Воин Севера. Сборник остросюжетных рассказов

* * *

Прошло много лет. Я стал важным и степенным. На Эспаньоле я пролил столько своей и чужой крови, что это окончательно отвратило меня от желания вновь ее проливать. Даже на улицу я выходил без шпаги. Я утратил интерес к фехтованию, но мной овладела новая страсть: писательство. С почти юношеским задором я вновь переживал давние приключения и писал, писал. Я издал книгу о своих карибских похождениях и она стала очень популярной не только в Брюсселе, но и в Испании. Даже его величество, король настоятельно приглашал меня покинуть неспокойную Фландрию и поселится в Мадриде, обещая назначить мне солидную пенсию в награду за мои воинские заслуги. Но я твердо решил, что буду жить и умирать во Фландрии. Над моим письменным столом висит сломанный толедский клинок, мой верный друг и соратник, который никогда не предавал меня в годы лихих сражений. Иногда я разговариваю с ним, и мне кажется, что он отвечает мне.

Мне не о чем жалеть, моя жизнь была насыщенной и бурной, у меня прекрасная жена и пятеро детей. Красавица дочка и четверо мальчишек. А самый младший, Педро, вылитый я в молодости. Он единственный, кто питает неуёмную страсть к фехтованию. Как и я, он в четыре года взял в руки шпагу. Сейчас ему восемь и наблюдая за его успехами, я не удивлюсь, если его станут величать первым клинком Брюсселя.

Однажды, когда я по обыкновению, предавался воспоминаниям, ко мне подошла моя уважаемая супруга и строгим голосом сказала:

– Ах, дон Хуан, вы, несомненно, по прежнему в мыслях на дорогой вашему сердцу Эспаньоле. Гоняетесь за буканьерами и охотитесь на черных пантер. Но прошу вас, ненадолго спустится на нашу грешную землю и обратить внимание на вашего младшего сына. Мне кажется, что с Педро происходит неладное.

Сына я застал в слезах. На мой вопрошающий взгляд, он ответил ревом и, грозя кому-то кулачком закричал:

– Я убью эту старую французскую крысу!

– Дон Педро! Извольте утереть слезы, неподобающие вашему благородному происхождению и объяснить мне, что произошло!

А произошло следующее. Некто, Роже Мантильяк, основатель новой фехтовальной школы, прилюдно выдрал за уши моего отпрыска за использование в поединках недозволенных приемов. Мне стало смешно. История повторяется. Этот Мантильяк, по слухам, был непревзойденным мастером клинка, сочетающий в своих уроках все лучшие достижения европейских школ. Именно поэтому я и отдал ему Педро в ученики. Но драть за уши благородного дона, это, пожалуй, перебор. Придется навестить этого господина.

На следующее утро я отправился в фехтовальную школу.

Звон клинков, витающее в воздухе возбуждение, радостные детские крики, непередаваемый дух борьбы. И в центре этого буйства восторга высокий худой старик.

Он что-то выговаривал одному из учеников, стоя ко мне спиной.

– Месье де Мантильяк? – строгим голосом обратился я к нему и вдруг оцепенел. Потому что старик обернулся. На меня смотрели насмешливые голубые глаза. Глаза Анри де Бланше!

Я не смог сдержать вопль радости.

– Анри! Это вы?!

Худой старик поклонился.

– Здравствуйте, дон Хуан.

А в следующий миг мы бросились друг другу в объятия. Мы, давние соперники и враги, смеялись, как дети, беззлобно пихались и не могли успокоиться. Когда первый восторг прошел, я воскликнул:

– Анри, но почему Мантильяк?

– Эх, дон Хуан, мое имя слишком известно в карибском бассейне. А Фландрия пока еще испанская. Мне очень не хотелось быть вздернутым за мое флибустьерское прошлое.

– Если бы я знал, дорогой Анри, что мэтр Мантильяк это вы!

