Сказка о принце. Книга вторая

Еще в столице Ретель славился своей любовью к охоте и отличной псарней, и в Руже любовь эта расцвела еще более пышно. За полгода, прошедшие после возвращения графа в имение, не проходило и недели, чтобы по его полям и лесам не неслась лихая охота. Своими борзыми он гордился даже больше, чем детьми, и менее удачливым соседям оставалось только вздыхать, завидуя. Впрочем, скупым граф никогда не был, считался хозяином хлебосольным и радушным, а потому очень быстро завел себе друзей среди местной знати.

Стоит ли удивляться, что к нему теперь едут гости из самой столицы? Лестин, старый друг, а с ним – молодой дворянин, племянник господина ван Эйрека, человека уважаемого и достойного во всех отношениях. Ван Эйреки-то нынче небогаты, где и посмотреть юноше на настоящую охоту, как не здесь – если уж не успел сделать это, когда граф Ретель жил в столице.

Сказать по совести, у Ретеля было на что посмотреть и кроме охоты. Первые два дня Лестин и Патрик, отдохнув и выспавшись с дороги, провели, осматривая владения графа. Сам Ретель, высокий, темноволосый, почти не огрузневший, улыбался в густые усы с добродушием и основательностью доброго хозяина. Огромный парк, спускающийся к реке, напомнил Патрику дом до комка в горле; так и казалось, что встать вот сейчас на обрыве – и окликнет его сзади Ян, и Марк подойдет, смеясь, о чем-то рассуждая… Большая, полная света и воздуха бальная зала; оранжерея с диковинными цветами – теперь, в июне, большая часть их цвела под открытым небом; библиотека – довольно неплохая, хоть и не был граф ярым сторонником чтения. Своей коллекцией оружия Ретель гордился хоть и молча, но совершенно недвусмысленно, и там вправду было на что поглядеть. Патрик увидел даже фамильную шпагу, пожалованную деду старого графа королем Карлом Первым за верную службу; на клинке четко виднелось клеймо мастера Таравеля – легендарного оружейника Лераны. В коллекции самого Карла Третьего таких клинков было не более десятка. И, конечно, великолепная кухня, лишь немногим уступавшая дворцовой – хоть и извинялся граф за то, что живут они здесь скромно, «не то, что в столице». И, конечно, великолепные лошади – ах, как хороши верховые прогулки с утра пораньше, когда еще не жарко, когда солнце только поднялось над верхушками деревьев. И вино из погребов графа, и длинные вечера на широкой террасе, когда вокруг лампы кружатся бабочки… Вся эта роскошь, конечно, располагала к приятному общению – если не помнить, зачем они здесь.

С первых же минут после взаимных приветствий, после того, как представил его лорд Лестин – «это мой сопровождающий, Людвиг ван Эйрек… да вы, верно, помните его, граф, по столице» – «Ммм… как же, как же. Рад встрече, господин ван Эйрек» – с этих первых слов ловил на себе Патрик пристальные, быстрые взгляды Ретеля. Не удивлялся этому, конечно – как не удивлялся и добродушным, вроде бы безобидным вопросам, понимая, что еще долго будут его проверять.

– …и однажды мы с Его Величеством, – говорил Ретель за ужином, – заспорили о поэзии. Знаете, прежний король, не в пример нынешнему, в стихосложении разбирался. Особенно он уважал восточных поэтов, Хафиза, например – у него, помнится, были прелестные строфы…

– Да? – приподнял бровь Патрик. – А я слышал, что Его Величество как раз Хафиза терпеть не мог – вычурно, говорил, слишком мудрено. Он мессира Леколя уважал – за простоту…

В просторной, светлой столовой, защищенной от яркого июньского солнца легкими шторами, удивительно уютно. Гости уже отдохнули с дороги, и их рассказы о столице перемежаются меткими замечаниями и воспоминаниями хозяина. Бесшумно снуют вышколенные слуги, от выложенной на блюде зайчатины в белом вине – удивительный, с ума сводящий запах.

