Глаз тигра. Не буди дьявола

– Сбегай вниз, Чабби! – крикнул я. – Проверь, жив ли корпус!

Чабби посекло осколком, и с подбородка капала кровь, но он мигом соскользнул в кокпит.

«Танцующая» вышла на прямой и относительно безопасный отрезок пути, и у меня появилась возможность оглянуться на патрульный катер. Он почти скрылся за коралловой глыбой, но пушка по-прежнему стреляла – торопливо и куда придется. Похоже, катер лег в дрейф у входа в лагуну – наверное, чтобы подобрать Дейли, – и я понимал, что Дада уже не пустится в погоню: чтобы обойти Дедов с другой стороны, ему потребуется часа четыре.

Впереди показался последний поворот, и «Танцующая» вновь коснулась рифа, и мне показалось, что коралл царапнул не корпус катера, а мое сердце. Затем мы наконец вырвались в глубокую заводь с береговой стороны главного рифа: круглую, словно стадион, диаметром ярдов триста, огражденную коралловыми стенами и открытую исступленным волнам Индийского океана лишь со стороны Артиллерийского пролома.

У плеча возник Чабби:

– Цела-целехонька, Гарри. Ни единой пробоины.

Я мысленно зааплодировал моей красавице.

Теперь мы впервые оказались как на ладони у артиллерийского расчета, находившегося в полумиле от нас по ту сторону рифа, – и я, развернувшись в заводи, ненароком подставил «Танцующую» бортом к линии огня. Словно почуяв последний шанс, трехфунтовка принялась осыпать нас снарядами.

Они падали в воду, вздымая высоченные фонтаны – слишком близко, не оставляя мне времени на размышления. Я снова развернул «Танцующую», направил ее на узкий пролом и позволил ей мчать прямиком к пробоине в Артиллерийском рифе.

Доверился ей; но когда мы прошли точку невозврата, живот у меня скрутило от ужаса: стоило лишь взглянуть за пролом, в открытое море, и мне показалось, что впереди дыбится целый океан, готовый обрушиться на хрупкое суденышко, словно неукротимый монстр.

– Чабби, – глухо позвал я, – ты только глянь.

– Гарри… – прошептал он, – сейчас самое время помолиться.

Но «Танцующая» отважно шла навстречу обезумевшему голиафу океанских вод.

Он надвигался, шел в атаку, набычив чудовищные плечи, зеркальной зеленой стеной вздымался все выше и выше, издавая звук, похожий на шелест и треск пожара в сухой траве.

Поверху прошел еще один снаряд, но я едва заметил его, потому что «Танцующая», гордо задрав нос, принялась взбираться на громадную водяную гору.

Высокий бледно-зеленый гребень волны уже начал загибаться вперед, но «Танцующая» шла вверх плавно, будто на лифте.

Палуба круто накренилась, и мы, беспомощные, вцепились в релинг.

– Сейчас опрокинемся! – крикнул Чабби, когда катер встал на корму. – Брюхом кверху, брат!

– Иди сквозь волну! – воззвал я к «Танцующей». – Лети на ту сторону!

И она, словно услышав меня, нырнула заостренным носом в изгиб волны за мгновение до того, как та всей массой обрушилась бы на нас и расплющила катер в лепешку.

Палубу обуял ревущий зеленый кошмар, накрыл толстым шестифутовым одеялом от носа до кормы, и «Танцующая» содрогнулась, как содрогаются от смертельного удара, но мы вдруг вырвались на обратную сторону волны, и под нами разверзлась зияющая бездна. Устремившись в эту лощину, «Танцующая» вошла в свободное падение, от которого мои внутренности подтянулись к макушке.

С тошнотворным грохотом она ударилась о воду и ошеломленно замерла, а нас с Чабби швырнуло на палубу. Но когда я снова выпрямился, катер, стряхнув с себя многотонные воды, метнулся навстречу следующей волне.