– А я напротив, хорошо знал, чьего сына оттрепал за уши. Я здесь уже два года. Сколько раз мне хотелось навестить вас, но я не знал, как вы отреагируете на мое появление, ведь, положа руку на сердце, я причинил испанской короне не малый вред.

– Как вам не стыдно, Бланше! Неужели вы так плохо думали обо мне?

– Люди меняются, дорогой дон Хуан. Но теперь я вижу, что вы все тот же благородный мальчишка, для которого чувство благодарности превыше кастильских амбиций.

Так, в возрасте пятидесяти семи лет я обрел своего самого верного друга. Никакие монаршие баталии не могли помешать нашей дружбе. Нас тянуло друг другу, как магнитом. Мы встречались каждый день и предавались воспоминаниям. Я читал Анри свои записи, он внимательно слушал и иногда вносил существенные поправки. Однажды он огорошил меня известием, что Рок Бразилец действительно сбежал тогда с испанского корабля.

– Как?! – воскликнул я. – Вы хотите сказать, что этот негодяй жив?!

– Нет. Уже нет. В 1681 году ваши соотечественники захватили его в заливе Кампече. Насколько мне известно, инквизиция изрядно поработала над ним, чтобы выбить у него признания о закопанных сокровищах. Рок любил зарывать клады на разных островах. Похоже, большинство из них достались испанской короне. Ваши земляки неимоверно жадны.

– Как буд-то французы щедры!

После этих словесных баталий мы всегда смеялись.

Любимая фраза шевалье была: «Дон Хуан, вы единственный испанец, которого я люблю, как брата!»

До сих пор я слышу его озорной молодой голос.

Дай Бог каждому человеку такого друга. Такого, каким был Анри де Бланше.

* * *

18 век. Ничего не изменилось. Все та же политическая нестабильность. Испанские Нидерланды превратились в арену соперничества французских Бурбонов и австрийских Габсбургов. Людовик XIV не оставляет попыток подмять под себя Фландрию. Французы захватили Турне, Дуэ, Лилль, Кассель. Под моими окнами грохочут их пушки. А я сижу за письменным столом и вспоминаю слова Анри: «Верьте мне, дон Хуан, никогда эта страна не будет принадлежать ни испанской, ни французской короне. Это голландская земля. И пусть же они владеют ею по праву!»

Восемь лет минуло со дня кончины моего друга. Его буканьерский мушкет висит у меня над головой, рядом со сломанным толедским клинком.

На улице слышна пальба. Шальная пуля впивается в стену рядом с моей головой. Я улыбаюсь. Я слишком стар, чтобы чего-то бояться. Все что у меня осталось это мои воспоминания. Я закрываю глаза. Реальность расплывается. Я полной грудью вдыхаю пряный аромат тропиков. Над моей головой колышутся пальмы. Я стою на опушке. А с другой ее стороны из леса выходит шевалье Анри де Бланше. Молодой и веселый. Он приветливо машет мне рукой.

– Здравствуй, Анри!

Сентябрь 2012 года

Золотая статуэтка Одина

Они появились внезапно. Из предрассветного липкого тумана вынырнула оскаленная драконья морда и угрожающе нависла над берегом, гипнотизируя страшным безжизненным взглядом жителей деревни. Полосатый парус, еле различимый в сером мареве, трепетал на ветру и издавал глухие хлопающие звуки. В мертвой тишине, они слышались пугающе громко, словно неведомый злой дух колотил в огромный барабан. Даже сторожевые псы забыли, как лаять и трусливо жались к ногам хозяев. А люди окаменели от ужаса. Животный страх выворачивал внутренности и выжигал глаза. С обреченностью жертвенных овец, они смотрели на огромных страшных людей, лениво спрыгивающих с ладьи и бредущих к ним с глумливыми ухмылками победителей. Никто из пришельцев даже не извлек меча. Зачем? Здесь не с кем было воевать.

Когда до разбойников оставалось не более половины полета стрелы, одна из женщин истошно завопила:

– Нурманы! Нурманы!

