Разговоры о тенях

нравится; «свету» не понравилась, хотя пришлось вместе со всеми (как же?

1 Рабле – монах политик физиолог и ботаник.

46

публика, все смеялись), пришлось смеяться, звуки издавать («однажды один

король так смеялся над шуткой…» – это тоже уже было, но от повторения ничего

не убудет), шутка не понравилась и пришлось автору «шутить» до конца своих

дней, ждать, я бы сказал, когда придёт ночь, час, миг прощения, но такой не

пришёл, такая не пришла (в романе, разве что только). Да и есть ли такая? Есть

«ночь, когда сводятся счёты», а это совсем не то, что ночь прощения. И здесь

некоторых простили, свели, я бы сказал, с ними счёты… Фриде платок перестали

подавать, фиолетового рыцаря, как раз того, который пошутил, простили, ещё

кого-то, по мелочам – из борова назад в человека, прокуратора простили и

Мастера… отправили в Джиннистан, простите, в Атлантиду, где его ждали… нет,

не отвратительные жёлтые цветы, а розы, роза в золотом горшке. Фантазёр наш

автор – шутник! Он и сам свёл с некоторыми счёты, например, с Мишей

Берлиозом (как надо было навредить, чтоб, почти в первых же строках романа,

зарезать трамваем), со Стёпой Лиходеевым (спрашивается, где ему перешёл

дорогу какой-то директор какого-то варьете?), с Никанором Ивановичем, с

Варенухой, с буфетчиком (попались под руку и получили), с наушниками и

шпионами, помните?.. (кстати, если не помните, так перечитайте известное всем

произведение о борьбе добра со злом) с соглядатаями, в лице, как он сам его

назвал, милейшего барона Майгеля. Почему Майгеля?.. Почему? да что там

говорить – и Мандель, и Майзель, и Штейгер… всех найдут, всех отыщут,

нанижут черепа и черепки трудолюбивые текстологи и комментаторы, как

нанизывает черепа какой-нибудь дикий (и не дикий) любитель человечины; на

нитку нанижут и покажут нам у себя на грудях (этакие бусы) всему миру,

искусснейшее монисто, колье, ожерелье, сотканное из жизней, из жизни,

превращённой воображением автора в смешную борьбу тьмы и света, света и

тьмы, добра и зла, зла и добра, что всё, всё всё равно… не всё равно только то, что

сам шутник долго и дорого (мучительно) потом расплачивается за свою шутку и

всё надеется, пребывает в надежде, что оплатит и закроет когда-нибудь наконец

свой этот счёт… надеется, пребывает в надежде… и тут бы, эх! как разлиться бы

мыслью по древу о надежде… нет!

Нет, пока не надо, надо хоть с шутками разделаться, потому что не все же

шутки такие печальные. Ага! Ну, эта – вот такая шутка, зубастая – попортила

жизнь… шуту, но есть же, как сказано, и другие… о! сколько их, шуток:

балаганная, банальная, бездарная, беззлобная, безобидная, беспечная,

бесцеремонная, благопристойная, благочинная, веселая, возмутительная, вольная,

вульгарная, глупая, громоздкая, грубая, грустная, двусмысленная, дежурная,

дерзкая, дерзновенная, детская, дикая, добрая, добродушная, дружелюбная,

дружеская, дурацкая, дьявольская, едкая, ефрейторская, ехидная, жгучая,

жестокая, забавная, забористая , заезженная, зверская, злая, злорадная,

злоречивая, игривая, идиотская, изящная, истасканная, исхлестанная,

казарменная, кислая, колкая, легкая, легкокрылая, медвежья, милая, мудрая,

мягкая, наглая, натянутая, небрежная, невинная, недобрая, нежданная, незлая,

незлостная, неловкая, немецкая, неприличная, непристойная, неприятная,

47

неуместная, обидная, озорная, оригинальная, оскорбительная, острая, остроумная,

плоская, плохая, площадная, пошлая, плоскодонная, приличная, пристойная,

просоленная, простодушная, пустая, скверная, славная, смелая, смешная,

солдатская, солдафонская, соленая, сочная, смачная, сухая, товарищеская, тонкая,

тривиальная, тупая, тяжеловесная, удальская, циничная, школьническая,

школьничья, ядовитая, ядреная, язвительная… Я уверен, что любой, больше или

меньше значимый эпитет тоже подойдёт сюда: шёлковая, бархатная, платяная,

рогожная; железная, стальная, медная, оловянная; волчья, лисья, крокодилья,

слоновья… – уверен, найдётся ещё куча красок, прилагательных и определений, и

метафор, чтоб показать шутку с её какой-то наиболее привлекательной стороны,

невидимой, как уже было сказано, невооружённому глазу.

