Сказка о принце. Книга первая

– Не верю, – так же шепотом пробормотал Патрик и, улыбаясь, поднял исхудавшее, бледное лицо, подставил солнцу, закрыл глаза. – Вот не верю. Ты с ней неделю назад виделся.

– Неделю! – фыркнул Ян. – Это вечность для человека, который любит.

– Неделя – не вечность. Вот если месяц… нет, меньше, кажется… когда я у нее был последний раз? – он принялся подсчитывать что-то тихонько. – Да, верно, двадцать четыре дня.

– Не двадцать четыре, а двадцать девять, – поправил его Ян. – Еще пять дней ты не помнишь…

– Да, в общем, без разницы, – отмахнулся принц.

– И потом, вы же виделись. Она ведь приходила к тебе, когда ты в бараке валялся.

– Это разве виделись, – вздохнул Патрик. – Ну, если и так, ну пусть не месяц, меньше… две недели, Боже правый! Я извелся там, в карьере этом.

– Кто ж тебе виноват, – пожал плечами Ян. – Скажи спасибо, что жив остался. Тебя ведь и прикончить могли, и совсем не начальство. После этой твоей выходки нам всем туго стало, закрутили так, что ни охнуть, ни вздохнуть. Хорошо, что Штаббс тебя в карьер упрятал.

Волна прокатилась по толпе – каторжники опускались на колени. Священник уже слегка осип.

Патрик вдруг рассмеялся.

– Штаббс мне ни черта не поверил. Так и сказал: я, говорит, уверен, что вы замышляли вовсе не побег.

– Немудрено, – отозвался Ян. – Только полный идиот – каким, кстати, ты и являешься, твое высочество, – соберется бежать фактически зимой, не взяв с собой ни еды, ни теплой одежды. Тут и дурак догадается. Наверняка он и расследование провел.

– Штаббс не дурак, – задумчиво сказал принц. – Но как раз потому, что он не дурак, он и не станет… искать на свою голову неприятностей. Ему проще было объявить меня беглецом, чем разбираться. Знаешь… порой мне кажется, что он догадывается… или знает… о нас с Магдой.

– Кто знает, – пожал плечами Ян. – Но, наверное, ты прав. И потом, я думаю, что Штаббс… словом, он пытается усидеть на двух стульях. Жизнь ведь длинная, и неизвестно, каким боком может повернуться. А вдруг тебя действительно оправдают? А он, наверное, надеется отсюда вырваться. Если ты вернешься в столицу, ты можешь и не забыть о нем, и тогда…

– Ты говоришь теми же словами, что и Магда, – тихо ответил Патрик. – Может, и так. Но мне не важно. Главное, что она не пострадала.

– Она хоть спасибо-то тебе сказала? – хмыкнул Ян.

– А как же, – улыбнулся Патрик. – Так выразилась, что уши в трубочку свернулись – нечего, мол, было геройствовать.

– Хоть что-то умное она сказала, – угрюмо проговорил Ян. – Нет, ну надо же таким дураком быть! Расскажи ты все – ну, что бы ей сделали? Лекарка ведь, одна на весь лагерь, вряд ли сильно наказали бы. Да и само по себе дело яйца выеденного не стоит – подумаешь, баба. Нет же, надо было честь дамы защитить… рыцарь, мать твою!

– Янек, уймись, – попросил Патрик, улыбаясь. И вздохнул, перекрестившись: – Скорее бы уже…

– … Аминь, – раскатисто заключил священник – и закашлялся.

Рядом загомонили, крестясь, задвигались.

– Ну, я пошел, – деловито сказал Патрик, поднимаясь с колен. – Сейчас буду расписывать солдату у выхода, как у меня голова болит… нет, скажу – руку ушиб.

– Ты опять, что ли, к ней? – изумился Ян. – Тебе мало было? Тебя же еще ветром шатает. Подумай о себе, а не о ней, рыцарь чертов. Если тебя здесь прикончат, Магда утешится быстро… – Патрик вскинулся, но Ян махнул рукой. – Хочешь – иди, пожалуйста. Но в этот раз я не стану мешать тем, кто хотел ночью тебя прирезать.