– …а меня тогда Его Величество в Залесье отправил – вопрос о торговых пошлинах улаживать, – рассказывал Ретель, когда подали десерт. – Еду я, значит, в порт… вы были в Регвике, господин ван Эйрек?

– Был, ваше сиятельство, – отвечал Патрик. – Как раз в том же году – отец брал с собой по делам. Я слышал, тогда у нас с Залесьем были очень сложные отношения. Говорят, вопрос с пошлинами едва не стал причиной морского конфликта…

Графиню Амалию Ретель Патрик тоже помнил еще по столице. Маленькая, полная и круглая, как булочка, она, тем не менее, сохранила изящество движений, хотя походка ее стала чуть тяжеловата – сказывался возраст. Была Амалия умна, немногословна, но остра на язык, пятерых детей держала в строгости и подмечала малейший непорядок. Патрик, сказать честно, побаивался встречи с ней – глаз у графини был цепкий, и сомневаться в том, что она узнает беглого принца, почти не приходилось. Другое дело, что без явного одобрения мужа она свои домыслы вслух не выскажет, однако Патрик, прикладываясь к руке графини, чувствовал себя очень неуютно.

В течение всего этого вечера он не раз ловил на себе взгляд небольших темно-карих глаз хозяйки, но не отводил своего взгляда. Когда закончили десерт, и все перешли в гостиную, а хозяин закурил, разговор зашел о родстве господина Людвига ван Эйрека с ректором Университета Кристофером ван Эйреком. Как водится, стали вспоминать родословную ветвистого и древнего рода, сбились, рассмеялись и махнули рукой. Главное, что род достойный, и молодой дворянин Людвиг должен выбросить дурь из головы и брать пример с почтенных предков. Когда граф, затянувшись, умолк и задумчиво посмотрел на серое колечко дыма, летящее к потолку, Амалия Ретель спросила негромко:

– Я слышала, господин ван Эйрек, ваша матушка уехала на воды в Версану. Как она сейчас себя чувствует?

– Благодарю, ваше сиятельство, – ответил Патрик, – намного лучше. Но, вероятно, матушка пробудет там еще долго – у нее слабые легкие, а в Лирре такой чудесный воздух.

Обернувшись к графине, он встретил мягкий, добрый, все понимающий взгляд Амалии – и улыбнулся ей в ответ.

С того вечера графиня Ретель принялась незаметно, мягко, но настойчиво опекать молодого ван Эйрека. Все пять дней Патрик чувствовал эту заботу – в повелительном «еще кусочек рыбы, господин ван Эйрек… нет-нет, вы должны это съесть, рыба чудесна, это наш фамильный рецепт» за обедом; в ласковом «не стоит так долго стоять на солнце в жару – пойдемте в тень»; в пожеланиях спокойной ночи; в том даже, что комнаты им с Лестином отвели окнами на запад – тактичная забота об удобстве гостей, чтоб не просыпаться им с первыми лучами солнца. Может быть, Амалия, глядя на него, вспоминала своих мальчишек – младший и средний сыновья графа служили один во Фьере, другой недавно откомандирован был в Тарскую, старший уехал по делам в столицу («знаете, эта старая тяжба с монастырем отнимает столько времени и сил»). Может быть, осуждала королеву Вирджинию, оставившую детей, и оттого сочувствовала юноше, без сомнения, считающему этот поступок предательством и старающемуся вычеркнуть мать из памяти. Кто знает… Патрика, никогда не видевшего от матери ласки, такая забота смущала и радовала. В этой маленькой женщине он увидел союзника – Бог весть отчего – и надеялся, что ее муж разделит такое же отношение хотя бы отчасти.

