Сказка о принце. Книга первая

– Мой лорд Лестин… как же я рад вас видеть!

– И я тоже, принц, – лорд разжал объятия. – Как я рад, что вы живы, вы не представляете!

Несколько мгновений они молчали, глядя друг на друга. Патрик все пытался сдержать улыбку радости, но губы разъезжались совсем по-детски.

– К делу, мой принц, – Лестин, не выпуская руки Патрика, отошел в тень старого вяза и огляделся. – У меня мало времени, ваше высочество, простите… за несколько минут до моего ухода прибыл гонец из дворца; зачем я нужен там в такую рань – ума не приложу. Едва удалось отговориться, но никто не должен знать, что я был здесь сегодня. Мне нужно кое-что сказать вам.

– Лорд Лестин… Понимаю, вопрос глупый, но не могу не задать его. Вы верите мне?

– Я бы не пришел сюда, если бы не верил вам, мой принц, – ласково ответил Лестин. – Я всегда вам верил, всегда. И мне так много нужно рассказать вам, но об этом после. Патрик, мы очень виноваты перед вами за такую неудачную помощь, но это не наша вина. То, что вас не остановили в пути, большая удача.

– Да! – с лица принца слетела улыбка. – Всюду, где мы могли получить помощь, нас ожидали либо засада, либо… словом, неприятности. Видимо, это не случайность?

Лестин помрачнел.

– Маркк подставился, причем, очень неудачно и крупно. Один из его людей оказался подкуплен и работал на Гайцберга. Мне ничего не оставалось делать, как отойти в сторону… чтобы иметь хоть какую-то возможность действий, чтобы остаться в доверии у лорда-регента и иметь возможность помогать вам теперь. Я был связан по рукам и ногам и… – он помолчал и тихо закончил, – ничем не мог ему помочь. Он умер под следствием. Сердце не выдержало.

Опять навалилась тишина. Ветер шелестел листвой, трепал плащи и волосы.

– Патрик… – Лестин порылся за пазухой, достал узкий конверт из плотной желтоватой бумаги и протянул ему. – Я обещал Его Величеству передать это вам лично, из рук в руки. А теперь простите – я должен уйти. Мы обязательно встретимся с вами, мой принц, но не сегодня и в другом месте.

– Что это? – тихо спросил принц, глядя на конверт. Знакомым, до боли в сердце знакомым почерком было написано на нем всего одно слово: «Патрику».

– Прочитайте – и увидите. И еще… обещайте мне, ваше высочество, одну вещь…

– Какую?

– Что вы не станете делать поспешных шагов, когда дочитаете письмо до конца. Что вы дождетесь встречи со мной, и мы подумаем, что и в какой последовательности будем делать. Вы нужны нам, вы нужны своей стране… и нужны живым. Вы обещаете мне?

– Вы знаете, что в этом письме? – спросил Патрик, пристально глядя ему в лицо.

– Я не читал его, ваше высочество. Но Его Величество доверил мне его содержание… и не только это, а много что еще. Поэтому я и прошу вас – пока затаитесь и ждите. Я вам все расскажу, обещаю. Кроме того, мой принц, считаю своим долгом предупредить вас. Вас ищут. Ищут всюду, очень тщательно. Я уверен, лорд-регент уже знает, что вы в столице. Не делайте глупостей, за вами могут следить, и не исключено, что герцогу уже известно о нашей встрече. Будьте осторожны.

Патрик улыбнулся.

– Не беспокойтесь за меня, лорд Лестин. Я буду осторожен. Я буду очень осторожен.