– Не кипятись, – примирительно попросил Патрик и положил худую ладонь на рукав друга. – Лучше посмотри – вон Вета идет…

Ян машинально одернул потрепанную куртку и в нетерпении шагнул навстречу ломкой черной фигурке.

Все это время друзья, словно по уговору, ни словом не обмолвились о происшедшем. Попытки побегов случались в руднике ежегодно и едва ли не по десятку каждую весну, и после каждой из них охрана ужесточалась до осени, когда мокрядь и непролазная грязь, а затем морозы лишали каторжников охоты к перемене мест. Все успокаивалось – до будущей весны. Больше всего, однако, не везло тем, кто пытался бежать первыми и бывал пойман – на таких ополчался весь карьер, считая, что именно они виной ужесточению режима. Бывало, что несчастных убивали ночью, и начальство не принимало мер к поимке виноватых. В этот же раз каторжники ополчились на неудачника с особенной яростью – мало того, что пытался бежать первым – так еще и благородный. Но отчасти по этой причине его и не убили свои же – в те первые дни, когда он валялся в беспамятстве, хотя сделать это было не особенно сложно. Среди каторжников было достаточно таких, кто, как и комендант Штаббс, надеялся на непредсказуемость судьбы. А вдруг завтра случится чудо?

Патрик, разумеется, знал о том, какие меры были приняты начальством после его «побега». Понимал и то, что сейчас лучше не нарываться и не напрашиваться на неприятности. И все-таки не видеться с Магдой стало пыткой намного большей, чем все, что досталось в качестве наказания. Если бы Магда умела писать, можно было бы найти способ обмениваться записочками, но пока оставалось лишь надеяться, что все эти меры строгости – временные.

Впрочем, первые несколько дней Патрику было не до того. Во время наказания он терял сознание дважды, и после двадцать четвертого удара его не стали снова отливать водой, как первый раз, а так и уволокли в барак. Он вынырнул из тяжелого беспамятства лишь на шестые сутки, и еще несколько дней не мог решить, на каком же свете ему будет лучше. Черные тени кружились рядом, протягивая к нему длинные, когтистые лапы и что-то хохоча, и где-то слышен был мерный, бесстрастный счет: «Пятнадцать… шестнадцать… семнадцать…» – и вспышки боли накатывали одна за другой, и не оставалось сил терпеть; он снова летел в пустоту, а боль настигала его, не давая выдохнуть. И он кричал «Мама, разбуди меня!», но вместо этого слышал все тот же издевательский хохот.

Наверное, он все-таки нужен был кому-то живым. Первые несколько суток возле него днем сидела Магда, выкраивая торопливые минутки, ночами – Ян. Новые правила не разрешали выходить из барака никуда, кроме как на работу, но, очевидно, на посещения лекарки запрета наложено не было. По крайней мере, выхаживать его не запрещали.

Ян даже не пытался скрывать своей неприязни к Магде. Если раньше ему, по большому счету, не было до нее никакого дела, то теперь он едва сдерживался, чтобы не ударить ее. Когда утром Патрик не вернулся в барак и по лагерю прошел слух о попытке побега, Ян все понял и потом целый день места себе не находил. Хотел было броситься к коменданту и все ему рассказать, но вовремя сообразил, что спасибо принц ему за это не скажет. Стоя во дворе в толпе и глядя на дергающуюся на цепях фигуру у столба, матерился шепотом, бессильно сжимая кулаки. Когда же Патрика притащили после наказания и швырнули на нары, словно куль с песком, почувствовал, как в груди у него поднимается глухое бешенство. Отчаянная тревога за жизнь Патрика и одновременно тяжелая злость на него и на Магду переполняли его, и при виде лекарки он не пытался скрывать чувства. Женщина словно не замечала этого – спокойно и деловито объясняла, перед тем, как уйти, что и как сделать ночью, как поить и чем промывать раны, и голос ее был спокоен и почти равнодушен. И Ян еще больше злился на нее еще и за это показное равнодушие к тому, кто пострадал из-за нее и теперь неизвестно выживет ли.