На третий день, вдоволь насладившись восторгом гостей от прекрасно устроенного сада, Ретель решил устроить охоту. Псарня его вызвала зависть даже у Лестина – больше пятисот самых лучших борзых и гончих в аккуратно и с умом устроенных конурах, умелые, немногословные егери… Патрик тоже хвалил собак с вполне искренним восторгом. Охота вышла удачной – им удалось загнать двух косуль и трех зайцев. Правда, из-за невыносимой жары пришлось выехать с рассветом и к полудню вернуться обратно – к десяти часам утра уже стало нечем дышать. У мужчин – ровесников Ретеля, отцов семейств – Патрик удостоился одобрительных кивков: «Из вас, юноша, выйдет толк. У кого вы учились верховой езде? Ах, в столице… тогда понятно. Далеко пойдете, господин ван Эйрек»; дамы бросали на него взгляды, далекие от материнских; девицы, сбившись группкой, хихикали и краснели, прикрываясь веерами. Все как всегда, вздохнул Патрик. Неужели даже после каторги в нем видят только красивый фасад? Он отчаянно боялся повторения истории с Луизой ван Эйрек и порой чувствовал себя прокаженным, который вынужден избегать тех, кого любит, чтобы не навлечь на них беду.

После охоты был дан обед. Ретели не были стеснены в средствах – даже с учетом войны, и их приемы славились на весь Руж. Патрик невольно сравнивал роскошный особняк графа с небогатым, тихим поместьем Августа Анри ван Эйрека. Он кружил в пестрой толпе гостей, поддерживал беседу, рассыпал комплименты дамам, вслушивался в разговоры мужчин. Все вертелось, конечно, вокруг войны, и все сходились на том, что война не будет слишком долгой. Раз или два промелькнули реплики вроде «при прежнем-то короле и деревья были выше, и трава зеленее», но утонули в общем потоке.

Среди гостей почти не было молодых дворян его возраста – в основном, почтенные отцы семейств, вышедшие в отставку. Господина ван Эйрека, в свою очередь, несколько раз спросили, отчего он в дни испытаний не в действующей армии; Патрик отговорился ранением на дуэли, на что выслушал неодобрительные замечания о ветрености нынешней молодежи.

Не обошли вниманием в разговоре и самозванца в Таларре – хоть и далеко север, а видно было, что тема эта обсуждалась не раз.

– У меня кузина замужем за секретарем господина наместника Таларра, – говорила дородная, молодящаяся Эмма фон Визен, красным с розовым кружевом платьем напоминающая вишню в сахаре. – Их, слава Богу, не тронули, но писала она, что самозванец грабил богатых почем зря – и бедноте все раздавал, вообразите.

– Может, он и не самозванец вовсе? – поправляя косынку на груди, возразила ей пожилая и добрая, похожая на старушку из детских сказок Шарлотта Луассон. – Может, и правда…?

– Бог с вами, мадам, – прогудел в седые усы статный, щеголеватый полковник Ксавье. – Доподлинно же известно…

– В том и дело, голубчик, что ничего толком не известно, – покачала головой Луассон. – После побега наследного принца с каторги о нем ничего не слышно было… а теперь – вот, извольте. Да и не верю я, что он против отца умышлял.

– Ну, и чего добился? – фыркнул пожилой господин, имени которого Патрик не запомнил. – Неужели он собирался с помощью мужиков вернуть себе трон? Право, если это действительно принц, то я думал, он умнее. Где и когда мужики добивались успеха?

– Не скажите, – фон Визен украдкой распушила фальшивый локон. – Не стоит недооценивать этого самозванца – вон, Таларр-то ведь занял…

– И что? Два полка армии – и вся любовь. Много ли им надо, мужичью-то…

– Как же мужичью, если принц…

– Да убит принц, господа, – громко сказал Ксавье. – Мы начинали службу вместе с графом Дейком, отцом молодого Дейка, друга принца. И до сих пор переписываемся… редко, правда. Он говорит: погибли оба. Если бы, говорит, живы были, уже бы, говорит, Ян дал знать о себе.

На мгновение все притихли.

