Похитители бриллиантов

– Все это верно, – ответил Альбер, – однако сегодня ночью у нас под самым носом произошло как раз обратное. Я бесконечно уважаю мнение прославленного путешественника, но, видимо, он не всегда бывает прав. Наконец, исключения всегда возможны.

Не в укор нашим героям, а лишь для сведения читателя я не могу устоять против желания познакомить его с тем, что писал о южноафриканских львах доктор Ливингстон[6]. Пусть слова столь авторитетного человека опровергнут ошибочные утверждения кабинетных путешественников или рассказы писателей, которые, добросовестно заблуждаясь, составили себе преувеличенное мнение о той опасности, какую представляет встреча со львом.

«Днем, – пишет знаменитый английский исследователь, – лев останавливается на одну-две секунды, чтобы осмотреть встреченного им человека. Затем он начинает медленно ходить вокруг и отдаляется на несколько шагов, не переставая озираться. Затем он ускоряет шаг, и наконец, когда ему кажется, что его уже не видно, он пускается наутек, скача, как заяц. Днем нет никакой опасности, что лев нападет на вас, если только вы его не тронете. И то же самое ночью, если светит луна. В лунные ночи чувство безопасности бывало у нас так велико, что мы очень редко привязывали быков и они спали рядом с фургонами, в которых располагались мы сами; зато в темные или дождливые ночи, если только где-нибудь поблизости находился лев, можно было быть уверенным, что на лошадей и волов он нападет непременно.

Если вы встретили льва среди бела дня, то и тогда, вопреки распространенному мнению, вы увидите зверя далеко не величественного. Он попросту немного крупней самого большого дога, которого вы когда-либо видели, и очень напоминает зверей собачьей породы[7]. Его морда нисколько не похожа на ту, что нам знакома по гравюрам. Нос переходит в собачью морду, и он мало похож на того льва, каким его традиционно изображают художники.

То, что заставляет современных художников изображать льва с вымышленными чертами, вынуждает сентиментальных сочинителей описывать львиный рык как один из самых ужасающих звуков, какие есть на земле. Мы слыхали это „величественное рычанье царя зверей“; конечно, можно испугаться, особенно ночью, если оно примешивается к раскату южного грома, если ночь такая темная, что после каждой вспышки молнии вы чувствуете себя совершенно ослепшим, а дождь идет такой, что ваш костер гаснет и ничто вас не защищает: ни дерево, ни даже ваше ружье, ибо оно мокро и первый выстрел будет неудачен. Но если вы находитесь в фургоне, тогда другое дело, тогда вы слушаете рычанье льва без страха и без почтения.

Страус кричит так же громко, но никогда человек его не боялся. Я высказал это утверждение несколько лет назад, но оно было взято под сомнение. Поэтому я тщательно проверял его у европейцев, которые слышали и льва и страуса. И спрашивал их, могут ли они установить какую-нибудь разницу между рычаньем льва и рычаньем страуса. И все признавали, что никакой разницы не замечали, с какого бы расстояния им ни приходилось это слышать.

Наконец, охота на льва с собаками почти не опасна, если сравнить ее с охотой на индийского тигра, потому что затравленный лев оставляет охотнику полную возможность спокойно прицелиться и стрелять не спеша.

Надо рассчитывать на частые встречи со львами во всех тех местах, где водится много дичи. Они выходят на ловлю группами по шесть и по восемь голов. Но, во всяком случае, скорее можно быть раздавленным на улицах Лондона, чем съеденным львами в Южной Африке, – если только не охотиться за ними. Судя по тому, что я видел и слышал, ничто не может остановить человека смелого…»

Занималась заря, и трое французов, освежевав убитых ночью львов, собирались выйти на поиски раненого слона.

Проснулся больной. Он казался более спокойным и уже не смотрел на своих спасителей так растерянно.

Радостными кликами было встречено появление нового лица, которое нетрудно было узнать по непривычному наряду.

– Как! – с обычной своей сердечностью воскликнул Альбер де Вильрож и бросился к новоприбывшему. – Это вы, ваше преподобие? Черт возьми! Мы рады видеть вас! Вам удалось-таки удрать от ваших бродячих музыкантов? Очень хорошо! Садитесь, поешьте! Остатков нашего пиршества вам с избытком хватит на завтрак, если вы голодны. А мы отправляемся на небольшую экскурсию. Вы ведь, надеюсь, не против?

