Дневник. 1893–1909

В записи за 29 декабря 1902 г. приведена записка Половцова императору по поводу издания дипломатической переписки 1814–1816 гг. Эта дневниковая запись напечатана в «Красном архиве» полностью[197].

В тексте содержится значительное количество писем, написанных другими людьми. В дневнике за 1893 г. имеется письмо Александра III великому князю Владимиру Александровичу от 27 апреля 1881 г., в котором идет речь о знаменитом манифесте 29 апреля 1881 г. По словам Половцова, письмо это, несмотря на то, что «со дня получения <…> не выходило из ящика письменного стола (великого князя Владимира Александровича. – О. Г.)», каким-то образом попало в лондонскую печать[198].

Как уже упоминалось, в дело № 39 помещено письмо К.П. Победоносцева Николаю II от 2 ноября 1894 г. и отрывок из его же письма Е. Ф. Тютчевой от 1 марта 1881 г.[199] В первом (сопроводительном) письме Победоносцев говорит, что пересылает свою корреспонденцию, адресованную Тютчевой, Николаю II, а также ряд писем Александра III Победоносцеву. В послании Тютчевой описаны события убийства Александра II и личные переживания Победоносцева в связи с этим «страшным днем»[200]. Более полная подборка переписки Александра III с Победоносцевым была включена Половцовым в запись за 13 декабря 1894 г.[201] Всего здесь 11 писем и записок, девять из которых написаны императором, остальные два – Победоносцевым[202]. Последние – с пометками, сделанными Александром III.

Выше говорилось, что в дневник за весну 1895 г. включено письмо М.И. Кази Николаю II от 27 августа 1895 г., сопровождающее записку о преобразованиях русского флота Г Половцов не указывает, каким образом это письмо попало к нему, а лишь копирует текст[203]. Любопытно, что Кази практически никак не комментирует саму записку, в письме почти ничего нет о флоте. По его словам, он просто излагает свои «соображения» относительно задач, стоящих перед Российской империей и, следовательно, перед ее флотом. Взгляды Кази едва ли можно назвать оригинальными: говорится о необходимости сохранения в России монархической формы правления, об исключительности русского самодержавия, «которое одно способно обеспечить ей (России. – О. Г.) все блага будущего развития ее жизни»[204]. Интересно, что в другой тетради, в записи за 3 января 1895 г., Половцов, описывая визит к нему Кази, вкратце пересказывает его размышления относительно реформирования флота[205]. Автор дневника отмечает, что даже ему, «столь мало <…> знакомому с подобными вопросами, ясно, что на подобные теории можно бы премного возразить»[206].

Последняя группа источников представлена разными документами. Интересна пространная записка по крестьянскому вопросу, написанная Половцовым, судя по отметке, 8 сентября 1895 г. в Царском Селе. Она следует сразу после записи за 24 апреля 1895 г. и не озаглавлена, состоит из трех частей (пронумерованы: I–III)[207]. Записка не подписана, но можно с точностью говорить об авторстве Половцова, так как в другом деле в записи за 16 сентября того же года читаем: «<…> посылаю Владимиру] Александровичу] наскоро написанную мной записку, выражающую мой взгляд на необходимость направления крестьянского дела, в особенности землевладельческого вопроса»[208]. В тексте записки действительно содержится фактически программа аграрных преобразований, а также проанализирована крестьянская реформа 1861 г.

14 мая 1901 г. Половцов получил от императора рескрипт по случаю 50-летия службы. В «Красном архиве» запись за 14 мая 1901 г. напечатана полностью, но рескрипт пропущен[209].

В дневнике за 1902 г. содержится текст речи, произнесенной Половцовым на годичном собрании Центрального училища технического рисования барона А. Л. Штиглица 9 января 1902 г.[210] Запись за этот день напечатана в «Красном архиве», но без речи[211].

В записи за 20 апреля 1906 г. Половцов приводит пришедший ему «в голову проект речи, которую <…> придется произнести (императору. – О. Г.) при созыве Государственной думы и Государственного совета»[212].

