировано.

– Однако меня больше интересует состояние фюрера, – все же недовольно проворчал командир «Валькирии», – чем энергетика приглянувшегося вам матроса.

– Меня – тоже. Именно поэтому после пятнадцати минут его пребывания в каюте снова выведите фюрера сюда, на палубу. Хотя бы минут на десять. Он должен осознать, что из этой стальной гробницы выход возможен. Из этой и сегодня – еще возможен.

– Фюрер настолько боится замкнутого пространства?

– Он боится своих снов, в которых его все чаще живьем закапывают в могилу.

– Он вам в этом сознавался?!

– Если бы сознался, я бы сочла, что он готов к длительному переходу через Атлантику, и не настаивала бы на этой многочасовой прогулке на субмарине.

– Позвольте, а за себя вы не опасаетесь?

– Не больше чем вы теперь опасаетесь за себя, фрегаттен-капитан, в своем сиротском одиночестве, после ночи, проведенной на гибельных руинах родного дома.

На отразившееся на лице Роланда удивление Мария внимания не обращала. Добравшись в сопровождении штабсобер-ефрейтора до отведенной им с Манфредом подводной кельи, она увидела, как лжефюрер затравленно мечется по неожиданно просторной каюте, словно опасается, что сейчас его здесь закроют и, оставив субмарину, навсегда забудут.

– Присядьте, фюрер.

– Что? – замер он посреди каюты.

– Я сказала: присядьте, мой фюрер.

– Хотя бы вы… не называйте меня фюрером. Во всяком случае, пока мы наедине. И вообще, я имею право быть самим собой.

– Кем это, позвольте узнать?

– Манфредом Зомбартом.

Улыбка, которой плеснула ему в лицо Мария Воттэ, очень напоминала полусадистскую улыбку Скорцени.

– А кому вы здесь нужны в облике этого, как его там, Манфреда Зомбарта?! Кому вы, мразь, нужны?! Вы думаете, что вас приглашают сюда, отдают вам честь, приветствуют фюрерским приветствием, выставляют личную охрану и даже приставляют к вам одну из самых красивых и властных женщин рейха только потому, что вы – Манфред Зомбарт?! А что вы, тля казарменная, сделали для того, чтобы ваше имя значило для кого-либо в Германии хотя бы тысячную частицу того, что значит для всех нас, германцев, имя Адольф Гитлер?

– Но вы должны понять… – испуганно смотрел на нее Имперская Тень, сидя на небольшом стульчике и ухватившись рукой за краешек стола.

– Все, что я должна знать, я давно знаю без вас, – отрубила Воттэ. – Встать. Я сказала: встать! Вы хотите представать передо мной Зомбартом? – спросила она, наблюдая, как Имперская Тень медленно приподнимается со своего места в углу каюты, между столиком и лежанкой. А как только он поднялся, хищно произнесла: – Тебе очень хочется побыть здесь Зомбартом? Ну так будь им! – и отвесила такую мощную оплеуху, что Манфред вновь рухнул на стул.

– Как?! Вы решили позволить себе даже такое?!

– Неужели ты, мразь, считаешь, – буквально прорычала Мария, угрожающе склоняясь над ним, – что я снизошла бы до того, чтобы соблазнять в «Божественной купели» некоего казарменного придурка Зомбарта, если бы Скорцени не попросил провести вечер с неким кретином, из которого он пытается лепить если не фюрера, то хотя бы паршивого лжефюрера? Именно так: паршивого лжефюрера!

– Еще одно слово, и я пристрелю тебя!

– Одним из тех холостых патронов, которыми мы тебя снабдили? Послушай, может, мне плюнуть на данное Скорцени слово, выйти и объявить матросам, что в каюте их субмарины оказался человек, подло выдающий себя за фюрера?! Чтобы они тотчас же растерзали тебя?!

Зомбарт силился что-то ответить, но так и не смог.