Та была меньше, и «Танцующая» легко взмыла на гребень.

– Так ее, радость моя! – вскричал я, и она, набрав скорость, одолела третью волну, как чистокровный верховой скакун одолевает преграду на стипль-чезе.

Где-то неподалеку разорвал небеса еще один снаряд, но мы уже вышли из пролома и мчались к бескрайнему океанскому горизонту, и других выстрелов я уже не слышал.

Охранника, который отключился в кокпите из-за чрезмерного увлечения шотландским виски, должно быть, смыло за борт, так как мы его больше не видели. Остальных троих мы высадили на островке в тридцати милях к северу от Сент-Мэри, где, по моим сведениям, имелся колодец с солоноватой водой и куда время от времени заглядывали рыбаки с континента.

К тому времени они протрезвели и все как один мучились тяжелейшим похмельем. Помахав на прощанье трем жалким фигуркам на пляже, мы в сумерках отправились на юг и вползли в Гранд-Харбор уже затемно. Я пришвартовался подальше от Адмиралтейской пристани – мне не хотелось оставлять «Танцующую» на самом виду, где ее разверстые раны вмиг сделаются главной темой островных пересудов.

Чабби и Анджело отправились на берег в ялике, но я слишком устал для такого путешествия, а посему пренебрег ужином и завалился на двуспальную койку в капитанской каюте и спал как убитый, пока в девять утра меня не разбудила Джудит: Анджело прислал ее на катер с судком рыбных котлет и беконом.

– Чабби и Анджело пошли к миссис Эдди покупать материалы для ремонта вашей лодки, – сообщила она. – Скоро будут.

Я по-волчьи жадно проглотил завтрак, после чего отправился мыться и бриться. Когда вернулся, Джудит по-прежнему сидела на краешке койки. Очевидно, у нее имелся ко мне разговор.

Она пресекла мои неуклюжие попытки сделать перевязку, велела мне сесть и сама занялась моими ранами, а между делом взволнованно осведомилась:

– Мистер Гарри, вы ведь не допустите, чтобы моего Анджело убили или бросили в тюрьму? Если такое будет продолжаться, я запрещу ему выходить с вами в море.

– Отличная мысль, Джудит, – усмехнулся я. – Пусть лучше едет работать на Равано, а ты три года посидишь в одиночестве.

– Какой вы недобрый, мистер Гарри!

– Жизнь – недобрая штука, – смягчился я. – Мы с Анджело барахтаемся, как можем. Я вынужден рисковать – просто для того, чтобы «Танцующая» оставалась на плаву. И Анджело тоже. Он как-то сказал, что скопил деньжат, чтобы купить тебе милый домик рядом с церковью. Не работай он у меня, был бы сейчас гол как сокол.

Джудит молча закончила с перевязкой, а когда повернулась к выходу, я взял ее за руку и притянул к себе. Она смотрела в сторону, поэтому пришлось взять ее за подбородок и поднять ее лицо к своему. Она была милое дитя: гладкая шелковистая кожа и огромные, с поволокой глаза.

– Не забивай себе голову, Джудит. Анджело мне как младший брат. Я его в обиду не дам.

Какое-то время она изучала мое лицо, а потом спросила:

– Вы это серьезно?

– Серьезнее некуда.

– Я вам верю, – наконец заявила она, улыбнулась, и белоснежные зубы ее сверкнули, контрастируя с золотисто-янтарной кожей. – И доверяю.

Женщины с завидным постоянством говорят мне такие слова. Ну и где, спрашивается, хваленая женская интуиция?

– Назовешь в мою честь одного из ваших ребятишек, поняла?

– Первенца, мистер Гарри. – Она сверкнула улыбкой, и черные глаза ее заискрились. – Обещаю.

– Говорят, если упал с коня, надо тут же вернуться в седло. Иначе раскиснешь и потеряешь хватку, мистер Гарри.

