Приключения лимитчика в столице

Так он меня инструктировал…

Где-то на третий день он пошёл в самоволку. У него, как у запасливого китайского крестьянина мешок риса на черный день, была в казарме гражданская одежда: футболка, джинсы и кроссовки «адидас» любая девка даст, к жене офицера – тот был на боевом дежурстве, прямо из Штаба пошёл, я его отпустил в девять часов, да мы уже и заканчивали рисовать, здесь переоделся, перелез через забор, чтобы не ходить через КПП. В этот вечер «Калка» – солдат узбек был в наряде. Погоняло «Калка» он получил за то, что как идём строем, когда он в наряде всегда говорил: «Калка давай». «Калка» – тонкая прозрачная бумага – калька, для дембельского альбома. Я ему потом принес «калку», у нас этой «калки» было хоть жопой жуй, нам выдавали, а то он достал: «Калка давай, да калка давай!» – как идем в штаб или на обед, он так обрадовался, что как-то угостил меня анашой: им из дома в посылках присылали, как украинцам сало… Я помню курнул, не врубился в чём фишка, только голова заболела… видимо, тоже привычку надо иметь… Я потом в Москве встречался и с таким видом этих жалких деградирующих по всем пунктам, существ – наркоманов… Вообще, я удивлялся на азиатов: на улице жара под сорок градусов – там тоже летом была, а он – узбек, туркмен, таджик или киргиз, сидит на корточках у стены на самом солнце, пилотку снимет, острижен под нулёвку, голый загорелый череп блестит на самом убийственном солнцепеке (как сейчас по лысой моде ходят с голым черепом косят под уголовников), кайф, говорит, и никакого клея нюхать не надо, даже анашу курить, хотя, к слову, они эту специфическую «травку» курят как мы простые папиросы «Север». Меня бы через три минуты солнечный удар хватил, а ему парню из знойной Африки… т. е. Азии по барабану! Вот что значит жить в пустыне! Пасти баранов на песчаных барханах! А многих баранов и пасти не надо! Они сами успешно пасутся на просторах интернета… Пить чай под саксаулом. Вести умные беседы с аксакалом… И караван верблюдов идёт из Могадишо в Мазендеран. Что-ты, там в Каракуме, где они в кишлаках живут, пятьдесят градусов жара, можно из живого бегемота сало вытопить, прямо на песке омлет поджарить, они привыкли уже две тысячи лет там живут, пасут сайгаков и баранов, кишлаки из кизяка сложены… Ебануться! я бы и неделю не выдержал, а неугомонный Сухов месяц по пустыне ходил пешком, революцию делал среди аксакалов и саксаулов!.. Нахер нужна такая революция – глотай песок, чеши яйца, и басмачи рядом – Абдулла с Аристархом за барханом спрятались, глазом не успеешь моргнуть – скальп снимут! Саида нашёл в песке закопанного, одна голова снаружи без пилотки лысая блестит, тоже, наверное, только откинулся с зоны, в два часа дня кайфует, только пить захотел – вот что значит азиатская генетика, таких парней надо на Меркурий посылать в экспедицию, там, говорят, тоже жара убийственная. Ещё Виктор говорил, – не знаю врёт или нет, – что трахал одну знаменитую певицу – заслуженную артистку СССР… Вот бы услышал её экстатичный фанат, точно было бы убийство – Кочубей с Пересветом, только тема другая! Я его прикрывал, когда он пошёл в самоволку из Штаба: поди буёво оттуда ходить, не надо на вечерней поверке отмечаться в казарме, стоя в строю! Вот каких солдат нам присылали из полков: токсикоманов, авантюристов и ебарей, вот какие настроения и мысли были у солдат Советской Армии, а кто ревностно нес службу, про тех говорили, что «рубанки», рубятся, выслуживаются на лычки, особенно про украинцев такая поговорка была, что – «хохол без лычек, как хуй без яичек»; америкосы со своими гнилыми мозгами, хуй бы когда догадались в это время напасть, точно могли бы победить, даже без ядерного оружия, если б им попался такой полководец, как Наполеон, половина советских солдат бы разбежалась по аулам анашу курить, по хуторам Оксанок ебать и пить горилку, а другая половина сдалась бы в плен за банку пепси- колы, за футболки с мордами битлаков и за кроссовки «адидас»…А может, наоборот, по завету предков – дедов и отцов, а больше по внутреннему содержанию проснулись гены – встали плечом к плечу на защиту Родины!