Понаблюдав в течение этой паузы, как бледнеет и без того бледное лицо Зомбарта, провидица едва слышно навеяла ему:

– У тебя есть один способ спасти свою шкуру: это мужественно перенести прогулку на субмарине. Чтобы я получила право сообщить Скорцени, что ты готов к переходу через Атлантику. Иначе тебя попросту вздернут. Война завершается. Гитлер покидать рейхсканцелярию не намерен, да его и не очень-то хотят выпускать оттуда.

– Действительно не хотят?

– Речь сейчас идет о вас… мой фюрер, а не о Гитлере. И поскольку он остается, чтобы свести счеты с жизнью в своем бункерном кабинете, то вы, мой фюрер, – с каким-то особым сарказмом произносила Мария это «мой фюрер», – никому больше не нужны. По крайней мере, здесь, в Германии.

Понимая, что дальше накалять страсти бессмысленно, да и опасно, Воттэ выдержала небольшую примирительную паузу и уже совершенно иным, спокойным тоном сказала:

– Сейчас я приглашу командира, и вы отправитесь с ним осматривать субмарину. Кстати, насколько меня информировали, это не обычная боевая субмарина. Она принадлежит к секретному соединению субмарин «Фюрер-конвоя» и отличается особо крупными размерами. Здесь есть так называемые каюты для рейхс-гостей, в одной из которых мы сейчас находимся и которых на обычных субмаринах нет. Позывной субмарины – «Валькирия», именно так моряки и называют ее между собой. Вам эти познания пригодятся для поддержания разговора с фрегаттен-капитаном. И помните: вы – фюрер! Эти люди обожествляют или, по крайней мере, обязаны обожествлять вас. Вы должны заставить их обожествлять своего, то есть вами сотворяемого, фюрера.

Она сняла трубку внутреннего телефона и попросила связать ее с командиром.

– Фюрер хочет видеть вас, фрегаттен-капитан, – жестко произнесла она. – Он хотел бы ознакомиться с устройством субмарины. И скомандуйте, чтобы ваша субмарина выходила в море. Погружалась, или как там у вас это называется, и выходила.

– Как чувствует себя фюрер?

– Это самая большая субмарина в вашем соединении, фрегаттен-капитан? – абсолютно не отреагировала на его вопрос прорицательница.

– Нет, недавно спущены на воду три субмарины новейшего образца. На одной из них есть специальная каюта для очень высоких рейхсгостей, поэтому в настоящее плавание фюрер, очевидно, выйдет на ней. Моя субмарина была избрана случайно, просто новейшие субмарины сейчас в океане.

Когда фрегаттен-капитан прибыл, Мария сказала, что она не станет утомлять их своим присутствием и вопросами, и доверительно сообщила, что тридцати минут ей вполне хватит для того, чтобы штабсобер-ефрейтор Карцаг посвятил ее в особенности моряцкой жизни.

Встретившись с ней взглядом, фрегаттен-капитан понимающе ухмыльнулся и кивнул.

– Карцаг получит соответствующие наставления, – молвил он, взглядом давая понять Марии, что и сам не прочь был бы оказаться на месте этого мощного везунчика. Зомбарт в это время рассматривал имевшийся в каюте спасательный жилет. Он тоже прекрасно понимал намерения провидицы. – Мы с фюрером вернемся не ранее чем через час. Я бы очень просил вас, мой фюрер, после осмотра субмарины оказать мне величайшую честь и пообедать в командирской каюте.

– Если только ваше длительное отсутствие, фрегаттен-капитан, не скажется на действиях команды «Валькирии», – сурово предупредил его Великий Зомби.

– У меня достаточно опытный старший офицер, мой фюрер.

Пока они обменивались репликами, унтерштурмфюрер внимательно следила за выражением лица Роланда, все пытаясь понять: догадывается он о том, что перед ним не фюрер, а его двойник, или не догадывается?