Фред Кокер восседал за столом туристического агентства. За спиной у него висел постер с бифитером на фоне Биг-Бена и надписью «Англия – это здорово!». Между нами только что завершилась продолжительная дискуссия насчет инспектора Питера Дейли и его предательского поведения, хотя я подозревал, что Фред Кокер озабочен гораздо меньше моего, поскольку комиссионные он получил авансом, и никто не брал его в плен, и уж тем более не издевался над его катером. Теперь же мы обсуждали дальнейшую судьбу нашего делового предприятия.

– Еще говорят, мистер Кокер, что голозадым не до жиру – быть бы живу, – сказал я.

Сверкнув очками, Кокер удовлетворенно кивнул:

– Эти слова, мистер Гарри, еще мудрее процитированных мною.

– Берусь за что угодно, мистер Кокер, – хоть тело, хоть ящик, хоть чемодан. Но есть один нюанс: цена моей жизни подросла до десяти тысяч долларов, и деньги вперед.

– Даже с такими расценками мы найдем для тебя работу, – пообещал он, и до меня дошло, что все это время меня обдирали как липку.

– И поскорее, – настоятельно попросил я.

– Как можно скорее, – согласился он. – Тебе сопутствует удача. Вряд ли инспектор Дейли в скором времени вернется на Сент-Мэри, так что сэкономишь на взятках.

– Уж эту мелочь он мне точно задолжал, – кивнул я.

В последующие шесть недель я сделал три ночных заплыва, два тела и ящик, все к югу от реки, в португальских водах. Тела путешествовали поодиночке, молчаливые чернокожие люди в джунглевом камуфляже, и я отвез их далеко на юг. В уединенных бухтах эти агенты глубокого внедрения вброд выходили на берег, и я, провожая их взглядом, раздумывал, в чем заключается их нечестивая миссия и сколько смертей и страданий повлекут за собой эти секретные вылазки.

Ящиков по факту оказалось восемнадцать – все длинные, деревянные, с китайскими иероглифами. Мы забрали их в проливе с подводной лодки, а неподалеку от устья реки выгрузили в несколько выдолбленных из дерева челнов, сцепленных попарно для большей устойчивости. Мы ни с кем не заговаривали, и никто ни о чем нас не спрашивал.

Эти плевые дела принесли мне восемнадцать тысяч долларов – достаточно, чтобы мы с командой провели мертвый сезон в том стиле, к которому привыкли. Что важнее, в паузах между ходками меня никто не дергал, раны мои затягивались, а силы возвращались. Поначалу я часами дремал или читал в гамаке под пальмами, а потом, когда почувствовал себя лучше, стал плавать, загорать, ловить рыбу, нырять за моллюсками и лангустами, и мышцы мои наконец пришли в форму, а кожа покрылась прежним загаром.

На теле осталось напоминание о хирургическом искусстве Макнаба – толстый неровный шрам с груди на спину, похожий на разъяренного багрового дракона. Я не мог поднять локоть выше плеча, а однажды в баре «Лорд Нельсон» Чабби избавил меня от пальмы первенства по армрестлингу. Я, однако, надеялся, что плавание и регулярная физическая нагрузка вернут руке былую мощь.

Вместе с силами ко мне вернулись любопытство и страсть к неизведанному. Мне начал сниться брезентовый сверток у берегов острова Большой Чайки. В одном из сновидений я нырнул, развернул его и увидел женскую фигурку – крошечную, размером с фарфоровую дрезденскую куколку, золотую русалку с очаровательной мордашкой сестры Мэй и поистине изумительным бюстом, а хвост ее в точности походил на грациозный полумесяц марлиньего хвоста. Русалочка, застенчиво улыбнувшись, протянула мне руку с блестящим серебряным шиллингом на ладони.