А в Москву я вот как попал.

Я и так, когда «рисовал» в штабе секретные документы,

«прикидывал хуй к носу», что неплохо бы уехать в Москву попробовать себя на поприще крутого ёбаря, то есть поступить в какой- нибудь гуманитарный институт, туда много идут учиться красивых интеллигентных начитанных в плане поэзии и прозы, симпатичных девчонок, – если использовать терминологию прикрытия, ведь многие парни из провинции и имеют сокровенную мечту поступив в тот или иной институт поёбывать московских красавиц, у кого же есть какой- нибудь дар мыслят более перспективными категориями – становятся художниками, музыкантами, поэтами преследуя все ту же цель- засаживать столичным девицам, (при условии – надо сделать оговорку, – если они уже не прогрессирующие импотенты – вялые дрочеры к восемнадцати годам, тогда ни о каких бабах и речи быть не может, в крайнем случае жена, чтобы родила спиногрыза и для создания иллюзии типа семейного счастья), но цель целью – они имеют, а с Москвой шутки плохи: она сразу ставит на место таких романтиков – выматывает и высасывает всю мужскую энергию, и, по прошествии какого-то времени, обычно лет десяти- пятнадцати а то и меньше, если кто-то из них и достигает цели становится поэтом, музыкантом, художником, инженером- строителем а так же становится алкашом- пивососом, обжорой, стерильным додиком, а когда и педерастом как… некоторые популярные певцы, то тут уже не до баб, как говорится не до жиру, быть бы живу… А этот институт как раз подходил мне по профилю – изучать гуманитарные науки вместе сидеть на кафедре с красивыми умными девчонками со всего Советского Союза, даже может быть дочь первого секретаря райкома партии Казахстана, интересно мне было посмотреть, что за Шаганэ – белорус запал а тут представился случай, что я решился на эту авантюру окончательно, по наколке одного ары. (Но это я так мечтал, сидя в Штабе, что припарю в Москве какой-нибудь красавице и напишу фундаментальный труд «Как из ничего сделать что-то, или на повестке дня одна хуйня». «Припарить» – то я там конечно «припаривал», но далеко не таким красавицам, каким мечтал, и учился не в институте, а в ТУ-78 на маляра, а уж о фундаментальном труде вопрос и рядом не стоял, чтобы я его).

Дело была так.