«Если и догадывается, – молвила себе, когда мужчины оставили ее в каюте одну, – то неплохо изображает простачка, прекрасно понимая, что за появлением здесь двойника фюрера тоже скрывается какая-то политическая игра».

Как только Карцаг вошел, Мария, не давая ему возможности опомниться и окончательно оробеть, храбро сомкнула руки на его шее:

– Если я скажу, что у меня в жизни никогда не было в постели моряка, – этого намека вам хватит? Или понадобится еще какой-то, более утонченный?

12

Январь 1945 года. Германия. Баварские Альпы. Охотничий замок Вальхкофен на берегу озера Вальхензее.

Уснули они только под утро, при этом Скорцени был уверен, что в сладострастные утренние часы он окажется предоставленным самому себе: вдали от столицы, от начальства и вождей; в обнимку с прекрасной женщиной – пусть и не такой уж любимой, но все же щедро подаренной ему судьбой на этом заснеженном предфронтовом предгорье.

«Альпийская ночь, – мысленно бормотал он, погружаясь в предутреннюю истому, – прекрасная альпийская ночь! Блаженственно!»

Но именно эта, подаренная ему судьбой женщина безжалостно, хотя и сочувственно, вынуждена была вырвать его из запоздалого блаженства, чтобы вернуть к холодной фронтовой реальности.

– Сюда готов ворваться ваш адъютант, гауптштурмфюрер СС Родль.

– Дьявол меня расстреляй.

– С дьяволом все понятно. А что сообщить томящемуся в коридоре Родлю?

– Вы же знаете, Фройнштаг, что пистолет у меня в кобуре, – сонно пробормотал Скорцени.

– А при чем здесь ваш пистолет? – поинтересовалась Альбина, прощая ему упоминание Фройнштаг.

Она давно была знакома с оберштурмфюрером Лилией Фройнштаг[10], которая помогала ей входить в образ Фюрер-Евы, и также давно знала о том, что Отто и Лилию давно связывает «постельная дружба». Именно так – «постельная дружба» – и охарактеризовала свои отношения с первым диверсантом рейха сама Фройнштаг, давая при этом понять, что как женщина она заслуживает более естественной роли, чем «постельная женщина».

– Чем-то же вы должны застрелить моего адъютанта.

– Он только что из штаба полка альпийских стрелков, – объяснила Альбина. – Вас требуют к телеграфному аппарату.

– Из Берлина! – послышался из-за двери голос Родля.

– Убирайтесь к черту, Родль! А еще лучше, пойдите и узнайте, чего там от меня хотят.

– Это невозможно! Требуют вас, господин оберштурмбаннфюрер!

– Неужели эти пьяные карабинеры опять арестовали Муссолини?! – совершенно искренне изумился «освободитель великого дуче». – В следующий раз придется похищать не Муссолини, а карабинеров.

– Вполне допускаю, что арестовали. Но требуют вас из штаба Гиммлера! Просят, чтобы вы лично подошли к аппарату!

– Гиммлера тоже пристрелить? – ехидно поинтересовалась Альбина, усаживаясь в то же кресло у камина, в котором вчера преподносила оберштурмбаннфюреру уроки оральной нежности, и пытаясь хоть как-то привести себя в порядок.

Как ни странно это выглядело, однако Крайдер вновь появилась в своем нежно-розовом пеньюаре и вновь, в который уже раз, демонстрировала абсолютное невосприятие к холоду. Какое-то непостижимое для европейца, почти эскимосское невосприятие. К тому же, поглядывая на нее, Отто ощущал, что его опять влечет к этой женщине в соблазнительном пеньюаре, столь неестественно выглядевшем между погасшим камином и промерзшим окном. Жаль только, что к страстям его Альбина оставалась такой же демонстративно невосприимчивой, как и к холоду.

Правда, в течение ночи Скорцени несколько раз оговаривался, называя ее Фройнштаг, и хорошо, что у Крайдер хватило такта так ни разу и не одернуть его. Но это не значит, что она смирилась с сексуальным беспамятством обер-диверсанта.

