В поисках идеала

– Слева от Ушакова кто такие? – спросил Филатов у купца.

– Сразу признали Устина, значит, – улыбнулся Морозцев. – Это в прошлом году снимок сделан. Здесь же, в Нижнем, когда Всероссийская выставка была. Рядом пайщики Азиатского торгового товарищества. Тот что слева, на чёрствый калач похожий – господин Кройпф, немец. Посерёдке, с плотоядными глазами – господин Вареников, наших кровей.

– Позволите карточку забрать? – спросил сыщик.

– Пожалуйста. Только одна просьба, Владимир Андреевич. Ни под каким видом, никому не называйте моё имя. Любой предлог выдумайте, почему интересуетесь Ушаковым, но про меня ни слова. Не хочу, чтобы домыслы начались и кривотолки. Это поставит под удар некоторые планы.

– Хорошо, о вас даже не обмолвлюсь. Как только что-то узнаю – сообщу. Если найду Устина, что ему сказать?

– Скажите ему…, – Морозцев задумался. – Скажите, что я беспокоился о нём. Спросите, почему он пропал? Если не станет отвечать – не пытайте, всё равно не скажет. И возьмите с него слово не разглашать мой интерес и не болтать о наших с ним делах. Оно крепче камня, как я говорил, если Ушаков его даст – о конфиденциальности можно не волноваться.

– Что ж, хорошо. Обидно, что зная мою репутацию, вы о таком пустяковом деле просите, но раз обещал – исполню. Я тоже своим словом дорожу, Савелий Трофимович, – Филатов поднялся.

– Это для вас пустяк, а для меня – важно. И, зная вашу репутацию, я могу быть спокоен, что дело в надёжных руках и огласки не будет, – Морозцев тоже встал с дивана и крикнул: – Прохор, срочно отправляйся на вокзал и возьми Владимиру Андреевичу и Матвею Никаноровичу билеты первого класса до Москвы. Пока ярмарка в разгаре, все сюда едут, а не назад, поэтому место без труда отыщете. Билеты на ваше имя будут ждать вас в кассе, господа.

– Да, и последний вопрос, – сказал сыщик. – Куда уезжал Устин? Вы обмолвились, что посылали его по какому-то делу.

– Там мелкий вопрос, ерунда. Ушаков сам вызвался съездить проверить кое-что в Олонецкой губернии8, я и не настаивал. Буквально день-другой, не считая пути, всех дел-то. Он уже давно вернулся оттуда, полагаю. Да точно вернулся! В Москве его надо искать, в Москве!

Филатов записал в блокнотик все нужные ему сведения: адрес Ушакова, адрес и имена пайщиков Азиатского торгового товарищества, адрес, где проживала госпожа Цыганова. Фотокарточку тоже оставил себе. На этом гости откланялись и пошли собираться на вечерний поезд, а Савелия Трофимовича за дверями ожидала целая очередь посетителей, которую вездесущий Прохор просил обождать, пока ярмарочный распорядитель не освободится. На улице всё так же ярко светило солнце, но теперь оно не угнетало сыщика, как утром, а было под стать его настроению – лёгкому и радостному. Боли в спине он не чувствовал совершенно, хотелось пуститься в пляс, как давеча Морозцев, или пробежаться, покуда дух не захватит.

– Еще раз прошу – воздержитесь от резких движений, – напомнил Филатову доктор.

– Хорошо, Матвей Никанорович, обещаю. Увидимся вечером.

– Да, – кивнул Захаров.

Мужчины пожали друг другу руку и разошлись в разные стороны.