Где-то в середине августа

(я уже успел сходить к продавщице, удачно получилось, и все почти так, как Виктор дал краткий инструктаж, я даже удивился, как легко познакомился и договорился в первый раз, когда зашел в магазин, где она работала в военторге. Там сигареты неплохие продавались настоящий «Кэмел», но дорогой, и хорошее марочное вино, тоже дорогое. Неплохое снабжение было в военном городке офицеров и их семей в то время, это нас солдат – хуету бараковскую кормили – низкокалорийным невкусным жидким жратвоганом, – договорился с ней о свидании, а в следующий раз пришел в рощицу, типа парка, с фонтаном, лавочками и постриженными но высокими кустами, куда мы «забили стрелку» (кстати, это сленговое словосочетание, как и много других, пришло от московских хиппи – я у них так научился говорить – во второй половине восьмидесятых, и только уже в девяностых эти термины перекочевали в массы через поп-певцов), с бутылкой портвейна. Нам перед этим дали солдатскую «получку» – три восемьдесят, я еще у парней занял два рубля, чтобы хватило на вино, сигареты, цветы для дамы, шоколадку, я хотя и простой парень, но женщинам в первое свидание всегда цветы покупаю, и ещё чего-то уже не помню. Выпили мы с Валей в укромном уголке, на траве постелили клеёнку, она взяла вместе с закуской – предусмотрительная дама, за плотной стеной какого-то кустарника с ягодами, оказалась женщина компанейская, болтушка, как выпила— «хи-хи, ха-ха», мне с ней легко было общаться, поговорили, начали целоваться, я сначала потрогал её за грудь, нагло ладонь под лифчик сунул и погладил сосок, крупный, как нос у дикобраза, – вот это реальный кайф – это не клей нюхать и курить траву, грудь у нее оказалась горячая и мягкая- мягкая, классная настоящая пышная женская грудь, что мне всегда нравилось у женщин, чтобы все из прелестей было свое настоящее, мясо-молочное, а не целлулоидно-вискозно-полимерное (как теперь становится модным в продвинутых типа цивилизованных странах), приключения на Боевом Дежурстве, и в казарме шалуна я рукой – бля буду, не трогал… ну, может пару раз… а бром – хуйня, что дряхлые вожди компартии придумали – подмешивать в чай. Если «амбарцумян» хорошо стоит, никакой бром ему не помеха, а если не стоит и виагра не поможет… мне очень тогда понравилась грудь у продавщицы, (еще бы не понравилась, когда вообще никакой годами не мацал даже самой висячей сморщенной), несмотря на то, что она в лифчике была у нее там притулилась, у меня сразу же в армейских брюках орган мой интимный который хуем называется, встал как каменный, чуть пуговицы на ширинке не полетели, и начал зудеть, она не откинула мою руку, значит, думаю, можно развить успех, я и взялся развивать: к ней под платье полез другой рукой в трусы… Я, к слову сказать, когда выпивал, такой наглый становился с прекрасным полом, особо не церемонился: десять-пятнадцать минут поговорю и приступал к активным действиям, снял трусы, она особо-то и не сопротивлялась даже мне помогла одной рукой, приподняв зад, белый и пухлый— он у неё там такой был в наличии; на таком «станке» мэну, понимающему толк в этих делах – работать и работать; поставил ее в коленно-локтевую позу, взял в ладони пухлые «булки», как вдул… и сразу кончил не успев сделать и десяти движений… вот как истосковался в армии по женскому телу, отдавая долг Родине… только собрался вытащить «макивару», тут она взмолилась: «Погоди, Андрюша, побудь со мной маленько!»  Как в песне поется, и рукой меня к себе прижимает. «Молодец, Валя, – это я ей, – хорошо, радость моя, только я еще выпью, если не возражаешь.» – «Конечно» – говорит, глядя на меня вывернув насколько можно голову. Только налил ещё стакан не меняя позиции, другая рука тоже не была без дела – продолжал гладить её мягкие тити, и легонько мять их, до сих пор помню, как было хорошо, она каким-то образом умудрилась снять бюстгальтер. Выпил стакан вина, пока он у меня усваивался, мой красноголовый боец невидимого фронта в это время у нее внутри опять стал твердеть, пяти минут не прошло, и напрочь никакая виагра не нужна (тогда её и не было), возобновил движения. Во второй раз я её уже «дерибасил» полчаса, алкоголь хорошо притормозил эякул, засекал на часах, луна уже стояла в перигее, взмок, как медведь на пасеке, сунувший лапу в улей к африканским шершням, она тоже не будь дурой успевала ловить кайф: «Давай, Андрюша, давай, хороший, не останавливайся!» и помогала, не убирая руки с моей попы, словно боясь что я опять рано кончу и вытащу… Вот, Валюшка, разошлась не на шутку, чувствуется тоже дамочку не вводили в состояние утонченных переживаний уже сколько времени, может врал этот Казанова, что у неё мужиков было как грязи, парни тоже любят привирать, может и было, но не столько, как он заливал, потому что городок офицерский, маленький, давно бы уж все в том числе и солдаты всё знали. Вот бы в это время патруль вошёл в рощицу, там, где мы «пилились» за постриженными кустами (кстати, тоже солдатами – они их стригли), в двух шагах дорожка из гравия, лавочки, – пиздец службе Андрея К. в штабе! Отправили бы в часть… Хотя там может было бы лучше: я уже дедом был – до пизды служба, и в рыло не упирались графики – рисовать до трех часов ночи! Потом у неё дома мы встретились несколько раз, пока я не попал в больницу с аппендицитом, так что Казанова тут и в самом деле подогнал мне классную в плане секса и общения девушку),