Никто не знал, что думала по этому поводу сама Магда. Лицо ее было спокойно и бесстрастно, движения точны и деловиты, и никто не мог бы сказать, что этот каторжник чем-то отличается для нее от остальных. Днем, когда в бараке никого не было, она позволяла себе присесть на нары рядом с мечущимся в бреду Патриком, но и тогда посторонний взгляд не увидел бы за этим ничего, кроме внимания лекаря к больному.

Дважды Патрик ненадолго приходил в себя. Узнав друга, слабо улыбался потрескавшимися губами, просил пить – и снова бормотал что-то невнятное, и глаза его застилала мутная пелена, а горячие, словно печка, пальцы бессильно скребли по наброшенному на него тряпью. Его то колотил озноб так, что стучали зубы, то он сбрасывал с себя все, тяжело дыша. Ночами Ян молился, сам не зная, кому, Богу или черту, прося лишь одного – пусть Патрик выживет. Больше всего он боялся остаться здесь один. Пока жив Патрик, есть надежда. Ян не мог бы объяснить точно, какая именно надежда и на что, но знал это так же твердо, как то, что сам он пока еще жив.

Несколько раз поблизости случался Джар, и Ян замечал, как он вполголоса объясняет что-то лекарке, рисуя что-то в воздухе резкими взмахами ладоней. Лицо его было сосредоточенным и строгим, обычная гримаса хмурого презрения исчезла. Магда так же негромко переспросила дважды. Джар ответил – и быстро оглянулся. «Ему запрещено лечить», – вспомнил Ян.

Во второй вечер Джар с ухмылкой наблюдал, как неумело и старательно Ян отмачивает присохшие повязки на спине Патрика. Когда-то им случалось вылетать из седла на охоте, ломать ключицу, получать ссадины в фехтовальном зале, но все это казалось теперь детской игрой, совсем нестрашной и легкой. Ян очень старался не причинить другу лишних страданий, но от старания этого выходило лишь хуже. Чувствуя боль Патрика как свою, он как мог оттягивал момент, когда нужно будет отдирать присохшую к ране ткань: руки дрожали, на лбу бисеринками выступала испарина. Джар какое-то время молча смотрел на него, а потом, не выдержав, подошел, отстранив юношу.

– Смотри, – он уверенно взялся за край повязки, – как это делается… И не бойся – все, что могло случиться плохого, уже случилось. Но если ты будешь тянуть… кота за хвост, например… то ему будет только больнее. Голову ему придержи… вот так. В некоторых случаях, – продолжал Джар, смачивая кровоточащие полосы оставленным Магдой настоем, – излишнее милосердие может только навредить.

Первые несколько ночей Ян почти не спал. Менял Патрику повязки на спине, поил, удерживал, когда принц начинал вдруг метаться на нарах, мешая спать соседям. На третью или четвертую – Ян толком не помнил – ночь он свалился в мертвый сон, словно подкошенный. А когда очнулся рывком, словно выдергивая себя из пустоты, то увидел сидящего рядом Джара.

– Чего всполошился? – шепотом сказал ему Джар. – Спи, я посижу… Ему-то все равно, кто тут возле него прыгает.

– Да ладно… – Ян потер припухшие веки, зевнул. – Иди спать, я сам…

– Ну, как знаешь…

Джар поднялся было – и снова сел рядом с ним, теребя седую бороду. Из конца в конец барака гулял сочный, раскатистый храп, кто-то тихо бормотал во сне, кто-то охал. Патрик лежал ничком, дыша тяжело и прерывисто. Ян тронул его руку. Горячая, очень горячая.

– Только бы выжил… – с отчаянием прошептал вдруг Ян.

Джар быстро взглянул на него.