Этот крик послужил сигналом. Люди закричали, заметались, бросились врассыпную, натыкаясь друг на друга, падая. Наиболее разумные бросились к лесу, надеясь схорониться от лихих людей в непролазной густой чаще. Но было поздно. Викинги не собирались терять пленников. Среди высоких елей матово сверкнули стальные шлемы. Бородатые громилы с хохотом хлопали в ладоши, свистели и улюлюкали. Несчастные беглецы с воплями повернули назад, где их уже ждали другие злодеи.

Милава вздрогнула и проснулась. Какой жуткий крик. Так кричала мама, когда брата задрал голодный медведь. Она разбросала в стороны уютное, пахнущее молоком сено, выскочила во двор и остолбенела. Милава много раз слышала леденящие душу истории о кровожадности разбойников с севера. Знала, что эти нелюди едят человечину и пьют кровь младенцев, но то, что открылось ее взору, заставило ее открыть рот в немом вопле.

Повсюду валялись окровавленные тела соплеменников. Оставшиеся в живых метались по двору, оглашая окрестности истеричными воплями. Захватчики хохотали. Ловили приглянувшихся им женщин и тут же насиловали. Другие разбойники сгоняли селян в кучу, придирчиво оглядывали и если решали, что такой раб мало пригоден в хозяйстве, убивали. Делали они это небрежно с привычной ленцой. В их языке не существовало слово милосердие. Седой викинг ухватил старую Смеяну за волосы, чиркнул ножом по горлу и, не дожидаясь пока труп упадет на землю, потянулся за ее маленьким внуком. Милава зажмурилась. Она забыла, как дышать. И очнулась лишь, когда услышала крик мамы.

Здоровенный нурман, заросший рыжими волосами до самых бровей ухватил маму за шею, притянул к себе, утробно зарычал и лизнул ее в щеку. Женщина сжалась от ужаса, а викинг захохотал и одним рывком разодрал на ней рубаху. И тут появился отец. В его руках были вилы. Выставив свое оружие вперед, он смело ринулся на врага. Нурман засмеялся громче, отшвырнул женщину прочь и легко уклонился от выпада. Милава даже не поняла, когда он успел выхватить меч. Похоже, что тот сам прыгнул ему в руку. Викинг играючи перерубил древко, а потом отсек отцу руку. Сначала правую, затем левую. Небрежно смахнул голову с плеч. А потом… Потом он повалил маму на траву и навалился сверху. Милава опустилась на колени и завыла. Завыла громко, надрывно.

Кто-то ухватил ее за волосы, вздернул на ноги. Какой-то нурман оттянул ей подбородок и придирчиво осмотрел зубы. Затем ее пихнули в спину и погнали в сторону понуро бредущих односельчан. Она оглянулась. Ее родители неподвижно лежали на земле. Позже ей расскажут, что мама сильно сопротивлялась и рыжий нурман свернул ей в бешенстве шею. А еще она посмотрела убийце в глаза. Он деловито заплетал разлохматившуюся косичку, но почувствовал ее взгляд, прищурился, разглядывая маленькую девочку, глумливо подмигнул. Милава оскалилась и погрозила ему крошечным кулачком. Брови нурмана удивленно взлетели вверх. Он скорчил страшную рожу. Потом не выдержал и захохотал. На губах пена, на шее маленькая сверкающая статуэтка, которая раскачивалась в такт хохота и колотилась о его широкую, как большая бочка грудь.

Она понуро сидела на корме отплывающего драккара, уткнув заплаканное личико в колени. Лишь раз она взглянула в сторону родного берега. Там, где прошло ее детство, клубился густой черный дым.

* * *

Ей снился Вятко. Голубоглазый словенский юноша пять лет назад купленный хозяином в Селунде. Без него она давно бы забыла певучий родной язык, а теперь она каждый день искала встречи со смешным веснушчатым трэлем, таким же рабом, как и она сама. Она опускала голову на его плечо и млела, слушая его тихий шепот: « Милавушка, Лебедушка моя, птаха моя ясноокая».