К этой же группе можно отнести заметки Половцова для Государственного совета от 19 февраля 1899 г.[213]

В качестве итога проделанной работы ниже приведена сводная хронологическая таблица-реконструкция дневника за 1893–1909 гг.

А. А. Половцов (краткий биографический очерк)

Александр Александрович Половцов родился 31 мая 1832 году в небогатой дворянской семье. Он получил хорошее по тем временам образование – закончил в 1851 г. Императорское училище правоведения. В том же году Половцов поступил на службу в Сенат в чине титулярного советника, где начал весьма успешную карьеру. Уже в 1873 г. он был назначен сенатором. В 1880 г. он проводил ревизию в Киевской и Черниговской губерниях, о чем подробно рассказал на страницах дневника.

В 1861 году он женился на воспитаннице барона А. Л.Штиглица Н. М. Июневой. От этого брака родилось четверо детей – Анна, Надежда, Александр и Петр. Старшая дочь Анна вышла замуж за князя А. Д. Оболенского, младшая – за графа А. А. Бобринского. Сын Петр прославил имя Половцовых, став известным военачальником. Старший сын Александр служил в Министерстве внутренних дел. В 1906–1907 гг. занимал должность генерального консула в Бомбее, 1 января – 14 марта 1917 г. – товарища министра иностранных дел.

В 1866 г. автор дневника стал одним из основателей Императорского Русского исторического общества. В 1866–1879 гг. выполнял функции его секретаря, а с 1879 г. и до конца жизни – председателя. Половцов посвятил много времени организации деятельности общества. В дневниках 1893–1900 гг. встречаем информацию о подготовке ежегодных заседаний общества. Половцов, как правило, обсуждал вопросы организации очередного заседания с Николаем II. В большинстве случаев император, живо интересовавшийся делами общества, полностью соглашался с председателем, делая лишь небольшие уточнения. Эти аудиенции, как правило, описаны подробно в дневнике.

В 1869 г. Половцов был избран почетным членом Императорской Академии художеств. Много времени и средств Половцов потратил на организацию и содержание Центрального училища технического рисования имени А. Л. Штиглица. Свидетельством этому служат его многочисленные дневниковые записи о длительных заграничных поездках, во время которых он приобретал редкие вещи для музея. Записи Половцова изобилуют заметками о просмотрах различных коллекций, о визитах к антикварам и переговорах с ними о покупке различных произведений искусства. В 1881 г. состоялось торжественное открытие музея Училища технического рисования имени А. Л. Штиглица. Вскоре музей превратился в уникальное собрание прикладного искусства и приобрел самостоятельное значение. При училище постепенно сформировались художественно-промышленный музей и библиотека, что тоже во многом стало результатом усилий Половцова.

В 1884 г. он был избран почетным членом Императорской Петербургской Академии наук.

Пиком карьеры Половцова можно считать 1883–1892 гг., когда он занимал пост государственного секретаря. С назначением на эту должность он также получил звание статс-секретаря его величества. Как отмечает Половцов в дневнике, такое серьезное продвижение по служебной лестнице стало для него полной неожиданностью. Накануне он зашел к М.Х. Рейтерну, и когда разговор коснулся «служебных передвижений», «выразил весьма искреннюю надежду», что на должность государственного секретаря будет назначен П.А. Марков[214]. 1 января к Половцову приехал председатель Государственного совета великий князь Михаил Николаевич и сообщил ему «сюрприз». Как отметил новоиспеченный государственный секретарь, для него это был «громовой удар», но пост он принял[215].

Половцов энергично взялся за дело, деятельность его на этом посту также подробно описана в дневнике. В обязанности секретаря входило управление Государственной канцелярией, но вместе с этим Половцов получал уникальную возможность влияния на императора. Главным способом воздействия стало составление извлечений из меморий Государственного совета, которые готовились «для облегчения его (императора. – О. Г.) в многочисленных его занятиях». Такое положение составляло «секрет»[216], и вместе с тем особую привилегию государственного секретаря, обеспечивавшую не только прямой доступ к императору, но и возможность писать эти извлечения по собственному усмотрению.