– Не дергайся. Выживет, никуда не денется. Двадцать пять плетей – это тебе не сорок, не пятьдесят. Выживет. Молодой, крепкий… дурак только, но это не лечится.

– Да не хотел он бежать, – шепотом сказал Ян. – Только представил все как побег, чтобы…

– Чтобы – что?

Ян молчал.

– Не хочешь – не говори, твое дело.

Джар замолчал резко, словно оборвал фразу на середине. А потом выдохнул, словно в омут бросился, и проговорил:

– Знаешь, Ян… сказать тебе хочу. Никому не говорил, носил в себе десять лет, а тебе скажу. Знаешь… ты меня прости.

– За что?! – с изумлением обернулся к нему Ян.

– Да есть за что. Тогда, десять лет назад… я вас ненавидел!

– Нас?

– Ну, не тебя лично, конечно, и не принца твоего, вы ж еще мальчишками были. Тех, кто меня осудил тогда… – Джар хмуро посмотрел на него – и заговорил вдруг сбивчиво, путано, быстро. – Я тогда сколько проклятий на головы королевского дома сложил… на весь мир хватит. Едва не спятил… меня только ненависть удержала, я не мог подохнуть, оставив все так. Все эти десять лет молился, чтобы за меня судьба отомстила. Вот она и отомстила. Когда слух прошел про заговор и про то, что вас сюда привезут, я сначала чуть с ума не сошел от радости: вот оно! Услышал Господь мои молитвы и проклятия, покарал тех, кто мне жизнь сломал. Правда, и тогда уже подумал – жаль, что не короля в мою шкуру, жаль. А потом… а теперь понимаю, что отвечать мне за эти проклятия все равно придется – на том ли свете, на этом ли, неважно. Потому что не того я проклял, не того, кого надо было бы… а может, Господь так распорядился, не знаю. Твой Патрик остался таким, как я его помнил мальчишкой. И ты тоже. Таких проклясть – все равно что безвинного человека напрасно осудить. Не знаю, может, и не я виноват в том, что вы сюда попали… но все равно – простите меня. Я хотел кары на головы королевского рода… но теперь – не хочу… Понимаешь?

Ян молча смотрел на него.

– Понимаю, – сказал он, наконец.

– На будущее урок мне будет. Хотя, конечно, я все это и раньше знал. Проклятия всегда возвращаются тому, кто их произносит. Наверное, и мне вернутся. Да и уже вернулись – виной перед вами. Ты хороший человек, Ян… и Патрик твой – тоже. Не знаю, правда ли вы виноваты в том, за что вас сюда упрятали, нет ли… не мне решать, да и дела мне нет до того. Принц наследный, тоже мне… – он невесело рассмеялся. – Видно, вовсе страна с ума сходит, если уж такое случается.

– Мы пытались узнать тогда – за что ты сюда попал? – спросил Ян тихо.

Джар хмуро улыбнулся и помолчал. Ян вопросительно смотрел на него и хотел сказать уже: «Не хочешь – не говори»…

– За мерзкие и богопротивные ритуалы, – ответил, наконец, Джар. – Трупы младенцев я вскрывал…

– Зачем?! – потрясенно спросил Ян.

– Я же лекарь. Вот представь: рождается человек – и сразу мертвым. Отчего, почему? Что с ним происходит там, в утробе, если он вместо того, чтоб для жизни появляться, сразу ТУДА уходит? Пока сам на тот свет не попадешь – не узнаешь, и у Господа Бога не спросишь… А младенцев-то хоронить надо… ладно если бедняк какой – у него за пару монет выкупишь дитя, он и рад, и глаза закроет, что богопротивное занятие. Вот и приходилось могилки детские разрывать… тайком, – Джар посмотрел в ошарашенные, испуганные глаза Яна и грустно улыбнулся. – На том и погорел. Целый год я вот так прятался, осторожничал. А потом, как на беду, родила мертвое дитя герцогиня… неважно, какая именно герцогиня, – он опять улыбнулся. – Во дворце суматоха, Ее Величество лично в покои герцогини несколько раз спускаться изволили – как же, родственница. А мальчишка – хороший, крепкий мальчишка – всего несколько минут прожил. Да еще и с шестью пальцами получился. Похоронили его, честь по чести, а я… а мне не терпелось. Да, я понимал, что рискую, но ведь узнать хочется…

– Узнал?