Острая боль была похожа на ожог. Торопливо извинившись, Патрик поднялся из-за карточного стола, даже не доиграв партию, и вышел.

После шума голосов и взрывов смеха тишина сада казалась почти оглушающей. Где-то громко пела вечерняя птица, в траве трещали не то кузнечики, не то иные какие твари. Пахло цветами. Патрик остановился у розового куста, сплошь усыпанного бутонами, провел пальцами по нежным лепесткам. Дернул к себе ветку, не ощущая боли от вонзившихся шипов, сжал в ладони. Темно-алая струйка потекла по руке…

Легкий шелест шагов по дорожке заставил его вздрогнуть. Шурша светло-сиреневым шелковым платьем, подошла к нему графиня Амалия. Патрик поспешно отбросил ветку, спрятал руку за спину.

– С вами все хорошо, господин ван Эйрек? – спросила Амалия с легким беспокойством. – Вы так внезапно исчезли…

– Благодарю, ваше сиятельство, все в порядке, – поклонился Патрик. – Голова разболелась… жарко…

– Посидите здесь, – сказала она, вглядевшись в его лицо. И добавила, ласково коснувшись его плеча маленькой рукой в митенке: – Все наладится, господин ван Эйрек, Господь милостив…

И ушла, оставив после себя аромат духов – легкий, едва уловимый запах магнолии.

* * *

Гости наконец разъехались. Графиня Амалия, извинившись, удалилась отдыхать – слишком душным был день, голова разболелась. К закату жара приутихла, и хозяин и гости устроились в малой гостиной. Вечер был ясным; последние солнечные лучи, падавшие в распахнутые окна, зажигали искры на спинках стульев, на эфесах шпаг, развешанных по стенам. На полу и столешнице дубового стола лежали розовые полосы. Граф Ретель курил сигару, ароматный дым смешивался со свежестью и запахом зелени, долетающим из сада. Легкий сквозняк шевелил батистовые занавески на окнах. На большом блюде – нежнейшие бисквиты, вино в пузатых бутылках, фрукты в вазе – светятся крутобокие яблоки, глубоким светом мерцают гранаты.

Лестин и Ретель, удобно устроившись в глубоких, обитых шелком креслах у камина, наперебой обсуждали достоинства рыжей суки, показавшей сегодня чудеса охотничьей хватки. Патрик, как положено младшим, помалкивал и слушал, сидя на нешироком диване у стены. На коленях у него свернулся клубком белейший, пушистейший кот весом с хорошего пса – гордость хозяев и слуг. Поглаживая кота, Патрик рассеянно обводил глазами комнату; после езды в седле и танцев во всем теле – приятная усталость, и как же хорошо, что вот прямо сейчас ни ехать никуда, не делать что-то немедленно не нужно.

Взгляд его привлекла небольшая табакерка, стоящая на каминной полке. Уже изрядно потертая, она показалась знакомой – Патрик пригляделся, осторожно снял с коленей кота (животное недовольно мяукнуло) и встал.

– Простите, господа, – сказал он, едва дождавшись паузы в разговоре. – Граф, я вижу у вас очаровательную вещицу. Позвольте взглянуть?

– Извольте, господин ван Эйрек, – охотно откликнулся хозяин. Дотянувшись до табакерки, повертел ее в руках. – Вы правы, вещица изумительная и работы не нашей. Ее изволил подарить мне Его Величество лет так… если не ошибаюсь, тринадцать назад. Кажется, он привез ее из Элалии.

– Из Залесья, – машинально поправил Патрик.

Он взял табакерку, поставил на ладонь. Да, та самая. Отец привез ее из Залесья… корабль с крутобокими парусами мчится по вздыбленным волнам – тончайшие линии рисунка не стерлись за эти годы, лишь слегка потускнели краски. Дерево с одного края слегка расщепилось. Патрик погладил пальцами лакированную крышку. Как он, мальчишка, мечтал получить ее подарок! Отец, смеясь, обещал ему в следующий раз привезти такую же – и привез, только вместо кораблика на ней был изображен всадник, прыгающий через пропасть. А ему нравилась именно эта… Отец говорил, что работа штучная, рисунок делался специально для него, Карла. Вот, значит, где она была все эти годы!