– Гиммлера – нет, – проворчал Скорцени, отбрасывая часть одеяла и поспешно одеваясь. При дневном свете на него всегда нападала какая-то юношеская стеснительность, справляться с которой так и не научился. И хорошо еще, что Фройнштаг, не ведавшая такого чувства, как любовный стыд, всячески пыталась избавить своего любимого мужчину от этой «девичьей химеры»: она-то как раз предпочитала секс под лучами солнца. Луна ее не вдохновляла.

– Потому что Гиммлера вы все же побаиваетесь.

– Вы не прагматичны, Фройнштаг… простите, Крайдер. Все намного проще: адъютанта Господь мне пошлет другого, а Гиммлера – уже нет. Второго Гиммлера – ни найти, ни выдумать уже невозможно, дьявол меня расстреляй.

– Какая глубина мысли! А главное, рейхсфюреру очень повезло.

– Не дразните меня, Альбина. Нет никого страшнее в гневе своем, чем не вовремя разбуженный Скорцени.

Альбина подошла к мужчине и по-детски уперлась теменем ему в ту часть груди, которую он все еще не успел спрятать под не застегнутой армейской рубашкой. Это были минуты женского блаженства. Альбине трудно было бы убедить себя, что она влюблена в этого мужчину, ибо ничего похожего на традиционную влюбленность у нее не просматривалось. Да и «самый страшный человек Европы» – далеко не тот человек, к которому можно было воспылать девичьей влюбленностью. Но все же что-то между ними происходило такое, что нельзя было воспринимать только через постельные оргии. Во всяком случае, за этим мужчиной она в прямом смысле пошла бы на край света, и только под его властью она согласна быть рабыней.

«Не отчаивайся, – осадила себя Крайдер, – “на край света” – это тебе еще предстоит». А вслух спросила:

– Мне дожидаться вас здесь, мой диверсионный Скорцени?

– Лучше – в столовой. Я прикажу, чтобы вас хорошо накормили, а тем временем опять развели огонь в каминах.

– Мы проведем еще одну ночь здесь, вместе?

– Мы проведем еще много ночей, у многих каминов, – любовно прогромыхал своим невовремя разбуженным басом Скорцени. Альбина, конечно же, не поверила, но все равно посмотрела ему вслед по-девчоночьи благодарно и растроганно.

«Может, – подумал оберштурмбаннфюрер, – она не рассчитывает, что в эту прикаминную постель мы заберемся еще днем. Но, скорее всего, именно так оно и будет».

Когда Скорцени вошел в здание штаба, все пять офицеров, два из которых были подполковниками, то есть равными по чину с обер-диверсантом рейха, а один – в чине полковника, – подхватились со своих мест, словно увидели перед собой генерала.

– Что здесь происходит, дьявол меня расстреляй? – прорычал Скорцени так, словно ворвался в логово заговорщиков.

– Обсуждаем ситуацию на западных фронтах, – встревоженно объяснил полковник Никольс. – Стало известно, что две дивизии американцев движутся в нашем направлении.

– Так остановите их, полковник! – еще воинственнее прогромыхал оберштурмбаннфюрер. – Какого дьявола?! Что тут обсуждать?

Полковник растерянно переглянулся со сгрудившимися по ту сторону застеленного картой Южной Германии стола и еще более беспомощно пожал плечами:

– Это невозможно, господин комендант «Альпийской крепости», – осипшим голосом промямлил он, удивив Скорцени своим обращением.

Отто знал, что в свое время из ставки фюрера во все части, расположенные в Альпах, направлена была директива фюрера с приказом о создании «Альпийской крепости» и что создание «альпийских редутов» поручается оберштурмбаннфюреру СС Отто Скорцени. Но еще никто и никогда не обращался к нему так, как обратился этот восточный тиролец: «Господин комендант “Альпийской крепости”».