– Узнал… – в голосе его скользнула гордость. – Успел записать все, свел все наблюдения воедино, успел даже трактат этот выслать другу моему старому, он в Элалию уехал за год до того. Эх, Ян, какой я тогда счастливый был! Словно весь мир у меня на ладони! Молодой, глупый… И то сказать – ведь до меня никто, никогда этого не знал. Понимал, конечно, что рискую, но… я ж не для себя, а науки ради. Ходил, словно ошалелый. Сколько же пользы я могу принести… еще, дурак, думал в Университет со своими открытиями сунуться, студиозам рассказать… Да не успел, донесли на меня.

– А потом?

– А потом… суп с котом. Дыба да раскаленные клещи. С какой, мол, целью мерзким и злокозненным делом занимался. Им ведь, сыщикам да палачам, до факела, какой у меня интерес – богопротивный или научный. Суд, ссылка сюда – вот и вся награда, – он усмехнулся и сплюнул. – А ведь думал – ради людей стараюсь.

Патрик пошевелился и хрипло, сбивчиво забормотал что-то сквозь стон. Джар обтер ему лицо влажной тряпицей, осторожно пригладил спутанные, слипшиеся светлые волосы. И вздохнул.

– Суд был церковный, но Его Величество мог бы, мог меня вытащить, ему всего и надо было – слово обронить где-то кому-то. Не стал. Отступился, бросил меня монахам – как кость собакам. А я ведь Ее Величеству королеве Вирджинии жизнь спас, когда она после родов в горячке лежала. Десять лет у меня заноза эта в сердце сидела, – сказал он. – А теперь… получается, что не тем жил я все это время. Ненависть помогает иногда, выжить помогает. Но… когда она уходит, то понимаешь, как ты был неправ. Я, может, путано говорю… я отвык здесь говорить за эти годы… но ты меня поймешь, я знаю. Я вас ненавидеть должен смертно… а вместо этого сижу вот тут и понимаю, что жалко мне его… – Джар кивнул на принца, – и тебя тоже жалко. И что делать мне теперь с этой жалостью? И на кой черт она мне нужна… да и сам я кому и зачем теперь нужен?

Он говорил словно сам с собой, а Ян смотрел на него и молчал.

– Может, потом станет легче… – тихо сказал он, наконец.

Утром Джар был таким же хмурым и ворчливым, как всегда, и Ян не решился напомнить ему о ночном признании. Но порой ему казалось, что дышать теперь стало легче – им обоим. Ненависть тех, кто рядом, тоже убивает, пусть медленно. Принцу об этом разговоре Ян не сказал.

Когда Патрику стало лучше и раны стали понемногу затягиваться, Магда приходить перестала, оставив Яну запас бинтов и мазь для перевязки. Ян был благодарен ей за это. Он чувствовал, что если увидит этих двоих вместе, то сорвется и либо обложит их черными ругательствами, либо выставит Магду вон из барака – и смертельно обидит этим друга.

Ян свирепел при любом упоминании о лекарке еще и потому, что видел, как это ударило Вету. Теперь любовь Яна к девушке не была тайной ни для него самого, ни для принца, но из деликатности Патрик эту тему не затрагивал. А Ян не искал добра от добра, и темы женщин друзья теперь в разговорах старались не касаться. А если и касались, то вскользь – вот как сегодня.

Спустя две недели Патрика – еще полуживого, едва стоящего на ногах – увели в барак при карьере, где сортировали готовые каменные глыбы. Работа эта была несложной, и даже прикованный к тачке, он все-таки имел возможность отдыхать; не общие работы и уж тем более не ворот. Две недели наказания закончились как раз накануне. На ногах Патрик теперь держался вполне твердо, но силы прибывали медленно.