Интересно, есть ли на свете еще одна такая?

Граф искоса смотрел, как гость разглядывает приметную вещицу, словно вспоминая о чем-то. Потом небрежно качнул бокалом и вдруг спросил:

– Итак, господа, что же вам от меня нужно? На самом деле.

Лестин довольно хмыкнул, погладил бороду. Патрик, стоящий вполоборота, обернулся с улыбкой:

– А я все ждал, граф, когда же вы скажете это. Значит, проверка прошла успешно?

Граф повел сигарой, выписывая в воздухе серую дымную дугу.

– Надо сказать, что кое-где вы все же ошибались, господин ван Эйрек. Скажем, виконт Радич дрался на дуэли не из-за графини Эвро…

– … а вовсе даже из-за графини Руа, тогда еще девицы Луазье, – в тон ему ответил Патрик. Осторожно поставил табакерку, вернулся на свой диван, вновь взял на колени кота. – Я рад, что вы вспомнили наше давнее знакомство.

Граф не улыбался. Он повторил требовательно:

– Что вам нужно от меня?

Лестин едва заметно кивнул.

– Помощь, – коротко ответил Патрик.

Граф чуть приподнял брови.

– Какая и зачем?

Лицо его было непроницаемо. Мальчишка и правда похож на принца… да и затвердить столько случайных мелочей, как бы тебя не натаскивали другие, вряд ли возможно. Научить самозванца, откуда король Карл привез тринадцать лет назад подаренную кому-то табакерку, не смог бы ни один заговорщик, даже самый хитрый и предусмотрительный. Но не думает же он, что граф кинется все выполнять по первому требованию?

Патрик погладил кота.

– Зачем – а вы сами не догадываетесь?

– Догадываться я могу о многом, но хочу услышать от вас.

Лестин тихонько улыбнулся, но промолчал. Пусть мальчик учится сам.

– Я хочу вернуть себе то, что принадлежит мне по праву рождения, граф. Вы знаете, кто занимает сейчас мое место. И знаете, что он не имеет на это права. Я хочу восстановить справедливость.

Ретель снова повел сигарой:

– Его провозгласил королем Совет, а архиепископ прилюдно короновал в соборе святого Себастьяна. Как вы собираетесь это отменить? Сказать, как в детской игре, "мыло-мочало, начинай сначала"?

– Отнюдь, – спокойно ответил Патрик. – Совет и архиепископ были не в курсе… некоторых обстоятельств. Я собираюсь их предъявить.

– Боюсь упоминания о… гм… некоей предсмертной воле короля для них будет недостаточно, – покачал головой граф.

– Упоминания об устной воле – возможно. Но я думаю, им будет достаточно письменного указа, подтвержденного личной печатью и подписью короля, – заметил Патрик.

Ретель перевел взгляд на Лестина. Старый лорд кивнул и сказал негромко:

– Я свидетель.

Граф снова покрутил бокал, заставив закружиться темное ароматное вино, подождал, пока оно успокоится, сделал маленький глоток.

– Так какая именно помощь вам требуется?

– Прежде всего, ответьте на один вопрос, граф, – негромко проговорил Патрик. – Вы верите в мою невиновность?

– Я верю королю Карлу и своим глазам. А они мне подсказывают, что и вам стоит поверить, – произнес Ретель, спокойно глядя ему в лицо.

– Благодарю, – кивнул Патрик. – Что касается помощи – нам, как вы догадываетесь, нужно все возможное. Что вы в состоянии будете предложить?

Иными словами, подумал Патрик, скольким ты готов рискнуть ради верности королю Карлу.