«Марлин, деньги и секс, – подумал я, проснувшись, – старый добрый Гарри без лишних тараканов в голове, лакомый кусок для дедушки Фрейда». И понял, что в самом скором времени отправлюсь к острову Большой Чайки.

На закате сезона я наконец уломал Фреда Кокера устроить мне чисто рыбацкую фрахтовку, и она скисла, как скисает дешевое вино: меня наняли двое обрюзгших немцев, промышленников с лишним весом и толстухами-женами, изнемогавшими под гнетом бриллиантов. Я пахал как проклятый и вывел обоих клиентов на рыбу.

В первый раз это был хороший черный марлин, но рыбак поторопился поджать фрикционный тормоз и застопорил катушку, когда рыба, не истратив сил, еще тянула как сумасшедшая – так, что оторвала толстый немецкий зад от рыбацкого кресла. Прежде чем я успел разблокировать катушку, фибергласовое удилище сломалось о планшир, будто спичка, – а оно, между прочим, обошлось мне в триста долларов.

Второй, упустив двух достойных рыбин, три часа пыхтел и потел над детенышем синего марлина. Когда наконец вывел его под багор, я с трудом заставил себя вонзить сталь в рыбью грудь, и мне было так стыдно, что я даже не стал подвешивать трофей на Адмиралтейской. Фотографии мы сделали на борту «Танцующей», и я тайком доставил добычу на берег, завернув ее в парусину: мне, как и Фреду Кокеру, тоже необходимо следить за репутацией. Немецкий промышленник, однако, остался в таком восторге от своего мастерства, что сунул мне в алчную лапу пятьсот премиальных долларов. Я же соврал на всю тысячу, сообщив ему, что этот марлин – само великолепие, потому что всегда стараюсь отрабатывать свой гонорар. Ну а затем южный ветер сменился северным, температура воды в проливе упала на четыре градуса, и рыба ушла. Десять дней мы ходили охотиться на север, но все закончилось: очередной сезон остался позади.

Мы сняли и почистили рыбацкое хозяйство, покрыли его толстым слоем смазки и убрали на хранение. Я отогнал «Танцующую» на сухую стоянку у станции «Шелл», где мы отмыли корпус и сменили временные заплатки на повреждениях, полученных у Артиллерийского рифа, накрасили его до блеска, а когда моя красавица вновь засверкала и заискрилась, спустили ее на воду и поставили на прикол, после чего сонными мухами взялись за надводную часть: сняли лак, зашкурили, вновь покрыли лаком и проверили электросистему – где-то перепаяли контакт, а где-то заменили проводку.

Я никуда не спешил. Следующие клиенты – экспедиция морских биологов из канадского университета – прибывали только через три недели.

Тем временем днем стало прохладнее, и ко мне вернулось старое доброе здоровье – что душевное, что физическое. Я ужинал в резиденции губернатора – иной раз каждую неделю, и меня всегда заставляли повторить рассказ о перестрелке с Мейтерсоном и Гаттри. Президент Бидль, заучивший эту историю наизусть, поправлял меня, когда я забывал ту или иную подробность, а в конце неизменно восклицал: «Покажите нам шрам, мистер Гарри!» – и мне приходилось расстегивать накрахмаленную сорочку прямо за накрытым столом.

Дни проходили в приятной праздности. Островная жизнь мирно шествовала мимо. Питер Дейли так и не вернулся на Сент-Мэри. Через полтора месяца Уолли Эндрюса повысили до исполняющего обязанности инспектора и начальника полицейских сил, и он, вступив в должность, первым делом вернул мне автомат.

Пряности этим спокойным временам добавлял мой потаенный приключенческий зуд. Я знал, что однажды, причем совсем скоро, вернусь к острову Большой Чайки и незаконченному делу, ожидавшему меня на прозрачном мелководье, и поддразнивал себя этим знанием.