Ее участь была не слишком тяжелой. Норвежцы рачительные хозяева и без нужды не причиняют вред своей собственности. Уже десять лет её домом был скалистый продуваемый северными ветрами фиорд. А вместо теплой веселой речки, у ног рокочет холодный пенный океан. Она привыкла. И уже не вспоминала Гардарику, так здесь называли её далекую Родину. Ей дали новое имя. Гудрун. Старое казалось нурегам нелепым и непристойным. Гудрун так Гудрун. Рутинная женская работа: молоть зерно, стряпать, доить коз. Была и еще одна обязанность: дарить утехи мужской половине рода. Два рослых хозяйских сына особо выделяли красивую словенскую рабыню. Да и сам хозяин, Магнус Хромой, при случае не отказывался задрать ей подол. Все это она воспринимала спокойно и отрешенно. Мужики есть мужики. И мрачно улыбалась, когда хозяева удивленно спорили, почему до сих пор никому не удалось осеменить её. Это была ее тайна. Еще в первый год пребывания в фиорде, маленькую смышленую девочку приметила старая ведьма Аудхельга, целительница и ведунья. От нее Гудрун узнала много древних рецептов врачевания, наговоров и приворотов. Научилась разгадывать сны и вещать будущее. Ее статус заметно возрос, особенно после смерти Аудхельги. Лекари и вещуньи всегда особо ценились на Севере. Слыша недовольное бурчание младшего сына Магнуса: « Девка справная, но порченная. По всему видать, ведьма. Не зря старая корга взяла ее в ученицы», она смеялась: Думайте что хотите, люди Севера, но рожать трэлей я вам не буду.

Ей снился Вятко. Он шел к ней, протягивал руки. И вдруг скрылся в тумане. Странный тягучий, холодный туман, неестественно красного цвета. Он густел, обволакивал тело, ледяными иголками впивался под кожу. Словно вязкий кисель стекал по лицу, заползал в ноздри, застывал на губах. Кровь! Это была кровь! Она закричала. Из колышущихся багровых щупалец пробился голос Вятки: «Милавушка!» Она рванулаь на зов, вытянула вперед руки, ощупывая пространство. Ладони коснулись живой плоти. Нашла!

Но странное дело. В том месте, где должно быть лицо, ее пальцы ощутили чужую бугристую грудь. Огромную, мускулистую. А еще она ненароком коснулась какого-то предмета. Она напрягла глаза и вдруг в ужасе отшатнулась. На потертом кожаном ремешке висела золотая статуэтка Одина. А потом из тумана вынырнула страшная рыжебородая физиономия. Глянула на нее и глумливо подмигнула. И тогда Милава завыла. Громко надрывно, как десять лет назад.

– Гудрун, просыпайся!

Её настойчиво тормошили за плечо. Милава поднялась. По щекам обильно струился пот. «Как душно». Она задрала голову к потолку. «Конечно. Кто-то додумался закрыть дымогон. В помещении плавал сизый едкий дым.

Она взглянула на Тиру, пожилую сгорбленную рабыню.

– Что случилось?

– Гости! К хозяину приехали важные люди. Говорят, сам Тьёвди Красноголовый! Известный скальд! Разве ты никогда не слыхала про него?

– Нет. – равнодушно отозвалась Гудрун. Она размышляла, чтобы значил этот удивительный сон. Его необходимо разгадать.

– Хозяин велел одеть лучшие наряды и не забудь те бусы, что он подарил тебе два года назад.

Ничего удивительного. Магнус снова будет подкладывать ее гостям, как делал не единожды. После ночи проведенной с ней, многие желали выкупить ее у хозяина. Но Хромой заламывал такую цену, что покупатели сначала ошарашенно замирали, а потом начинали смеяться. Обычное дело. Викинги и щедрость – понятия не совместимые.