Например, у нас шутка доктора-парадоксов-друга изменила жизнь нашей

подруге Софи в хорошую сторону (по крайней мере мне так кажется или мне так

нужно). Упадёт такая шутка, как гром с ясного неба, или как снег на голову, или

как обухом по голове, и не пропадёшь за понюшку табака, и не доведёт она тебя

до помрачения ума, напротив, как вроде бы и в трубу протрубили, а хочешь -

выходи, а хочешь – и не выходи… строиться. Шутка свалилась на Софи, но не как

с ясного неба, а как с неба уже неясного, потому что, как сказал бы… да любой

образованный немец сказал бы, что den Grundstein dazu war schon lange gelegent,

что значит, камень уже давно был положен во главу угла.

«Софи, – сказал доктор Жабинский, если ещё кто помнит, – Софи, займитесь

куклами, – пошутил, повторюсь, пошутил доктор, после того, как Софи рассказала

друзьям очередной свой кошмар, кошмарный сон про патолоанатома и его

клиентов, прости меня, Господи, с лозунгами около метро.

Софи, как уже все поняли, это особый брильянтик, особый выверт в нашем

романчике. Из-за неё всё (прародительница у неё Ева, хотел сказать, но не скажу,

потому что это уже было, если кто помнит: «…был весьма почтенного рода: имел

своим предком Адама»). А раз так, Софи, пришло время (всякому фрукту своё,

извини, Софи, время), и мы узнаем откуда, как скоро будет сказано, растут у тебя

ноги. Mouvais ton! Одно дело: «Вот мы и узнаем откуда ноги растут», – и совсем

другое: – «…узнаем откуда растут у тебя ноги».

Ещё раз: «Если в вашей семье родилась девочка: куклы, кукольные домики,

кукольные замки, кукольные дворцы, кукольные дверцы, спальни, будуары,

салоны, мадемуазели»… – дух, я вам скажу, не позволит таких длинных

перечислений, если ни к чему…

Кукол девочка называла, как уже все поняли, всякими мадленами,

помпадурами, мадемуазелями, кавалерами, принцами (благодаря своему

образованному Papa), и был король, с завитым париком-пирамидкой и

коротенькими ножками. Софи раскланивалась с ними, делала всякие, как она

думала, светские па и книксены, играла с ними в вальсы и пьесы и выясняла, как

это можно и интересно, наверное, любить сразу трёх апельсинов? Текстологи и

комментаторы ещё нанижут черепа и черепки и разберутся, откуда у нашей Софи,

pardon, растут ноги (вот! не прошло и часу) или руки, как кому больше нравится,

48

будут цитировать всяких именитых философов, филологов, психологов,

физиологов, нейробиологов, сайентологов, филематологов, богословов и Фрейда,

как это уже было где-то сказано… я же сообщаю, что notre cher papa… маму в

семье называли соответственно notre chère maman, а маленькая Софи была notre

petite nymphe…

Представьте себе: кабинет notre cher papa… На столе остатки уточки-

мандаринки (вот оно, пришло время обещанного Überraschung… Überraschung,

suprise, удивления, изумления, неожиданности и внезапности, но ещё два слова,

да что там два слова, сообщаю прямо сейчас, что notre cher papa… notre cher papa

был не только, в некоторой степени, знатоком эпохи короля с короткими ножками

(ах! чего он только не был знатоком? – свойство присущее всем представителям

этой трудной профессии), знатоком Монпансье и Вуатюра Венсана, но ещё и…

notre cher papa рассказывал студентам, указывая на складки живота и

разросшийся до неприличных размеров покойниковский желудок (профессор его

называл Panza, что значит брюхо, о чём скоро будет) про эту эпоху жадных до

денег буржуа, неистовых реформаторов и неистовых папистов, эпоху, когда вдруг

всем стало понятно, что если я мыслю, то я и существую («обязательно встаёт

вопрос, – подчёркивал он, – а если не мыслю… то уже и?.. – конечно, встаёт ответ,

