Шампанское по воскресеньям

– Но не женился, – уточнил Юрий Львович.

– Нет, не женился. Но фамилию его Света взяла, уж не знаю зачем. Они переехали в новый загородный дом. Света занималась исключительно собой, по три месяца в году проводила на дорогих курортах. А Вадим много работал и очень быстро, буквально на глазах, старел. Смерть сына не прошла бесследно и сильно его подкосила. Светка обсуждала с пластическими хирургами каждую новую морщинку, а у Вадима стремительно развивалась ишемическая болезнь сердца и появилась одышка.

– А что же её дочь? – поинтересовался шеф.

– Для Ленки развод родителей оказался полной неожиданностью. У неё уже была маленькая Юля на руках. Её муж Игорь Ветров работал тогда у тестя в лаборатории.

– У Виктора значит? – уточнил я, потому что начал путаться в именах и фамилиях.

– У Виктора, у Ленкиного отца. Что-то вроде семейного подряда. Игорь писал диссертацию под руководством тестя и все надеялись, и Светлана в том числе, что, может быть, он пойдёт далеко, что Виктор как-то поможет ему в продвижении.

– Они жили все вместе? – спросил я.

– Да, в одной квартире. И тут случился развод. Виктор любил Светлану. Но когда она уходила, он не стал её удерживать. Он просто-напросто запил. Запил так, что сначала его попросили с должности завлабораторией, а затем вообще из института. Через три года его не стало.

– И Елена Викторовна обвинила в этом свою мать, – сказал шеф.

– Впрямую она не обвиняла, но, во всяком случае, так думала, я уверена в этом.

– И зять понятно как стал относиться к тёще.

– Игорь с самого начала невзлюбил её, ещё до смерти тестя. Уж не знаю почему. Было видно со стороны, что он её просто не переваривает, по-другому не скажешь. К слову, он так и не защитился и далеко никуда не пошёл. До сих пор продолжает работать в НИИ старшим инженером. А Ленка окончила бухгалтерские курсы и вот уже пятнадцать лет как тащит на своём горбу эту семью.

– Извините, – прервал старушку шеф, – из вашего рассказа следует, что материальное положение семьи Елены Викторовны в ту пору было незавидным. И это было известно её матери. Что же, мать не помогала им деньгами?

– У неё не было денег.

Наша заказчица посмотрела на нас, оценивая произведённый её словами эффект. Мы молчали, понимая, что сейчас последует разъяснение.

– Её Вадим был скуп не в меру. Но скупость его была особенной. Лично для Светланы он не жалел ничего. Но вот все остальные расходы находились под его личным контролем. Он дал Светлане карточку своего банка и отслеживал все операции. Падчерице он не собирался помогать и не скрывал этого. Это очень обижало Светлану, она устраивала скандалы, но безрезультатно. Она оказалась материально зависимой от Вадима и была вынуждена смириться с этим. Втайне от мужа она выкраивала из своих наличных денег, которые так или иначе попадали ей в руки, некоторые суммы и передавала их дочери. Ленка считала, что мать просто издевается над ней, но деньги брала. Деньги на самом деле были небольшие, а поверить, что у матери их нет, было сложно.

– Мать не пыталась поговорить об этом с дочерью и всё откровенно рассказать? – спросил шеф.

– Она не могла рассказать этого Ленке, это было для неё унизительно.

– А вы не пытались объяснить племяннице действительное финансовое положение её матери?

– Вначале пыталась. Но она ничего не хотела слышать. Её любимая фраза «не смешите меня» могла любого довести до белого каления.

– Но они хотя бы продолжали общаться после смерти Виктора?

– Света не ездила к дочери из-за зятя. Ленка иногда брала с собой Юльку и навещала мать. Но это случалось не часто. Общение почти полностью прекратилось после смерти сына Вадима. Ленка никак не выразила Вадиму Борисовичу соболезнование, и это очень сильно его задело; непонятно, почему он рассчитывал на другое к себе отношение. Я до сих пор помню Ленкины слова: «Ему было плевать на смерть моего отца, а мне плевать на смерть его сына». Вадим сказал Светлане, что больше не хочет видеть её дочь. Только год спустя, после уговоров, Света стала брать к себе внучку.

– Вы были близки с сестрой?

– Да. Во всяком случае, мне всегда казалось, что она была откровенна со мной, многим со мной делилась.

