Поцелуй шелки

Подаксис постукивает когтем по моей ноге.

– Нам действительно пора идти.

– Думаю, ты прав.

Теперь, когда моряк хотя бы частично пришел в сознание, он сможет сам найти дорогу домой. Если только… если только он не живет где-нибудь еще.

Мой желудок закручивается узлом. До сих пор я не позволяла себе задумываться об этом.

Я была сосредоточена на том, чтобы он выжил, а не на том, что будет после.

Итак, что бы на моем месте сделали мои братья?

После большинства спасительных операций выживших на досках перевозили во дворец Бершарбор. Редко кто был достаточно силен, чтобы передвигаться самостоятельно, когда совсем недавно чуть не утонул. Если такие находились, их все равно сопровождала армия отца. Позже выживших заключали под стражу до тех пор, пока не выяснялось, кто они и зачем пришли. Прежде чем определить наказание, отправить их домой или позволить свободно передвигаться по острову, следовало подтвердить их личности, мотивы и гражданство. С теми, кто пришел с недобрыми намерениями – браконьерами или глупыми людьми, пытающимися обманом попасть на остров, – отец был безжалостен, но со всеми остальными – добр и щедр.

Как подобная информация может мне помочь? Я не могу заключить этого мужчину в тюрьму и понятия не имею, как определить, откуда он. Даже не будь я в бегах, у меня нет на это законных полномочий.

Я бросаю взгляд на возвышающиеся камни, отмечающие невидимый барьер у меня за спиной. Он будто бы насмехается надо мной, неоспоримо заявляя, что я провела сквозь стену человека. Человека, у которого, возможно, не было никакого права сюда приплывать.

Я вздрагиваю. Нет, в этом еще следует убедиться. Он вполне может оказаться местным жителем. Кроме того, был ли у меня выбор? Я не могла позволить ему утонуть.

Ты не убийца, дитя мое.

Там, где раньше вера отца придавала мне сил, теперь, перед ужасным грузом возможностей, она делает меня слабой. Сжав руки в кулаки, я подхожу к мужчине и толкаю его в плечо ногой.

– Просыпайся. Откуда ты?

Он тихо стонет, но не открывает глаз. Подаксис смотрит на меня снизу вверх.

– Теперь я могу его ущипнуть?

Я перевожу взгляд с друга на мужчину и, скрестив руки на груди, говорю:

– Да.

С чрезмерным энтузиазмом Подаксис подбегает к лицу моряка и зажимает клешней мочку его уха.

Мужчина распахивает глаза и слабо вскрикивает. Его дыхание учащается и становится тяжелым. Посмотрев на меня, он хмурится, но, кажется, ему нелегко держать глаза открытыми. Прежде чем снова откинуться на спину, незнакомец бормочет что-то себе под нос, слишком тихо, чтобы расслышать.

– Что он сказал? – спрашиваю я Подаксиса.

– Не знаю. Мне ущипнуть еще раз? Я могу выбрать более деликатное место.

– Нет, – отвечаю я со вздохом и присаживаюсь на корточки рядом с мужчиной, все же стараясь держать свое лицо вне зоны его досягаемости. Я трясу моряка за плечо, а затем несколько раз шлепаю его по щеке.

– Просыпайтесь, сэр. Вы находитесь на острове Фейривэй. Вы родом отсюда?

Мужчина слегка приподнимает веки и произносит еще больше неразборчивых слов.

– Я не слышу.

– Святой. Лазаро. – Каждое слово вырывается у него с хрипом, но на этот раз они ясны, как божий день.

– Вы принадлежите к церкви Святого Лазаро? – Узнав название человеческой религии, я содрогаюсь.

Это одна из многих религий на острове, но она обладает худшей репутацией. Двенадцать лет назад Церковь Святого Лазаро подняла восстание против фейри и организовала нападения на несколько королевств, расположенных на севере острова. Однако восстание продлилось недолго, сопротивление было подавлено. Тем не менее многие тогда погибли, и, несмотря на более чем десятилетний мир, трудно не ассоциировать данную церковь с насилием, которое она когда-то поддерживала. Еще труднее забыть их довольно оскорбительные учения. Приверженцы святого Лазаро утверждают, что фейри не люди, а потомки демонов. До чего же нелепо.

Я изучаю одежду мужчины, но не нахожу ничего, что указывало бы на принадлежность к братьям ненавидящей фейри церкви.