Кроме того, Половцов в этот период состоял членом Комитета финансов, привлекался к работе в различных совещаниях и комиссиях[217]. В 1883 г. он принимал участие в заседаниях комитета, рассматривавшего вопрос об уничтожении гражданских чинов, в 1885–1886 гг. – в комиссии по пересмотру Учреждения об Императорской фамилии.

В апреле 1892 г. Половцов подал в отставку. Объясняя причины ухода, он писал, что его положение сделалось «невыносимым», поскольку великий князь Михаил Николаевич не был ни на что «способен», не защищал Государственный совет от «выходок» министров, стремившихся превратить этот орган в «пассивное место регистрации законодательных импровизаций»[218]. к Императору Половцов мотивировал свой уход плохим состоянием здоровья.

После отставки бывший государственный секретарь был назначен членом Совета, где стал одним из самых активных участников обсуждения проектов. Он сам себя причислял к категории членов, способных «произносить речи» и «участвовать в прениях». В марте 1895 г. Куропаткин записал со слов Витте, что Половцов играл «огромную и не полезную [?] роль в Государственном Совете»[219]. Многие свои речи Половцов подробно записал на страницах дневника. К выступлениям в Совете он готовился, о чем свидетельствуют многочисленные заметки (например, в 1899 г. – наброски для выступления по поводу законопроекта об учреждении срочно-заповедных имений).

Освободившись от многочисленных обязанностей в Государственной канцелярии, Половцов стал больше времени проводить за границей, особенно на французских курортах и в Монте-Карло. Зимой 1893–1894 гг. он был в Париже. Лето 1894 г. и 1895 г. провел по большей части на французских курортах Экс-ле-Бене и Эвиан-ле-Бене. В 1895 г. Половцов был увлечен интригами с целью назначения своего друга князя А. Б. Лобанова-Ростовского министром иностранных дел. В 1896 г. у него случился особенно сильный припадок подагры, и автор дневника провел во Франции и Монте-Карло еще и зиму[220]. В том же году за многолетнюю деятельность Половцов получил орден святого Владимира I степени. Также в 1896 г. он начал издавать на собственные средства «Русский биографический словарь». Интересно, что Николай II принимал непосредственное участие в работе над словарем. Половцов посылал императору готовые варианты словаря по буквам, а также отдельные статьи. Особо строгой цензуре подвергались биографии царских родственников. Статьи о них составлялись лично Половцовым. Так, например, 28 февраля 1900 г. имела место аудиенция по поводу очередного собрания Исторического общества, на которой обсуждался вопрос о биографии великого князя Николая Константиновича. Половцов предложил статью для прочтения императору, при этом попросил ее «цензировать» и «как можно строже»[221].

За 1897 г. в нашем распоряжении имеются всего несколько дневниковых записей (1 января – 6 февраля и недатированная запись весны). В 1898 г. Половцов пережил очередной жестокий припадок подагры, и снова провел, как он отмечает, зиму во Франции, вернувшись в Петербург только в середине апреля[222].

В январе 1900 г. Александр Александрович получил предложение быть назначенным председателем Департамента законов, затем в феврале того же года – председателем Комиссии для рассмотрения проектов изменений в судебных уставах, но отверг оба предложения под разными предлогами. В Департамент законов он попросился простым членом, куда и был назначен. Заседал в этой комиссии с 1901 по 1905 г. В феврале 1901 г. он отклонил еще одно предложение – стать председателем Департамента гражданских дел Государственного совета. В 1902 г. Половцов был назначен присутствовать в Особом совещании о нуждах сельскохозяйственной промышленности. В 1905 г. он принимал участие в создании Совета министров, в 1905–1906 гг. – в совещаниях по разработке учреждения Государственной думы и реорганизации Государственного совета в верхнюю палату. После реформы он вошел в состав преобразованного Совета, где и заседал вплоть до своей кончины. Умер А. А. Половцов 24 сентября 1909 г.