Во двор въехало десяток всадников. Впереди возвышался огромный детина в кольчужном доспехе. Низкорослая норвежская лошадь была ему явно мала. Ноги детины почти волочились по земле. Увидев хозяина, здоровяк издал волчий вой и легко спрыгнул на землю.

– Магнус! Старый пропойца! Как я рад видеть твою рожу!

– Тьёвди! Старый забияка! А я уж думал, франки нашинковали копьями твою шкуру!

– У них нет таких копий, чтобы пробить эту твердь!

Тъёвди стукнул кулачищем себя в грудь. Золотая статуэтка завертелась на кожаном шнурке, ослепительно сверкая на солнце.

Гудрун подавила в себе, рвавшийся наружу вопль. Теперь она знала, что означал её сон.

* * *

Тяжелые дубовые столы ломились от яств. Пиво и мёд текли рекой. А что еще нужно славным рубакам? Хорошая драка и шумная пирушка. Магнус Хромой взметнул вверх византийский кубок.

– Я хочу выпить за моего друга Тъёвди – хёвдинга! Тьёвди Красноголового! Тьёвди Скальда! Ближайшего друга самого конунга Рагнара Волосатые штаны!

Викинги заорали, засвистели, затопали ногами. Началось веселье. Здравицы сменяли друг друга со скоростью выпущенных хорошим лучником стрел. Девушки-трэли не успевали наполнять мгновенно пустеющие чаши и кубки. Слышался хохот, волчий вой и лай, вертящихся под ногами собак.

– Пусть скажет Тьёвди! – заорал младший сын Магнуса.

– Нет! – перебили его. – Тьёвди не говорит! Он поет! Он же скальд!

– Правильно! Пусть Красноголовый споет нам о последнем походе!

– Как велика была твоя добыча, воин?!

Тьёвди поднялся из-за стола, швырнул на пол недоеденную свиную ляжку и сказал:

– Я еще не сложил песню о нашем походе. Я сочиню её сейчас. И пусть боги помогут мне подобрать нужные слова.

– Правильно! – заорали пирующие. – Боги будут говорить твоим языком!

Красноголовый торжествующе оглядел собравшихся, откашлялся и запел густым красивым голосом:

Знамя Лодброка, пирующий воронКлекотом весть на драккары доставил,Ждет нас удача в великом походе,Самых достойных позвали Инглинги.Даже Эгир, нам желая победы,Черный котел свой забросил на небо,Веслами вспенили синие воды,Кнорры Ладброка летящие птицей.Мчались за нами в кровавых кольчугахДевы —Валькирии – вестницы битвы.Молнией жгучей, режущей сумрак,Одина взор освещал нам дорогу.

Далее певец переключился на себя. И рассказал, какой он достойный и великий воин. Любимец богов и баловень судьбы. Настолько достойный, что не боится носить на груди статуэтку самого Одина, тогда как другие осмеливаются нацепить на себя лишь молоток Тора.

Глаза Тьёвди возбужденно сверкали, когда он вещал слушателям, как под франкским городом Нантом, он нанизывал на меч сразу по восемь врагов. Насиловал за раз по десятку женщин и раньше всех врывался в храмы Белого Бога и, разумеется, первым отыскивал спрятанные монахами сокровища.

Гудрун смотрела на него и непроизвольно сжимала кулаки. Она не слушала его песню. Рыжая оскаленная физиономия расплывалась перед глазами, уступая место жадным языкам пламени и удушливому черному дыму. Нет, она не плакала. Она давно разучилась это делать.

Красноголовый закончил петь, тяжело плюхнулся на скамью и потребовал медовухи. Веселье продолжалось. Захмелевшие нуреги затевали потасовки, лапали рабынь и горланили непристойные песни. Кого-то из девушек ненадолго уводили. Потом они возвращались раскрасневшиеся и уставшие. Её и саму несколько раз утаскивали на сеновал, но Тьёвди так ни разу и не взглянул на неё. Напрасно Гудрун старалась держаться поближе к Красноголовому. Случайно задевала бедром, призывно улыбалась. Единственно чего она добилась, так это то, что рыжий детина звонко шлепнул её пониже спины и приказал принести пива.