Моряк теперь уже увереннее повторяет эти два слова, а после добавляет:

– Святилище.

Я складываю эти три слова вместе: «Святилище Святого Лазаро». При чем здесь церковное святилище?

У меня перехватывает дыхание от внезапно обрушившейся на меня правды.

Он имеет в виду не святилище. Он просит религиозного убежища.

Я вскакиваю на ноги, мое сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Есть только одна причина, по которой человек стал бы искать убежища после кораблекрушения – если ему не следует быть здесь.

Глава VI

Раздумывая, что делать, я наблюдаю за человеком в течение нескольких молчаливых мгновений. Он снова потерял сознание. Я не могу утащить его обратно за стену, потому что это значит вернуть его в море. Даже во время отлива камни не гарантируют никакого убежища. Он точно утонет.

После всех усилий, которые я приложила, чтобы его спасти, есть ли у меня право оставить его на произвол судьбы?

Тошнота подступает к горлу. Я знаю, что не смогу этого сделать. Мне бы никогда не хватило на подобное сил. Но в то же время я не могу ему помочь. Я уже нарушила закон фейри, когда сопроводила его на берег.

Так что у меня остается три варианта.

Первый – сообщить о нем патрульным офицерам и, вероятно, впутать себя в преступление, которое только поможет королеве Нимуэ найти меня.

Второй – помочь ему найти убежище в церкви, что тоже может привести к суровому наказанию и полностью разрушить мое прикрытие.

Или третий – скрыться с места происшествия и предоставить мужчине шанс самому решать свою судьбу.

Для того чтобы принять решение, мне не требуется много времени. Существует только один выбор. Я сделала его, когда впервые приехала в Люменас. Я должна прятаться, а не изображать из себя героиню. Все это было огромной ошибкой.

Глубоко вздохнув, я поднимаю Подаксиса на руки и бегу.

Вернувшись в центр Люменаса, я удивлена, что все еще не валюсь с ног. Полагаю, единственная причина, по которой я не потеряла сознание еще там, рядом с человеком, которого оставила после всей этой подводной пытки, заключается в том, что я морская фейри, а значит, вода – моя стихия. Все фейри обладают способностью быстро исцеляться от большинства физических недугов, а близость нужной стихии делает нас еще сильнее. Не то чтобы в данный момент я чувствую себя особенно непобедимой, и дрожь, сотрясающая все мое тело из-за промокшей одежды, явное тому доказательство. Просто я чувствую себя… все еще живой.

На городских улицах сейчас тише, чем было вечером. Их все еще можно назвать оживленными, но людей стало намного меньше. Большинство туристов, предпочитающих прогуливаться так поздно, ищут что-то поинтереснее вкусной еды: бордели, игорные дома, кальянные. Кто-то из них уже покидает публичный дом, петляя по извилистым дорожкам, чтобы вернуться в свой отель.

Я понимаю, что, скорее всего, очень похожа на этих подвыпивших людей, потому что, сгорбившись, иду по улице Галлей и потираю руки в попытке согреться и подавить дрожь. К счастью, перед побегом с утеса у меня хватило ума забрать сброшенную одежду и обувь, но даже сухая куртка в данный момент не приносит особой пользы.

Это заставляет меня задуматься о человеке, которого я бросила на произвол судьбы. Если я, будучи морской фейри, чувствую себя настолько ужасно, каково тогда ему? Может, он уже мертв, потому что я оставила его?

– Ты поступила правильно, – доносится голос Подаксиса из моей сумки. Я качаю головой, понимая, что остановилась. Он смотрит на меня из-под клапана. – Ты сделала все, что только могла сделать, при этом не подвергнув себя опасности.

Не в силах найти нужных слов, я киваю и продолжаю идти. Знаю, что он прав. Входить в море, а уж тем более спасать тонущего человека было очень опасно. О чем я только думала? Какой смысл делать что-то, чем мог бы гордиться мой отец, когда он слишком далеко, чтобы это увидеть?