– шутил шутник, – уже и!»), рассказывал про эпоху прециозных благородных

поэтов и, напротив, поэтов, потерявших всякое фантазийное ощущение мира,

всякое ощущение карнавальной стихии1 и всякие благородные нравы (надо

помнить, что ещё сколько-то, может, сто (тыщ) лет назад поэты должны были

скрывать своё благородство (какое там у поэтов благородство? – говорили в

свете), благородное происхождение и сочиняли стишки, под именем какого-

нибудь, извините, Шекспира, Марло Кристофера, Гераклита, Гомера, а если

хотите и Вергилия; notre cher papa был, в некоторой степени, знатоком, знатоком

и любителем, ах, любителем, потому что без этого было никак не отвлечься от

процарапанных на синих масляной краской выкрашенных стенах словечек, будто

жизнь прожить не поле перейти, от этой – уже некрасоты лежащей на столе… был

любителем этой эпохи короля с короткими ножками и его наставника Мишель-

Ришара, и, снова же, де Лаланда, и Мадлен де Скюдери (девицы Скюдери),

которая скрывалась за именем своего брата-поэта… да чего только папа не был

любителем, как уже сказано, а ещё наш Papa… Приготовились! да вы уже и сами

догадались, внимание! был, па-то-ло-го-а-на-то-мом, тем, да, да, как раз тем,

который снился ей во главе депутации своих, снова же, клиентов, с жизненными,

снова же, лозунгами у метро (папочка снился), и тем, который отпустил студента

Жабинского и студентку Софи на свободу, когда понял, что им не до

малоберцовой кости, у которой есть передняя, а есть и задняя поверхность и не до

пекинской уточки мандринки, черепушка которой, как все помнят, взывала к

отчаянным мыслям о вечном, хотя питается-то в жизни, это знают даже

школьники, уточка в жизни питается всего лишь углозубами, и, тем не менее,

остаётся верной до самой смерти своему единственному мандариновому селезню)

1 о которой нам всё так хорошо рассказал Михаил Михайлович Бахтин.

49

… выходим из длинных скобок: …у папы на столе (если не помните о чём мы,

вернитесь в начало абзаца) лежал череп китайской уточки бывшей мандаринкой,

маленькая черепушка, которая любила и была когда-то до конца дней верна

своему другу, и, при взгляде на которую, у Софиного папы глаза пучились,

пялились и оказывались, как сказал Антон Павлович Чехов, на мокром месте, я

бы сказал, мокрели. Почему? Может, Papa воображал Абеляра, Элоизу, Тристана,

Изольду и Гамлета с Офелией или Ромео с Джульетой наконец… словом, всех,

любовь которых подлым выстрелом в спину оборвала злодейка судьба… У papa

были проблемы? Не знаю. Но не его проблемы у нас главные.

Семья в сборе. Домашние чтения. Папа читает про подвязки, реверансы и

салоны…

«Карта сия лучшее место в «Клелии». Вот дорога, ведущая от Новой дружбы к

Нежности. Вот Нежность-на-Любовной склонности, Нежность-на-Уважении,

Нежность-на-Благодарности, как говорят Кумы на Ионическом море или Кумы на

Тирренском море1. А вот деревни Мужество, Великодушие, Исправность,

Угождение, где надо пожить. И наконец Учтивая Записка и, наконец, Любовное

Письмо!..»

– Нет, Ваше прекрасноходительство, графиня Кумская, – игралась в пьесы со

своими куклами маленькая Софи, – Вы не можете так просто подавать знаки

внимания безусому кавалеру Д.

– Но я же… – возражал кавалер.

– Не спорьте, – говорила Софи, – кавалер! Подите вот, поживите, сначала, в

деревнях…

Все мадемуазели, мадлены и скюдери поднимали крик… кто был за кавалера,

кто за мадемуазель Кумскую, а кто за Софи…

«Чудесно! Превосходно! – это уже папа продолжал читать, – восклицали в один

голос ученые мужи и безусые поэты, и все, от Малерба, до Анжелики2, – Господи!

бедная девочка Софи, – и все под водительством мадам Рамбуйе, – ещё раз Pardon,

– а Буало Никола-Депрео, – Господи, прости ещё раз меня грешного, – только

Буало, – великий стилист, если кто не знает (Софи тогда не знала… сейчас может

и знает), мирил всех:

Будь то в трагедии, в эклоге иль в балладе, – декламировал Буало, -

Но рифма не должна со смыслом жить в разладе.