– Ваше высочество, – лорд очень серьезно смотрел на него. – Вы, должно быть, не вполне представляете себе свое положение. Поймите же – вас ищут. А если Гайцберг хочет найти кого-то, ему это, как правило, удается. Вы же, кажется, делаете все, чтобы облегчить работу тайной полиции. Разгуливаете по городу один, в открытую. Являетесь к лорду Марчу – а ведь за его домом могла быть слежка. Приходите – опять же один – на встречу со мной – а мало ли кого могли вы найти здесь вместо меня, мало ли кому я мог рассказать о вас… Не слишком ли много глупостей? Поймите, мой принц, – Лестин положил руку ему на плечо, – вы сейчас не имеете права на ошибку. Иначе все окажется зря. Напрасную жертву принес лорд Маркк, который пытался помочь вам. Напрасной окажется… напрасным будет все, что хотел сделать ваш отец. Останьтесь живым, Патрик!

– Лорд Лестин… – проговорил глухо Патрик. – Когда я пришел в дом Марча, мне некого было просить о помощи. Я знаю, что рисковал, но… мне некому было довериться – просто потому, что я не знал, кто остался мне верен… кто верит мне, в конце концов. А идти к вам – после всего, что с нами было, – я боялся, что вы… что с вами тоже случилось беда. Благодарение Богу, что вы остались на свободе.

Большие часы над главным входом гулко пробили восемь раз.

– Я вынужден откланяться. Ваше высочество, сегодня вечером или завтра мы увидимся – и тогда спокойно и подробно поговорим обо всем. Впрочем, вы многое узнаете из этого письма, но… у нас еще будет время, обещаю вам.

На набережной в этот час было пусто. Редкие прохожие спешили по своим делам, не глядя по сторонам, и никто не обращал внимания на одинокую фигуру, стоящую у перил. Поднявшийся ветер морщил серую воду, гнал белые барашки по волнам. Патрик спустился к самой воде, сел на ступени. Нужно вернуться к Марчу и там, в тишине и безопасности, спокойно прочитать письмо. Но плотная, чуть шероховатая бумага обжигала пальцы. Принц поколебался – и медленно развернул сложенные втрое листы.

Горло перехватило спазмом – он узнал почерк отца. Ударило по глазам: «Патрик, мальчик мой….» Размашистый изящный почерк, брызги чернил с пера, длинные хвостики букв «у» и «в»… родной глуховатый голос слышится с этих страниц. Принц всматривался в строчки, но буквы расплывались, таяли, а на страницах расползались капли – кажется, начинался дождь. Он поспешно отер глаза.

«Патрик, мальчик мой, любимый сын!

Я очень виноват перед тобой. Надеюсь, что ты поймешь и простишь меня, когда узнаешь все. Быть может, ты решишь, что сделанное мною не подлежит оправданию. Но я сейчас не вижу для тебя и для себя иного выхода.

Сразу к главному – я ни на минуту не поверил в твою вину, не усомнился в твоей непричастности к этому заговору. Глупо и смешно было думать иначе – я знаю тебя и знаю, каким ты был, какой есть и каким станешь. Мой сын не смог бы, никогда не смог бы поднять на меня руку. Ты спросишь – зачем же тогда нужен был весь этот спектакль. Я объясню. Но прежде – прости меня за все, что пришлось тебе – и вам всем – пережить. Это было необходимо.

Я знаю, о чем ты собирался рассказать мне. И давно это знал, но у меня не было доказательств. Этот заговор, это злосчастное покушение не на меня было, Патрик, – на тебя. И оно – не первое. Еще два мы раскрыли сразу: одно – два года назад, второе – прошлой зимой, очень тихо и быстро, и виновные очень незаметно исчезли из дворца и из твоей жизни. Думаю, тебе не нужно объяснять, почему тебя не хотели и по-прежнему не хотят видеть во дворце и на троне. Ты – неудобен. Слишком честный, слишком справедливый, слишком независимый. Это хорошо для страны и для народа, но совсем не хорошо для тех, кто пытается этим народом управлять. Ты понимаешь, о чем я? История со Стейфом стала последней каплей, и я понял, что третья попытка может получиться успешной, и даже моих сил не хватит, чтобы защитить и уберечь тебя от смерти. А я слишком тебя люблю и слишком хочу видеть тебя живым. И я решил подыграть тем, кто хотел тебя устранить.