Однажды в пятницу вечером мы с командой собрались в баре «Лорд Нельсон», чтобы подбить итоги трудовой недели. С нами была Джудит, сменившая ту ораву, что обычно окружала Анджело по пятничным вечерам. Общение с Джудит шло Анджело на пользу, и он уже не допивался до свинского состояния.

Мы же с Чабби только что затянули первый за вечер дуэт и держались в пределах нескольких тактов друг от друга, когда на соседний стул скользнула Мэрион.

Одной рукой я обнял ее за плечи, а другой держал кружку у ее губ, пока она жадно пила, но из-за этой помехи еще сильнее обогнал Чабби в нашей с ним песне.

Мэрион работала в «Хилтоне» на коммутаторе. Милая кроха с привлекательным курносым личиком, волосы прямые, черные и очень длинные. Это на ней Майк Гаттри оттачивал недавно свое боксерское мастерство.

Когда мы с Чабби кое-как добрались до конца припева, Мэрион сообщила:

– Мистер Гарри, вас спрашивает какая-то дама.

– Что за дама?

– В отеле, одна из гостей, прилетела утренним самолетом. И имя ваше знает, и все остальное. Хочет с вами встретиться. Я пообещала, что вечером найду вас и все расскажу.

– Как она выглядит? – не без интереса спросил я.

– Красивая, мистер Гарри. Настоящая леди.

– Мой типаж, – согласился я и заказал пинту для Мэрион.

– Вы разве не пойдете к ней прямо сейчас?

– Когда ты рядом, Мэрион, все красавицы на свете подождут до утра.

– Ох, мистер Гарри, вы сущий дьявол! – хихикнула она и придвинулась ближе.

– Гарри, – подал голос Чабби с другой стороны стола, – я тебе сейчас такое скажу, чего никогда еще не говорил. – Надолго приложился к кружке и продолжил, а глаза его утопали в сентиментальных слезах. – Уважаю я тебя, Гарри. Люблю сильнее, чем брата родного люблю.

Я пришел в «Хилтон» за пару минут до полудня. Мэрион, не сняв с шеи наушников, выбежала мне навстречу из каморки за администраторской стойкой и указала в другую сторону огромного фойе, выдержанного в псевдогавайском стиле.

– Она ждет вас на террасе. Леди в желтом бикини, блондинка.

Леди читала журнал в раскладном пляжном шезлонге, лежа на животе – соответственно, ко мне спиной, – и сперва я увидел лишь густую копну блестящих волос, взбитых львиной гривой и ниспадающих глянцевым золотым каскадом.

Услышав мои шаги, она посмотрела по сторонам, сдвинула на лоб солнечные очки, встала передо мной, и я понял, что дамочка совсем крохотная, мне по грудь. Столь же миниатюрное бикини являло взору гладкий плоский живот с глубоким пупком, крепкие и слегка загорелые плечи, аккуратную грудь и приятную талию. Очаровательные ножки оканчивались маленькими стопами в открытых сандалиях, а ногти были окрашены в ярко-красный цвет, под стать длинным ногтям на руках. Она пригладила волосы, и я заметил, что кисти у нее тоже маленькие и очень красивые.

На лице серьезный макияж, но нанесенный с редким мастерством: кожа светится перламутром, губы едва подкрашены, на щеках вполне уместный румянец. Длинные черные искусственные ресницы, веки подведены так, чтобы глаза приобрели экзотический восточный колорит…

«Гарри, дёру!» – истошно завопил внутренний голос, и я чуть было не послушался. Мне неплохо знакомы подобные леди, я не раз встречал на жизненном пути таких представительниц кошачьего племени и в подтверждение своих слов могу предъявить шрамы – что на душе, что на теле. Однако всем известно, что если уж Старина Гарри спустил портки, то начатого не бросит.

Поэтому я отважно шагнул вперед, прищурился и изогнул губы в улыбке парнишки-хулигана, которая обычно действует на этих дамочек, словно динамит, и представился:

– Здравствуйте, я Гарри Флетчер.