Наша клиентка замолчала. Я посмотрел на часы: она находилась у нас около часа.

– Вы не устали? – спросил шеф. – Может быть, сделаем перерыв?

– Нет уж, давайте лучше продолжим и быстрее всё закончим.

– Не хотите кофе? Или чаю? – предложил я.

– Кофе я свой давно уже весь выпила. И чаю не надо. Водички, если можно, только не холодной… Водителя моего чаем не напоите? – попросила баба Катя.

– Конечно, сейчас позову, – сказал я с долей сомнения в голосе.

– Это сын мой, – пояснила она, почувствовав мою неуверенность. – Мы же к вам прямо с кладбища.

«Вот оно что!» – чуть не вырвалось у меня.

Я спустился во двор, разбудил дремлющего водителя и провёл его в кухню. В кухне показал, где что лежит, разрешил хозяйничать и вернулся в кабинет со стаканом воды.

Баба Катя попила воды и сложила руки на трости, давая понять, что готова.

– Продолжим. Пожалуйста, отвечайте по существу, – предупредил шеф, выждал паузу и после выстрелил первым вопросом:

– Почему вы решили, что вашу сестру убили?

Старушка, не задумываясь, выстрелила в ответ:

– Она всегда носила лифчики, всегда! Даже после душа перед сном. Я думаю, что она и спала в лифчике.

Ответ был коротким и чётким. Судя по выражению лица шефа, лаконичность и логика ответа ему понравились.

– Эта привычка сестры была чем-то вызвана?

– У неё была прекрасная грудь. И она очень следила за собой, очень. Она любила повторять, что красота не должна висеть, красота должна стоять.

Я вспомнил слова бугая из «Грибного» о мордашке и подпёр щёку рукой; шеф кивнул мне.

– Ваша сестра делала подтяжки лица? – спросил я.

– Не один раз. Последний раз, кажется, года три назад. И всегда удачно. Она была красавицей, я уже говорила, – добавила баба Катя и приложила платок к глазам, после промокнула кончик носа.

Я опустил руку, и шеф, подождав немного, продолжил.

– Кроме отсутствия белья на покойной у вас есть другие аргументы в пользу версии об убийстве?

– Есть. Роман Голсуорси, лежавший на ковре рядом со Светой, моя сестра прочитала ещё осенью.

Вот это был действительно серьёзный аргумент.

– Вы не ошибаетесь?

– Ничуть! – Старушка обвела нас высокомерным взглядом. – У меня проблемы с ногами и зрение ни к чёрту. Но котелок у меня варит не хуже вашего.

Я готов был согласиться с её последним утверждением с той лишь оговоркой, что главный аргумент она по-женски выбрала неверно: надо было начать с книги, а не с бюстгальтера.

– Что ваша сестра читала последнее время?

– Решили всё же проверить, Юрий Львович, да? – осуждающе покачала головой баба Катя и помахала шефу соломенными барашками. – «Театр» Моэма. А до Моэма я видела в её руках маркиза де Сада.

– В доме большая библиотека?

– Да. В кабинете Вадима две стены – сплошь книги от пола до потолка.

– Как вы думаете, каким образом преступника угораздило выбрать из большой библиотеки книгу, прочитанную вашей сестрой осенью прошлого года? – не сумев сдержать улыбки, спросил шеф.

Но нашу старушку совершенно не смутил этот вопрос с очевидным подтекстом.

– Моя сестра была пунктуальна до мелочей кроме, пожалуй, одного: она не относила прочитанные книги сразу в библиотеку, а складывала их в прикроватные тумбочки, пока их не накапливалось изрядное количество. Я не знаю почему, но она ленилась относить их обратно. Я сама это видела. Видимо преступник взял из спальни первую попавшуюся.

Объяснение было понятно, но шеф им не удовлетворился.

– Пусть так. Но читаемую в данное время книгу обычно никуда не прячут, а оставляют на виду. Почему некто не воспользовался именно ею для полного правдоподобия, чтобы вы, например, ничего не заподозрили? Я имею в виду «Театр» Моэма.

Старушка сделала недовольную мину, отчего её лицо ещё больше сморщилось, пожала плечами и вдруг спохватилась:

– Чуть не забыла! – в книге не было закладки. Света всегда пользовалась красивой закладкой из морских водорослей. Она привезла её с какого-то острова. Так что моя сестра не читала перед смертью Голсуорси! – торжественно объявила баба Катя.