Чтобы произвести впечатление на отца, мне никогда не приходилось много стараться. Я самый младший ребенок, к тому же единственная дочь, которая не съехала из дворца столетие назад. Я всегда была рядом с братьями, даже несмотря на то, что они намного старше и достигли зрелости за много лет до моего рождения. Но, как и отец, они оберегали меня. Возможно, даже слишком. Мне так нравилось получать заботу от каждого из них. Мне говорили, что купаться в открытом океане опасно, поэтому я этого не делала. Мне запрещали спасать утопающих, поэтому я только наблюдала. Мне сказали, что снимать тюленью шкуру рискованно, поэтому я оставалась тюленем. Я всегда была слишком хрупкой, слишком молодой. Честно говоря, я наслаждалась особенным ко мне обращением, и то, что у Подаксиса имелось еще больше страхов и тревог, чем у меня, совсем не помогало. Так что для нас не было ничего лучше, чем бездельничать на берегу лагуны и радоваться столь легко получаемому одобрению с чьей-либо стороны. Подумав еще немного, я не могу вспомнить, чтобы отец когда-либо смотрел на меня без теплой улыбки, растягивающей его губы, и неважно, в благой он был форме или в неблагой.

Горло сводит судорогой, когда я вспоминаю, как впервые стерла эту улыбку с лица отца…

У моих ног лежал мертвый мальчик, зажавший в кулаке мою тюленью шкуру.

Отец перевел взгляд широко раскрытых, но пустых глаз с мальчика на меня и сжал губы так плотно, что они побелели. Я ожидала увидеть стыд, ярость, разочарование, но не увидела ничего подобного. Вместо этого я стала свидетелем страха, который позже превратился в глубочайшую печаль.

Ты не убийца, дитя мое.

Я не могу не спрашивать себя, сколько еще горя он испытает, узнав, что я стала причиной еще одной смерти. На этот раз косвенно, но все же…

– Ракушки, – чертыхаюсь я сквозь зубы и ускоряю шаг. Сворачиваю на Третью и направляюсь к улице Ориона, но, добравшись до Лебединой улицы, резко сворачиваю направо, прежде чем успею передумать.

– Куда мы направляемся? – спрашивает Подаксис настороженно.

– Сам знаешь куда.

– Мэйзи, ты не обязана этого делать.

– Но все равно сделаю.

Подпитывая собственную решимость, я почти бегу трусцой по Лебединой улице, также известной как улица Спасения, ибо именно здесь расположены все многочисленные церкви Люменаса. Сначала, узнав, сколько религиозных учреждений существует в городе, известном своими грехами, я удивилась, но позже решила, что в этом есть смысл. Там, где процветает разврат, растет и отчаянное стремление к искуплению. Я прохожу мимо разнообразных церквей. Некоторые, такие как церковь Рассвета и церковь Святого Михаила, отличаются скромными кирпичными фасадами и величественными башенками, в то время как другие, как церковь Волнообразного Удовольствия, своими мраморными колоннами и яркими светящимися лампочками больше похожи на одно из зданий на улице Галлей. Мне с трудом верится, что даже половина здешних церквей служат домом для законной религии, но я верю на слово нацарапанной над яркоосвещенным шатром Церкви Волнообразного удовольствия вывеске, что гласит: «Рай находится в ваших штанах».

Дальше, за церковью Текстиля, расположен еще один знак, на этот раз прислоненный к тротуару. На нем изображен черно-белый портрет поразительно красивого мужчины, а рядом написано: «Кто хочет замуж за шляпника? Приз: сердце Рэндольфа Харца, который всю жизнь будет обеспечивать вас красивыми шляпами». А ниже – жирными желтыми буквами: «Завтра последний этап конкурса невест. Кого же он выберет?»

Не будь я так сосредоточена на поиске церкви Святого Лазаро, обязательно посмеялась бы над прочитанным. Я прохожу мимо вывески, бросив на нее только беглый взгляд. Меня нечасто можно увидеть на улице Спасения. Здесь слишком много осуждающих взглядов, чтобы я могла спокойно воровать, слишком много проповедников стоят на пороге каждой церкви, слишком много фанатиков раздают листовки и зазывают весело провести время за молитвами и песнопениями. Честно говоря, сейчас мне тоже не следует здесь быть. И с каждым шагом тревожное ворчание Подаксиса все больше напоминает мне об этом.

– Плохая, плохая, очень плохая идея, – говорит он.

– Почти все, что я делаю, поначалу кажется плохой идеей, – бормочу я в ответ.