От составителя

Дневник печатается в соответствии с современной орфографией и пунктуацией. Текст публикуется без сокращений, многоточия принадлежат автору. Абзацы даны согласно оригиналу. Подчеркивания, сделанные автором, выделены в тексте курсивом.

Заголовки дневниковых записей унифицированы. Названия месяцев, как правило, опущенные автором, восстановлены без уточнений. Дни недели приведены при условии их наличия у А. А. Половцова. Унифицируется написание числительных и слова «час». В отдельных случаях производится без оговорок изменение в порядке записей (если записи даны не по порядку в дневнике).

Общепринятые и очевидные сокращения раскрываются без примечаний, инициалы не раскрываются. Не оговаривается также исправление явных описок.

Пропущенные слова воспроизведены в прямых скобках, неразобранные – отмечаются многоточием, заключенным в квадратные скобки, с соответствующим примечанием под строкой. После слова, прочтение которого вызывает сомнение, ставится вопрос в квадратных скобках.

Стиль автора сохранен. Не приводились в соответствие с современной орфографией некоторые слова и выражения, соответствующие эпохе или присущие лично автору (присутствование, воспособление и др.), географические названия и названия мест (в Вильне, Ватерлоское поле, Троицко-Сергиевская лавра), имена собственные и фамилии (например, Сакен, а не Остен-Сакен). Сохранены также отдельные грамматические формы: на защиту (вместо в защиту), томы (вместо тома). Иногда Половцов изменяет окончания в несклоняемых фамилиях и не изменяет в склоняемых («письма Нессельрода», Дурново – Дурновым, Дурнову). Кроме того, без изменений воспроизведены различия в написании автором некоторых слов (feldjoger, feldjager[223]) или имен собственных, фамилий.

Перевод иностранного текста, а также текстологические примечания даны в подстрочных сносках звездочками. В отдельных случаях (по усмотрению составителя) в угловых скобках воспроизведены фрагменты, зачеркнутые автором в первоначальном тексте. Как правило, это моменты, которые могут уточнять представленную автором информацию, либо характеризовать его отношение к упоминаемому лицу.

Особенностью «журналов» Половцова можно считать наличие в тексте дневника внешних источников, как правило, переписанных от руки. Автор приводит собственные речи, записки, письма, а также письма других лиц, имеющие, по его мнению, историческую ценность. Подобные документы опубликованы в составе дневника в том виде, в котором они даны в оригинале. Кроме того, в тетрадях с журналами Половцова встречаются некоторые дополнительные материалы, например, заметки к заседаниям Государственного совета или выписки из книг. В том случае, если эти источники не включены автором в текст дневника и не относятся непосредственно к основному повествованию, они приведены в комментариях с соответствующим уточнением.

Комментарии к публикуемому тексту имеют общую нумерацию и даны в конце книги. Все даты приведены по старому стилю. К сожалению, ряд мест в тексте не удалось разъяснить вследствие отсутствия необходимых сведений.

В именном указателе приведены краткие биографические сведения о всех личностях, которые фигурируют в дневнике. В тексте упомянуты некоторые эпизодические персонажи, личность которых не удалось идентифицировать, либо информация о них не была найдена. Фамилии этих персон приведены в указателе с соответствующим примечанием. Также в приложениях имеется указатель географических названий, мест и сооружений и указатель государственных учреждений, административных единиц, обществ и должностей.

Текст, комментарии и указатели подготовлены О. Ю. Голенковой. Составитель выражает глубокую благодарность сотрудникам ГА РФ С. В. Мироненко, Е.Л. Луначарскому, К. Б. Ульяницкому за помощь в работе с оригиналами дневниковых записей, А. А. Лазаревой, а также научному руководителю Д. А. Андрееву за консультации при подготовке настоящего издания.

О. Ю. Голечкова.