под утро, часов в пять, проснулся в казарме от боли в животе. Я сначала подумал: может чего-то съел на ужин несъедобное? Кормили-то нас – солдатская кухня оставляла желать лучшего – на троечку с плюсом, чуть лучше, чем колхозник кормит домашнюю скотинку. На обед – жидкий невкусный суп с кусками варёного сала, на второе – перловка или другая каша, сваренная по аскетическому принципу монаха- отшельника: на воде, без молока, масла и сахарного песка, имеющая отвратный вид, и жидкий чай какой и чаем-то называть в падлу. (Правда по праздникам давали гречку с котлетой – за счастье!) Белый хлеб и кусочек масла. (Кстати, в нашей части деды масло не ели, отдавали молодым – такой был закон). На ужин – жареная картошка с не менее жареным минтаем. И пошёл в туалет, но там у меня ничего не получилось, в смысле опорожнения кишечника, потужился я маленько: ни хрена! Я подумал: что такое? что за непонятки? что за ложные сигналы подает мне живот? и пошёл лег опять. Но заснуть не смог, или хотя бы покемарить до подъема – шести часов – наоборот, боль не только не утихла, а стала ещё сильнее. Я встал, сказал дневальному, что у меня болит живот и пошёл в медсанчасть: она располагалась на территории гарнизона.

Была суббота – как сейчас помню – дежурил там солдат призывник из советской азиатской республики. Узбек, таджик, туркмен? Я в них плохо ориентируюсь. Я ему говорю, что у меня «голутвайзер», в смысле – болит живот. Солдат хоть и был типа санитаром, точнее дежурным солдатом в медсанчасти – в случае чего, ни черта не понимал в медицине, дал мне каких-то таблеток. «На, проглоти, – сказал, он на очень плохом русском, – должно пройти». Я проглотил эти ебучие таблетки, они не только не помогли, а стало ещё хуже; прождал минут двадцать, меня начало тошнить, и боли в животе усилились, заболела голова. Я пошёл в туалет сделать двумя пальцами рвотный рефлекс от этих таблеток, но так его и не вызвал, мне и тут не повезло, как и с дефекацией – локальной зачистки организма. Говорю этому санитару: «Позови какого- нибудь офицера врача». Пока салага ковырялся в журнале чего-то выискивая, потом крутил диск телефона – всё это медленно, нехотя, заторможенно, словно был под кайфом (вполне вероятно и был, азиаты, как я уже сказал, покуривали «хорошие папиросы», которые не купишь в обыкновенном табачном ларьке), тут сам пришёл старлей.

– Товарищ старший лейтенант, говорю ему, – так и так, живот болит, мочи (ударение на «о») нет. Он начал щупать мой живот и, когда стал надавливать в правом нижнем углу, мне в голову пришла мысль: «А не аппендицит ли у меня?» и через две минуты она подтвердилась, когда он спросил:

– Тут больно?

– Больно, – ответил я.

– У тебя аппендицит, – сказал лейтенант. – Надо делать операцию. – Согласен?

– Согласен, согласен! – закивал я головой. Я тогда был на всё согласен, даже если б отрезали половину желудка, выпотрошили, как судака, перед тем как бросить в уху, лишь бы нейтрализовать боль.