– Тысяча благодарностей, господа. Я тронут вашим милым приглашением. Я действительно изнемогаю от голода и усталости.

Затем, случайно взглянув на раненого, он едва сдержал дрожь, пробежавшую у него по всему телу.

«М-да! – сказал он самому себе. – Что сие означает? Здесь мастер Виль!.. Виль, полицейский из Нельсонс-Фонтейна! Неужели он что-то подозревает? Во всяком случае, будем начеку!»

Глава 8

Полицейский и бандит. – К путникам присоединяются один проводник, один шпион и один враг. – Пустыня Калахари. – Питательные клубни и арбузы. – Применение перкуссии в пропитании. – Бушмены и бакалахари. – На что идет желудок дикой полосатой лошади квагги. – Жажда. – Рябчик – дурная примета. – Четвероногие, могущие обходиться без питья. – О чем говорят следы носорога. – Невидимый водоем в Калахари. – Вода. – Иссякший источник. – Катастрофа.

И полицейский и лжемиссионер были оба слишком заинтересованы в том, чтобы не упускать троих европейцев из виду, поэтому они быстро спелись и стали понимать друг друга с полуслова. Его преподобие – до поры до времени мы будем называть его так – сумел с дьявольской ловкостью использовать отсутствие хозяев, отправившихся на поиски слона, которого ранил Жозеф. Его преподобие был ласков, наивен, он говорил умно и убедительно и обвел полицейского вокруг пальца, как нормандский барышник. А полицейский, со своей стороны, был убежден, что покорил бедного миссионера.

Несмотря на всю свою слабость, мастер Виль голову, однако, не потерял. Костлявую антипатичную фигуру миссионера он слишком часто видел в Нельсонс-Фонтейне и, встретив его здесь, не мог рассчитывать, что сам останется неузнанным. Стало быть, приходилось как-нибудь объяснить, что он делал здесь, на подступах к пустыне Калахари, в ту минуту, когда французы столь удачно вытащили его у льва из пасти. Но мастер Виль не смущался ни капли. Он выдал себя за американского матроса, который бросил свое судно в Дурбане. Нужда якобы заставила его поступить в колониальную полицию, но ему надоело прозябать на ничтожной должности. Когда в Нельсонс-Фонтейне произошло убийство и начальник послал его на розыск убийц, он решил дезертировать. Он якобы увидел, что это дело не сможет принести ему ни малейшей пользы, ибо в случае удачи честь и выгоду присвоит себе начальник. А в случае неудачи, на которую, конечно, и следовало рассчитывать больше всего, единственной наградой за все его труды будет ругань. Поэтому он и решил сбежать. Он хотел пробраться на голландскую территорию, но, пытаясь перейти вброд какую-то речку, сбился с пути, заблудился в лесу и в конце концов, потеряв лошадь, свалился без сил рядом со слоном, которому распорол брюхо носорог. Его разбудил ружейный выстрел Александра, и он направился по звуку, когда внезапно почувствовал, что его схватили, зажали в железные тиски и уносят вглубь леса. Он потерял сознание и очнулся только здесь, на бивуаке.

Его преподобие сделал вид, что верит всей этой глупой выдумке так же свято, как церковным догматам, а сам ломал себе голову только над одним вопросом: знает ли ищейка о его причастности к убийству владельца фургона или не знает? А вдруг начальнику полиции взбрело в голову бросить каких-нибудь ловких сыщиков по следам трех буров? А вдруг мастер Виль выслеживает именно его самого? Это предположение, далеко не лишенное оснований, нисколько, впрочем, не тревожило преподобного отца. Сейчас ему, в общем, никакая непосредственная опасность не угрожала, ибо они уже больше не находились на английской территории, и лучше было иметь полицейского рядом с собой – это позволит избавиться от него, когда наступит время.

Он скоро сообразил, что оказал слишком много чести изобретательности этого самонадеянного господина: тот всячески старался держаться в обществе французов, притом не внушая им никаких подозрений.