Глава 3

Как и предполагал Савелий Трофимович Морозцев, вечерний курьерский поезд до Москвы был полупуст. Попутчики без труда отыскали свободное купе в вагоне первого класса, носильщики пристроили невеликий багаж путешественников. Вокзальные часы показывали пять часов пополудни, коротая время до отправления сыщик с доктором выпили в буфете чаю, погуляли по гулкому вестибюлю вокзала, посмотрели на огромные фрески, повествующие о героическом прошлом города. Филатов покопался в книжном лотке, с брезгливостью отодвигая предлагавшуюся там литературу, рассчитанную на грамотных крестьян или лавочников. Наконец выбрал газету «Новое время». Матвей Никанорович покупать ничего не стал. Время пролетело незаметно, пора было готовится к отправлению. Первый класс встретил путников блеском зеркал и позолоты. Филатов невозмутимо занял своё место и развернул газету. Доктор скромно присел на диван напротив и крутил головой по сторонам, чувствовалось что он немного смущён напускной роскошью, царящей вокруг. Наконец, прекратив озираться по сторонам, он достал тетради с какими-то каракулями и углубился в чтение. Вскоре зашипел пар, окутывая белёсым туманом окна вагона, залязгали металлические сцепки, состав дёрнулся и тут же начал уверенно набирать ход под оглушительный рёв паровозного гудка. Уплыло, оставаясь позади, здание вокзала, перрон и гуляющая по нему публика. Казалось, что движется не вагон, а мир за его окном, меняя картинку.

Сыщик листал «Новое время», впрочем, не особо внимательно. Шурша страницами, Филатов нет-нет, да и поглядывал на спутника, который в отличие от Владимира Андреевича полностью погрузился в изучение своих бумаг: взъерошил волосы, листает туда-сюда свои книги, что-то подчёркивает карандашом и делает пометки на полях, бормоча что-то под нос. Увлечённость доктора передалась и новоявленному пациенту. Он совсем отложил газету, в которой всё равно ничего, кроме пустопорожней болтовни, не было, и наблюдал за попутчиком. Матвей Никанорович продолжал свои изыскания, полностью отрешившись от внешнего мира. За окном начало смеркаться, пейзаж посерел, очертания предметов смазались и цеплялись друг за друга. Филатов зажёг лампы. Их подрагивающий свет выхватил из сгустившейся темноты пятачок стола, заваленный бумагами.

– Так лучше? – спросил он доктора, щурившегося сквозь очки на ставшие еле различимыми буквы.

– Да, да! Спасибо большое. Я что-то увлёкся, не заметил, как стемнело, – Захаров отложил свои заметки и собрал разбросанные книги в аккуратную стопку.

– Над чем работаете? – поинтересовался сыщик.

– Так, ерунда. Пытаюсь проверить одну свою загадку. Сугубо медицинский вопрос, вам, думаю будет скучно слушать.

– Если сугубо медицинский, то я, скорее всего, ничего и не пойму. Разве только своими словами объясните, попроще как-нибудь, – Филатов явно настроился скоротать время за беседой.

– Я всё пытаюсь приблизиться к разгадке того метода, которым вас лечил. Должно же быть ему какое-то научное объяснение, – доктор взволнованно пригладил растрёпанные волосы. – Объяснение, которое укладывается в рамки традиционной европейской медицины. Пока ничего не выходит.

– Зачем искать, если и так всё великолепно работает? – пожал плечами Владимир Андреевич.

– Не вполне работает, – прервал собеседника Матвей Никанорович. – Не у всех пациентов я могу успешно снять боль. Всю спину бывает истыкаю и толку никакого. Такое редко, но случается. Мой учитель говорил, что иглоукалывание – одна из основ врачевания и при правильном применении незаменимая для исцеления. Вот я и пытаюсь найти ей…

– Объяснение? Для чего? Неужели из-за нечастых неудач? Я, к примеру, не смогу в деталях объяснить принцип работы паровоза, но это совсем не мешает мне наслаждаться поездкой до Москвы в приятной компании. Ваш навык уже позволяет вам стать вполне состоятельным человеком, – сыщик смотрел на собеседника с явным интересом.

