Минус одна минута. Книга вторая. Маски приоров

Буряк искоса глянул на него и негромко сказал:

– Мне Зинин сказал, что ты ходил ночью к тому костру. Он злится, что ты ничего не хочешь рассказывать. Считает, что ты так свое превосходство демонстрируешь.

– А ты как считаешь? – с вызовом спросил Стас.

– Не кусайся, – спокойно ответил Буряк. – Я пока никак не считаю. Раз молчишь – значит, тебе так нужно. Ты снова туда собираешься?

Стас смутился. Почему-то врать в глаза Буряку ему было намного труднее, чем Зинину.

– Прости. Да, я снова пойду туда.

Буряк немного помялся, потом посмотрел прямо в глаза Стасу.

– Ты вчера разговаривал с мужчиной?

Стас опешил: такого вопроса он никак не ожидал. Целую минуту он изумленно смотрел в мрачные глаза Буряка – и в конце концов понял.

– Успокойся, это был мужчина. Лилии ничто не угрожает, – усмехнулся он и физически почувствовал, как растаяло напряжение между ними. – Обещаю: завтра утром я все тебе расскажу. Может быть, даже вам всем. Но тебе – обязательно. Ты меня прикроешь?

Буряк кивнул и полез в карман.

– Тогда тебе понадобится вот это, – и он достал налобный фонарь.

Стас взял фонарь, благодарно улыбнулся и пошел к лестнице.

Теперь в дом можно было не заходить, и он, осторожно ступая, подошел к могиле Матушева. Коснулся креста, мысленно передав палеонтологу привет от Сандипа, и пошел к лесу. Отойдя на порядочное расстояние, он обернулся: Буряк по-прежнему стоял наверху и смотрел ему вслед.

…Сандип, как и вчера, перемешивавший угли в костре длинной веткой, встретил Стаса все той же мягкой, чуть иронической улыбкой. Стас поприветствовал его, с удивлением отметив легкую дрожь в собственном голосе: практически первое свидание, язвительно поздравил он сам себя.

Сандип подождал, пока гость усядется напротив него, и спросил:

– Ну что, играем по правилам?

– Играем, – согласился Стас.

– Тогда не будем нарушать традиций. Первый вопрос – мой, ты не против?

Сандип не продолжал: он честно ждал Стасова согласия. Стас снова удивился тому, что возможность отвечать на вопросы индийца его радует ничуть не меньше, чем возможность самому продолжать расспросы, и с готовностью кивнул.

– Хорошо. Тогда расскажи, что у вас там сегодня происходило?

– Ты что, подсматривал? – засмеялся Стас.

– Конечно, подсматривал, – с удовольствием подтвердил индиец. – Но подслушать мне не удалось. Поэтому рассказывай.

Он выслушал рассказ с тем же сосредоточенным вниманием, которое покорило Стаса еще вчера, а потом спросил:

– А почему весь разговор с толпой вел именно ты?

– Да как-то так сложилось, – пожал плечами Стас. – Они же еще на Равнине решили, что я у них теперь вроде как главный…

Сандип пристально посмотрел на него и усмехнулся:

– Так это же они решили… Ты-то почему с ними согласился? Тебе понравилась роль особенного? Или не захотел их разочаровывать?

Стас напрягся.

– Это ты к чему?

– А я пытаюсь понять, к какому из Галилеев ты ближе: к здешнему или к нашему.

– И в зависимости от этого ты мне что-то расскажешь или не расскажешь? – усмехнулся Стас.

Индиец отрицательно покачал головой:

– Нет, я в любом случае буду честно отвечать на твои вопросы. Мне самому это важно. Меня всегда интересовало, как человек становится приором или исследователем.

– Ты хочешь сказать, что я веду себя как приор? – недоверчиво прищурился Стас.

– И снова – нет. Пока что я предполагаю, что ты и есть приор. Сам подумай: все, кому нравится влиять на других – приоры. Те, кому нравится от кого-то зависеть – итеры. Те, кому интересно, как что на что влияет – исследователи. Все очень просто.

Стас холодным тоном произнес:

– Вообще-то я именно исследователь, если ты не забыл.

Сандип снова внимательно посмотрел на него и спокойно кивнул:

– Пусть так. Твой вопрос?

Оказалось, предыдущий диалог так растревожил Стаса, что все вопросы, которые он старательно готовил весь сегодняшний день, перемешались между собой и теперь никак не хотели вразумительно формулироваться. Сандип снова занялся костром, не выказывая ни малейшего нетерпения, за что Стас был ему весьма благодарен.