Граф слегка поморщился. Благодарю, да-да, кидаться с размаха в ловчую яму – его любимое занятие, еще с детства. Думаете, ваше предполагаемое высочество, что он немедля падет на колени и принесет полную присягу верности? Ах, Карл, Карл, во что ты всех нас ввязываешь из могилы!

– А что вы имеете в виду под словами "все возможное"? У меня нет карманной армии или власти над нынешним Советом, на три четверти состоящим из ставленников Густава.

– Но у вас есть единомышленники, – спокойно возразил Патрик. – Те, кто поверит вашему слову и способен пойти за вами. Мне нужны люди, которые смогут подтвердить мою… гм, подлинность. Густав сделал все возможное, чтобы меня сочли убитым. Нужны те, кто готов под присягой подтвердить, что я никогда не замышлял против Его Величества. И нужно, чтобы все они находились в столице в назначенный день и час.

Да, господин Ретель, это будет государственный переворот, если вы еще не поняли, улыбнулся Патрик.

– Таким образом, – слегка склонил набок голову Ретель, – вы хотите сказать: все, что вам от меня нужно, – чтобы я к назначенному времени приехал в столицу?

– Не только, – качнул головой Патрик. Длинные пальцы его методично двигались по спине кота, утопая в белой шерсти. – Мне нужно, чтобы вы, приехав, смогли подтвердить о законности моих притязаний – публично, перед лицом Совета. Нужно как можно больше рекомендаций – тем, кому вы верите, кто способен сделать для меня то же самое. Нужны ваши связи в гвардии и при дворе. И, если у вас есть возможность, – деньги.

– И убежище на случай необходимости? – дополнил граф.

– И это тоже, – согласился принц.

– И вы полагаете, что Густав так легко вам уступит?

– Ну, я не столь наивен, – улыбнулся Патрик. – Потому и спросил вас о связях в гвардии.

Лестин покачал головой, слушая, как просто его воспитанник выложил умелому собеседнику их план – от начала и до конца.

– Вам они и так известны, полагаю. То, что мои младшие сыновья служат там, никогда не было секретом. И то, что недавно их сослали одного во Фьере, второго в Тарскую, вы тоже, скорее всего, знаете. В ближайшее время они вряд ли вернутся в столицу.

– Во всем остальном у вас не будет затруднений, как я понимаю?

Граф помолчал, рассеянно рисуя в воздухе почти прогоревшей сигарой. Дымные линии сплетались и пересекались причудливо, словно узор на фьерском кружеве. Патрик и Лестин ждали.

– Я не могу отвечать за других людей. Гарантировать их верность и поддержку – не в моих силах.

– Ответьте пока за себя, граф, – резко сказал Патрик. – Вы, – он выделил это слово, – согласны помочь нам?

Ретель не успел ответить – Лестин деликатно вмешался в разговор:

– Полагаю, ваше величество, что графу надо дать время все обдумать.

Но Патрик уже остыл.

– Прошу простить мне мою горячность, господин Ретель, – сказал он негромко. Кот на его коленях проснулся, недовольно и требовательно мявкнул, спрыгнул на пол, секунду подумал и неторопливо направился к двери. – Я понимаю ваши колебания и опасения – дело действительно опасное. Если вы решите не присоединяться к нам – я пойму. Но… – он резко вздохнул, словно ему не хватало воздуха, – в любом случае прошу вас лишь об одном – не стать моим врагом. Я не хотел бы, чтобы вы, с вашим опытом и знаниями, оказались… на другой стороне.

Ретель молча склонил голову.

Кот постоял у закрытой двери, снова мявкнул и стал скрести лапой по косяку. Лестин наблюдал за ним, задумчиво поглаживая бороду.

– …Ну что, мой принц, – Лестин выглядел довольным, – лиха беда начало. Первый шаг сделан – дальше будет легче.