«Вот здорово! – подумал его преподобие, борясь с сильным желанием смеяться. – Да если бы Клаас, Корнелис и Питер заплатили этому дураку, он не должен был бы сделать ничего лучшего. Пусть меня возьмут черти, если он сам не осуществит полностью первую часть нашей программы и если он не уверен, что еврея убили именно эти три француза!.. Воистину полиция – чудесное учреждение! Этот чудак способен арестовать своих спасителей при первом же удобном случае. Не возражаю! Пожалуйста! Во всяком случае, он не станет болтать с ними об убийстве. С этой стороны никакой опасности нет».

– Послушайте меня, мастер Саундерс, – сказал он раненому, – ваше положение вызывает у меня большое сочувствие. Я отлично понимаю, что в вашем плачевном нынешнем состоянии вам невозможно искать убежища у буров. Я-то сам не больше чем бедный миссионер. У меня нет ничего, кроме доброго сердца и великого желания принести несчастным дикарям свет истинной веры. Я намерен добраться до Замбези. Как мне кажется, наши путешественники держат путь туда же. Оставайтесь со мной. Если хотите, проделаем путь вместе, а когда вернемся, то миссионерское управление – а оно, как вы знаете, довольно богато – сумеет вознаградить вас.

Мастер Виль с восторгом принял это предложение, так чудесно соответствовавшее его собственным планам. Альбер и Александр, которые сразу к нему привязались, потому что оказали ему такую услугу, тоже одобрили план его преподобия. Они были очень далеки от того, чтобы догадаться, с каким мерзавцем имеют дело.

И вот небольшая группа, пополненная двумя новичками, уходит в пустыню Калахари. Негры, надолго обеспеченные пищей (третий слон был найден мертвым примерно в десяти километрах), проводили их благословениями. Что же касается чернокожих слуг, то они взвесили все трудности и опасности, могущие встретиться в пути, и почли за благо исчезнуть.

Один лишь проводник, в котором знакомство со знаменитым Ливингстоном зародило живую симпатию к белым, согласился их сопровождать. У них не было никаких мелких вещей, какие так любят наивные местные уроженцы, но этот славный малый поверил французам на слово, когда они обязались вознаградить его по окончании путешествия. Он попрощался со своими и отправился в качестве проводника пересекать огромное и пустынное пространство, лежащее между 29° и 20° южной широты.

Это был чистокровный бечуан, и звался он Зуга. Прекрасное знание местности делало его весьма ценным, прямо-таки незаменимым членом маленькой экспедиции, ибо все остальные пустились в опасное путешествие несколько легкомысленно.

Действительно, хотя пустыня Калахари поросла густой травой, хотя там и произрастает множество разнообразных растений и встречается не только густой кустарник, но и крупные деревья, она, однако, не менее, а, пожалуй, более иссушена и безводна, чем необъятная Сахара. Ее именно потому и называют пустыней, что в ней нет рек и крайне редко встречаются родники. Это – огромное пространство, местами пересеченное руслами иссякших рек и населенное разнообразнейшими видами животных, в том числе некоторыми породами антилоп, организм которых весьма мало нуждается в воде. Почва здесь песчаная – очень мелкий, бледного цвета песок, то есть почти чистый силиций. Вдоль русла высохших рек лежат наносные породы, затвердевшие на солнце, не менее прочные, чем скала, и не пропускающие воду. В период дождей здесь образуются естественные водоемы, в которых вода сохраняется долго. Среди обильных и густых трав тут и там встречаются участки, где почва совершенно обнажена или покрыта ползучими растениями. Их корни сидят очень глубоко, но сами они подвергаются сильнейшему действию солнца и обладают некоторыми странными особенностями. Так, многие из них имеют корни в виде клубней и могут одновременно утолять и голод и жажду в засушливое время, когда нет никакой иной пищи и никакого питья. Наконец, благодаря любопытной своей приспособляемости волокнистые корни одного из этих растений превращаются в клубни, когда растению необходим для произрастания известный запас влаги. Это растение принадлежит к породе тыквенных. Оно меняет свой вид в зависимости от почвы, на которой произрастает, и дает пунцового цвета огурец, пригодный для еды. Другое растение, которое туземцы зовут «мокоми», принадлежит к разряду травянистых и ползучих. Оно дает по нескольку крупных клубней, величиной с голову человека, которые располагаются по кругу под землей. Туземцы находят их благодаря остроумному приему, для которого нужен весьма чувствительный слух. Они берут камень, бьют им по земле, и разница в звуке показывает им, где есть клубни и где их нет. Эта невероятная сноровка туземцев восхитила бы наших врачей, которые по звуку определяют, какие изменения произошли в человеческом организме. Встречается также великолепный, восхитительный арбуз (Cucumis caffer). Туземцы зовут его «кэмэ». Это освежающее и одновременно укрепляющее растение. Оно является благодеянием не только для человека, но и для животных. Травоядные, как слон и носорог, хищники, как лев, гиена и шакал, и даже грызуны ценят этот дар природы, удовлетворяющий самым разнообразным вкусам.