– Как бы вам сказать…, – Матвей Никанорович снял свои круглые очки, протёр их, водрузил обратно на нос и с вызовом посмотрел Филатову прямо в глаза. – Представьте такую ситуацию. Совершилось какое-то преступление, допустим, убийство. Вы начали поиск, а виновный пришёл в участок сам и во всём сознался.

– Бывает и такое, – кивнул Владимир Андреевич. – Очень редко, по правде сказать.

– Ну вот, – кивнул доктор. – Злодей вам всё рассказал: как, где и чем убил, где покойник припрятан. Можно считать дело раскрытым?

– Не всё так просто, уважаемый Матвей Никанорович, – Филатов снисходительно улыбнулся рассуждениям дилетанта. – Необходимо установить мотив, движущие силы преступника. Вдруг он самооговором занимается, чтобы с истинного убийцы подозрения отвести?

– Вот и я о чём! – воскликнул Захаров. – Вам же не придёт в голову тотчас, не разобравшись, отправлять человека на каторгу. Пусть вы и знаете кто и как, но остались же ещё вопросы. Неужели вы сможете спокойно оставить их без ответа?

– Не смогу, – согласился сыщик.

– И я не могу. Вы сказали о том, что моих умений достаточно для того, чтобы иметь доходную практику. Как видите, это так. Плату за свои услуги я получаю хорошую, но это не главное. Деньги нужны мне для того, чтобы отправиться в Китай и продолжить обучение. Слишком много белых пятен осталось в голове, самому их не заполнить. Вы, верно, подумаете, что я ненормальный, но меня этим не удивишь. Так считает большинство моих коллег – маститых, уважаемых лекарей, – Захаров нервно взъерошил волосы.

– А как вы начали постигать эту науку? На медицинских факультетах, полагаю, этому не учат? – у Филатова собеседник – увлечённый и искренний – вызывал уважение.

– Это долгая история. И, полагаю, не очень увлекательная, – доктор махнул рукой.

– Так и мы никуда не спешим. Сделайте одолжение, Матвей Никанорович, расскажите.

– Было это, когда я заканчивал своё обучение в университете. В доме напротив поселился китайский мандарин. Ну это «министр» или «важный чиновник» на их наречии. Господин Лю, правда, был ещё не чиновником, а сыном какого-то важного таможенного сановника. Вот папенька и отправил его в Россию, чтобы отпрыск выучил наш язык, узнал наши обычаи и государственное устройство. Хотел, видимо, свою хлебную должность по наследству передать.

– В этом мы с Китаем похожи, как близнецы. Никаких новшеств гость не узнает, – хмыкнул Филатов.

– Н-да, – продолжил доктор, не обратив внимания на замечание собеседника. – Занял господин Лю шикарную квартиру, прислуги при нём было много: повара, собственные рассыльные, кучер, ещё какие-то люди. У нас в доме комнатёнку рядом с дворниками снимал старенький, сухой китаец, которому места рядом с хозяином не досталось. Сначала я не понял кто он, поскольку дедушка ничего не делал. Рано поутру выходил из дома, стелил на голую землю циновку, садился на колени и закрывал глаза, обратившись к солнцу. В этой позе он застывал надолго – на час, а то и больше, причём за всё это время совсем не шевелился, как каменный, только улыбался. Первые дни среди жителей, конечно, был переполох. Ещё бы – такое зрелище. Приходили смотреть со всех окрестных домов, шушукались и хихикали, но китаец никого не замечал.

– Просто улыбался солнцу? – Владимир Андреевич очень удивился.

– Да.

– А если солнца не было?