– А то, что какие-то две паршивые дивизии янки движутся сюда, в сердце Баварских Альп, и их некому остановить, – это возможно?! Чего вы ждете, мои неукротимые бонапарты? Поднимайте своих стрелков-тирольцев и сметайте все на своем пути. И никаких псалмопений по этому поводу! Никаких псалмопений!

– Это приказ? – побледнел приземистый, худощавый, как все восточные горцы-тирольцы, полковник.

– Это пожелание, – неожиданно вмешался вошедший вслед за своим патроном адъютант Родль, вовремя сообразив, что полковник попросту не знает особенностей характера первого диверсанта рейха и еще не научился понимать, когда Скорцени говорит всерьез, а когда мрачно, по-диверсантски, шутит.

– Но для начала, изройте все окрестные горы дзотами и снайперскими точками, – как ни в чем не бывало уточнил Скорцени, прощая Родлю его вмешательство, а полковнику Никольсу – его наивность.

– Именно этим мы сейчас и занимаемся, господин комендант.

– Вся надежда теперь только на ваших альпийских стрелков-тирольцев, полковник. Только на них, дьявол меня расстреляй.

Скорцени помнил, что почти весь полк был укомплектован австрийцами из Восточного Тироля[11], из района Никольсдорфа, привыкшими к горным условиям и к альпийским ледникам и прекрасно владеющими своими кавалерийскими карабинами.

– Господин оберштурмбаннфюрер, – появился из соседней комнаты начальник связи полка, – я уже сообщил в штаб рейхсфюрера, что вы прибыли и находитесь у телеграфного аппарата.

– А где я могу еще находиться?

Когда Отто скрылся в соседней комнате, полковник Никольс вновь переглянулся со своими офицерами. Все они выглядели так взлохмаченно, словно только что по ним прошелся горный смерч. Они понятия не имели, зачем Скорцени появился в замке Вальхкофен, но понимали, что появился он не случайно. За этим, рассуждали штабисты, конечно же, должна последовать какая-то фронтовая авантюра, наподобие той, которую совсем недавно, в декабре прошлого года, Скорцени осуществил в Арденнах[12] и за которую фюрер наградил его почетной планкой к Рыцарскому кресту.

Поэтому, когда оберштурмбаннфюрер потребовал, чтобы их полк альпийских стрелков, имевший на своем вооружении всего лишь одну батарею устаревших австрийских гаубиц, двинулся вперед и где-то там, очевидно, в районе Шварцвальдского нагорья, остановил две дивизии американцев, полковник и его подчиненные никакого подвоха в этом приказе не узрели. Мало ли что может взбрести в голову этому диверсионному авантюристу!

Как только Скорцени появился в замке, в полку сразу же стали распространяться слухи, что их готовятся перебросить в Северную Италию для поддержки Муссолини, прижатого войсками, верными королю, к австрийской границе, и добиваемого красными партизанами. Так что версия выглядела вполне правдоподобной.

А вот появлению в том же замке какой-то смазливой эсэсовки никто никакого значения не придал. Мало ли существует женщин, тем более эсэсовок, с которыми имеет право развлекаться в перерывах между заданиями личный агент и любимчик фюрера, совершавший во имя Германии подвиг за подвигом! Интригуя на их любопытстве, адъютант Скорцени умудрился выкачать из офицеров полка не одну кружку дармового баварского пива.

– Получено предупреждение: сейчас начнет поступать приказ Гиммлера, – почти торжественно объявил капитан-связист. Не так уж часто ему приходилось принимать телеграммы от столь высокого эсэсовского чина.

– Не интригуйте меня, – уселся Скорцени перед аппаратом на поданный ему грубо сколоченный стул. – Я и так растроган, дьявол меня расстреляй!