Я в этом не сомневался. Шеф, кажется, тоже. Куда подевался «Театр» Моэма? Пока это было не важно.

– Вы кого-нибудь подозреваете в убийстве? – спросил шеф.

– Представить себе не могу, кто бы мог это сделать.

К этому времени все пометки у себя в блокноте я зачеркнул как неактуальные. Остался только один вопрос, и я поднял руку.

– Что у тебя, Иван Сергеевич?

– Где ваша сестра любила читать и когда? – поинтересовался я.

– Днём она могла читать где угодно, хоть на кухне в кресле. А вечером перед сном читала лёжа в постели.

– А кресло-качалка у камина – это не её место?

– Вечером? Нет, давно уже нет… Этот пролет лестницы на второй этаж, эти странные листья в витражах… Она как-то призналась, что после смерти мужа это пустое пространство до самой крыши стало её пугать, особенно по вечерам. Она была психически настолько здорова, что меня удивила её фобия. Она почему-то перестала сидеть у разожжённого камина, хотя раньше очень любила.

– А телевизор по ночам ваша сестра не смотрела?

– Нет, не замечала такого. Она редко его включала. Если только ради музыкальных концертов. Она любила музыку слушать.

Я посмотрел на шефа, и он принял эстафету.

– Вы так подробно обо всём рассказываете… Вы часто навещали сестру?

– Последний год, как не стало Вадима, довольно часто.

– Судя по деталям, которые вам известны, вы, похоже, оставались у сестры на ночь. Это так? – спросил шеф.

– Всегда оставалась, в ночь никогда не уезжала. Чаёвничали с ней допоздна. А утром она меня провожала до автобусной остановки.

– Скажите, а кто ещё кроме вас может иметь представление о жизни вашей сестры в таких же подробностях, как и вы?

– Наверное, никто, – задумавшись, ответила баба Катя.

– Может быть, дочь или внучка?

– Дочь с матерью мало общалась, я уже говорила. Разве что последние годы, когда Вадим не работал, сильно сдал и Светлана начала приглашать Ленку на дни рождения – и так, без повода. Вадим уже не встревал в это, здоровье берёг. Ленка приедет с кислой физиономией, побродит по дому, по саду, заглянет в бассейн, повздыхает, обзавидуется вся – и домой. Лишь после смерти Вадима стала регулярно появляться.

– А внучка Юлия? – напомнил шеф.

– А вот эта зачастила. Я думаю, потягивала деньги с бабки – не иначе. Светлана мне не рассказывала, но я в этом уверена.

– Нам известно, что они иногда вместе уезжали из посёлка на машине Юлиного молодого человека. Не знаете куда?

– Знаю, конечно, за шмотками. Эта вертихвостка помогала Светлане одежду выбирать. Наверняка и ей перепадало.

Шеф посмотрел на меня, наступила моя очередь.

– К вашей сестре кроме родственников никто не приезжал. Почему? У неё не было друзей?

– Молодой человек, в семьдесят лет? Иных уж нет, а те далече, как говорится.

– Извините… Вы согласны с тем, что в случае с вашей сестрой невозможно говорить о мотиве убийства, не касаясь финансовой стороны дела? – обозначил я новую тему разговора.

– Разумеется, – сказала баба Катя и придвинула к себе трость; мне показалось, что она совсем устала. – Поиск других мотивов – пустая трата времени. – Она обратилась к Юрию Львовичу: – Только деньги. Один коттедж с участком стоит миллионов пятьдесят. А что уж там ещё – завтра узнаем.

Наступила пауза. Я смотрел на шефа, шеф смотрел на меня. Наша клиентка отпила воды из стакана.

– Вы будете присутствовать при оглашении завещания?

– Обязательно. Нотариус пригласил всех к одиннадцати часам. Он хочет, чтобы всё было гласно, так он сказал.

– А что перепадёт Полине, как вы думаете? – спросил Юрий Львович и наклонился в сторону старушки.

Я почувствовал, как он весь собрался в ожидании ответа; мы даже не знали, известно ли ей, кто это такая.

– Завтра и узнаем, – спокойно ответила она.