Она рассмотрела меня, начав с ботинок и закончив шестью футами четырьмя дюймами выше. Потом задержала задумчивый взгляд на моем лице, надула нижнюю губку и ответила хриплым, еле слышным и тщательно отрепетированным голосом:

– Здравствуйте. Я Шерри Норт, сестра Джимми Норта.

Вечером мы расположились у меня на веранде. Жара спала, а над пальмами вспыхивала и тускнела завораживающая пиротехника заката.

Шерри Норт пила «Пиммс № 1» со льдом и фруктами – мой особый коктейль, предназначенный для соблазнения дам. На ней была туника из какой-то воздушной материи, сквозь которую, когда она стояла у перил спиной к закату, просвечивали призрачные очертания ее тела. Я никак не мог понять, есть ли под туникой что-нибудь еще. Эти размышления – да позвякивание льда в ее бокале – мешали мне сосредоточиться на письме, представленном среди прочих рекомендаций: письме от Джимми Норта, написанном за несколько дней до его смерти. Я узнал и почерк, и построение фраз, характерное для этого неглупого и энергичного парня. Совладав с собой, я углубился в чтение, позабыл о гостье и растворился в воспоминаниях. Письмо оказалось длинное, переполненное эмоциями, словно адресованное близкому другу, с завуалированными отсылками к предприятию Джимми и его успешной развязке, с монологами о будущем, где не будет ничего, кроме богатства, веселья и других приятных вещей.

Меня кольнуло чувство личной утраты и горестного сожаления о мальчишке в его одинокой могиле на дне морском и об утраченных мечтах, что гниющими водорослями обвили его труп.

Вдруг в глаза бросилось мое собственное имя: «Шерри, он просто не может не понравиться. Дюжий, несгибаемый, весь в шрамах, как старый котяра, обожающий по ночам подраться в переулке. Но клянусь, под этой шкурой скрывается мягкое сердце. По-моему, я ему симпатичен. Он даже дал мне пару отцовских советов!..»

Дальше в том же ключе, и я так сконфузился и разволновался, что в горле пересохло, и пришлось сделать глоток виски, от которого у меня заслезились глаза, и слова стали расплываться в разные стороны. Но я все же дочитал письмо, сложил его и передал Шерри, а потом ушел в другой конец веранды, где какое-то время стоял и рассматривал залив. Солнце скользнуло за горизонт, и в мире воцарилась зябкая тьма.

Я вернулся, зажег фонарь и подвесил его повыше, чтобы яркий свет не бил в глаза. Она молча смотрела, как я наливаю себе следующий скотч и устраиваюсь в кресле с тростниковой спинкой.

– Ну хорошо, – начал я, – вы сестра Джимми. Приехали на Сент-Мэри, чтобы повидаться со мной. Зачем?

– Он вам понравился, верно? – Она отошла от перил и села рядом.

– Мне многие нравятся. Это моя слабость.

– Он умер… то есть погиб именно так, как пишут в газетах?

– Да, – ответил я. – Именно так.

– И ни разу не сказал, зачем они сюда явились?

– Все трое вели себя очень скрытно, – покачал головой я, – а вопросов я не задавал.

Она замолчала, запустила в бокал длинные пальцы, подцепила клиновидными ногтями ломтик ананаса и стала мелкими белыми зубами откусывать от него крошечные кусочки, а после каждого кусочка облизывала губы остроконечным розовым языком, похожим на кошачий.

– Джимми доверял вам, вы ему нравились, и еще мне кажется, что вы знаете больше, чем говорите, и мне нужна ваша помощь… Поэтому я вам кое-что расскажу. Вы не против?

– Обожаю, когда мне кое-что рассказывают, – признался я.

– Знаете, что такое «Кузнечик»? – спросила она.

– Ну да. Насекомое.

– А еще кодовое название экспериментального самолета ВМС США – всепогодного штурмовика с вертикальным взлетом.