Да, я сделал вид, что поверил в твое покушение. Клянусь, я ни на минуту не усомнился в твоей невиновности – как раз потому, что своего сына узнал бы из тысячи других, даже под маской, даже в темноте. Я знаю твое дыхание, твою походку, твои жесты. Но я разыграл и свой «праведный» гнев, и суд, и вашу ссылку – потому, что хотел вывести тебя из-под удара. Наследный принц опасен многим. Принц, лишенный прав на престол, лишенный всех привилегий и власти, никому не нужен, и его можно оставить в живых. Это был единственный шанс спасти тебя. Тебя – и многих из твоих друзей.

Мне было тяжело. Смотреть в глаза тебе, королеве, лордам… дочери, наконец, – всем тем, кто уверял меня, что ты не виноват, и знать при этом, что ты не виноват, но делать вид, держать лицо, не давая ни малейшего повода для сомнений. Играть роль разгневанного короля у меня получалось лучше всего, и все эти недели я боялся лишь одного – что мне не поверят. Нет, обошлось. Стража у двери твоей камеры состояла из верных мне людей, и они не допустили бы, конечно, ни отравления, ни удара кинжалом ночью, но я не хотел рисковать. Представляю, что пережил ты за все это время. Нельзя было ни о чем рассказать тебе, нельзя, иначе ты не смог бы вести себя естественно или – что еще хуже – отказался бы участвовать в этом, я же тебя знаю. Но я сделал все, чтобы следствие было как можно более коротким и формальным, чтобы не мучить тебя неизвестностью.

Ваша ссылка… я должен был показать – ты мне больше никто, я бросаю тебя на произвол судьбы и мне все равно, что с тобой будет. Именно поэтому и только поэтому я выбрал для тебя и для виконта Дейка такое страшное место – нужно было убедить всех, что ты теперь каторжник вне закона. Разумеется, я сделал все, чтобы обезопасить вас как можно более тщательно. Майор Штаббс – мой старый должник, но он еще и человек чести. Ему я смог доверить вас. Конечно, риск оставался, да и невозможно было обойтись без него. Но я надеялся на тебя, Патрик, на твое умение ладить с людьми и притягивать их к себе, на твою доброту и благоразумие. Очень надеюсь, что все пережитое не ожесточило тебя так, чтобы полностью уничтожить доверие к людям и благородство. Все это время я регулярно получал отчеты от коменданта и знаю… знаю хотя бы то, что ты – жив. А большего мне пока и не надо.

Мне осталось жить совсем недолго. Пара месяцев, вряд ли больше. Лекари даже не скрывают этого, да и что толку скрывать – я сам все знаю. Трон должен перейти к Августу, это единственный потомок рода Дювалей, способный его занять. Разумеется, это предполагает регентство; разумеется, имя лорда-регента должен назвать я. А я этого не сделаю. И если ты успеешь добраться до столицы в суматохе безвластия, тебе будет проще предъявить права на корону.

Указ о возвращении тебе всех прав, титула и права на трон уже написан, скреплен моей личной печатью и подписью и хранится в моем тайнике в кабинете. Ты знаешь, где это. Код – слово «верность». Бумаги, касающиеся всех остальных, тоже там. Надеюсь, с этим не будет особых проблем. Лорд Лестин знает все и во всем тебе поможет. Ему можно верить безоговорочно; на самом деле, верить можно многим, беда лишь в том, что я не знаю, что изменится со времени моей смерти. Но даже это не столь важно. Важно лишь то, чтобы ты выстоял, не сломался, не потерял сил и веры в себя. Ты справишься, я верю. Ты сильный, мой мальчик, ты ведь мой сын и потомок рода Дювалей. И ты не один – с тобой друг, которому я доверяю тебя, которому я верю. Твой Ян – славный юноша, он станет тебе поддержкой и опорой трону.