Вета подошла к друзьям, но не улыбнулась, как обычно, после приветствия. Лицо ее было усталым и замкнутым. Глядя на Патрика в упор, негромко сказала:

– Магда умирает.

Оба решили, что ослышались, и после ошеломленной паузы хором переспросили:

– Что?!

– Магда умирает, – так же сухо и тихо повторила Вета. – Патрик, она вас зовет.

Патрик беспомощно посмотрел на Яна. Потом сорвался с места.

Маленькая Вета с трудом поспевала за его размашистыми шагами. Возле выхода в зону охраны она дернула его за рукав:

– Не бегите так быстро, это подозрительно. И не забудьте перед солдатом сделать больной вид.

Патрик послушно умерил шаги, согнулся в три погибели и постарался навесить на лицо маску смертельно больного. Миновав солдата, который даже не спросил их ни о чем, Патрик прошептал:

– Что случилось, Вета?

– Она умирает, – повторила девушка отрешенно.

– Но ведь еще вчера… она же была совсем здорова!

– Да, – кивнула Вета. – Наверное, вчера вечером она и выпила это… А сегодня утром уже не могла встать.

– Да что выпила? – так же шепотом крикнул Патрик. – Что случилось, объясни же толком!

Вета остановилась. Потянула принца за рукав, заставляя нагнуться еще больше, и шепотом сказала на ухо несколько слов.

Патрик выпрямился. Смертельная бледность залила его лицо, губы затряслись.

– Это неправда… – беспомощно проговорил он.

– Это правда, – так же сухо ответила Вета. – Она сказала: «Не хочу для него такой судьбы, как для себя. Пусть лучше не родится совсем, чем его убьют здесь». Она права, к сожалению.

Не говоря ни слова, Патрик кинулся бежать. Единым махом пролетел до крыльца лазарета, едва не сбил с ног проходящего мимо солдата («Что, приятель, приперло? – с насмешкой крикнул тот. – Смотри, в штаны не наложи!»), ворвался в комнатку Магды и, подобрав цепь кандалов, чтобы не звенела, упал на колени возле ее постели.

– Магда…

И сразу понял, что она – уйдет, уходит. У живых не бывает такой восковой бледности, почти синих губ и синеватых ногтей на руках. Только глаза ее, ставшие враз огромными на худом лице, еще жили. При его появлении они засветились, Магда попыталась привстать.

– Пришел-таки… – с усилием она выпростала из-под одеяла руку и погладила его по щеке. – Пришел… А я уж боялась, что не успею тебя увидеть…

– Магда! – Патрик взял ее ледяную ладонь, прижал к щеке. – Магда, любимая…

– Ничего… – она ласково и устало смотрела на него.

– Зачем ты это сделала? – с отчаянием спросил Патрик. – Ну зачем?!

– Не надо, милый… – она облизала сухие губы. – Ты же знаешь, что я права. Ну, что его ждало бы здесь? Он бы родился – и стал бы каторжником с рождения. Или все равно не родился бы… Знаешь… я ведь и не думала, что смогу… после того… ну, помнишь, я рассказывала… я уже и осторожничать перестала… а тут… То ли в наказание мне, то ли в награду. Впрочем, уже все равно. Не рассчитала я, – призналась она виновато. – Других пользовала, а сама себе не рассчитала. Думала, все кончится хорошо.

– Ты поправишься! – горячо сказал Патрик и понял, что она не верит ему.

– Не надо, – тихо попросила Магда. – Это меня Бог наказывает. Но мне так даже лучше… я – там – с ним буду, с маленьким.

Она помолчала.