– Дедушку это не смущало. Он сидел в любую погоду. Прямо как каменный истукан, и под дождём, и под снегом. Когда положенное время заканчивалось, старик вставал, пил чай, ходил по двору и делал загадочную гимнастику, похожую на очень странный танец, медленный и пластичный. Гимнастика эта тоже поначалу собирала кучу зевак, словно цирковое представление. Потом соседи к странностям постояльца привыкли и уже не обращали внимания ни на гимнастику, ни на странное сидение по утрам. Китайца угощали калачами и чаем. Он с улыбкой благодарил за всё и часто кланялся, сложив руки у груди, калачи кушал с удовольствием, а чай предпочитал свой. Дедушка выучил несколько слов по-русски, которых ему хватало, чтобы понимать дворников и кухарок. Когда знания языка не хватало, то он просто улыбался и кланялся. Так и примелькался потихоньку, стал вроде как своим: в чужие дела нос не совал, но и о своих не распространялся. Впрочем, как я уже рассказал, дел-то у него особых не было. Чаем своим он и меня угощал. Уж очень я любопытствовал, чего он там пьёт.

– Ну и как вам? – спросил сыщик.

– Не понравился. Наш, привычный лучше. У него не чай, а будто солому кипятком заварили. Правда дедушка улыбался и говорил «халосий, халосий». Наверное, действительно самый хороший из своих припасов достал. Чай хоть и невкусный, но очень бодрит. И вот спустя три месяца после появления господина Чженя произошло первое загадочное событие.

– Господин Чжэнь – это ваш дедушка? – уточнил Филатов.

– Да, да. Наш старик. Однажды утром он по обыкновению сидел, зажмурившись, и улыбался солнцу. Я как раз возвращался откуда-то, сейчас и не припомню откуда. Передо мной шла компания из трёх хорошо подгулявших солдат. Раннее утро, а они уже пьяны были до неприличия. Гуляли, наверное, всю ночь, пока кабак не закрылся. Шли в форменных мундирах, голосили на всю округу всякие непристойности. Мне ещё подумалось, что будет, если они своему командиру попадутся? Но командиров рядом не было, а встречные переходили на другую сторону улицы, не желая связываться с тремя расхристанными мужиками. И тут гуляки увидели господина Чженя. Они остановились, а у меня сердце в пятки ушло – почуял, что добром дело не кончится. Сначала солдаты просто хохотали над ним и оскорбляли по-всякому. Я сказал: «Не совестно вам к пожилому человеку приставать, тем более втроём?».

– Вступились, значит? А почему?

– Да стыдно стало, за них стыдно. «Макака», «обезьяна», чего ещё там только не было. И это люди в форме императорской гвардии! Если уж допились до чёртиков, то хотя бы спрячьтесь и проспитесь, чтобы вас никто не видел, а не бесчинствуйте у всех на виду. Я попытался за руку оттащить ближайшего ко мне, но он здоровый – двинул плечом, и я кубарем покатился по двору, а вслед слышал хохот и матерщину. Дворник ещё грозился, что сейчас городового свистнет, но гуляки на него внимание не обратили.

– А что же Чжэнь?

– Так и сидел, улыбаясь невесть чему, словно вокруг ничего не происходит. Солдаты пробовали его теребить за плечо, но дедушка был словно каменный, даже глаза не открыл. И тут один сказал: «Сейчас я тебя разбужу, чучело косоглазое». И как пнёт ногой прямо в голову старику. Что произошло дальше, я видел чётко, будто время замедлилось. Господин Чжэнь кувыркнулся вперёд, и нога пролетела над ним. Старик вскочил на ноги и оказался между трёх противников. Он молниеносно ткнул каждого пальцем, одного в живот, другого у шеи, а третьего хлопнул ладошкой по лбу, словно укоряя за шалость. Все трое повалились на мостовую и больше не шевелились. Уже вовсю свистел дворник, прибежал городовой. Началось выяснение, что случилось. Мы всё рассказали, сам китаец только вежливо кланялся и улыбался. От него отстали: солдаты были живы, хоть в чувство так и не пришли, а свидетели все как один утверждали, что это пьяная троица начала дебош. Их отправили в больницу.

– Что за фокус? Невидаль какая-то, – сказал сыщик.