Вот, наверное, и все. Очень не хочется расставаться с тобой, малыш, но не стоит затягивать прощание. Я очень люблю тебя и верю в тебя. Ты станешь хорошим королем и достойным правителем. Надеюсь, я научил тебя всему, что нужно. Прощай, мой мальчик, и вспоминай меня. Береги мать и сестер.

Твой отец,

Карл III Дюваль».

* * *

«Ты не имеешь права погибнуть».

Вот когда в полной мере он осознал эти слова. Умом понимал и раньше – ты не имеешь права на ошибку, ты не имеешь права погибнуть, ты отвечаешь за. За тех, кто. А они – они теперь требуют ответа.

Они встали рядом – невидимые, нездешние тени. Обступили и смотрят в лицо – пристально и внимательно, серьезно и открыто. И губы их шепчут – много раз – одно и то же. Ты не имеешь права погибнуть.

Потому что иначе – за что погибли мы?

А они погибали за то, чтобы выжил ты. За то, чтобы дошел, добрался, сумел, успел, сделал. За то, чтобы ты жил. И если теперь ты по глупости или беспечности подставишься – выйдет, что все было зря. И они зря погибали за тебя.

И ты обесценишь эти потери.

А потому веди себя осторожно, принц. И не делай глупостей. Ты нужен им, погибшим. Ты нужен им живой.

Патрик горько усмехнулся. Ему много раз говорили о том, что значит для государства его жизнь в условных единицах. Но никогда – вот так, поступками, а не словами, улыбками на бледных лицах и пристальным взглядом родных глаз. Сколько же потребовалось смертей, чтобы до него, идиота, наконец это дошло?

Простите меня. Магда, Ян, Джар, Жанна и остальные тринадцать… как много нужно было мне потерять, чтобы понять простую истину. Я не могу больше ошибаться.

Ветер трепал волосы, сдувал с щек капли – накрапывал дождь.

Патрик бросил мимолетный взгляд на возвышавшуюся на холме громаду дворца и зашагал по узенькой улочке.

* * *

Маленький серый человек в неприметном плаще терпеливо сидел на ветке огромного вяза и, не отрываясь, смотрел на окна охотничьей хижины в глубине леса. Он сидел так уже много часов, ждал – терпеливо, старательно. Отрабатывал мешочек с золотом, который уже совсем скоро будет позвякивать у него в кармане.

Всю прошлую ночь маленький серый человек не спал, следя за окнами богатого особняка в центре столицы, принадлежавшего лорду Марчу. Сменяясь поочередно, они по четверо наблюдали за этим домом уже вторую неделю, все чаще приходя к выводу, что дело это пустое. Но лишь вчера вечером, в сгустившихся сентябрьских сумерках постучался в дверь высокий незнакомец, закутанный в черный поношенный плащ. Серый человек встрепенулся – это мог быть тот, кого они ждали. Впрочем, мог и не быть… и напарник его отправился с докладом, а сам человек остался – ждать, прячась в тени раскидистых деревьев на другой стороне улицы.

Странный незнакомец так больше и не появился, не вышел – ни в ту ночь, ни утром. «Упустили», – понял серый человек, когда по утренней улице засновали первые прохожие. В самом деле, не сквозь землю же он провалился? Вернувшийся напарник принес приказ – ждать. И они ждали, провожая глазами всех выходящих из дома.

Когда после полудня с черного хода вышел обыкновенной внешности слуга, серый человек лишь лениво посмотрел ему вслед. И страшно удивился, увидев, с какой поспешностью машет ему из окна дома тот, чьего знака они ожидали.

Серый с напарником выждали несколько минут – и с равнодушным, скучающим видом двинулись вслед за слугой. Двое оставшихся их товарищей проводили их взглядами.