1893

Январь

1 января. Пятница. В 11 часов обычный выход[224] в Зимнем дворце. Островский не скрывает своего неудовольствия по поводу назначения председателем Департамента законов. Еще в прошлый понедельник Островский имел свой обычный еженедельный доклад у Государя в Гатчине, на докладе ему не было сказано ни единого слова о его перемещении, а затем, в среду, председатель Государственного совета великий князь Михаил Николаевич поехал в Гатчину и оттуда приехал прямо к Островскому с объявлением высочайшего повеления о его перемещении[225].

Нельзя сказать, чтобы такой образ действия мог почесться любезностью.

Крупная награда дана одному Вышнеградскому – бриллиантовые александровские знаки[226]. Как видно, появление сопровождавшего это пожалование рескрипта[227] было небыстрое, не исполненное предупредительной поспешности. Утверждены министрами Кривошеин и Витте[228]. Последний расхаживает с важностью чуть не екатерининского фаворита.

Поклонившись проходившим в церковь Величествам и Высочествам, сажусь в карету и объезжаю великокняжеские передние, записывая свое имя в книге швейцаров[229].

2 января. Суббота. Продолжительное обсуждение с директором ниточной мануфактуры[230] Гамершмитом трудности иметь оседлых и искусных [?] для этого дела рабочих.

4 января. Понедельник. Завтрак у великого князя Владимира Александровича, который не едет в Государственный совет, потому что принимает у себя бухарского эмира[231]. В Совете по обыкновению ничтожные дела, тем не менее новый председатель Департамента законов находит случай отличиться, отстаивая против своих товарищей предложение военного министра о том, чтобы ташкентскому генерал-губернатору дано было неограниченное право высылки[232].

Сентябрь

17 сентября. Уезжаю из Петербурга вместе со старшим сыном[233]; едем до станции Грязи, где я сворачиваю по Царицынской линии и еду до станции Поворино, где сажусь в коляску, чтобы, проехав на лошадях 45 верст, достигнуть Ильменского [?] хутора, где меня ожидает младший сын[234] – студент Горного института.

Уже при выходе из вагона чувствую подагрическую боль в ногах. Боль эта вскоре усиливается до того, что ложусь в постели, где и остаюсь тринадцать дней подряд. На тринадцатый день меня сажают в носилки и обносят четыре этажа вновь построенной паровой мельницы, которая и была одной из главных целей моего путешествия [?].

На обратном пути останавливаюсь на один день в тамбовском имении (Кулики близ Моршанска), чтобы присутствовать при опытах Перье, изобретателя усовершенствованного производства спирта, и в среду 6 октября приезжаю в Петербург, еще с трудом опираясь на распухшие ноги.

Петербург застаю еще весьма пустым. Их Величества в Копенгагене.[235] Члены Государственного совета, присутствующие в департаментах, уже съехались, и при посещении меня некоторыми из них узнаю кое-какие правительственные сплетни. Всего более занимает моих сотоварищей положение, созданное себе моим приемником, государственным секретарем [236] Муравьевым. С закрытием Кодификационного отдела[237] служившие в нем лица перечислены в Государственную канцелярию, Муравьеву предоставлены все права и обязанности Фриша, то есть казенная квартира (которую он немедленно расширил), II класс должности, всеподданнейший доклад, присутствование в Комитете министров, участие в обсуждении дел Государственного совета под предлогом кодификационных справок. Ответственность в этой реформе Муравьев сваливает на меня, но не совсем справедливо. Дело было так: в начале моего секретарства, после смерти председателя Департамента законов князя Урусова[238] и назначении, если не ошибаюсь, на его место Старицкого с передачей Кодификационного отдела Фришу, был собран комитет под председательством великого князя Михаила Николаевича из Победоносцева, Сольского, Перетца, Бреверна и меня. В заседании этого комитета решено было закрыть Кодификационный отдел[239] после того, как окончено будет новое издание Свода законов[240]. Я писал журнал этого заседания и не упустил включить то, что говорилось о Кодификационном отделе. Вот и все мое участие. При этом мое предположение было: чиновников на время их занятий разместить в обширных оставшихся пустыми комнатах Мариинского дворца, а дом на Литейной[241] продать.