– Ладно, – решился он наконец. – Самый главный вопрос: как все устроено у вас там, на Третьей Земле?

– Конечно же, ты должен был спросить именно это, – улыбнулся Сандип. – Хотя ответить довольно трудно. Дело в том, что у нас там никак не устроено. Разница между Третьей Землей и первыми двумя – не в устройстве, а в людях. Я тебе напомню одну известную фразу: может, если бы человек не изобрел колесо, мы все бы сейчас летали?

Стас думал долго. За это время костер начал понемногу мельчать, и Сандип отправился на поиски подходящих веток. Когда он вернулся, Стас все еще размышлял и даже не заметил, что вновь разгоревшийся костер начал подкрадываться к его подошвам. Индиец аккуратно сгреб выпавшие из огня ветки и продолжил:

– На нашей общей Земле когда-то придумали колесо. Потом стали придумывать все остальное. Как только людям не хватало их собственных возможностей, они придумывали какие-то приспособления. Самолет, телефон, книги… Да ладно, я даже перечислять не буду.

Назад к природе? Чего человеку бог не дал, то и не нужно? Интересно, чем ему книги помешали? Ладно еще телефон – но книги-то?!

– Не спеши, – ответил Сандип на невысказанные язвительности Стаса. – Я еще не закончил. Иными словами, люди начали создавать какие-то внешние возможности, которыми они от природы не обладали. Потом те, кому таких возможностей не хватало, стали появляться на Другой Земле. Сам знаешь, каждый из вас оказался здесь с тем набором возможностей, о которых мечтал на Земле. И неважно, что для кого-то это были постоянно наполняющиеся шкафы, для кого-то – земля, на которой можно что-нибудь выращивать, а для кого-то – возможности нечто изобретать или изучать. Согласись, ты ведь тоже мечтал именно о таких внешних возможностях? Аппаратура, о которой ты вчера говорил, надежные исполнители твоих указаний, эксперименты, которые будешь планировать только ты…

Проповедь. Чистая проповедь. Не гонитесь за вещами – стремитесь к совершенству духа… Черт, черт, черт! Получается, Галилей-исследователь оказался там – и это соответствует каким-то высоким идеям Третьей Земли, а он, Стас, со своим институтом пригоден только для ущербной Другой Земли? Еще сто раз черт!

– Еще минутку потерпи, – попросил Сандип, пряча усмешку. – Я, например, просто люблю общаться. Не трепаться, не обсуждать высокие материи, не спорить о судьбах мира – а общаться с теми, с кем общаться интересно. Поэтому мне пришлось выучить несколько десятков языков и научиться перемещаться в разные концы Третьей Земли. Видишь, даже на Другой Земле могу оказаться – без всяких галилеевых карт. Без крыльев, без космических кораблей – просто так. Мы там делаем наши возможности из самих себя. Вы здесь имеете то, что хотите иметь, а мы там делаем себя такими, какими хотим быть. Вот и все. Дальше фантазируй сам.

Стас судорожно пытался понять, как же он относится ко всему услышанному. Получалось плохо. Его швыряло от привычного по земным временам снисходительного презрения к подобным учениям до детского восторженного замирания сердца.

– То есть вы там все невероятно умные, физически совершенные и безгрешные? – не слишком уверенно пошутил Стас, исподлобья глядя на Сандипа.

– Да ты что?! – ужаснулся тот. – Разве ж я про это? Хочешь, я тебе расскажу, как развлекается на Третьей Земле, например, твой предок? Как ты помнишь, он еще дома всякими линзами занимался. Так у нас он научился смотреть на собственный организм изнутри. Я даже не знаю, как тебе это объяснить… Я не физик и не биолог, так что говорю, как понимаю: он теперь может отслеживать то, как устроено его зрение. Там ведь, как ты понимаешь, без линз не обошлось. А заодно он стал интересоваться и прочими телесными процессами: не поверишь, но он их как-то ухитряется видеть. А еще один наш умник этими самыми процессами научился управлять. То он неделю ходит горбуном, то – беременной женщиной… Пытается мир воспринять так, как воспринимают его те, кем он становится. Мы спрашивали, как он это делает – он даже объяснить не может. Может только показать. Жутковатое, знаешь ли, зрелище, когда у тебя на глазах мужчина в женщину превращается…

– Так, стоп! – решительно заявил Стас. – С меня пока достаточно. Это бы переварить…

– Тогда – мой вопрос. Почему ты так горевал о Матушеве? Когда ты рассказывал, как его хоронил, я понял, что для тебя это было очень важно.