Слуга двигался не быстро, но и не медленно, посматривая по сторонам, лузгая семечки. На рынке купил у торговки пирожков и яблок, поболтал с хорошенькой торговкой. Не петляя, он шел по улицам города – вниз, к городским воротам, и дальше, через посад, мимо убогих хибарок бедняков, к королевскому тракту. Следить за ним было в городской толчее довольно легко, но когда последние дома остались позади, пришлось сбавить шаг. Впрочем, слуга и не оглядывался – видимо, не подозревал, что его «ведут».

Вокруг замелькали поля и ухоженные рощи частных владений. Тот, за кем они шли, свернул на одну из дорожек и едва не пропал из виду, скрывшись за деревьями.

– Поместье графа Радича, – шепнул один из соглядатаев спутнику.

В лесу следить стало сложнее, начинали сгущаться сумерки. Слуга шел быстро, но не очень уверенно – видимо, никогда здесь не был, а дорогу ему просто объяснили. Несколько раз останавливался и, переводя дух, долго оглядывался, пытаясь понять, правильно ли идет. Было душно; маленький серый человек вытирал пот со лба и про себя матерился.

Наконец в глубине леса показался дом – небольшой, скромный; похоже, охотничий. Серый с напарником сбавили шаг, хоронясь за кустами. С виду жилье казалось заброшеным. Но слуга уверенно поднялся на крыльцо и постучал – несколько раз, сложным перестуком. Дверь отворилась почти сразу.

До слуха преследователей долетел испуганный женский вскрик. Слуга что-то тихо сказал, тут же достал из-за пазухи и протянул стоящей на пороге невысокой, худой девушке в старом крестьянском платье бумажный конверт и что-то маленькое, сверкнувшее в последнем луче солнца. Серый вгляделся: что бы это могло быть?

Девушка кивнула и разорвала конверт. Маленькому человеку даже показалось, что он слышит ее учащенное дыхание. Торопливо пробежав глазами бумажный лист, девушка заулыбалась и снова что-то сказала слуге. Тот поклонился – и, развернувшись, торопливо сбежал с крыльца.

Маленький человек с напарником отступили еще глубже в тень.

– Ты – здесь, я – за ним, – прошипел в ухо напарник и змеей скользнул следом за слугой, скрылся в высокой траве.

И вот уже почти сутки серый человек наблюдает за охотничьим домом в глубине владений графа Радича. Вечером девушка несколько раз выходила на крыльцо, стояла, глядя в небо. Когда совсем стемнело, огня зажигать не стала , но долго сидела на ступеньках, обхватив руками колени, а потом, едва поднялась луна, зябко поежилась и ушла в дом.

Солнце стояло уже высоко, когда напарник маленького серого человека вернулся с приказом – ждать дальше.

* * *

Самое страшное на свете – неизвестность; Вета ощутила это на себе в те невероятно длинные сутки, когда ждала Патрика – каждую минуту страшась подумать о самом худшем. Повторяла, как заклинание, – он не может погибнуть, не может. Время тянулось, тянулось тягуче, как засахаренное варенье. Он вернется. Обязательно.

Читая принесенное ей письмо, она чувствовала, как сползает с души тяжесть, и готова была расцеловать слугу. Кольцо с рубином – то самое, данное им когда-то Крэйлом – гарантия того, что происходящая с ней радость не обманна. Патрик жив. Все хорошо. Он не успел сделать все, что нужно, до вечера и попросил лорда Марча отправить ей весточку. Следующим вечером он вернется и заберет ее, и им уже ничего-ничего не будет грозить. Осталось потерпеть какие-то сутки.

Вот теперь точно все стало хорошо. Вета уснула безмятежно и сладко, едва коснувшись головой подушки.