Он вызвал по телефону дежурную машину из госпиталя и, пока она приехала через полчаса – это был полный пиздец, как меня скрутил аппен – монстр! Я лежал на боку, скрючившись, как зародыш в утробе улитки, стонал, сдерживаясь, чтобы не плакать и кричать от тупой, сильной, стреляющей боли, которая пульсировала, то увеличиваясь, то слегка уменьшаясь, но с каждым разом прострелы становились сильнее и болезненнее, отдаваясь прямо в мозги, и рождая в них дополнительные болезненные ощущения. Такой боли я никогда не испытывал – ни до этого, ни после в жизни – не были они мне знакомы. И главное, у меня до этого никогда не было приступов аппендицита как у других, когда разговор заходил на эту тему. У других, вон по рассказам, они случаются, но проходят, а у меня всё сразу получилось, что я даже и не понял в чем «фишка».

Наконец приехала машина, я еле встал, превозмогая боль, влез в неё, поехали.

В госпитале тоже пришлось ждать ещё минут десять. Я тихо сидел на скамейке и немного начал привыкать к агрессивному садистскому нраву аппендицита, когда пришел хирург-майор, приказал лечь, пощупал в том месте где и лейтенант, тоже сказал, что надо делать операцию, спросил, согласен ли я, и, опять получив от меня утвердительный ответ, сказал пройти мне в кабинет напротив.

Через несколько минут вошла симпатичная молоденькая медсестра с бритвенным станком в руке.

– Снимайте брюки… – она запнулась и покраснела, – и трусы. Прямо стала хорошенькая – загляденье, когда покраснела. Я даже про аппена забыл на миг, который грыз мне кишку, так она мне понравилась в этот момент.

Как она это сказала, смутившись, я понял, что ей приказал делать майор. Да девушка, не позавидуешь такой работе – брить хуи всяким волосатым дебилам, смотреть какие там шишки болтаются! У некоторых как шланги, чуть ли не за ляжку завиваются! Средней длины линейки не хватит! Бедняжка! Это я только позже понял! сколько терзаний! какие мечты душными ночами! потрогать такие шишки, какие они бывают, когда стоят и как задвигаются внутрь нетрезвыми «пассажирами дальних поездов» – случайными попутчиками в кратковременное забвенье от жизни-пидараски, что аж становится жарко и сладко до звона в голове и помрачения рассудка! в это время раздрачивая щёлку до потери пульса… до мелкого бисера пота на ляжках… до онемения пальцев ног… до пляски Витта в правом полушарии головного мозга сразу за мозжечком.

Застенчивая юная девчонка: мне её стало жалко.

– Давай, – говорю, – бритву, я сам побрею. А то ещё от волнения отрежет мне барсика, тогда я вообще никакой девушке не буду нужен, а у меня дембель впереди, полная приятных сюрпризов и переживаний жизнь от общения с представительницами более чем прекрасного вида человечества. Ладно бы у меня там был миллион или поболе долларов в банке, тогда бы я был нужен даже без тебя, мой маленький дружок. Побрил я кое-как сам себя: отечественное лезвие «Восток» ленинградского завода имени Амбарцумяна Забруйского оказалось тупое, такими только хорошо карандаши точить. Мало того, что внутри у меня свирепый зверь – аппен-грулл – садист кишечно-полостного тракта грызёт внутренность, как голодная крыса кусок заплесневелого сыра, ещё эта некайфуха. Принесла она мне типа халата, такого медицинского, я одел. Жопа в прореху видна; это медицинские труженики новую форму, что ли, придумали для больных, чтобы когда те шли по коридору, волосатая жопа мелькала, и в щель между ляжками видно, как яйца болтаются (очень удобно для голубых: Еся нагнулся и трусы снимать не надо, а Яша сзади вдул в больничном туалете), дополнительно стимулируя визуально персонал больницы для исполнения профессиональных обязанностей, тех же медсестер и одиноких дам- психотерапевтов, чтобы тоже была богатая пища для мечтаний по ночам, а мою форму забрала. Вышел я в коридор – там носилки на колесиках.