Гости гуляли три дня. А на четвертый засобирались в дорогу.

Тьёвди оседлал своего низкорослого конька, махнул на прощание радушным хозяевам и уже собирался уезжать, когда на его стремени повисла Гудрун.

– Купи меня, славный хёвдинг! Прошу тебя!

– Тебя? – удивился викинг. – Тебя что хозяин обижает?

– Нет. Он добрый. Но мне милее ты. Купи! Я буду ласкать тебя день и ночь и доставлю такое наслаждение, которое не сможет подарить другая женщина!

Красноголовый задумался. Как и всякий викинг, он неохотно расставался с деньгами.

– А чем тебя не устраивает Магнус?

– Он простой хускарл, а ты хёвдинг! Ты герой! О тебе ходят легенды! Ты лучший скальд на Севере! Тебя любят боги! Я хочу быть твоей!

На лице Тьёвди появилась довольная ухмылка.

– В этом ты права. Таких, как я, немного. – он повернулся к хозяину. – Эй, Магнус! Продай мне эту девку!

– Три марки серебра! – привычно назвал цену Хромой.

Красноголовый даже хрюкнул от негодования.

– Ты в своем уме, Магнус?! За эти деньги я куплю пять трэлей!

– Она не просто рабыня. Она знахарка и ведунья. Я и так дешево отдаю, по дружбе.

Красноголовый расхохотался и тронул поводья коня.

– Подожди! – быстро зашептала Гудрун. – У меня есть пять марок! Эти деньги твои!

В глазах викинга вспыхнула алчность.

– Откуда у тебя столько?

– Мне иногда платили за любовь. Я копила. Мне не жаль отдать их тебе.

(Не рассказывать же ему, что этой ночью она посетила сокровищницу Хромого…)

Красноголовый наклонился к Гудрун, заглянул в глаза и пообещал свистящим шепотом:

– Если ты обманула меня, я сдеру с тебя живьем шкуру.

Затем он крикнул хозяину:

– Твоя взяла, Магнус! Я хочу эту девку!

Красноголовый усадил Гудрун впереди себя на седло и маленький отряд покинул усадьбу Хромого. На прощание она оглянулась, нашла в толпе провожающих Вятко и прошептала: «Прощай, любимый».

Юноша смотрел ей в след и плакал.

* * *

Голова Тьёвди внезапно закружилась. Он отшвырнул от себя Гудрун и тяжело поднялся с ложа. Схватил глиняный кувшин и надолго припал к нему губами. Довольно фыркнул, уронил кувшин на пол и хрипло расхохотался.

– Ты совсем укатала меня, девочка!

Гудрун, грациозно развалившаяся на медвежьих шкурах, с улыбкой ответила:

– Ты много выпил, милый. А мы ведь только начали.

– Глупая женщина. Я только начал пить. Просто мне давно не попадалась такая резвая кобылка!

В подтверждение своих слов, викинг покачнулся. Удивленно икнул и рухнул обратно на ложе. Глаза Гудрун превратились в узкие щелочки. Ей больше не было нужды притворяться.

– Я хочу спать. – заявил Красноголовый и вдруг услышал:

– Да. Ты уснешь! Уснешь навеки!

А в следующий миг острый клинок вонзился ему под ребра.

Тьёвди заорал от неожиданности и попытался вскочить. Но невидимая тяжесть навалилась на плечи, не давая подняться. С ненавистью глядел он на золотоволосую рабыню, стоящую над ним и презрительно улыбающуюся.

– Тварь! Что ты сделала?!

– Я убила тебя, Тьёвди Красноголовый! Как ты десять лет назад убил моих родителей! Я дала тебе выпить яду и пронзила твою печень кинжалом! Но прежде чем ты умрешь, я хочу, чтобы ты вспомнил безымянную деревушку в Гардарике и маленькую девочку, чью жизнь ты растоптал!