Живут здесь племена бушменов и бакалахари. Бушмены, которых некоторые этнографы относят к семейству готтентотов, малорослы, хотя не следует причислять их к карликам. Они кочевники, никогда земли не обрабатывают и не разводят домашних животных. Это страстные охотники, вся их жизнь проходит в беспощадном преследовании дичи, которую они тут же, на месте, и съедают вместе с корнями, травами и дикими плодами, сбор которых возлагается на женщин. Бушмены худы, жилисты, неутомимы и, подобно арабам в пустыне, способны переносить необычайную усталость и неслыханные лишения.

Бакалахари, которые являются ответвлением бечуанов, напротив, трудолюбивые земледельцы и скотоводы. Они терпеливо обрабатывают землю мотыгой, хотя неблагодарная почва ничего не дает им за их труды, кроме небольшого количества арбузов и тыкв. Корни, немного проса, козье молоко – таково скудное питание этих бедных людей.

Целую неделю бродили по этой затерянной на юге пустыне пятеро европейцев и их чернокожий проводник. Много довелось им перенести лишений, и если ложиться спать на голодный желудок приходилось все же не каждый день, то недостача воды мучила беспрерывно. Уже на второй день пришлось бросить все шесть слоновьих клыков, которые были нагружены на одну из лошадей. Ей много надо было работать, чтобы всех обеспечить продовольствием, и не следовало ее переутомлять навьюченными на нее бивнями. Александр, Альбер и Жозеф по очереди садились на нее и пускались по следам антилопы, буйвола или жирафа. Вторая лошадь служила только для перевозки мастера Виля, у которого рука поправлялась очень медленно. Что касается его преподобия, то он в своем шелковом цилиндре и развевающемся сюртуке шагал как человек, которому все обычные потребности чужды.

Пять дней назад Александр подстрелил кваггу (Equus quagga quagga) – однокопытное, похожее на зебру, но меньше ростом. Полосы, столь чудесно украшающие зебру, квагга носит только на шее, на голове и боках. Проводник Зуга отложил в сторону желудок животного, утверждая, и не без оснований, что нельзя пренебрегать самым лучшим сосудом для перевозки питьевой воды. Зуга наполнил его водой из довольно грязной лужи, и это был весь запас путешественников на целых два дня. Вот уже сутки, как выпита последняя капля и всех мучает нестерпимая жажда. Особенно тяжело полицейскому: у него лихорадка, он кричит и бредит и производит впечатление буйнопомешанного. Между тем ему досталось больше всего воды, его спутники из-за его раны героически отказались каждый от части своей воды в его пользу, и он получил больше, чем другие. Это была большая жертва, но бедняга не мог ее оценить, так как совершенно потерял голову. Лошади едва тащились, а люди передвигались тяжело – у них горело в горле, губы потрескались, язык покрылся язвами и кружилась голова при каждом шаге.

Зуга пытается приободрить их: он говорит, что поблизости есть источник и вечером будет много хорошей воды. Однако очертания местности не дают оснований рассчитывать на близость родника, который мог бы спасти от верной смерти несчастных путешественников. Сколько видит глаз, все безжизненно и однообразно. Повсюду выгоревшая трава, повсюду островки сухого песка, тощий кустарник или сморщенные деревца. Нет больше арбузов, нет сочных клубней. Несчастные обитатели этой пустыни уже давно поглотили все, что содержало хотя бы каплю влаги.