– Ложись, – сказал высокий здоровый, в смысле атлетически сложенный санитар, – там ещё трое стояло на подхвате, и, когда я принял горизонтальное положение, теперь уже четверо санитаров взяли и понесли меня на второй или третий этаж – точно не помню. А мне такие дела чудными, ненатуральными, театрально-драматическими кажутся. Неужели все это: госпиталь, санитары, бритый «апанас», носилки – со мной происходит? Всё так серьёзно, обыденно, скучно, риторически. Сейчас операцию будут делать. Страха как такового я не испытывал, у меня только одна мысль была: как бы быстрее прошла боль в животе, словно у меня внизу его, в правом углу, реально сидит голодная крыса и потихоньку жует мои потроха; давайте, товарищи хирурги, скорее вырезайте эту гадинку, а то она съест мои кишочки и примется за печень. Я ярко представил аппена в виде кровожадного крыса, отрезающего столовым ножичком по кусочку мою печень и вилочкой закидывающего в рот…

Положили носилки перед операционной на столе с колесиками, подошла врачиха в халате, сделала укол.

– Постарайся заснуть.

Боль прошла, я повеселел и даже начал задремывать, но пяти минут не прошло, как меня ввезли в операционную и переложили на серьёзный стол где режут парней всякими страшными инструментами серьезные ребята в белых халатах, в белых перчатках на руках, и с белыми марлевыми повязками на серьёзных лицах. У меня исчезла сонливость, ну думаю, сейчас начнется! Сейчас будут потрошить, как кролика на жаркое! На грудь повесили тряпку, сестра в марлевой повязке соорудила, посмотрев на меня серьёзным взглядом больших серых глаз, наверное подумал я, здешняя красавица: неплохо бы «припарить агриппаса» в её марфутке! Это, я так понял, чтобы мне не было видно, куда они нацелились залезть в мой, терпящий мучительную острую боль, живот своими никелированными садистскими инструментами, и, чего-то отрезать без надежды на восстановление. (В этом месте, говорят они нам, есть ненужный организму отросток, называется аппендикс, он человеку как гиппопотаму зубная щетка – абсолютно без надобности, а мне иногда кажется, что они нас обманывают и отрезают не аппендикс, а орган высшего сознания, после чего человеку закрыт путь к познанию высших сфер, и он становится среднестатистическим тиранозавром каменных джунглей, рыскающим по улицам в поисках еды. Направили на меня эти… как они называются? медицинские лампы, вверху висят над головой, сгрудились несколько человек все в марлевых повязках… Пиздаус-микки маус, думаю, пропадешь, парень, не за шланг собачий! Мелькнула у меня слабая тревожная мыслишка.

И начали мне делать операцию…

Видно правильно говорят, что не так страшен Ибрагим Петрович, как его нарисовал Сальвадор Дали на своей знаменитой картине, и операция прошла – на удивление – для меня – боли я никакой не чувствовал. Было несколько моментов, когда что-то будто дергали из меня – не очень приятные ощущения, а так ничего страшного, даже скучно стало лежать и ждать, когда они перестанут резать мой живот, и тянуть оттуда словно клещами, всякие, мешающие мне жить, выполнившие свою непонятную функцию, органы. Да, вот так живешь, радуешься жизни, философствовал я, лежа на столе, и даже не подозреваешь, что в тебе развивается какая-то бяка, растет и набирает силу, опухоль к примеру; потом, в одно прекрасное утро, полное приятных слуху трелей соловья, дымчатого тумана, росы, и дополнительных прелестей природы, хуяк – резкая боль – что такое? и свет меркнет в глазах, и трели соловья как звук по стеклу, и все обыденные вещи, на которые ты не обращал внимания в нормальном состоянии души и тела, приобретают совсем другое значение, вырастают до непримиримого масштаба, что вот оно счастье-то, на какое ты смотрел, как сквозь полиэтилен, какое ты не замечал всегда с тобой – твое личное естественное состояние организма, когда ничего не болит и не беспокоит, когда выспался хорошо и, с утреца замечательное настроение, когда встал с постели и у тебя стоит, как свечка, и рядом спит жена – пальчики оближешь, отпятила «амбразуру» – «гаубицу калибра 122-мм» из-под простыни, очень привлекательно высовывается, которой ты сразу, не приходя в сознание, можешь с большим кайфом присунуть, причем особо- то для этого и делать ничего не надо, если она спит на боку, спиной к тебе: осторожно раздвинул руками её ягодицы и ввёл соответствующий орган самоуправления, и всех делов; и пока она храпит, двигайся потихоньку, лови не спеша кайфы, пока не проснулась… Когда посмотрел в окно и рад росе на листьях дерева, солнечным лучам на стене комнаты, мяуканью кота, прибежавшего с блядок, первым каплям дождя, брызнувшим на окно – тоже источник радости для здорового полноценного человека. А когда ты встаёшь невыспавшийся в скверном настроении, балдрон забыл что такое твердость уже который месяц, а то и год, живот раздулся от злоупотребления пива, из дряблой жопы наружу просятся газы, и ты их сразу выпускаешь, отчего спящая рядом жена уже по привычке даже не проснувшись, пошарив рукой под кроватью достаёт оттуда противогаз и автоматически надевает на свою физиономию и продолжает дрыхнуть, во рту сухость от непомерного пития уже более крепких спиртных напитков, анус вздулся от окружающей его грозди шишек и зудит, рядом храпит колода, комплекцией напоминающая средних размеров бегемота в противогазе и при каждом ее всхрапе вскрипывает кровать, и, которую ты по какому-то необъяснимому стечению обстоятельств должен называть дорогой женой – то о каком счастье может идти речь, несмотря на то, что у тебя все хорошо на работе и коллеги тебя ценят… как опытного гроссмейстера, прилетевшего из Португалии на надувном матрасе?