Меж ними ссоры нет и не идет борьба:

Он – властелин ее, она – его раба, -

– И всё бы хорошо! если бы только поэты не водили так часто муз в публичный

дом, – добавлял сатирик и поэтический законодатель…

1 Я бы добавил: как говорят Франкфурт-на-Майне или Париж-на-Сене…

2 Анжелика Поле, «Прекрасная львица, царица зверей» (Саразен).

50

– Правильнее было бы сказать, – перебивала его львица Анжелика: – если бы

поэты не ходили туда к музам…

– Тогда и стишки не выходили бы у них на манер канкана! – добавлял ещё кто-

то.

В этот день Христос пришел,

Чтоб спасти наш мир от зол, –

или:

Слава вечная Ему,

Побеждающему тьму…

Естественно, эти его положительные мысли общество уже тогда брало в

кавычки, а принцесса Монпансье на эти его «мысли» смотрела, как… Ах, как

могла смотреть на мысли принцесса Монпансье!..

…а как могла смотреть на всё это наша юная Софи?

Меж тем notre cher papa, подхватив на ладошку известный череп уточки-

мандаринки, плавал меж изумлённой petite nymphe и восхищённой notre petite

maman, и рассказывал о вечном противостоянии бытописателей и художников,

как он их называл, как он говорил, об этом вечном прении брюха и духа, о том,

что красоте трудно оставаться красотой, когда она уже… на столе.

о брюхе и духе (о прении брюха и духа)

Встретились как-то брюхо с духом.

– Ты, – говорит брюхо духу, – скучнейшее существо на свете.

По-испански брюхо – Panza; правильнее – la Panza, оно у них женского рода. И

тут представляем себе… я бы, конечно, представил себе такую классную

девочку… «Моя бабушка курит трубку…», чтоб всеми эпитететами, которые есть

самые лучшие на земле, можно было её обозвать, чтобы сама красота, например,

Афродита захлебнулась от зависти… «А моя бабушка курит трубку, Чёрный-

пречёрный табак. – Ты, – говорит Panza духу, – скучнейшее существо на свете.

Явилась, здрасте (это о Panza), не запылилась!..

Ах, сколько в мире пословиц, поговорок, крылатых слов, крылатых фраз,

устойчивых словосочетаний, фразеологизмов, риторических фигур, оборотов

речи, шуток, прибауток, чтоб описать эту скучную жизнь… а сколько, чтоб

нескучную?

Пищалки, свистелки, жалейки, сопелки, ковёрные кувыркаются, клоуны

обхохатываются, жиряки… летку-енку танцуют – «прыг-скок», обольстительницы

– прыг-скок… ловеласы всякие… «Он любил ужасно мух,/У которых жирный

зад», И сама! и жнец, и швец, и на дуде игрец.

51

– Ты, – ещё раз говорит духу брюхо – скучнейшее существо на свете.

А Дух, как Пост перед Масленицей. Задок поджал, ручки в небо потянул…

– Нет, – пищит, – нет! Призываю свидетелей!

И полезла тут всякая морока: вдохновение, огонь, парение, парение мысли,

полёт мысли… словом, словом, весь набор синонимов, словом, весь словарь

синонимов, словом, тоже не хухры-мухры, тоже и жнец, и швец, и, тем более, на

дуде игрец… запашки всякие, запахи, душок, смрад.

– Я, – говорит брюху дух, – никакое не существо, я ипостась высшая, субстанция

бесконечная, без меня ты бы давно загнулась, поражённая развратом, обжорством

и ленью1… давно бы загнулась, поражённая развратом, обжорством и ленью, -

повторяет дух, – и всеми грехами библейским! – гордо прибавляет.

–Ах, скажите, скажите! Ду-ду-ду, ду-ду-ду! Платон, Аристотель, настоятель,

отец святой, Декарт, Фейербах. И кто тебя такого «субстанцию» выдумал? Да с

тобой ни печь разжечь, ни, как говорит папа патологоанатом, пирог испечь, ни

огонь залить, ни корову, извините, уважаемое собрание, за сиськи подоить! Куда

ни ткнись: нельзя. И туда не ходи, и так не сиди, там шапку скинь, там жопу

подвинь, повернись, оглянись, после шести не ешь, а то толстым станешь. Для

чего, скажи? Я понимаю, сидит себе такой груздь, треугольник равносторонний,

романы пишет, философствует, придумывает себе всякую свою жизнь после

смерти, святым духом питается!!! а этому, который с хлеба на квас, с кваса на was

ist das? с гроша на копейку, с шиша на телогрейку перебивается? С редьки на хрен

да с хрена на капусту, с куска на кусок, с ежа на горшок! Что тому, кто, как

сказано, не может энергию секса в романтическое чувство преобразовывать?