Альбер де Вильрож знает Южную Африку по своим прежним путешествиям, ему знакомы тайны этой унылой земли. Жестом, полным отчаяния, показывает он проводнику на стайки рябчиков, которые взлетают, часто хлопая крыльями. Рябчик, вообще говоря, птичка зловещая: он питается насекомыми и водится на земле безводной и выжженной. И никакой другой птицы не встречали наши путники. Все говорило о полной заброшенности и безжизненности этих мест.

– Терпение, вождь! – пробормотал проводник в ответ. – Терпение и надежда!

– Да ты сам посмотри, друг мой Зуга: ведь здесь все без исключения живые твари принадлежат к тем породам, которые могут почти совершенно обходиться без воды. Увы, мы не наделены этим счастливым свойством! На, смотри, еще один стенбок. А вот дукер. И целое стадо гемсбоков. С самого утра встречаются только канны, куду, спрингбоки, дикобразы и страусы. Ты отлично знаешь, что все эти проклятые твари могут жить в здешнем пекле, как саламандра в огне, и даже не замечать, что нет воды.

Проводник улыбнулся и пальцем, сухим, как корень лакрицы, показал на свежий большой и глубокий след животного.

– Носорог, – сказал он просто.

– А хоть бы и так! Что это доказывает?

– А то, что все животные, которых ты перечислил, могут удаляться от воды на пятьдесят и шестьдесят миль, а носорог дальше чем на семь-восемь миль от воды не уходит. Вот, смотри!..

– Я вижу далеко-далеко стадо жирафов.

– А эти антилопы гну, которые убегают влево?

– Ну и что? Четвероногих здесь много. Есть и буйволы, и зебры, и импалы.

– Да, но там, где есть жирафы, гну, буйволы, зебры, импалы и носорог, – там должна быть и вода – и не дальше чем в семи-восьми милях.

– Ну, друзья, – сдавленным голосом воскликнул тогда Альбер, – потерпите еще немного! Кажется, мы спасены.

Лошади, которым инстинкт, видимо, подсказал то же самое, подняли головы и зашагали веселей. А людей приободрила надежда, и они удвоили усилия. В сосредоточенном молчании прошагали еще три часа, затем и люди и животные, полностью обессилев, остановились в чаще, среди кустов и деревьев из семейства стручковых, покрытых лиловыми цветами.

– Здесь! – с торжествующим видом сказал Зуга.

– Но я вижу только песок! – с отчаянием в голосе возразил де Вильрож.

– Пить! Пить! – хрипел мастер Виль.

Но проводник правильно оценил эту песчаную, чуть вдавленную посередине прогалинку, напоминающую таз. Дно ее было истоптано животными и носило отпечаток многих копыт. Зуга, видя, что его белые спутники изнемогают, молча сел на корточки и стал усердно разгребать песок руками.

– Что это ты делаешь? – спросил его Александр.

– Рою колодец. Можешь помочь?

– Конечно. Что надо делать?

– То, что делаю я. Рой! Но у тебя нежные руки, и они слишком слабы. Скоро все твои пальцы будут в крови. Возьми свою саблю и копай ею.

– И мы добудем воду?

– Да.

– Ты уверен?

– Насколько может быть в чем-нибудь уверен слабый человек.

– А если ты ошибаешься?

– Тогда придется идти еще три дня, пока мы не встретим новый источник.

– Для нас это было бы равносильно смерти.

– Успокойся, белый вождь, вода здесь есть. Смотри, песок уже становится влажным.

Александр, который страдал от жажды меньше других, не сидел сложа руки во время этой беглой беседы. Альбер, Жозеф и миссионер, побуждаемые его примером, старались изо всех сил и рыли с ожесточением. Мастер Виль и тот дотащился и стал царапать землю здоровой рукой.

Таким образом они вырыли яму шириной в два метра и столько же в глубину. Зуга вскоре был вынужден умерить их пыл, предостерегая не пробивать дна ямы, представляющего довольно твердый, не пропускающий воды слой, иначе вода мгновенно исчезнет и больше не вернется.

Инстинкт не подвел проводника. Когда доморощенные землекопы дошли до этого прочного слоя, со всех сторон стала медленно просачиваться чистая, прозрачная и прохладная вода, но шла она не снизу, не из твердого дна, а из стен колодца.