Покуда сижу в кресле с вытянутыми ногами, меня посещают товарищи по Совету.

Князь Имеретинский, умный, бойкий, способный человек, отличившийся в войне, неумолкаемо и остроумно рассказывающий анекдоты, в которых сильно достается ближним. На этот раз Имеретинский повторяет уже слышанный, но довольно любопытный рассказ.

Во время стояния в Сан-Стефано[242] великий князь Николай Николаевич призвал Имеретинского и сказал ему следующее: «Я очень хорошо чувствую, что потерял доверие брата, поезжай в Петербург, доложи Государю о положении дел, объясни ему, что нельзя было сделать ничего иного, как то, что я сделал, и если в заключение доклада убедишься, что тебе не удалось его разуверить, то скажи ему, что я нездоров и прошу увольнения от обязанностей главнокомандующего»[243].

«В эту минуту, как я собирался уйти», – говорит Имеретинский, великий князь меня остановил, прибавил: «Да, еще поручение: скажи Государю, что Игнатьев до того зажался[244] и заврался, что невозможно его долее оставлять в Константинополе»[245].

Имеретинский отказался принять это поручение исключительно словесно и под диктовку его записал в свою записную книжку эти слова.

По приезде в Петербург Имеретинский прямо с железной дороги поехал в Зимний дворец, где тотчас был принят императором, который, выслушав доклад Имеретинского, сказал ему: «Я более доверия к брату не имею, я решился назначить главнокомандующим Тотлебена, а тебя к нему начальником штаба. Приходи завтра на совет, который у меня соберется и пред которым ты повторишь то, что говоришь мне».

Прочтение слов об Игнатьеве никакого впечатления не произвело.

На совете этом присутствовали наследник (нынешний Государь), великие князья Владимир Александрович, Константин Николаевич, граф Милютин, князь Горчаков, Валуев, Тимашев, Рейтерн и др.

Имеретинский представил защиту действий великого князя Николая Николаевича, но, как сам говорит, защита была, конечно, ослаблена тем, что ему было известно решение Государя (при этом я вспоминаю сказанное мне по этому поводу Тимашевым, который от цесаревича слышал следующие слова: «Хорошего защитника прислал великий князь Николай Николаевич!..»).

Когда заседание совета было окончено и присутствующие начинали расходиться, то Государь спросил Имеретинского: «А ты сообщил князю Горчакову слова брата об Игнатьеве?» На отрицательный ответ последовало приказание сделать такое сообщение. Имеретинский вынул из кармана записную книжку и прочитал заявление о том, что «Игнатьев заврался и зажался».

Лицо князя Горчакова просияло; в выходных дверях он сказал Имеретинскому, которого видел в первый раз: «Мои Prince, le poste d’ambassadeur a Constantinople est vacant. Voulez-vous l’occupe?[246]».

Имеретинский, разумеется, отказался, понимая, вероятно, несерьезность такого предложения [247].

Через четыре года во время премьерства Лориса[248] весной 1881 года Имеретинский ужинал на вечере у Нелидовой, где Абаза и Лорис восхищались талантливостью проведенного ими в министры государственных имуществ графа Игнатьева.

Имеретинский рассказал то, что мной здесь записано, и возбудил против себя негодование сотоварищей графа Игнатьева по министерству.

Через несколько дней после этого ужина последовал знаменитый манифест, свергнувший Милютина, Лориса и Абазу и возведший Игнатьева на трон министра внутренних дел[249]; Имеретинский доставил себе удовольствие поехать к последнему и извиниться в том, что неделей слишком рано рассказал то, что произвело тогда против него столько незаслуженного негодования[250].

Маркус Владимир Михайлович, весьма милый, образованный и по части финансовой науки, можно сказать, ученый человек. Всегда любезен, весел, как обыкновенно бывают подобно ему тучные люди. Горько сетует на финансовую политику Витте – брать как можно более с народа, ничего не оставляя на разживу. Может ли поднять [?] экономический уровень страны при отсутствии сбережений?