Этому что до твоих эмпирей?

– Я, – говорит брюху дух, – не существо. Существо – это ты. Дух не красив, не

прекрасен, он идеален. Если бы тебе сейчас так, по-нашему, по-философски, то

дух – это субстанция бесконечная…

Ах, сколько общения! – воскликнул студент Ансельм, выскакивая из дворца

под красными фонариками, в которых поразительные змеятся золотисто-зелёные

змейки и звенят звоночками, не звонят, звенят…2. – Ах, Серпентина, моя зелёная

Серпентина, – воскликнул студент Ансельм, выскакивая из дворца тайного

архивариуса Линдгорста, потомка юноши Фосфора, влюблённого в его мать-

лилию… – Ах, сколько, сколько общения, – и застегнул все пуговицы на своём

hechtgrauer Frack, что значит щучье-сером фраке (сначала подумал – mauvais ton! а

потом подумал, что для кого – mauvais ton, а для кого и не mauvais ton).

Общение – это совсем не разговоры в компании, или в кабинете, или с

подружкой (другом) в русской бане, под еловым веничком, на прогулке пешком,

трусцой, по телефону, по телеграфу, в письме, в ЖЖ, в Facebook, да пусть хоть и

на дистанции Марафонского забега, пусть хоть и восходя на Эверест…

1«И будь я негром преклонных годов, распятым развратом и ленью…» – простите В.В., это

пересечение.

2 У автора «колокольчиками».

52

…это, когда с равным о равном, с равным о главном… с равным, захватившим

радость твоего духа, смыслом.

– О-о-о! Этого мы знаем: «с равным, захватившим радость твоего духа,

смыслом»!

«Счастье, товарищ …, произойдёт от материализма, а не от смысла»1.

И по великому Платонову Платоновичу (пересечение)

«Учреждение, граждане, закрыто! Займитесь чем-нибудь на своей квартире».

Как служили, так любили, а как без службы так нет дружбы.

– Закрывай, закрывай, изверг! Крови тебе надо, вампир! Не на-со-сал-ся…

И всё же, на своей квартире.

– Отчего вы не чувствуете сущности? Отчего не почувствовали сомнения в

своей жизни и слабости тела без истины?..

"А ведь это верно, что я родился на свет для всевозможных испытаний и

бедствий!»

– Ну, что, друг… друг… Санчо, Санчо Panza, Panza, Panza… Савельич,

Петрушка Селифан. Каким, скажи, камушком отметить мне этот день: белым или

же чёрным?

Пансы, Селифаны, Петрушки, Савельичи проходят строем и орут вовсю:

Царь без слуг, как без рук.

– Конечно белым, Санчо Панса! Любовь!

Вступает хор.

Извини, издатель. Договорились – потом выбросишь.

Вот слова, которые поёт хор (не без Леопарди):

Когда ниспосланные небом светлым беды,

стремится ночь перехватить,

в полёте, будто маленьких, ещё рождённых только,

несмышлённых

1 Великий Андрей Платонович Платонов.

53

укутать,

чтоб никто, ни те, кто сверху, ни кто снизу

не могли

за нитки дёргать.

Чтоб в тайны не смогли проникнуть,

чтоб втайне совершался жизни миг.

Ах, миг не жизнь – кто требует ответа?

Кто требует ответа за миг?

Как скучно сочинять стихи!

Хор продолжает:

Тогда ты всходишь,

Будто доказать ты хочешь,

Луна, что миг огромен

и необъятен, и всесилен.

И не надо жизни, нужен – всего лишь миг.

А Парки? им…

Такая их судьба (смотри, у них судьба ведь тоже) – нить прясть и оборвать –

так вечность за станком прядёт осколки бытия,

сама её и обрывает.

«…я готов всё бросить и никогда больше не писать, ибо лучше уж умереть от

ненаписанного, чем от писанины»1, – шутка больного.

Солист:

Открой, Селена, счастья миг!