Шеф издал непонятный горловой звук и начал теребить бороду. Старушка передала мне стакан и оперлась о подлокотник кресла. Теперь и шеф заметил, что наша гостья устала, надо было завершать беседу.

– На сегодня, наверное, достаточно? – спросил он.

– Да, пожалуй, хватит.

– Вы не возражаете, если мы завтра после встречи с нотариусом заберём вас с собой в посёлок и осмотрим дом вашей сестры?

– Как же я могу возражать, я обязана вам помогать… Как буду себя чувствовать, – добавила она.

Я помог ей встать с кресла. Её энергия куда-то неожиданно подевалась, взгляд потух. Она беспомощно улыбнулась, растянув вишнёвые полоски губ.

– Если только родственнички мои да кровиночка Вадима ключи от дома прямо там, у нотариуса, не отнимут.

– Вот и замечательно, – заворковал шеф, но я не понял, что было для него замечательным. – Не отнимут, даже не думайте об этом и не беспокойтесь. А сейчас вам надо отдохнуть, я понимаю… Извините, девятый день, а мы вас задерживаем… Вы сейчас, наверное, к племяннице? – деликатно спросил он, стараясь напоследок выжать из клиентки что-нибудь ещё.

Она махнула в сторону шефа протестующей ладошкой.

– Господь с вами… Они же мою сестру так и не простили. Особенно муж Ленкин. Как прикажете мне с ними вместе Свету вспоминать?.. Мы с сыном вдвоём посидим, помянем.

Старушка заулыбалась вдруг и, приложив сухонькую руку ко рту, будто собираясь выдать нам тайну, перешла почти на шёпот.

– Сашка тётку просто обожал. – Она вскинула бесцветные брови и закачала головой, чтобы нам были понятны чувства её сына. – Подростком влюбился в неё по уши. Мы с отцом не знали, что делать. Целая проблема была. До восемнадцати лет мучился, пока в армию не ушёл.

И баба Катя, мобилизовав остатки энергии, стрельнула в нас напоследок озорными глазками.

– А когда зять вашей сестры Игорь Ветров видел тещу последний раз? – не удержался шеф от вопроса, игнорируя воспоминания нашей клиентки о периоде полового созревания её сына.

– В позапрошлом году на юбилее Светланы, на семьдесят лет. Ленка его уговорила поехать.

– Спасибо за ответы, – закончил шеф.

– Адрес нотариуса оставьте, пожалуйста, – попросил я.

Она порылась в ридикюле, извлекла из него визитную карточку и подала мне. Я списал адрес, помог ей одеться и проводил до такси. Сын бабы Кати поблагодарил меня за чай и на прощание так крепко пожал руку, что мне пришлось в ответ очень сильно напрячь кисть, чтобы она не превратилась в раздавленную лепёшку.

Глава 5

Утро следующего дня выдалось особенно холодным. Шеф обещал подобрать меня в десять, но уже пять минут как опаздывал. У меня начали замерзать ноги, и я принялся пританцовывать на тротуаре недалеко от входа в метро. Я беспрестанно приподнимался на носки, с нетерпением высматривая его тёмно-красную Шкоду в потоке машин, будто это могло ускорить её появление.

Выбор чешского автомобиля – это у шефа оттуда же, откуда и любовь к хорошему чешскому пиву, – из далёкого прошлого. За время нашего с Юрием Львовичем знакомства я кое-что узнал о нём. Это было непросто. Я воссоздавал историю предков шефа на основании его редких обмолвок и ещё более редких и коротких откровений. Моя любовь к деталям сыграла свою роль: по крупицам я кое-что сумел собрать, дополнив картину игрой собственного воображения, иначе полотно представляло бы собой чередование невыразительных мазков.

Леопольд Венцлович Яних, прадед Юрия Львовича, был чешским крестьянином, хотя не исключено, что в роду его перемешались и австрийцы с поляками. Трудовая деятельность его была сугубо мирной: он занимался кормами и выращиванием бычков на мясо. Но это не мешало ему иметь политические воззрения. Что касается этих самых воззрений, то он смолоду заразился национальной идеей создания независимого чешского государства, на протяжении полувека изнывающего от несвободы в составе Австро-Венгерской империи.