Путешественники изнемогали от усталости. Им показались столетиями последние минуты ожидания, покуда драгоценная влага не собралась в таком количестве, что можно было удовлетворить их насущные потребности.

Затем пришли радость, буйство, безумие, легко понятные всякому, кто под палящим зноем Африки пережил пытку жаждой, с которой никакая другая пытка сравниться не может. Всякая осторожность была забыта. Эти несчастные, у которых из-за обильного выделения пота сгустилась кровь, у которых из-за температуры доменной печи ссохлись внутренности и которые исхудали, как после двухнедельной голодовки, бросились на благодатный источник и стали с жадностью диких зверей поглощать воду, возвращавшую их к жизни.

Проводнику пришлось чуть ли не силой оттащить их от ямы, над которой они стояли на коленях, не думая о том, что неумеренность грозит им смертельной опасностью.

Затем вволю напоили лошадей, и Александр, боясь, как бы не иссяк этот поистине чудодейственный источник, о существовании которого никто и не подозревал всего несколько часов назад, наполнил водой про запас желудок квагги.

– Ты предусмотрителен, – улыбаясь, сказал проводник. – Это хорошо! Ты великий вождь. Но будь спокоен – завтра утром здесь опять будет полно воды. Нам хватит на все время. А потом мы яму засыплем, чтобы животные не продавили дно своими копытами. А теперь поедим.

Несколько ломтиков сушеного мяса и два жареных рябчика составили весь обед, и он был съеден с превосходным аппетитом, после чего все легли спать, устраиваясь поудобнее на теплом песке. Развели костер, ночь наступила очень быстро.

– Я не очень любопытен, – сказал Альбер негромким и неясным голосом, каким люди говорят засыпая, – но мне все же хотелось бы знать происхождение этого чудесного источника, который наш славный Зуга открыл столь непонятным образом. Местность, насколько видит глаз, была ровная, ни подъемов, ни впадин, так что тут и речи не может быть о подземных течениях, которыми питаются артезианские колодцы. Вода, просачивающаяся здесь сквозь песок, не достигает высокого уровня и не пробивается наружу. Наконец, и водоупорный слой не может распространяться слишком далеко. Тут какая-то загадка, и я никак не могу ее разгадать…

– А вы не полагаете, – вмешался его преподобие своим трескучим голосом, напоминающим шуршание саранчи, – вы не полагаете, что вода идет из источника, который теряется в песках? По Калахари, должно быть, еще совсем недавно проходило много рек. Мы часто встречаем высохшие русла. Я бы скорей считал, что низшие, более глубокие слои земной коры не пропускают воду и этим мешают ей испаряться. Допустите попросту, что на протяжении такого водонепроницаемого слоя, покрытого песком, есть изменения в уровне. Тогда в более низком месте вода проступит тотчас, едва будет удален песок. Я просто высказываю вам свое предположение, ничуть не претендуя на роль первооткрывателя.

– Вы, пожалуй, правы, ваше преподобие. Я вам благодарен за объяснение. Этот гигроскопический вопрос не давал бы мне спать… Господа, спокойной ночи!

Солнце едва-едва стало выплывать из-за чащи, заслонявшей горизонт, когда спящих разбудил крик боли и отчаяния, вырвавшийся из уст проводника.

Все вскочили, чуя беду. Действительность – увы! – оказалась мрачней самых мрачных предположений: совершенно иссяк источник. Посреди углубления, дно которого, по-видимому, кто-то ночью топтал, все увидели дыру, в которую вода ушла до последней капли. Колодец безвозвратно утерян.

– Гром и молния! – воскликнул в ярости Александр. – Какой негодяй это сделал?! Кто посмел совершить такое варварство? Человек или звери? Лучше бы мне сделали такую дырку в груди!..

– Не верю я, – сказал ошеломленный Альбер, – что дикий зверь приходил сюда на водопой, в двух шагах от нас. Да и следов никаких не видно.

– А что бы ты хотел увидеть на этих движущихся песках? Они не хранят следов… Постой-ка, одна лошадь отвязана. Может быть, это глупое животное и является нечаянным виновником непоправимого несчастья?