– А может, и не буду, – сказала тяжело. – Я – грешница нераскаянная, а он… а он – ангел, он и согрешить-то не успел. Меня, наверное, в Ад, а его… а он… – две слезинки покатились по ее восковым щекам. – Он на тебя сверху смотреть будет. Тебя охранять. Умолю Господа – согласится. Ты живи. Я… мне не страшно, не думай. Я и не жалею даже. Одно только жаль – тебя больше не увижу. Я тебя люблю, принц… мой прекрасный принц… это мне плата за наше счастье. – Магда передохнула. – Сил уже нет… Только бы не больно было… мне было так больно, что еще раз я не выдержу.

– Магда… – прошептал Патрик. – Не уходи… не оставляй меня, Магда!

– Не могу, – виновато и ласково ответила она и попросила: – Послушай… побудь со мной… хоть немного. Боюсь… умирать страшно.

Патрик молча гладил ее пальцы и смотрел, смотрел на смуглое лицо, ставшее изжелта-бледным от потери крови, ловил ласковый и виноватый взгляд темных глаз. Было чувство, словно с этой женщиной уходит вся радость и счастье мира. Он знал, видел, что конец ее близок, но вся душа его противилась этому. И он пытался судорожным усилием перелить в эти худые ладони хотя бы часть собственных сил, отдалить неизбежный миг. «Возьми лучше меня!» – молча кричала его душа, а сердце цепенело от ужаса. А потом Магда закрыла глаза и вроде бы задремала.

Снаружи разнесся хриплый удар колокола. Отбой.

Кто-то коснулся его плеча. Патрик оглянулся. Вета. Как и когда она появилась здесь?

– Вам нужно уйти, принц, – проговорила она тихо. – Хватятся…

– Черт с ним, – прошептал Патрик.

– Накажут опять, – сказала Вета, но юноша только махнул рукой.

– Тогда отвернитесь, – так же тихо попросила Вета. – Переменю подстилку…

– Я помогу.

В самом деле, неужели он боится увидеть тело любимой женщины? Вета молча откинула одеяло. Осторожно, стараясь как можно меньше тревожить Магду, Патрик просунул ладони под ее плечи и колени и вздрогнул – постель была мокрой от крови. Он приподнял обвисшее, тяжелое тело, и Магда застонала, вырываясь из забытья. Аккуратно и быстро Вета сдернула темную влажную холщовую тряпку, постелила чистую, Патрик опустил Магду на топчан и бережно укрыл одеялом.

– Она спит, – тихо сказала Вета.

– Да… – Патрик отошел к окну, вцепился зубами в костяшки пальцев. Спустя пару секунд оглянулся и попросил: – Расскажи… как это все случилось?

Вета вздохнула.

– Я давно подозревала что-то не то. Еще когда вы… когда вас поймали… почти сразу. Она была то такая веселая, то плакала без перерыва, а я все понять не могла, что же такое… думала – из-за вас она так переживает. Спросила однажды – она не ответила. А вчера вечером… перед выходным ведь… Магда сказала, чтобы завтра я не приходила… мол, дел особенных нет, ей и самой отдохнуть нужно. Я и поверила.

Вета помолчала.

– Сегодня утром я забыла про это предупреждение… уже к крыльцу подходила – вспомнила, но подумала, что ничего страшного, спрошу, есть ли работа, и если нет – вернусь обратно. – Она засмеялась невесело. – Как чувствовала. Зашла, смотрю – Магда на кровати корчится. Я к ней кинулась, спрашиваю – что случилось? Она молчит. Я думаю, она это зелье еще вчера вечером выпила, сразу после того, как я ушла. К утру она уже очень много крови потеряла, и сделать ничего нельзя было. Сейчас ей хотя бы не больно… а днем… – Вета махнула рукой.

– Но почему так вышло? – допытывался Патрик. – Ведь… неужели оно бывает только так… насмерть?

– Не знаю я, как оно бывает, – вздохнула Вета. – Наверное, по-разному. Теперь-то кто скажет? И плод тяжело выходил, и… – девушка умолкла и заплакала вдруг – сразу, неудержимо, давясь рыданиями, проговорив глухо: – Она мне сказала: «Так хотела ребенка… мальчика, светленького, красивого… но такой судьбы я ему не желаю».