Открой что скрыто от других,

Тот миг, которым поделиться невозможно,

И невозможно чужим глазам открыть, открой.

Солистка:

Открой, и мы заплатим жизнью,

И будем счастливы,

И будем счастьем заглушать

Унылый и тлетворный образ скуки.

Дуэт:

Во поле берёза стояла,

Трио:

1Кафка, «Письма к Фелиции».

54

Во поле берёза стояла,

Во поле кудрявая стояла

Квартет:

Во поле берёза стояла,

Во поле кудрявая стояла

Люли, люли, стояла,

Хор:

Лю-ли, лю-ли, стояла!

И снова солисты поют каноном:

Некому березу заломати,

Некому кудряву заломати,

Люли, люли, заломати, -

И хор подвывает:

Люли, люли, заломати!

И снова:

Как пойду я в лес, погуляю,

Белую березу заломаю.

Люли, люли, заломаю.

И хор:

Люли, люли, заломаю!

Чушь!

Продукт возбуждённого, раздражённого, лучше, сознания. «Продукт!

Возбуждённого! Сознания!» – заметили? Это же непостижимо, вот это стиль!

«Продукт возбуждённого сознания», – за это расстреливать нужно (того, кто не

понимает)! Что ж вы так не удаётесь, поддаётесь мне, слова? Ну да, ладно!

«Заломаю, заломати». Заломила меня любовь. Заломала меня страсть,

вожделение. Хочу жить в вере, в иллюзии, в мечте, а не в «унылой тлетворной

скуке».

– Ты, дух, – сказало брюхо духу, – скучнейшая субстанция.

Издёрганная вдоль и поперёк (за вдоль и поперёк тоже надо отравить автора,

лучше оторвать голову), издёрганная живая жизнь, от которой не ждёшь ничего,

не надеешься ни на что, уже не приносит воздуха в кровь, не приносит

55

Frischwetter, или Frischwasser, или, ещё лучше, Frischmilch не приносит, как

говорят эти немцы, в жизнь рассвета и заката, и становится мёртвой. Живая

жизнь, та бурная ещё недавно река – разлилась, растеклась, расправилась по

долине, и ни буранов, ни стремнины, одна тишь и гладь, и ряска – одна жизнь

мёртвая. Одна скука.

И, куда-то хочется пробиться. Зачем? – и вопрос такой не стоит. Тьмы условий,

совпадений, альтернатив, сопротивлений, симпатий, чаепитий;

дезиксорибонуклеиновая кислота, рибонуклеиновая кислота, аминокислоты,

алкалоиды тоже, гены в конце концов – всё уже готово, предопределено.

И что?

И ты готов выпрыгнуть из себя? Уже готов?

Интересно, кто – ты?

Да, тьмой условий уже избран тот, «случайный избранник, проникновенный

художник, поэт-пророк, философ – снова же – провозвестник неуловимого

знания».

Тьмы неизвестных ему самому обстоятельств понуждают, если хотите,

понукают его выпрыгнуть.

Совпадения, голоса.

«…хотя, само по себе это ещё ничего не говорит об их пророческом призвании,

ибо голос слышат многие, а вот достойны ли они его? – это, если смотреть

непредубеждённо, ещё вопрос, и, безопасности ради, лучше сразу ответить на

него строгим и решительным «нет»…»1 – хотя, «…главное, чтоб в помещении

была высота, потому что в высоте могут летать комары и мухи, и другая

живность, – как уже сказано, – чтоб высота в зале была, чтоб демонам было, где

разгуляться.

Он, несомненно, не был одним из избранников Провидения,

лишен был той необходимой воли, которая влечет людей к

безудержному погружению в тьму непреложных догм.

(Гюисманс, Бездна)

Знаю точно, перед самым рождением моим на свете наступила тишина.

Мать моя изумилась…

А что? с чего должно было начаться?.. всё начинается и кончается тишиной, с

тишины…. Чушь собачья, будто зародыш или покойник могут что-то слышать?

Очень важно, что ни покойник, ни зародыш не создают художественного

произведения собственного «я». За них создают: он не слышит; он уже всё

слышит; он был милым человеком (судя по нетронутой печени); он уже перед

1Кафка, «Письма к Милене».

56

апостолом, и райские птицы… – говорил патологоанатом прилежным студентам.

«…я сама заметила в нем некоторое постоянное беспокойство и стремление к