День уже угас, в комнату вползли сумерки. Они еще долго сидели в гостиной, обсуждали сегодняшнюю охоту, смеялись, слушая, как граф описывает охоту у короля Элалии, где он присутствовал несколько лет назад с Карлом – «вообразите, господа, и это считается у них образцом! Я бы со стыда сгорел, случись моим борзым допустить такую оплошность». Когда настенные часы пробили одиннадцать, Ретель извинился и предложил отправиться спать. Лестин – было видно – тоже устал, да и у Патрика уже глаза слипались – поднялись они сегодня еще затемно.

– Да, – рассеянно отозвался Патрик. Расстегнул верхний крючок камзола, упал в кресло у окна. – Ух, и устал же я!

Лорд рассмеялся, неторопливо прошелся по комнате и тоже сел.

– Ретель – тот еще камешек, это вам не шпагой махать в фехтовальном зале. Но, мой принц, вы сами-то поняли, в чем допустили ошибку?

Патрик кивнул.

– Сорвался…

– Да. Нельзя давить на людей, они этого не любят. Всегда нужно дать человеку иллюзию возможности сделать собственный выбор. Особенно в таком деле, как наше. Ретель верит вам – но он не пойдет за мальчишкой, который горит праведным негодованием и стремится изменить мир и вернуть попранную справедливость. Он пойдет за королем, умеющим держать себя в руках, осознающим, насколько велик риск и каков расклад сил в игре. И это Ретель! Остальные будут еще осторожнее.

– Но я же сказал… в конце…

– Да, и это, я думаю, повлияет на исход решения. Вы исправили ошибку, но не должны были ее вообще допускать, понимаете? Теперь не торопитесь и не торопите графа – я думаю, до нашего отъезда он даст вам ответ. И вот еще что, Патрик: будьте осторожны и не позволяйте вести вас в разговоре. Вы выложили Ретелю – собеседнику опытному и умелому, не спорю – почти все наши планы. Привыкайте слышать между слов и не говорить лишнего. Вы молодец, мой принц, – Лестин улыбнулся, – вы быстро учитесь… но вы же понимаете: у нас нет ни времени учиться, ни права на ошибку. Любая оплошность может оказаться последней. У вас есть все необходимые знания, чтобы действовать правильно, – Лестин засмеялся. – Помните, как бранил вас в свое время лорд Марч?

– Лорд Марч не предполагал, что мне придется выпутываться из подобных ситуаций, – устало пошутил Патрик, откинувшись на спинку кресла. – Иначе он несомненно выделил бы в своей науке отдельный раздел: «Государственные заговоры и методы их осуществления. Краткое руководство для начинающих».

– Когда станете королем, мой принц, – в тон ему предложил Лестин, поглаживая выбитый на обивке кресла узор, – введите сей предмет в курс обучения для сына. Я думаю, его будущее высочество будет вам очень благодарен.

Патрик суеверно сплюнул через левое плечо, постучал по подлокотнику.

– Тьфу-тьфу, не приведи Боже. А впрочем, это еще бабка надвое сказала: вот как родятся одни девицы…

– Поживем – увидим. Ну, а теперь давайте ложиться, Людвиг. У нас с вами был сегодня тяжелый день.

Лестин уже взялся за ручку двери, когда Патрик окликнул его.

– О какой тяжбе и с каким монастырем говорил граф?

Лестин обернулся.

– Я, сказать по совести, не очень осведомлен, граф упоминал мельком. Староружский монастырь, если я правильно понял, уже лет двадцать ведет с Ретелями тяжбу за заливные луга. Отец графа умер только пять лет назад и все эти годы, пока сын жил в столице, платил отступные – он был человеком мягким, набожным и, видимо, не хотел лишнего шума. И монахини, похоже, привыкли считать сено с этих лугов своей собственностью. Потом графу было не до того, а теперь он вернулся, и тяжба вошла в новую силу. Не знаю, чем кончится это дело и кончится ли вообще – дело пустили по инстанциям. – Лестин устало потер глаза. – К тому же настоятельница монастыря в милости у нового короля – недаром он даже ее высочество…