– Всё так и было, Владимир Андреевич, могу поклясться. – Захаров с горячностью пристукнул ладонью по столу. – Скажу больше – с того места, куда поверг меня противник, я хорошо видел глаза господина Чжэня. Он открыл их ровно в тот момент, когда совершал кувырок, и они были полны ярости. Китаец не просто трогал солдат, это были удары, хоть и не похожие на уличный мордобой, но гораздо более сокрушительные.

– Звучит, как какая-то легенда о дивных умениях заморских мастеров. Доводилось мне слыхивать похожие рассказы, но я всегда считал их враками, поскольку лично подобного отродясь не видел. Старик был охранником китайского богача? – предположил Филатов.

– Как оказалось – нет. Чжэнь был врачом. Господин Лю, его хозяин, несмотря на молодость был человеком довольно тучным. Кроме того, в процессе изучения варварских обычаев он усердно налегал на вино. После особенно крепких попоек старик отпаивал его разными отварами. И ещё снабжал какими-то порошками, назначение которых мне неизвестно.

– «Варварских» – это наших? – усмехнулся Владимир Андреевич.

– У них всё, что не китайское – варварское, – махнул рукой доктор. – А императора своего они почитают за властителя всей земли. Странно. Казалось бы отсталая и бедная страна, а каково самомнение! Ну да не об этом речь. Однажды утром наш дворник по своему обыкновению колол дрова. Колол и колол, пока что-то в спине не хрустнуло. Огласил он всю округу благим матом и заохал. Потом заохали и женщины во дворе, которые знали, что промучится бедолага теперь долго – с ним это произошло не впервые, да и скрючило знатно. Дворника, согнутого, как коромысло, под белы рученьки довели до лавки и посадили. Его жена стала заполошно искать какие-то лекарства и собираться в аптеку. Господин Чжэнь молча наблюдал за всей этой суетой, о чём-то размышляя, потом вздохнул и отогнал причитающих зевак от больного. Смысла его слов, конечно, никто не понял, но громкие, уверенные крики заставили всех замолчать и разойтись. Среди сердобольных свидетелей происшествия был и ваш покорный слуга, к которому, как к студенту-медику, обращались за советом, да только я ничего вразумительного предложить и не успел. Старик поудобнее положил дворника на лавке, принёс чистую тряпицу с чем-то завёрнутым внутри и начал водить по скрюченной спине руками, затем достал иглы и… Ну а дальше вы всё нынче испытали на себе.

– Дворник поднялся, как ни в чём не бывало.

– Именно так. Я же стоял, как громом поражённый. Произошедшее было даже удивительнее, чем начавшая забываться драка с солдатами. Я словно воочию увидел притчи из Писания, где Господь одним словом исцеляет немощных. Только здесь вместо слова использовались иглы. Никто из профессоров в университете даже не говорил ни о чём подобном. Все восхищённо галдели. Господин Чжэнь тихонько удалился в свою каморку, разошлись бабы по своим делам, дворник тоже ушёл, а я всё стоял, как истукан. Потом опомнился, отправился к себе в квартиру, но покой потерял окончательно, даже ночью не мог уснуть. Единственное о чём я мог думать – как самому научиться такому искусству.

– Меня бы его техника в рукопашной больше заинтересовала. – сказал сыщик. – Впрочем, иголки тоже любопытно – из больного здорового сделать, дорогого стоит! Хотя, превратить трёх здоровых лбов тремя касаниями в больных – тоже искусство! Не знаешь, что и лучше.