Когда началась Первая мировая война, Леопольда призвали в армию, и он с неохотой начал воевать против России. Но воевал недолго, поскольку вскоре подвернулась оказия, и он сдался в плен русской армии. После этого был зачислен в ряды чешской дружины и с энтузиазмом бегал в атаки с винтовкой наперевес теперь уже с востока на запад, веря, что приближает торжество чешской национальной идеи. Даже принял участие в последнем успешном наступлении русской армии в Галиции в июле семнадцатого года, остался в живых и получил на грудь Георгиевский крест.

Входивший в состав русской армии Чехословацкий корпус набрал к концу войны такую силу, что, когда в самой России наступило смутное время смены власти, обнаружилось много желающих заручиться поддержкой корпуса для достижения своих целей. Выслушивая речи агитаторов разных мастей, командование корпуса поочередно склонялось то в одну, то в другую сторону и в итоге приняло решение ни за чьи интересы кровь не проливать, прорываться во Владивосток и оттуда возвращаться в Европу морским путём.

Но дорога через всю Россию оказалась нелёгкой. Так что Леопольду ещё пару лет повоевать всё-таки пришлось и против тех, и против этих, но точно не за себя и уж совершенно точно не за застрявшую в голове по молодости и со временем окончательно выцветшую национальную идею.

От бесконечной войны, бесконечной Транссибирской железной дороги и бесконечной неразберихи он очень устал и хотел от жизни уже немногого: мира и порядка. И судьба откликнулась на его скромное желание и сделала так, что где-то на железнодорожном разъезде восточнее Байкала, будучи раненым, он по недоразумению был забыт своими товарищами и благополучно отстал от эшелона. Но ему не суждено было пропасть на чужой земле: истекающего кровью Леопольда подобрала одинокая сердобольная женщина. Она привезла его на санях в свою деревню, вытащила из него пулю, после отогрела и накормила. На его счастье, баба ему досталась в результате проклятой войны вдовая и ничейная, так что возражений со стороны местных мужиков не последовало.

Немного оклемавшись, Леопольд для начала разобрался с принципиальным для себя вопросом. Прежде успокоив свою встревоженную русскую бабу смесью ласковых слов из двух языков, он, прихватив с собой винтовку, углубился в ближайший лесок и остановился возле неохватной лиственницы. Затем взял за конец ствола свою винтовочку, до того времени пять лет кряду изрыгавшую огненную смерть, размахнулся от души три раза и за тройку гневных ударов раскрошил это орудие убийства о приглянувшееся дерево на мелкие части. Лиственница под ударами выстояла и ответила единственной сорвавшейся вниз шишкой; это послание угодило Леопольду прямо в темя, и он воспринял его как одобрение. Потом собрал винтовочные ошмётки в тряпицу и снёс их в лесной овраг; после этого на душе его сделалось покойно и светло.

Про шишку я, понятное дело, сочинил, а вот история про винтовочку подлинная, потому что передавалась в роду Юрия Львовича из поколения в поколение, разве что обросла со временем подробностями.

Поправлялся Леопольд быстро. Осматриваясь на новом месте, обнаружил, что бабы в Сибири ничуть не хуже, чем в его родной Моравии. И с мужиками можно ладить, если сильно не задирать нос. В общем, решил он пока задержаться в чужой стране, а там, как говорится, видно будет, тем более что у себя дома он не оставил никаких сердечных дел и обязательств перед кем-либо. Но как позже выяснилось, задержался он навсегда. Окончательно выздоровев, женился на своей спасительнице и на удивление и радость всей деревни назвал родившегося сына Иваном; не могли знать деревенские, что имя Иван не было диковинным на родине Леопольда. После научил мужиков лечить простуду и прочую хворь горячим пивом, а через год бил белку в глаз не хуже сибиряков и стал в деревне своим человеком.

Натурализация его в образовавшейся вскоре Дальневосточной республике прошла на удивление гладко. Вот только фамилия его уж больно плохо ложилась на русское ухо и однажды при переписывании из одной канцелярской бумаги в другую трансформировалась чьей-то лёгкой рукой в «Яных» с нормальным сибирским окончанием и, как следствие, правильным ударением на нём же.

Иван вырос и назвал своего сына Лёвой, Леопольдом назвать в честь деда не отважился, легкомысленным казалось это имя на сибирских таёжных просторах. Лёва тоже вырос и назвал своего сына Юрием, так как выпало это событие на середину шестидесятых, когда родители видели своих сыновей исключительно будущими космонавтами. А Юрию Львовичу бог сыновей не дал, у него две дочери.