Я замедляю шаг, высматривая пункт назначения и проходя одну церковь за другой. Церковь Святого Лазаро представляется мне зданием с угрожающими черными башенками, возможно, даже окруженное головами на пиках. Видение настолько четкое, что я едва не прохожу мимо простого кирпичного строения со скромной бронзовой табличкой с названием. Я останавливаюсь перед дверями, и мой взгляд падает на вывеску, очень напоминающую ту, что стояла перед Церковью Текстиля. Вместо красивого шляпника на нем фотография мужчины с редеющими волосами и улыбкой, которая больше похожа на гримасу. Кажется, глаза с этого черно-белого портрета смотрят прямо на меня. Надпись гласит: «Кто хочет выйти замуж за брата Биллиуса? Приз: вечное спасение и пятьсот цитриновых фишек. Первый этап конкурса…» За этим следует несколько дат, которые были перечеркнуты и обновлены, самая последняя в списке – сегодняшняя.

Я приподнимаю бровь, не в силах понять, шутка это или действительно правда. Пятьсот фишек – приличное состояние, учитывая, что одна равняется десяти маркам. Но ради этого выйти замуж за мужчину, изображенного на портрете?

– Если уж собралась это делать, поторопись, – говорит Подаксис.

Его голос вновь напоминает мне о срочности дела, из-за которого я оказалась здесь. Не раздумывая ни секунды, я поднимаюсь по ступенькам к входной двери церкви, высоко поднимаю воротник пальто и низко надвигаю кепку. Прислушавшись, понимаю, что изнутри здания не доносится и шороха, что, скорее всего, вполне логично для религиозного учреждения далеко за полночь. Я поднимаю кулак, чтобы постучать, но останавливаюсь. Возможно, следует просто зайти внутрь? Понятия не имею, как следует вести себя в церкви. Я никогда раньше не заходила ни в одну из них.

Сделав глубокий вдох, я решаюсь постучать. Когда никто не отвечает, стучу снова. Наконец, дверь открывает мужчина средних лет, такой же невысокий, как и я, усатый, с седеющими светлыми волосами до плеч и с глубокими морщинами вокруг глаз.

Он одет в черную, украшенную золотой вышивкой на шее и рукавах мантию. На правой стороне его головного убора вышита эмблема святого Лазаро: пара скрещенных над пламенем мечей. Совсем не так я представляла себе церковного священника. Уж точно не с изящными золотыми обручами, которые он носит в ушах. Украшения создают лишь намек на яркость, из-за чего этот человек кажется вполне подходящим для Люменаса… но не для церкви. Разве церковь не синоним скромности? Полагаю, что Церковь Волнообразного Удовольствия опровергла бы это предположение. Кивнув, мужчина отходит в сторону и взмахом руки приглашает меня войти. За его спиной я вижу темный вестибюль, ведущий в тускло освещенную комнату, вдоль которой стоят ряды пустых скамей.

– Приветствую, – говорит священник тихим голосом, словно боится спугнуть меня. – Я отец Виктор. Добро пожаловать в церковь Святого Лазаро. Мы всегда открыты для молитвы.

– Я пришла не для молитвы, – говорю я, опустив голову и тоже понизив голос.

– Значит, ты пришла на конкурс невест? Он был… отложен. Завтра мы…

– Нет, – перебиваю я, быстро взглянув на священника, прежде чем снова опустить голову. Подготавливаясь к тому, чтобы объяснить цель своего визита, я чувствую, как мое тело сотрясает дрожь. От осознания того, что мои дальнейшие слова могут сделать из меня еще большего преступника, чем уже есть, мое горло горит. Воровство ради выживания – это одно, а предоставлять убежище тому, кого незаконно сопроводила на берег…

Я глубоко вдыхаю и выкладываю все, пока не передумала.

– На мысе Вега находится человек, ищущий убежища в церкви Святого Лазаро.

Священник хмурится и несколько раз моргает, глядя на меня.

– Прошу прощения?

– Он на берегу. Мужчина, что едва не утонул. Не знаю, жив ли он теперь. Он точно человек…

– Как…

Прежде чем он успевает спросить что-то еще, я отворачиваюсь и бегу вниз по лестнице. Я ожидаю, что он погонится за мной, попросит подробностей, но когда отваживаюсь оглянуться, священник все еще смотрит мне вслед со ступеней церкви. Мой желудок сжимается, когда меня захлестывает облегчение. Я сделала это, передала сообщение. Я дала тому моряку еще один шанс выжить. Поступила правильно. Сделала все, что могла.