И снова – совершенно неожиданный вопрос. Стас готов был услышать что угодно – но никак не это. Пожалуй, он и сам никогда об этом по-настоящему не думал. Или не позволял себе думать?

– Тут, наверное, сразу две причины, – медленно начал Стас, тщательно подбирая слова. – Во-первых, меня восхитила гениальность идеи. Это ж додуматься было надо: оказаться здесь с целым куском древней планеты! Получается, он – единственный из нас, кто действительно принял свое бессмертие и попытался его с кайфом использовать. Страшно обидно, что не получилось… Даже сказать не могу, насколько обидно и жалко.

– А вторая причина? А то ты сейчас совсем в тоску занырнешь.

– А вторая… Понимаешь, мне бы тоже изо всех сил хотелось узнать, что было бы дальше с его обезьянами. Вот не верю я, что говорить они научились так, как сейчас это считается: какие-то мутации генов, которые непонятно почему закрепились, хотя произошли в разное время и по отдельности выживать никак особо не помогали… А потом, дескать, не умеющие говорить полуобезьяны сели и договорились одно чувство обозначать словом «тоска», а другое – словом «отчаяние». Тебе это не кажется смешным? А я смеюсь уже лет десять. И, сдается мне, Матушев в это тоже не верил. Во всяком случае, так мне кажется по его материалам.

– Нет, не верил, – негромко подтвердил Сандип. – Он мне сам это говорил. Ты именно это изучаешь в своем институте?

– Нет, конечно, – с горечью сказал Стас. – Как это можно изучать в институте?! Это можно было бы сделать только так, как он сделал. Но… Не случилось. Знаешь, я ему отчаянно завидую: ему такое пришло в голову, а мне – нет. Он мечтал об этом, а я – об энцефалографах и прочей ерунде. Так что, видимо, ты прав: никакой я не исследователь.

– Вообще-то я этого не говорил, – мягко напомнил Сандип. – Ладно, будем считать, ты мне ответил. Твой вопрос.

– Ох… – тяжело вздохнул Стас. – У меня уже и так голова как набитый чемодан, который надо ремнями стягивать. Хотя… Знаешь, я не понимаю одного: почему ты мне все это рассказал? Ты ведь здесь оказался совсем не за тем, чтобы меня с собой на Третью Землю забрать, правда? Тогда зачем?

Индиец засмеялся:

– Ты не поверишь, но – чтобы продолжить общение. Сначала я сюда прилетел к Тимуру. Потом, когда понял, что его больше нет, стал ждать хоть кого-нибудь любопытного. Появился ты и рассказал мне то, что рассказал. Мне стало интересно. Было же очевидно, что мне придется платить за собственное удовольствие: чтобы ты говорил, я должен был тоже говорить – причем о том, что интересно тебе. Вот как-то примерно так.

Стас вскочил и беспокойно зашагал вокруг костра.

– Слушай, но ведь тогда получается, что здешний Галилей все-таки должен знать, как к вам попадают? Тогда зачем он мне соврал?

– Он – демиург, – с печальной улыбкой произнес Сандип. – Бог, творец, самый главный во Вселенной… Можешь продолжить на свой вкус. Ему нравится власть.

– То есть какие-то условия, которые достаточно выполнить – и окажешься на Третьей Земле? – с надеждой поинтересовался Стас.

Индиец пожал плечами.

– Я ведь уже говорил тебе: я мало что про это знаю. Я помню только одно: вот я только что был у себя в Мадрасе, а потом – хлоп… И я на Третьей Земле. В смысле – на Четвертой. Но то, что ты говоришь, наверняка возможно – ведь как-то Галилей у нас оказался? Одно могу сказать тебе точно: приоры к нам не попадают.

Стас немного поразмыслил и невесело усмехнулся:

– Хитрый ты мужик, однако… Ты, небось, ни одного вопроса просто так не задал? Ладно, я все понял, буду думать. Только… Что теперь будет? Мне надо улетать, ты тоже наверняка здесь жить не собираешься. Мы еще увидимся?