Утром солнце засияло на чисто вымытом небе, родной, с детства знакомый лес наполнился всеми своими звуками и запахами. Теперь – только ждать, да и ждать-то осталось недолго – до вечера… Девушка мурлыкала под нос нехитрую песенку; нашла на подоконнике забытую ею в прежние счастливые дни вышивку – диванную подушку с яркими маками – и решила закончить. Долго-долго сновала игла по канве, повторяя придуманный когда-то узор.

Когда вытянулись на траве послеполуденные тени, Вета оторвалась от рукоделия.

И подумала, что совсем рядом, в каких-то нескольких милях – родной дом.

Сколько идти до усадьбы? Часа полтора, два от силы. Там… там дом. Там можно будет увидеть маму… если спрятаться за деревьями – пусть в окно, пусть издалека… только бы увидеть, что жива и здорова, что все в порядке… только смотреть, не окликая. Там можно будет пробраться в кухню через черный ход и утянуть краюшку хлеба… Она вернется до темноты… она не будет рисковать. Только посмотреть… только увидеть, что у них все хорошо и спокойно. И даже если родителей здесь нет, все равно – незримое их присутствие – как теплая, ласковая рука матери, гладящая по щеке.

Укрывшись в тени старых вязов, долго-долго смотрела Вета на распахнутые окна поместья. Первое, что бросилось ей в глаза, была черная лента над входом – такие вешались обычно в знак траура. Она опустила глаза. Прошел почти год, а семья все еще носит траур по погибшей дочери. Сердце Веты уколола игла раскаяния. Могла ли она думать, сколько горя принесет ее родным ее безрассудный поступок? Впрочем, что толку вспоминать и охать. Случись вернуть тот осенний день на проклятой станции – она все равно бы ничего не изменила.

Желтый лист, плавно кружась в воздухе, спланировал ей на рукав, и Вета очнулась. Нужно торопиться, чтобы успеть назад до темноты. Она тряхнула головой и, широким кругом огибая дом, пошла к черному входу. В кабинете отца можно найти деньги, которые теперь так нужны ей, нужны им. И это не будет воровством – разве отец пожалеет монет для дочери? И если ей повезет, она сможет пройти в свою комнату… хотя бы башмаки или гребень можно унести с собой. И найти платье… несколько ее девичьих нарядов должны храниться здесь, в поместье!

Несмотря на тишину в усадьбе, дом, в отличие от охотничьего, выглядел обитаемым. И Вета опасалась столкнуться нос к носу с отцом. Она сама не знала, чего боится больше – встретить его или все-таки разминуться. Умом понимая, что встреча эта не принесет ни ей, ни ему ничего, кроме боли и потрясения, сердцем она отчаянно желала хоть на мгновение увидеть его. Хотя издалека, хоть мельком… увидеть, удостовериться, что он жив и здоров, что его не сломило известие о смерти дочери, что у него все хорошо и заговор не ударил по нему, как мог бы ударить по отцу государственной преступницы.

А встречи с матерью Вета боялась. Боялась, что не выдержит и бросится к ней на шею, не сможет затаиться в стороне, расплачется, обнимая родные плечи. Как, должно быть, постарела мама! Как, наверное, тяжела была для них вся эта история…

Дверь черного входа, по обыкновению, была отперта, и Вета без помех проскользнула в дом. Была, конечно, вероятность столкнуться с кем-нибудь из слуг, но Вета от души надеялась, что никто не признает в ней молодую госпожу, скажут лишь – бродяжка, да и только. Обветренная и загоревшая, в старом крестьянском платье – разве такой она была прежде; эти загрубевшие пальцы никогда не могли принадлежать той капризной, изящной барышне. Иветта умерла, ее нет больше.