– Ах да, точно. Читал статью в журнале «Тайм». В сенате были какие-то разногласия. Подробностей не помню.

– Неприятие вызвала стоимость разработки. Пятьдесят миллионов.

– Да, припоминаю.

– Два года назад – если точнее, шестнадцатого августа – опытный образец «Кузнечика» взлетел с базы ВВС на острове Равано в Индийском океане с четырьмя «косатками» на борту. «Косатки» – это ракеты класса «воздух – земля». Все четыре были оснащены тактическими ядерными боеголовками.

– Хм… Посылочка с сюрпризом.

Она кивнула:

– «Косатки» – ракеты совершенно новой концепции, предназначенные для уничтожения подводных лодок, что на поверхности, что под водой. Способны потопить авианосец, а после соответствующей настройки – грубо говоря, «воздух – вода» – могут погрузиться в толщу океана хоть на тысячу фатомов, выследить и поразить вражескую субмарину.

– Ого! – Разговор принял впечатляющий оборот, поэтому я глотнул еще немного виски.

– Помните этот день? Два года назад? Шестнадцатое августа? Где вы были, здесь?

– Здесь, но с тех пор много времени прошло. Освежите мне память.

– Циклон «Синтия», – сказала она.

– Господи, ну конечно.

Он пронесся над островом со скоростью сто пятьдесят миль в час, сорвал крышу с моей хибары и едва не потопил «Танцующую», пришвартованную в Гранд-Харборе. В здешних краях такие циклоны – не редкость.

– «Кузнечик» взлетел с Равано за несколько минут до того, как ударил тайфун. Двенадцатью минутами позже пилот катапультировался, а самолет упал в океан с четырьмя ядерными ракетами и «черным ящиком» на борту. Тайфун вывел из строя радар на Равано, и полет не отслеживали.

Наконец-то во всей этой истории начал проступать хоть какой-то смысл.

– А Джимми? Он-то здесь каким боком?

– Погодите, – раздраженно всплеснула руками она и продолжила: – Вы хоть представляете, какова стоимость этих ракет на вольном рынке?

– Думаю, ее назначает сам продавец. Сколько скажет, столько и заплатят. Плюс-минус пара миллионов долларов. – Тут же сделал стойку серый волк по имени Гарри – благодаря недавним ночным заплывам он набрался сил.

Шерри кивнула:

– «Кузнечиком» управлял летчик-испытатель, коммандер ВМС США по имени Уильям Брайс. На высоте пятьдесят тысяч футов, когда самолет вошел в тайфун, случился частичный отказ управления. Добросовестный офицер всеми силами старался спасти машину, но на высоте пятьсот футов понял, что это невозможно. Катапультировался и видел, как самолет ушел под воду.

Она тщательно выговаривала сугубо технические, а потому непривычные для женщины слова. Я был уверен, что она все это заучила. Но кто ей помог? Джимми или кто-то еще?

Слушай и запоминай, Гарри, велел себе я.

– Следующие три дня Билли Брайс провел на резиновом плотике посреди бушующего океана, а потом его подобрал спасательный вертолет с Равано. У коммандера имелось предостаточно времени на размышления, и в том числе он думал о стоимости ракет. Думал и сравнивал ее со своим жалованьем. Выступая перед следственной комиссией, Брайс не стал упоминать того факта, что «Кузнечик» утонул неподалеку от суши и что он хорошенько запомнил береговую линию, прежде чем тайфун унес его в открытое море.

Я не видел в ее рассказе слабых мест. Он был вполне правдоподобный – и очень увлекательный.

– Следствие вынесло вердикт «ошибка пилота», тем самым поставив крест на карьере Брайса, и он ушел в отставку. Решил самостоятельно заработать пенсионный аннуитет, а заодно обелить свою репутацию: сделать так, чтобы ВМС США выкупили «косаток» и приняли показания бортового самописца.