– Захочешь – увидимся, – хладнокровно ответил Сандип. – Если ты действительно захочешь, я это почувствую. Но встречаться мы можем только здесь. Проход между нашими Землями – именно здесь. Кстати, те координаты, которые Галилей тебе, видимо, сообщил, – наверняка где-нибудь посреди океана или в пустыне. Так что можешь даже не пробовать.

– Я так понимаю, сеанс связи окончен? – тоскливо спросил Стас. – Мне пора уходить?

– Нет, – мягко, как всегда, сказал Сандип. – Это мне пора уходить. Пока ты сам до всего нужного не додумаешься, разговаривать нам будет просто неинтересно. Обоим неинтересно.

Он встал и протянул руку Стасу, продолжавшему нервно носиться вокруг затухающего костра. Стас замер и вгляделся в смуглое лицо. Сандип встретил его взгляд спокойной серьезной улыбкой и вдруг подмигнул:

– До встречи?

Стас пожал ему руку, молча кивнул и быстро ушел в лес.

Он давно знал странное свойство своего мозга: когда туда поступало слишком много важной информации, ему нужно было какое-то время просто не думать. Все как-то само собой продолжало там вариться, а потом в один прекрасный момент укладывалось перед ним в виде более или менее красивой схемы, которую потом становилось так сладко обдумывать…

Поэтому и сейчас он не думал о двух ночных разговорах у костра. Он просто шел обратно, ощущая гулкую гудящую пустоту внутри, и даже не знал, хочет ли чем-то эту пустоту наполнить. Сейчас достаточно было вернуться в бревенчатый дом, немного поспать, утром посадить в самолет всю компанию вороватого итера, долго кружить над окрестными равнинами, чтобы дорога назад не стала бы для него и его экторов слишком очевидной… Потом высадить их – возможно, даже выгнать из самолета: скорее всего, Власов станет ныть и упираться, а его экторы – ему помогать… Но высадить их все-таки придется.

Потом можно будет снова взлететь и через полчаса увидеть Лилию. Ей-то он непременно расскажет обо всем, что услышал от Сандипа, и мысль об этом вызывала у него восторг, смешанный с некой тревогой. Он не сомневался, что в ответ на свой рассказ услышит от Лилии что-нибудь совершенно неожиданное…

Тут он растянулся, споткнувшись об укрытую травяным ковром корягу, и внезапно с досадой вспомнил о своем обещании рассказать все сначала Буряку. Теперь это обещание казалось ему чрезвычайно опрометчивым: куда более приятно было бы подбирать нужные слова под пристальным взглядом непроглядных глаз Лилии… Может, взять Буряка с собой на Равнину и уже там, в институте, рассказать обо всем им обоим сразу? Хотя… Кто знает, какие у деятельного Буряка планы в Долине на ближайшие дни?

За этими сугубо практическими размышлениями дорога оказалась недолгой, и в своей спальне Стас очутился еще до рассвета. Он прислушался и понял, что Зинин еще не ложился: из матушевского кабинета доносилось, как колыбельная, сосредоточенное бормотание. Перед тем, как обрушиться в глухой сон, Стас еще успел подумать: интересно, как долго продолжалось после его ухода экстренное заседание штаба по поводу первого в истории Долины юридического казуса?..

…Проснулся он от странного ощущения, что спать больше почему-то нельзя. Полежал немного, пытаясь понять, откуда взялась эта тревога, но так и не понял.

Он открыл глаза и посмотрел в окно. Погода – как, впрочем, почти всегда на Другой Земле – была прекрасной: значит, итеру-изгнаннику не придется искать дорогу под дождем. А жаль.

Вдруг за окном промелькнуло что-то очень большое и темное. Стас насторожился: промельк был слишком быстрым, так что ему не удалось рассмотреть, что это было.

Он вскочил, в спешке натягивая штаны и путаясь в них еще не проснувшимися ногами. Застегиваясь на ходу, подскочил к окну.

Видно из окна было именно то, что и всегда. Никаких неожиданностей.

Настороженность, однако, продолжала нарастать, и Стас разозлился на себя: тоже еще, кисейная барышня – так распереживаться из-за каких-то разговоров! Может, теперь еще и привидения начнут являться?

Он быстро прошагал по коридору и, не заботясь об осторожности перемещения, почти взлетел по лестнице наверх. И только сделав два огромных шага по дощатому полу площадки к перилам, он признался себе: еще лежа в постели, он понял, что именно мелькнуло в окне. Просто сразу поверить в это казалось решительно невозможным.