После операции меня отвезли в палату, на рану положили марлевую повязку, сказав поддерживать ее рукой, чтобы не было кровотечения и, если все будет «тики- так», то уже часа через два можно сходить, сделать пи-пи.

Операция для меня прошла вполне я бы осмелился так это охарактеризовать – успешно.

Слегка расскажу про пациентов, с которыми, мне с ними «посчастливилось» лежать в палате. Это стоит того, чтобы о них рассказать, каких ребят призывали служить в Советскую Армию.

Лежал один парень из разряда «сыновей», только призвался, тоже с Украины (я же говорю мне на них в Армии везло, как бутерброду на каторжанина после месячной голодовки).

Служить парня забрали – у него была редкая врожденная болезнь, не знаю как называется, её и в медицинской энциклопедии не найдешь, – не было сухожилий или связок в плечах, где там крепятся плечевые мослы, и, когда он поднимал кверху руки, то они выскакивали из суставов плеч, и их, натурально, нужно вставлять-вправлять обратно: без посторонней помощи он не мог этого сделать. Поняли с какой хуйней – с врождёнными дефектами в строении тела парня забрали служить? Надо было делать дорогостоящую, в своем роде уникальную операцию, и то процентов восемьдесят, что она пройдет успешно… а двадцать процентов – Апанас Микитич его знает? У парня была в Киеве тетя- хирург она ему сказала: «Коля, так звали солдата, я не могу взяться тебя оперировать, тут нужен специалист самого высочайшего уровня, мы даже в институте консилиум собирали, тебе надо ехать или в Москву, или еще не знаю куда, может договориться с инопланетянами, чтобы они сделали ему такаю уникальную операцию на обратной стороне Луны, а парня в Армию забрали, несмотря на то, что этим военкоматским остолопам объяснили на пальцах суть проблемы. Ничего сказали, армия выправит, а у нас недобор, нас за это начальство вздрючит. И вот, рассказывал Коля, на первом же занятии по физической подготовке, сержант приказал ему отжиматься на турнике. Я ему говорю, «мне нельзя, у меня вот какая заморока – связок нет в плечах – кости выскочат из суставов!» «Давай, давай, – сказал сержант, – нечего шланговать! До'уя вас, таких салабонов, служить не хотите!» Я поднял руки – они у меня и выскочили, и торчат из плеч, как в анатомическом театре, когда скелет профессор перед студентами дергает за конечности. Меня сразу сюда в госпиталь, суставы вправили: вот теперь не знают, что со мной делать! Второй месяц лежу!