Медленно приходивший в себя, но все еще бледный полковник Никольс еще не знал, что в эти мгновения, видя перед собой на телеграфной ленте слова приказа рейхсфюрера Гиммлера, точно так же бледнеет самый бесстрашный человек рейха. Это, конечно же, доставило бы ему удовольствие.

«Оберштурмбаннфюреру Скорцени. Срочно. Совершенно секретно, – читал герой неудавшегося арденнского наступления. – Приказ № 831. Всем находящимся в вашем подчинении истребительным батальонам со всеми имеющимися подразделениями сегодня же выступить к Шведту-на-Одере и создать плацдарм восточнее Одера, чтобы в дальнейшем перейти оттуда в наступление и нанести решительный удар по противнику. Командиром всех войск, находящихся в районе Шведта-на-Одере, назначаю оберштурмбаннфюрера СС Отто Скорцени. Командующий группой армий “Висла” Гиммлер»[13].

Аппарат умолк, а Скорцени еще с минуту сидел перед ним и, поигрывая желваками, смотрел на застывшую ленту с душещипательным посланием Гиммлера.

То, что он только что прочел, представлялось ему полным абсурдом. Во-первых, он знал, что все истребительные батальоны понесли большие потери, ослаблены, а главное, их нерационально и почти бессмысленно использовать на каком-либо участке фронта в открытых боях, во время которых русские будут перемалывать их своими катюшами и авиацией.

А во-вторых, не для того он готовил своих диверсантов на специальных курсах особого назначения «Ораниенбург»[14], а также в других разведшколах и лагерях специальной подготовки. Понятно, что куда рациональнее было бы сосредоточить их сейчас здесь, в районе «Альпийской крепости», а уже отсюда, несколькими диверсионными рейдами пройтись по тылам англо-американцев, повторяя операцию в Арденнах. Или же бросить их на укрепление обороны центрального сектора Берлина, в районе рейхсканцелярии.

– Что вы застыли передо мной, капитан, как шотландский стрелок перед оголенной королевой? – наконец обрел Скорцени дар речи, а вместе с ним – и дар своего мрачного, непостижимого юмора. – Карту северо-восточной Германии сюда!

Карта нашлась очень быстро; чего-чего, а карт в этом легковооруженном, «карабинном» и в условиях современной войны почти небоеспособном полку оказалось предостаточно. Скорцени развернул ее на коленях и, переведя взгляд северо-восточнее Берлина, отыскал на Одере небольшой городок Шведт-на-Одере. Первое, что его поразило, – русские уже в каких-нибудь ста пятидесяти километрах от Берлина. А если учесть, что южнее Шведта, в районе городка Бад-Фрайенвальде, река делала огромный изгиб в сторону столицы, – то и в пределах ста километров.

Именно этот изгиб давал ему отгадку «полководческого замысла» Гиммлера: если создать мощный плацдарм напротив Шведта, на правом берегу Одера, то со временем можно будет ударить с севера по русским войскам, втянувшимся во фрайенвальдский мешок, отрезав их от основной массы русских. Однако понимал он и то, что подобный плацдарм имел бы смысл где-нибудь на Висле, год назад. Но не теперь, когда благоразумнее было укреплять левый берег реки, а не играться в ганнибальские игрища на захваченном русскими правобережье, бросая при этом в бой остатки отборных истребительных батальонов. Некогда полноценных и даже элитных.

– Что вы опять застыли, капитан? Облачите-ка имеющийся на ленте текст в форму приказа, отпечатанного на нормальном листе бумаги и заверенного подписью полковника Никольса и печатью полка.

– Есть подготовить письменный приказ!

Поморщившись от его крика, Скорцени с грустью посмотрел ему вслед и опять нацелил свой взор на карту в районе Шведта-на-Одере. Хотя единственное, чего ему сейчас хотелось, – это плюнуть на карту и приказ Гиммлера и вернуться в охотничий замок, к бренным телесам неутомимой, не знающей девичьего стыда и мнимой стеснительности Фюрер-Евы.