Кстати, отцу Юрия Львовича, Лёве как-то пришла в голову вздорная идея вернуться к исконной фамилии, а заодно и к правильному ударению. Но в Загсе его сумели отговорить от этой глупости, а с ударением предложили разобраться самостоятельно. С тех пор Лёва поправлял всех, кто искажал его фамилию неправильным ударением. Позже эту традицию подхватил его сын.

…О чём только я не успел передумать, поджидая шефа и пытаясь согреться с помощью бесполезных телодвижений. Шеф опоздал на целых десять минут. Как только он остановился передо мной, я рывком распахнул дверь, рухнул в кресло и демонстративно включил подогрев сиденья.

– Извини, Иван, – сказал Юрий Львович, – ничего нельзя спланировать после того, как сел за руль. Поэтому, ты же знаешь, я стараюсь обходиться без машины.

Что можно было на это ответить? Он ведь не принялся учить меня, что надо теплее одеваться. Я засунул окоченевшие руки под ляжки и стал ждать, когда тепло салона проберёт меня как следует…

Контора нотариуса располагалась в старинном доме на одной из узких улочек центральной части города. Окна в доме были высокие, стены в толщину метровые, над входной двустворчатой дверью нависали барельефы в виде голов каких-то зверей. Их морды блестели коркой льда и свисающими сосульками.

Мы прошли с шефом через полутёмный тамбур и оказались в мрачном вестибюле. Где-то высоко над нами лязгнула железом дверь шахты, после громко хлопнули деревянные половинки двери кабины и, потрескивая, кабина тронулась с места. Было видно, как трос в шахте лифта мелко завибрировал от напряжения и побежал вверх, тускло переливаясь на слабом свету металлическими нитями. Затем за сеткой шахты показалась скользящая вниз чёрная дуга электрического кабеля и за ней – кабина лифта.

Мы не стали дожидаться её приземления и направились к двери с бронзовой табличкой. За дверью тянулся широкий коридор, служащий приёмной нотариуса. Вдоль стен на стульях сидели посетители. Я заметил нашу клиентку; она тоже нас увидела и поднялась навстречу.

До одиннадцати оставалось пятнадцать минут, но со слов бабы Кати все заинтересованные лица были уже в сборе. Это нас не удивило: трудно было представить себе человека, опаздывающего на раздел наследства богатого родственника, воля которого заранее неизвестна. Я нисколько не сомневался, что никто из них не выспался в эту ночь. В любом случае их ранний приезд был весьма кстати. По пути к нотариусу мы решили с шефом, что он выступит с краткой речью перед этими людьми, чтобы предупредить в последующем их недоумённые вопросы и возражения по поводу нашего желания встретиться с ними и поговорить. И сделает это до оглашения завещания, а не после, поскольку собрать их всех вместе после встречи с нотарисом будет значительно сложнее. Кроме того, Юрию Львовичу хотелось увидеть, как он выразился, их «коллективную и индивидуальную реакцию» на его слова.

Я обратился к сотруднику конторы, и он любезно предоставил в наше распоряжение переговорную комнату. Затем я попросил бабу Катю нам помочь, и за минуту она собрала всех вместе.

Кроме сына нашей старушки и какой-то женщины в розовой кофте и с газовым шарфиком на шее, все разместились за столом в центре комнаты. Александр сел в дальнем углу у окна, видимо показывая тем самым, что находится здесь лишь постольку, поскольку сопровождает свою мать. С противоположной стороны окна села дама с шарфиком. Я расположился у двери и отметил про себя, что не вижу молодого человека Юлии, с ним нам тоже хотелось познакомиться.

Шеф зашёл в комнату последним, закрыл за собой дверь и остался стоять. Все взоры с интересом обратились на него.

– Доброе утро, господа! – поздоровался он, обвёл всех внимательным взглядом и улыбнулся.

Никто из присутствующих не ответил на его приветствие, но это его ничуть не смутило.

– Я понимаю, вы в некотором недоумении. Сейчас я вам всё объясню.

Шеф поставил рядом со мной портфель. Затем снял пальто и положил его на стул. Я открыл портфель, заглянул внутрь, включил диктофон и незаметно достал его вместе с газетой и с нашими визитными карточками. Дождавшись моей готовности, шеф обратился к присутствующим.