Конечно, он ничего не помнил. За свою жизнь он разграбил десятки таких деревень. Гудрун приблизилась к нему, оскалила зубы и погрозила кулаком. И ей показалось, что в его, подернутых смертью глазах, вспыхнул огонек узнавания.

А потом его тело выгнулось дугой, а на губах запузырилась пена.

Гудрун оделась, подошла к мертвому телу и сорвала с его шеи украшение – золотую статуэтку Одина.

* * *

Она карабкалась на вершину высокого утеса, а за ней по пятам лезли сыновья Тьёвди и его дружинники.

Лысая шишковатая голова каменного исполина. Далеко внизу раскинулся ковром седой океан с рваным узором прибоя. Над головой бескрайнее небо с величаво парящими орлами. Гудрун вдохнула свежий прохладный воздух. Никогда ей не было так спокойно и легко. И еще, ей не было страшно.

– Гудрун! Стерва! – заорал старший из тьёвдисонов. – Спускайся вниз! Не заставляй тащить тебя за косы!

Она взглянула на него и звонко рассмеялась.

– Слушайте меня, люди Севера! Я не Гудрун! Я никогда ей не была! Запомните моё имя, вы, любящие забирать чужие жизни! Меня зовут Милава! Милава из Гардарики! Я убила Тьёвди Красноголового и похитила его душу! И теперь он никогда не попадет в Вальгаллу, ибо погиб не на поле брани, а пал от руки слабой женщины! А символ вашего лживого бога я забираю с собой!

Она показала им талисман, снятый с груди Тьёвди. И услышав в ответ злобное рычание, засмеялась.

А потом она шагнула с утеса в бездну. И на границе между жизнью и смертью увидела она лица родителей, и светлый лик того, кто любил её больше всех на свете. И попросила у него прощения.

Темный свод океана сомкнулся над её головой. С мрачной улыбкой опускалась она на дно, крепко сжимая в кулачке золотую статуэтку Одина.

Июль 2012 года

Воин Севера

Харальду Краснозубому не повезло четырежды. Первый раз, когда он лишился лучшего лоцмана. Бьерн Счастливый перебрал пива на пирушке и в запальчивости обозвал Гунара Длиннорукого тупым моржом. Страшное оскорбление для викинга. Длиннорукий немедленно вызвал обидчика на поединок. Напрасно Харальд предлагал за глупца щедрый вергельд – Гунар, как и его вождь, ярл Ивар Бескостный, слишком любил безнаказанно проливать кровь.

На хольмганг пришло мало народу: лишь мрачные хирдманы Харальда и несколько дружков Длиннорукого. Все понимали – зрелищного поединка не будет. Свей Гунар был очень хорошим воином. В насмешку над противником, он даже не снял рубаху и не взял в руку щит. Молнией сверкнуло лезвие меча, и голова несчастного лоцмана покатилась по земле. Гунар склонился над убитым и издевательски спросил: «Эй, ты чего лежишь? Ты что, умер?». При этом свей глумливо поддел сапогом голову Бьерна.

Такое неуважение к мертвому вызвало бурю возмущения среди викингов. С трудом Харальд удержал своих людей от необдуманных действий. Не хватало, чтобы Гунар убил еще нескольких.

Так он лишился Бьерна, который носил гордое прозвище Счастливый за умение находить фарватер даже в незнакомых заливах. И это накануне Великого похода, который затеял сам конунг Рагнар Волосатые штаны.

Пришлось взять другого лоцмана. Тот не был Счастливым. В этом Краснозубый убедился, когда драккар сел на мель. Напрасно Харальд возносил молитвы Ньерну и бросал за борт щедрые подношения. Очевидно, скандинавскому богу морей было наплевать на франкскую речку Луару. Зато от души повеселился злонравный Эгир. В плеске волн ярл отчетливо услышал его шелестящий смех.