Я повторяю это про себя, пока направляюсь к «Прозе стервятника» и после, когда бесшумно проскальзываю через заднюю дверь. За кулисами тихо, вокруг ни души. Интересно, остальные все еще гуляют с Мартином в «Медовом домике» или уже вернулись и легли спать? Эта мысль всего лишь мимолетно проскальзывает в моей голове, когда разум снова и снова возвращается к человеку, которого я оставила на берегу. Несмотря на все попытки уверить саму себя, что сделала правильный выбор, я не могу бороться с тревожной смесью страха и гордости, бурлящей во мне.

Когда я добираюсь до тихого уединения своей крошечной комнаты, то почти падаю рядом со своей кроватью. На ощупь, в темноте, я лезу под матрас, пока пальцы не натыкаются на гладкий мех. Я вытягиваю тюленью шкуру и накрываюсь ею, как одеялом. Закрыв глаза, наслаждаюсь теплом, что она дарит, но сопротивляюсь желанию надеть ее. Я не позволяла себе превращаться в тюленя с тех пор, как покинула дом, но всегда держала свою шкуру под рукой. В безопасном и скрытом месте. Эта шкура – самое неоспоримое доказательство того, кто я есть на самом деле, поэтому нельзя допустить, чтобы кто-нибудь нашел ее.

Тем не менее я также не могу полностью забыть про нее. Она часть меня. Все, что осталось от моего детства.

Подаксис забирается ко мне на колени, и я ожидаю, что он отчитает меня за проявленное сегодня безрассудство, но мой друг ничего не говорит. Должно быть, он чувствует, что я и сама прекрасно осознаю, как сильно рисковала.

Все в порядке. Я в порядке. Ничего не изменилось. Никто не узнает о том, что произошло. Я нарушаю закон каждый день, так что сегодня ничем не отличается от вчера.

Кстати, о нарушении закона…

Я снимаю кепку и провожу руками по своим все еще влажным волосам. Мое сердце замирает, когда пальцы так ничего и не нащупывают. Было слишком наивно полагать, что мой драгоценный гребень в форме ракушки останется на месте. Скорее всего, его поглотил океан.

По крайней мере, вилка все еще лежит в кармане моего пальто.

– Я действительно хотела этот гребень, – говорю я вслух.

Подаксис вздыхает.

– Вместо этого ты помогла беглецу получить убежище в церкви с дурной репутацией.

– Беглец – слишком громко сказано, – замечаю я. – Кто знает, может, он просто нуждался в месте, где мог бы восстановить силы. В чем-то более привлекательном, чем тюремная камера?

Хотя я говорю это только для того, чтобы поспорить с Подаксисом, произнесенные слова снимают часть груза с моих плеч. Что, если так и есть? Что, если я все это время слишком остро реагировала? Что, если он житель острова или просто сбившийся с курса моряк, у которого нет никаких плохих намерений по отношению к моей родине? Кто захочет проходить через такой трудный судебный процесс после травмы, полученной в результате кораблекрушения?

Подаксис открывает рот. Уверена, он умирает от желания вразумить меня. Я бросаю на друга многозначительный взгляд, и он издает протяжный стон, после которого с не очень-то убедительным потворством говорит:

– Возможно, ты права.

Чувствуя себя удовлетворенной, не говоря уже о всевозможных видах усталости, я, напоследок погладив серый мех, возвращаю свою тюленью шкуру в ее тайное место. Затем снимаю с себя мокрую одежду и забираюсь под одеяло. Я закрываю глаза и отбрасываю все мысли о смелых спасениях, сильных волнах, мускулистой груди и темных, пропитанных морем волосах.

Завтра все будет так, словно ничего и не случилось.

Глава VII

Прошло четыре дня с момента моего глупого, но отважного поступка. Никто не пришел требовать моей головы. Не то чтобы кто-то станет заходить так далеко, чтобы казнить меня на месте, если вдруг моя причастность к незаконному пересечению границы будет обнаружена. Вместо этого меня точно допросят, привлекут к судебному разбирательству, в ход которого, вероятно, вмешается мой отец. В конце концов, прежде всего я принцесса, а уже потом убийца и все остальное. Учитывая, что фейри не могут лгать, я, возможно, буду вынуждена рассказать об этом. Хотя, независимо от того, какое наказание мне назначат, худшее наступит, когда королева Нимуэ найдет меня.

Найдет, заявит на меня права и сделает настоящей убийцей.

Эта порочная спираль мыслей терзала мой разум последние несколько дней, в основном в моменты слабости, когда я размышляла, действительно ли понимала, что делаю, когда спасала этого человека.