А теперь, с высоты оборудованного Матушевым наблюдательного пункта, хорошо знакомые Стасу большие лохматые кучи были прекрасно видны: точно так же они выглядели три года назад, после волны смертей, когда он впервые оказался здесь, в Долине. Только тогда эти кучи лежали неподвижно и таяли на глазах, а сейчас шевелились – и, надо сказать, шевелились довольно быстро.

Стас замер, боясь то ли спугнуть видение, то ли привлечь к себе внимание вновь заполонивших Долину австралопитеков.

Откуда? Это Сандип? Или он сам? Но он точно не хотел! Даже не думал об этом…

Или все-таки думал? Во всяком случае, вчера с Сандипом на эту тему он говорил весьма страстно. Значит, все-таки он сам?..

Равнина

…Это была его любимая комната в доме. Именно о такой комнате Тимофей мечтал лет пятьдесят назад, когда ютился в тесной квартирке бестолковой советской планировки. Потолок нынешней комнаты терялся где-то высоко в полутьме, плавно, без углов перетекая в неровные стены. И потолок, и стены были как будто грубо вырублены прямо внутри скалы: по его разумению, примерно так должно было выглядеть жилище скандинавского конунга. Впрочем, даже если оно выглядело совсем не так – Тимофею было все равно. Главное, что в такой огромной мрачной зале (ему нравилось называть эту комнату именно залой) было спокойно и комфортно.

Несмотря на все еще продолжающееся лето, он не мог отказать себе в удовольствии смотреть на открытый огонь, поэтому в дальнем углу залы в камине мерцал черно-багровый ковер из углей. Из-за своего устройства зала оставалась прохладной в любое время года и при любой погоде, хотя незаметные кондиционеры все равно продолжали бесшумно гонять дополнительную прохладу.

Вдоль всех стен стояли низкие широкие диваны, покрытые, как и пол, звериными шкурами. Помнится, в свое время Тимофей даже рисовал многочисленные картинки такой комнаты, бесясь при мысли об абсолютной невозможности когда-либо в подобной пожить. Ошибался.

Он задумчиво щурился, наблюдая за игрой огненных змей на тлеющих углях, и раз за разом придирчиво проверял собственные аргументы. Наконец он решил, что готов, и с силой ударил в толстый металлический диск, отозвавшийся низким долгим рыком. Такие диски висели над всеми диванами, и рядом с каждым диском на изящной цепочке висел молоток с обернутой мехом тяжелой головкой.

В залу из всех экторов Тимофея допускался лишь один: именно он сейчас и возник в дверном проеме. Только с ним Тимофею было интересно разговаривать; остальные экторы предназначались для более практических надобностей.

Вошедший в комнату эктор носил имя Герман. Так звали давнего друга Тимофея – собственно говоря, его единственного друга за всю жизнь. Они подружились еще в конце школы: вместе занимались шахматами, только у Тимофея (тогдашнего Тимки) был первый разряд, а у Германа – второй.

Потом Тимофей поступил в Бауманское училище, на тот момент еще не ставшее техническим университетом, а Герман – на механико-математический факультет МГУ. Тогда-то и выяснилось, что Герман, оказывается, почти что гений. Может быть, даже без «почти что». Практически сразу же после поступления он ушел в астрал фундаментальной науки, а его первая статья в страшно престижном математическом журнале была напечатана, когда он еще учился на третьем курсе. Их общение как-то само собой начало затухать, а на пятом курсе новоявленный гений выпрыгнул из окна.

Разумеется, эктор Герман гением не был, хотя говорить с ним временами тоже было очень интересно. Иногда Тимофею даже приходилось делать вид, что сказанное Германом давным-давно уже было ему, Тимофею, известно. Поэтому сейчас для предстоящего разговора ему нужен был именно Герман.

Длинноволосый, скуластый и очень бледный – в точности, как тот, другой Герман – эктор смотрел на Тимофея спокойно, почти не мигая. Эта дурацкая особенность Германа раздражала Тимофея еще в юности, но деться было некуда: здешний Герман повторял земного с точностью до последней волосинки.

– Садись, – и Тимофей указал Герману пальцем на низенький диванчик рядом с широкой софой, на которой восседал сам. – Мне нужно кое-что проверить. Слушай внимательно.

– Вы же знаете, я всегда внимателен, – серьезно уточнил Герман, опускаясь на предписанное ему место.