В доме было тихо. Прохладный ветерок покачивал шелковые занавеси на окнах, нагретый солнцем деревянный пол, как всегда, неслышно скользил под ногами. Из кухни чуть тянуло запахом свежего хлеба, доносился голос кухарки, ругавшей кого-то из поварят. Вета сняла башмаки, чтобы не стучать ими, и бесшумно прокралась по коридору к кабинету отца. Чуть задержалась на лестнице, ведущей на второй этаж, погладила кончиками пальцев напольную вазу с белыми гвоздиками. Тяжелые складки штор на высоком окне чуть слышно колыхнулись. Родной дом помнил ее.

И – тишина, какая тишина. Чисто, пусто, тихо. Такое ощущение, что в доме покойник – приглушены все шумы; даже слуги, кажется, ходят на цыпочках. Или просто все в городе и здесь нет никого из господ?

Вета подошла к кабинету отца, потянула тяжелую дверь. О Боже, не заперто! Отец всегда запирал кабинет, если уезжал, а значит, он здесь. Она прислушалась. Тихо – ни звука шагов, ни шелеста бумаг, ни приглушенного ворчливого бормотанья. Девушка осторожно заглянула в образовавшуюся щель, а потом глубоко вздохнула, скользнула внутрь и притворила створы.

Все в кабинете осталось таким же, как она помнила, кроме траурных лент, обвивавших оконный карниз. Дубовый стол с ворохом бумаг на нем, массивный чернильный прибор… в детстве она любила играть лодочкой пресс-папье. Ровный строй перьев и карандашей… все строго, аккуратно, четко. Тяжелое кресло у стены… где то счастливое время, когда она могла забраться в объятия этого гиганта с ногами и нырнуть в интересную книжку? Вышивки матери на стене… странно, а вот это новое, зачем отец повесил их сюда? И – девушка замерла – огромный, почти в полстены, портрет ее самой над столом отца.

Несколько мгновений Вета разглядывала себя, словно в зеркало. Неужели она была такая? Вот эта беспечная, беззаботная девочка, хохочущая радостно и открыто. К горлу подкатил ком. Как, должно быть, убивался отец…

Мимо двери в коридоре протопали шаги, и девушка вздрогнула, опомнилась. За окном простучали колеса – карета подъехала к дому. Неужели родители? Не забывать, зачем она здесь! Вета насухо вытерла щеки ладонями и шагнула к письменному столу. Она знала, где граф мог хранить деньги. Заветная шкатулка действительно была полна золотых монет и ассигнаций. Поколебавшись, девушка высыпала больше половины монет и два десятка бумажных купюр, тщательно увязала их в валявшийся рядом носовой платок. Отец поймет и простит. А им с принцем без этих денег придется очень тяжко. Она окинула взглядом комнату, раздумывая, что еще можно взять с собой, что могло бы пригодиться. Как хотелось бы взять с собой хоть несколько книжек! Или вот эту мамину вышивку с корабликом, это ее любимая. Или отцовский портсигар… просто для того, чтобы гладить его пальцами и вспоминать дом. Или…

Насупившись, Вета сняла со стены два фамильных кинжала с золотой инкрустацией. Пригодится. Она знала, что пропажи хватятся быстро, но кто подумает на нее? Вета Радич мертва, а в дом просто залезли воры.

Застучали за дверью шаги, заскрежетал ключ в замке. Вета вздрогнула и огляделась затравленно. Сейчас ее увидят! Куда же спрятаться? Стрелой метнулась она к окошку и, рывком отодвинув тяжелую портьеру, притаилась за ней.

– 

Да тут открыто! – раздался голос. – Слышь, Пьетро, открыто здесь!

– 

Господин граф приказал вина в кабинет и распорядиться насчет ужина на три персоны, – заговорил другой голос, и Вета узнала в нем дворецкого. – У нас сегодня гости.

– 

Два кресла сюда надо принести… и подсвечников побольше.

Переговариваясь негромко, слуги таскали кресла, ставили свечи в высокие подсвечники. Потом все стихло. Девушка перевела дыхание. Пока не поздно, нужно бежать отсюда. Иначе, увидев отца, она уже никуда, никуда не сможет уйти.