Но теперь…

Теперь жизнь кажется настолько нормальной, насколько это вообще возможно. На улицах не видно офицеров, ищущих зацепки, способные привести к девочке-фейри, которая помогла беглецу-человеку. Никаких слухов о человеке-убийце в маске, внезапно появившемся в городе после таинственного кораблекрушения. На самом деле вообще ни слова ни о корабле, ни о крушении, ни о выжившем.

Мы с Подаксисом явно слишком остро отреагировали.

Вот почему впервые за четыре дня я отважилась заполнить сумку крадеными вещами.

Я наконец смогла вернуться к работе без сковывающего каждое мое движение страха быть пойманной за что-то, кроме воровства. Последние несколько ночей я останавливалась после пары безделушек, но сегодня собрала целую расшитую блестками сумочку, в которой прятались цитриновые фишки, три пары карманных часов, кольцо, браслет и жемчужное ожерелье из бисера. Меня так и подмывает оставить последнюю находку себе, но после потери гребня для волос перспектива уже не кажется такой волнительной. Ничто и никогда не сравнится с ним по красоте.

Еще слишком рано. Еще даже не наступила полночь, а я уже собрала достаточно, чтобы вызвать улыбку на лице мистера Таттла.

– Это нужно отпраздновать, – говорю я, ускоряя шаг, когда мы сворачиваем с Галлея на Третью улицу. Я не позволяю себе даже смотреть в сторону Бриллиантового оперного театра и аристократов, собравшихся перед входом. В прошлый раз я твердо усвоила урок о том, чем может обернуться воровство на восточной стороне Третьей улицы.

– Отпраздновать? Что именно? – спрашивает Подаксис из моей сумки.

– Не знаю. Например, тот факт, что я не сижу за решеткой.

– Полагаю, это то, чем можно гордиться, – отвечает мой друг ровным голосом.

В моей голове вспыхивает идея, от которой текут слюнки.

– Возможно, пришло время люми!

– О, хорошая идея, – на этот раз в голосе Подаксиса слышится настоящий энтузиазм.

А почему бы и нет? Люми – одно из самых известных блюд Люменаса, лакомство, приготовленное из воздушного, жареного теста и посыпанное корицей, кардамоном и ярко-желтым сахаром из звездного тростника. Их можно найти где угодно, от высококлассных ресторанов до уличных закусочных. Я предпочитаю последние, потому что уличные торговцы никогда не экономят на масле или сахаре.

Подаксис выглядывает из сумки.

– Куда именно пойдем? Заведение рядом с «Прозой стервятника» распродает остатки, три по цене одного.

– Нет, я хочу попробовать у торговца на пересечении Первой и Лебединой.

Он пристально смотрит на меня своими осуждающими глазами-бусинками.

– На пересечении Первой и Лебединой. Значит, нам придется пройтись по улице Спасения. Снова.

Я небрежно пожимаю плечами.

– А что такого плохого в том, чтобы пройтись по улице Спасения?

– Ты проходишь по ней по крайней мере раз в день с тех пор… с тех пор, как сама знаешь что.

– Хм, – отзываюсь я с легкой усмешкой, которая, знаю, приведет его в ярость.

Хотя Подаксис прав. После спасения утопающего я ежедневно прогуливалась по упомянутой улице, специально замедляя шаг возле церкви Святого Лазаро. Даже не знаю, что еще, кроме любопытства, влечет меня к тому месту. Я не могу не думать о судьбе мужчины, который чуть не утонул. Выжил ли он? Прячется ли в церкви? Последовали ли священники моему совету, забрали ли они его с берега?

Я пытаюсь убедить себя, что в первую очередь хочу удостовериться, что меня в это дело впутывать не станут, но за этим кроется нечто большее. Нечто большее, что никак не связано с мускулистой грудью, красивым носом и не менее привлекательным лицом. Вообще никакой связи.

Я спускаюсь вниз к Лебединой улице. Здесь тише, чем на Галлее, хотя из открытых дверей некоторых церквей доносятся хвалебные песнопения. Или, в случае Церкви Волнообразного удовольствия, знойные ритмы. Я прохожу мимо Церкви Текстиля и обнаруживаю, что табличка «Кто хочет замуж за шляпника» заменена поздравлениями в честь новой счастливой пары. Есть и новый портрет, на котором красивый шляпник изображен рядом с пышногрудой блондинкой в такой большой шляпе, что влюбленные под ней кажутся карликами.