– Слушай внимательно, – раздраженно повторил Тимофей. – Ты скажешь мне, если найдешь слишком уж необоснованные допущения.

Герман изготовился слушать, что было понятно по вздернутым бровям и расфокусированному взгляду.

– Итак, мои проигрыши. На Равнине не осталось ни одного мортала, которого я мог бы использовать в своих целях – это раз. Я до сих пор не знаю, куда все эти морталы переселились – это два. Первое и второе вместе означает, что мне не хватает конкретных инструментов власти. Переселение произошло без обсуждения со мной и вопреки моей воле – это три. Появился человек, обладающий тремя неоспоримыми преимуществами передо мной – единственным в своем роде инфинитом, обладанием картами Галилея и родством с самим Галилеем. Это четыре. Итог: сейчас я не могу считаться самым сильным на Равнине. Все так?

– Вы правда хотите, чтобы я это подтвердил? – тихо спросил Герман.

– Можешь не подтверждать, – отмахнулся Тимофей. – Теперь выигрыши. Мы знаем, что Галилей действительно существует – причем где-то поблизости. Это раз.

– Я вмешаюсь? – наполовину спросил, наполовину предупредил эктор.

Тимофей с досадой уставился на него:

– Ну давай.

– Мы не знаем, когда у Стаса появился самолет. Если он появился до его встречи с Галилеем, то Стас мог слетать к нему хоть в Южную Америку.

– А хрен тебе! – торжествующе воскликнул Тимофей, ткнув пальцем в Германа. – Когда он прилетел первый раз, у них была какая-то сходка, и после нее прошла весть только насчет переселения. Если бы уже тогда про карты было известно – все узнали бы об этом тогда же.

– Второй раз он тоже отсутствовал чуть ли не сутки, – упорствовал Герман.

– Ладно, ладно, – раздраженно кивнул головой Тимофей – Оставим под вопросом, но, скорее всего, прав все-таки я, а не ты. Идем дальше. Лосева не стало, а Капитан мне не соперник, его можно не учитывать – это два. На Равнине остались самые ленивые и самые безразличные – это три. Общий итог: если я захочу повести за собой людей Равнины – я это смогу. Возражения есть?

Эктор обстоятельно все обдумал и покачал головой:

– Возражений нет. А куда именно вы собираетесь их вести?

– Да какая разница? Я найду куда, главное – чтобы они пошли.

– Не согласен, – заупрямился Герман. – Пойти на прочесывание Первых гор в поисках Галилея, например – это одно, а пойти штурмовать Долину – совсем другое.

– Да зачем мне штурмовать Долину, балда? – возмутился Тимофей. – Не говоря уж о том, что я понятия не имею, где она находится.

– Но она ведь вам мешает, – прищурился Герман, постепенно включаясь в спор.

– Ну да, мешает, – пожал плечами Тимофей. – Но об этом – чуть позже. Кстати, есть еще один выигрыш: я вполне по-идиотски повел себя тогда, когда Стас собрался увозить людей. Армию пообещал собрать…

Его даже передернуло при воспоминании о том, как неосторожно он выступил в тогдашнем запале.

– Но! – и Тимофей снова торжественно воздел палец. – Зато теперь Стас считает меня глупее, чем я есть. А это всегда выигрыш. Согласен?

– Конечно, согласен, – с затаенной усмешкой подтвердил эктор.

Тимофей с подозрением посмотрел на него, решил, что ему показалось, и продолжал:

– Теперь о том, что мне нужно. А нужны мне инструменты, которыми можно влиять на людей. И на тех, кто на Равнине, и на тех, кто в Долине. И еще мне нужно, чтобы о наличии у меня этих инструментов знали все. Этого будет вполне достаточно. Тогда все будет спокойно, не будет никаких волн дестабилизации – и, соответственно, никаких смертей.

– Вы хотите сказать, что вам нужен только покой? – серьезно спросил Герман, но глаза его как-то очень уж лукаво поблескивали.

Тимофей метнул на него сердитый взгляд и рявкнул:

– Нет, это им нужен только покой! Поэтому они за мной и пойдут.

Эктор смиренно кивнул.

– И теперь самое интересное: что мне нужно сделать. Первое: мне нужно встретиться с Галилеем.

Герман с сомнением покачал головой:

– Его четыреста лет искали – и не нашли. И сейчас бы не нашли, если бы он сам не захотел. А сам он захотел только потому, что Стас – его потомок. Разве не так?