– Я таким выбором не мучился, – улыбнулся Захаров. – Мне больше всего на свете нужно было узнать секреты иглоукалывания. На следующее утро, после бессонной ночи, я спустился во двор. Господин Чжэнь уже сидел на привычном месте, закрыв глаза. У меня с собой была припасённая тряпица, которую я расстелил рядом с ним и попытался устроиться на коленках, подобно старику. Было жутко неудобно: булыжник больно впивался в кости, затекла поясница, от постоянного ёрзанья стёрлась кожа на коленях, одеревенели ноги. Китаец же словно и вовсе не замечал моих страданий – сидел не шевелясь, как изваяние. Наконец мне удалось устроится, как и он, сев пятой точкой себе на пятки, и замереть. Я не двигался и старался не обращать внимания на неудобства. Глаза прикрыл, как мой терпеливый сосед. Через какое-то время притерпелся, даже носом начал клевать. Тут и солнце взошло. Старик поднялся, как будто взлетел, я следом за ним, скрипя и охая. Господин Чжэнь улыбнулся, поздоровался и предложил чай. За чаепитием я жестами показал, чего хочу. Китаец мотал головой и тряс руками, что-то бурно объясняя.

– Видимо, вы получили отказ, – предположил Владимир Андреевич.

– Именно так, – скорбно кивнул Матвей Никанорович, будто всё это произошло лишь вчера. – Странное дело, но я тогда даже не расстроился, а всё потому, что твёрдо решил добиться задуманного и был уверен, что мне это удастся. Следующим утром я снова ёрзал на содранных накануне коленках рядом с загадочным и неуступчивым китайцем. К телесным неудобствам тогда добавился проливной дождь, как я помню. Пришлось вымокнуть до нитки. Господин Чжэнь же в известное одному ему время поднялся, посмотрел на меня и хотел было уйти, но, подумав, предложил чай. А жестами показал, что никаких иголок, никаких объяснений. Я, отстояв битый час на коленях под проливным дождём, был тогда рад и чаю, который больше не напоминал замоченную кипятком солому, а неожиданно приобрёл вкус: такой свежий, напоминающий цветущий луг. Так прошла неделя, а может и больше – теперь уже не вспомню. Стояние на коленях давалось мне всё легче. Я перестал замечать твёрдость булыжника и капризы погоды. Тело вообще словно исчезало и лишь мозг парил где-то высоко, размышляя порой над неожиданными вещами и поражая парадоксальными догадками. Однажды утром господин Чжэнь не предложил чаю, а молча отправился куда-то. Вернулся он с толмачом9. Через него я объяснил, что учусь на доктора и не отступлюсь, пока не узнаю, как он исцелил дворника. Старик некоторое время размышлял, потом ушёл с толмачом в свою каморку. Не было их довольно долго. Я ждал с чаем, который Чжэнь мне всё-таки налил. Когда китайцы вернулись, в руках у старика была целая кипа бумаг. Толмач же объяснил мне, что делиться врачебными знаниями с варварами у них на родине запрещено. Сейчас же мы не в Китае. Кроме того, Чжэнь видел, что я вступился за него, когда трое пьяных напали на старика. Хороша тогда от меня была помощь – нос расквасили за миг и всего-то дел!

– Не зря расквасили, судя по всему, – пожал Филатов плечами.

– Не зря. Вот уж не ждал, что та позорная битва мне так поможет. Ещё толмач поведал, что Чжэнь видит, что мои помыслы чисты, дух крепок… Одним словом, согласился. Дальше он открыл мне их учение о жизненной энергии, оставил адрес, где в случае необходимости можно его отыскать и удалился. Дальше всё объяснял господин Чжэнь, которому толмач написал, как по-русски звучат основные слова, необходимые для моего обучения. Также они нарисовали человека, где отметили нужные точки с русскими пояснениями. Так и началось. Сначала старик показал всё на мне, потом на дворнике. Мы исцелили грыжи и защемления у всех во дворе. То-то благодарности было. Дедушку, который отказался брать плату, разве что на руках не носили. Я всё это время постигал загадочное искусство. Постепенно стало получаться. Однажды он даже доверил мне поставить иглы господину Лю, своему хозяину, представив меня своим подмастерьем. Господин Лю накануне упал с лошади, будучи изрядно пьян. Китайский Бог хранит их пьяниц, как и наш, поэтому мандарин не расшибся насмерть, но спина у него болела сильно. Чжэнь тогда не подсказывал и не вмешивался в мою работу, а господину Лю было всё равно – он храпел, как паровоз, который сейчас нас везёт. Лишь одну иголку мой учитель переставил, когда я закончил, а потом похвалил.

– Мандарин-то исцелился после ваших манипуляций?

– Да что ему сделается? Здоровый, как бык. Там и процедура-то простая была, любой справится. Я иголку от волнения на осьмушку вершка10 выше поставил. И так можно было оставить, она для расслабления мышцы была нужна, главной роли не играла.

– Ну а дальше что было? – сыщика рассказ попутчика очень заинтересовал, он ждал продолжения в надежде продлить удовольствие от дорожной беседы.

– Дальше, Владимир Андреевич, всё. – сказал Захаров к разочарованию сыщика. – Через месяц срок обучения у господина Лю закончился, и он, забрав свою свиту, отбыл на родину. Я же остался со знаниями, которые успел перенять у господина Чжэня: что-то знаю об их целебных отварах, что-то умею в иглоукалывании, но нигде не достиг полного понимания и мастерства. Поэтому и хочу отправиться в Китай, чтобы постичь то, что не смог или не успел.

– Любопытная история, – сказал Филатов. – Ежели удастся вам свою мечту осуществить – выполните одну просьбу, сделайте одолжение.

– Всё, что смогу, Владимир Андреевич. Очень постараюсь.

– Пусть господин Чжэнь вам карту человека нарисует с точками, куда следует тыкать, чтобы его обездвижить. Желательно тоже с пояснениями по-русски. – Сыщик улыбнулся, но заметив смятение собеседника, поспешил его успокоить: – Я шучу, уважаемый доктор. Не принимайте близко к сердцу.

– Хорошо, – с заметным облегчением выдохнул Захаров. – Я, по правде сказать, совершенно не уверен, что мне удастся продолжить обучение врачебному искусству. О том, как узнать их боевые тайны, даже помыслить не могу.

– Матвей Никанорович, а как вам удалось завести столь солидную клиентуру? Пробиться в круг денежных тузов могут только доктора с именем, как я полагаю

– О, Владимир Андреевич, это оказалось самым лёгким – мне даже делать ничего не пришлось, – улыбнулся доктор. – После отъезда китайцев слава великого врачевателя в нашем доме перешла ко мне. Скоро стали захаживать друзья и родственники дворника, кухарки, мальчишек на посылках. Практики у меня было хоть отбавляй – ваш недуг мучит многих. Я был только рад. Оттачивал и совершенствовал свои умения, проводил наблюдения, пытался что-то улучшить или изменить, но безуспешно, если говорить откровенно. Метод старого Чжэня не терпит новшеств. Так через своего конюха обо мне узнал один из богатых купцов и однажды за мной приехал его роскошный экипаж. Уехал я в волнении прижимая к груди свой простеньких саквояж с иглами, а вернулся в полном смятении, пряча в кармане пиджака чек на немыслимую тогда для меня сумму. Довольно скоро я обрёл имя. Маститые коллеги с презрением отзывались о никому не известном выскочке, но больному человеку нужно избавление от страданий, а его давал я, а не слава и авторитет известных имён. Да что мы всё обо мне? Позвольте и у вас кое-чем поинтересоваться?

За окном была сплошная чернота, изредка и лишь на миг разгоняемая жёлтыми пятнами путевых фонарей. Мерный стук колёс нагонял дремоту, особенно после почти бессонной ночи. В такт ему позвякивали ложечки в стаканах с чаем, которые попутчикам принёс на какой-то станции услужливый проводник – есть всё-таки своя прелесть в вагонах первого класса, оправдывающая их стоимость. Владимир Андреевич полулежал на мягком диване, с точностью выполняя указания доктора. На веки наваливалась тяжесть, но сыщик считал, что уснуть сейчас будет невежливо по отношению к Захарову, который терпеливо рассказал ему свою историю, отвечая на все вопросы, поэтому Филатов сказал: