Тритоновы очки. Сказки

– Я буду помогать тебе! – заявил он Паучку. – Я пять лет в разных городах занимался тараканьими бегами! Кое-чему научился… Готов к бою! А ты, думаю, поможешь мне – у меня ведь тоже свои планы на жизнь… Надеюсь, наши отношения будут взаимовыгодными.

Получалось, что Водяной Клоп, хотя и заявил о своём намерении помогать, должен быть первой скрипкой, а Паучок… Нет, даже не второй. Ему будет позволительно иногда ударить в литавры, поздравляя с очередной победой своего сотоварища.

– Всё бы ничего, – делился Паучок с Тарантулом, – я на первую роль и не претендую. Лишь бы дело не страдало! А от спеси и чванства оно никак не выигрывает.

Не знаем точно, страдало ли дело – вроде бы их тараканы часто прибегали первыми, но сам Паучок очень даже страдал.

По прошествии очередной недели усиленных трудов, сопровождавшихся регулярными уверениями в своей деловитости, Водяному Клопу требовалось отдохнуть и расслабиться.

– Я заслужил! – ставил в известность Паучка гигантский товарищ.

И, напившись чьей-то дурной крови, он шёл крушить всё, что встречалось ему на пути.

И даже – всех!

Например, Ворчливую Осу, которая необдуманно визгнула ему: «Кто ты такой и зачем пришёл сюда?», он шибанул так, что та размазалась по стенке. Даже жало выпало у бедной…

– Вот так! – торжествовал Гигантский Водяной Клоп, глядя на неё мутным взором. – Теперь жалить никого не будешь! Хватит! Я тут наведу порядок! И Паука вашего выкину отсюда, чтобы не мешался под ногами!..

Тарантулу он предложил помериться силой, но дружеское состязание быстро перешло в поединок. Искры злобы фейерверком разлетались от схватки и наводили ужас на всех окружающих! Жучки-паучки в страхе разбежались, опасаясь, как бы и им не досталось, а у борцов дело дошло до синяков и кровавых ссадин.

Все были возмущены:

– Это никуда не годится! Зачем он нам? От него больше вреда, чем пользы. Его надо прогнать…

– Он же и другим бывает. Хорошим. Даже добрым… – защищал компаньона Паучок.

– Когда и кто видел его доброту?!

– Он приходил, извинялся и за Осу, и за Тарантула…

– Тарантул-то ему сам навесил как следует! Ещё немного – и от твоего Водяного Клопа одно мокрое место осталось бы.

– Вот видите, значит, он – пострадавший…

– Я улетаю отсюда, – заявила Оса. – Мне страшно находиться рядом с таким жутким чудовищем.

– А тебе сначала думать надо, прежде чем рот открывать. Сама же спровоцировала его! – отмахнулся Паучок.

– Ничего себе! Я ещё и виновата!.. Меня чуть не убили, а Клоп не виноват…

– Я не говорю, что он не виноват. Но тебе надо и свою вину признать.

Каждый в своих глазах выглядел правым.

Оса, не имея жала, теперь пыталась жалить языком, не переставая огрызаться на всех.

А Гигантский Водяной Клоп после недели воздержания опять стал искать дурной крови, чтобы забыться и не думать о своих внутренних проблемах, которые толкали его на безобразия. Он пришёл к Паучку и предложил:

– Давай померимся силой!

Не успел Паучок сообразить, что ему ответить и как себя вести, Гигантский Клоп сжал его в своих объятиях и…

Не осталось бы от Паучка даже и мокрого места, но откуда ни возьмись появился Тарантул. Он и спас приятеля от погибели.

Но жить и работать в прежнем режиме Паучок уже не мог.

А Скорпион ползал сам не свой: похудел и потускнел. Он замкнулся, ни с кем не разговаривал. Он страдал. Что делать? Убежать отсюда?! Уползти и скрыться-затеряться в каком-нибудь огромном городе, где в свете мутных фонарей тебя никто не заметит? Да ведь от своей скорпионской сущности не убежишь. Напасть на эту размалёванную букашку опять? А где уверенность, что вторая попытка не закончится тем же? Неужели она действительно против его ухаживаний?! Как же он обманулся!..

Он терялся в догадках и от непрекращающихся однообразных дум мрачнел ещё больше и ещё сильнее худел.

А что же воскресшая Божья Коровка? Она и впрямь была Божьим созданием, эта симпатичная букашка!

– Ты знаешь, – говорила она Пауку-крестовику про Скорпиона, – мне жалко его.

– Почему? Он напал на тебя. Ты едва не умерла!

– Не знаю. Мне его так стало жалко, когда он ползал вокруг куста и звал меня…

– Ну, так отозвалась бы! – обиженно бросил Паучок. – Посмотрела бы, как он тебя пожалеет.

– Нет, отзываться я не собиралась, – не приняла паучьей иронии Божья Коровка. – Страшно было! А к нему возникла жалость… Мы так хорошо дружили… Природой любовались, слушали трели птиц…

– Вот он и принял дружбу за… любовь.

– Но я же повода не давала!

– В твоём понимании – не давала, а в его – даже очень. Дружба и частое общение для него достаточный повод.

– Да… Теперь я вспоминаю, как он смотрел на меня… А мне и в голову не могло прийти…

У Паучка от «жарких объятий» Водяного Клопа болели все рёбра, паутину он почти не плёл и лапками перебирал уже не так бойко. Однако он старался не ныть и держаться мужественно, стойко нести свой крест, который по-прежнему украшал его спину.

Только Гигантского Водяного Клопа он не жалел. На это его не хватало. А пострадавшая от Скорпиона Божья Коровка, может, и Гигантского Клопа пожалела бы!..

– Ты говорил, что надо жить как бы поверх зла, – обратился Паук-крестовик к Изумрудному Жуку. – Не входить в него, не зацепляться за него… Но почему-то и добрые дела или чувства могут приносить боль.

– Да, добро и зло, их взаимодействие – как перекрёсток, на котором сталкиваются две машины. От удара – всегда боль. И от столкновения добра и зла неизбежны страдания!

– Значит, столкновения неминуемы?

– Если мы стремимся жить в плоскости добра, которая простирается над плоскостью, где творится зло, то зло нас особо и не касается. Если же плоскости где-то пересекаются (а это происходит, как правило, в нашем сердце), боль и страдания неизбежны… Посмотри на Бабочку. Она порхает, перелетает с цветочка на листочек, никому зла не желает…

– Порхает… пока не попадёт в чью-нибудь паутину!

– Ну, тут уж дело твоих лап…

Паучок и раньше не мог равнодушно смотреть, как трепыхаются насекомые, запутавшиеся в его паутине. Он поскорее выпускал хоботок с ядом, чтобы жертва не мучилась. Но теперь он решил отказаться от хищнического образа жизни.

– Может, зла от меня уменьшится хоть на немного, – делился он с Изумрудным Жуком.

– А питаться чем будешь? Светом?..

– Попробую… Это, наверное, возможно, если освободиться от своего внутреннего зла и не участвовать во внешнем.

Мягкий солнечный свет пронизывал белоствольную рощу, обрамлённую густыми елями и невысокими пышными соснами. Вдали под косогором нежно голубела гладь озера.

Мальчик лет десяти в синей бейсболке, проходя мимо калинового куста, заметил у себя на руке Божью Коровку. Он долго разглядывал её, поворачивая ладонь, когда Коровка заползала на тыльную сторону руки.

Потом поднял руку и произнёс речитативом:

– Божья Коровка, улети на небко! Там твои детки кушают конфетки. Божья Коровка, в небо голубое хочется мне очень полететь с тобою…

Мальчик улыбнулся каким-то своим мыслям, а симпатичная букашка в это время расправила крылышки и взлетела.

Высоко над землёй тянулась от одной ёлки к другой серебристо-фиолетовая нить. Чёрный колченогий Паучок с белыми пятнами в виде креста на спине, неспешно перебирая лапками, двигался по незаметной в прозрачном воздухе дорожке, которую сам же и изготовил.

Во всей природе, напитанной божественным Светом, царила счастливая безмятежность…

Анфир

Рос на краю поля цветок Анфир.

Когда он был маленьким, только что проклюнувшимся ростком, никто не обращал на него внимания. Даже мамаша Анфира, из семечка которой он вырос, не хотела признавать своего родства.

– Какой невзрачный… Ты кто? – строго спросила она, когда он, едва поднявшись над землёй, повернулся к ней, ища тепла и ласки.

Но юный стебелёк всё равно тянулся к матери. Увы, чем могла она помочь ему? Склонить к нему свою увядающую, с поблекшими лепестками голову? Сказать доброе напутственное слово?..

Да, слово могла сказать. И сказала:

– Мы растём не потому, что такие способные к росту, эта способность заложена в каждом семечке. И не потому, что такие красивые, есть цветы и покраше! А потому, что светит солнце и животворит нас своими лучами. Тянись к солнцу!

Маленькому Анфиру хотелось тянуться к матери – ведь все малыши тянутся к своим родителям, но мать была строга и неумолима, словно неродная.

И Анфиру ничего не оставалось, как жить самому на краю огромного поля, на котором там и сям росли тысячи подобных Анфиру цветков и тысячи тысяч других: васильков и одуванов, иван-чая и колокольчиков, чертополоха и цикория…

Когда Анфир вырос и стал выше окружающей травы, его начали замечать. Обращали внимание на длинный тонкий стебель, на изящные лепестки, менявшие окраску и в течение дня, и ото дня ко дню, на солнечно-жёлтую с чёрными крапинками сердцевинку, светящуюся под небесными лучами.

Возвышаясь над низкорослыми цветами и травами, Анфир более других был подвержен стихиям. Иногда жестокие порывы ветра так трепали его голову с закрытыми лепестками, будто пытались вырвать цветок с корнем. Тяжёлые капли грозового дождя прибивали её к земле, чтобы она никогда больше не возвышалась над другими. Но заканчивался ливень, выглядывало обновлённое, будто умытое солнце, и дыхание новой жизни возвращалось к Анфиру. Он вновь тянулся к небу и распахивал свои переливающиеся лепестки навстречу солнцу!

– Что это?! – однажды воскликнула проходившая мимо девочка, продолжая держаться за руки папы и мамы. – Такая красота пропадает!

Девочка была очень добрая и действительно думала, что цветок в поле может погибнуть. Ей захотелось сорвать его, принести домой, поставить в хрустальную вазу и продлить его жизнь – не дать умереть красоте.

– Этот цветок не сможет расти в комнате, – уговаривали девочку родители. – Он зачахнет…

– Ничего не зачахнет, – упрямилась девочка. – Я буду ухаживать за ним! Менять каждый день воду, подрезать стебелёк… Это в поле ему смерть!

Родители с трудом увели дочь от цветка.

Но едва они дошли до леса, как девочка, сделав вид, что кроме предстоящего сбора грибов её ничего не интересует, улизнула от них и вернулась к цветку. Она попыталась вырвать его стебель из земли, но, на счастье, у цветка оказались глубокие корни, и все попытки вырвать его оказались тщетными.

Тут подоспел отец и оттащил непослушную дочь от цветка.

«Какая злая девочка», – подумал Анфир, приходя в себя от страха и боли.

Когда рядом с ним проросла полынь, он обрадовался: «Теперь я буду не один, и на меня не каждый посмеет наброситься!»

Полынь появилась рядом нежданно-негаданно и, по причине внутренней своей горечи, всегда была всем недовольна.

– Ну, что ты растопырил свои лепестки! – выговаривала она Анфиру, если тот тянулся к солнцу.

– Чего понурился! – упрекала она, когда цветок к вечеру закрывался.

Анфир кротко терпел нескончаемые претензии соседки.

Однажды хорёк, который всегда бродил в одиночестве, не зная, куда приткнуться, почему-то решил выказать своё особое расположение полыни. Увы, как он ни подступался к ней, кроме горечи, ничего не получал. Тогда, сердито испустив зловонный дух, хорёк убегал.

Однако на следующий день приходил снова.

В один непрекрасный день на поле появилось стадо коров. Они лениво передвигались, поглощая на своём пути клевер, тимофеевку – всё, что повкуснее. Долговязый цветок не вызвал ни у одной из них аппетита, но своими тяжёлыми ногами да боками они чуть не пришибли Анфира.

– Вот, торчишь на ветру, эдак недолго и голову потерять! – попрекнула его полынь.

Анфир не ждал от неё ни жалости, ни сочувствия.

Тем более что полынь была права: он действительно потерял голову.

Дело в том, что пастух, пасший коров и коз, не был обычным деревенским пьянчужкой, которого нанимали на лето. Он, конечно, не проходил мимо угощений и развлечений, но у него было редкое для сельского паренька пристрастие: он по-настоящему любил цветы.

Казалось, он любил каждый цветок, что рос на поле!

Подолгу рассматривал он их, получая от этого явное наслаждение, вдыхал их аромат, любовался ими…

Рассматривал пастух и Анфира. Но не столько пастушок восхищался цветком (попадались ему и покраше!), сколько… сам он полюбился цветку! Теперь всякий раз, как начинал светлеть край неба, куда по утрам поворачивалась голова цветка, он ждал появления пастуха. Анфиру хотелось показать ему свои разноцветные лепестки – то нежно-розовые, то густо-бордовые. Хотелось, чтобы пастушок подольше задержался возле него, чтобы прогнал назойливых телят, которые так и норовили затоптать его!

Увы, чем больше цветок был поглощён думами о пастухе, тем меньше получал он животворящего воздействия солнца, и – чах!

«Нет, так дело не пойдёт, – решил Анфир, – скоро я окончательно погибну».

И он снова стал стремиться к солнцу, лишь поглядывая порой на пастуха, когда тот проходил мимо или склонялся над другим цветком, чтобы сорвать его, покрутить недолго в руках, понюхать и… бросить.

«Как хорошо, что я не оказался в числе цветов, полюбившихся пастуху! – сделал вывод Анфир. – А то и мне не миновать бы печальной участи».

Полынь же высказала Анфиру всё, что думала о пастухе, о нём самом, а заодно обругала и некстати появившегося хорька.

Однажды, сияющим утром, Анфир услышал необычное пение – сладостное, манящее, волнующее душу. Цветок крутил головой, расправлял лепестки, чтобы лучше слышать, а заодно и увидеть певца. Но тщетно!

Так продолжалось несколько дней, пока на опушке, недалеко от края поля, где рос Анфир, не появился тетерев.

У него было всё: горделивая осанка, сильный голос, яркая внешность. Анфиру очень понравились его красные пёрышки над глазами, пушистый, в шикарных перьях, хвост.

Но главное – пение!

Однако тетёрки почему-то не спешили слетаться на его призывы. И тетерев стал принимать восторги Анфира. Он ежедневно прилетал на край поля и радовал цветок своим пением.

Когда тетерев пел, издавая чистый гортанный звук, у него сами собой расправлялись крылья. И хотя он не взлетал, но, казалось, парил над полями и лесами, над всеми цветами, зверями и даже птицами! Он высоко задирал голову, распушал свой роскошный хвост и вальяжно водил корпусом из стороны в сторону. Анфир зачарованно смотрел на тетерева, восхищаясь им: «Ах, как самозабвенно он поёт! Какой голос, какая стать!»

Но неопытный цветок опять ошибался. Тетерев даже во время токования думал только о себе, наслаждался только собой… и ждал того же от своих слушателей.

Солнце опять не радовало Анфира. Ему хотелось только слушать пение тетерева – всегда, вечно! Цветок забыл наказ матери, что надо тянуться к солнцу, ведь лишь оно даёт жизнь.

Да ну, какая жизнь без тетеревиного пения!

Нет, Анфир не думал отворачиваться от солнца, прятаться от его лучей, но новый объект обожания приносил ему больше радости, и тяга к нему была сильнее.

И как знать, чем закончился бы этот новый «роман» любвеобильного цветка…

Если бы вдруг не прилетела к нему пчёлка.

Её появление было стремительным, ненавязчивым и столь приятным, что у Анфира сразу пропал интерес и к круглолицему пастушку, и к певуну-тетереву.

И уже ни бредовые речи хорька, привычно пререкавшегося с полынью, ни его тяжёлый дух больше не утомляли Анфира.

Пчёлка прилетала теперь постоянно и, садясь на солнечную сердцевинку цветка, с энтузиазмом принималась трудиться. Она копошилась в лепестках, щекотала их, собирая сладкий нектар, и цветок, млея от удовольствия, становился всё ярче и богаче красками.

Оказалось, он тоже кому-то нужен!

И можно было не завидовать ни пурпурной эхинацее, на которой каждый день сидели по два шмеля сразу, ни мохнатому васильку, в тычинках которого резвились блестящие мошки, ни лиловому колокольчику, из которого по утрам бабочки пили свежую росу. Анфиру нравилось отдавать то, что он имел, и доставлять радость. «Как солнце дарит нам свой свет и тепло, – думал он, – так и мы должны делиться с ближними тем, что имеем!»

«Какое счастье, что есть солнце! – вторила мыслям цветка восторженная пчёлка. – Всё живёт благодаря ему! Когда нет солнца, я даже не вылетаю из улья».

Они теперь постоянно разговаривали. Пчёлка рассказывала, что собирает дань не для себя, что воспользуется из собранного лишь самым малым. И у Анфира появлялась решимость жить так же самоотверженно, как эта прекрасная пчёлка. Он понял, что радость жизни не в том, чтобы любовались тобой, и не в том, чтобы ты кем-то восхищался, а в том, чтобы жить ради других.

После встреч с пчёлкой Анфир чувствовал в самой своей сердцевинке какое-то тепло. Отдавая, он получал. Причём то, что не смог бы приобрести сам, ценой собственных усилий. Все, кто оказывался рядом с ним, стали замечать исходящее от него свечение. Будто Анфир сам стал маленьким солнышком и светился тихим, мягким светом, излучая своё тепло. Всё больше стало приходить к нему добрых девочек, прилетать красивых бабочек, виться вокруг золотых пчёлок…

И даже хорёк приходил уже не к полыни, а к Анфиру. Он искал понимания, пытался ему что-то объяснять (вон как Анфир слушает пчёлку!), но цветок всего лишь терпел присутствие хорька.

«Как же так? – однажды подумал Анфир. – С кем мне приятно быть, с тем я разговариваю, внимательно слушаю, стараюсь чем-то помочь. А кто у меня симпатии не вызывает, того только терплю. Правильно ли это?..» И с этого дня Анфир старался вникнуть в невнятное бормотание хорька, понять его…

Приполз к Анфиру и Паук.

Он выбрался из мрачного леса, куда редко попадало солнце. Там царили сырость, серость, росли бледные поганки и копошились мокрицы. Пауку не очень нравилось жить среди этого мрака, он тоже тянулся к свету. Эта тяга, правда, не мешала ему растягивать свои сети и ловить в них беспечных мушек, а потом с аппетитом ими закусывать…

Общение с пчёлкой изменило Анфира, и он захотел со всеми быть в добрых, доверительных отношениях, со всем миром. Открылся он и навстречу Пауку, видя стремление того подружиться. Ведь сам Анфир тяжело переживал, когда ему кто-нибудь нравился, а сблизиться с ним не получалось.

И Паук сразу же полюбил Анфира.

Полюбил так сильно, что не мог жить без него. И захотел, чтобы такой изящный, светящийся цветок принадлежал только ему! Чтобы только он, Паук, мог смотреть на него, любоваться его совершенством, согреваться его теплом. И чтобы никто больше не имел доступа к красоте Анфира!

Паук попытался опутать цветок своей паутиной. Нет, не потому, что он такой плотоядный и сластолюбивый. Он – благородный ценитель красоты! Он ни одним коготком не дотронется до Анфира! Ни одна царапина не появится на его нежных лепестках. Он будет оберегать цветок от стихий, от ветров и ураганов…

Нет, ну, пчёлку, конечно, он прикончит одним укусом, когда та прилетит нектаром побаловаться. Потому что нечего!..

Паук хорошо видел, что с пчёлкой Анфир сразу веселел, расправлял густо розовеющие лепестки, наполнялся ярким светом. Это было для Паука болезненно. Он ревновал!

А тут ещё сорока-пустобрёха прилетела и рассказала ему про розовощёкого пастушка, про сладкоголосого тетерева, про… тут она добавила и от себя – того, чего не было.

Паук страшно запереживал, побрёл в лес, нашёл мухомор и напился его дурманящего сока. Потеряв разум, он полз, заплетаясь всеми своими колченогими лапами, и бубнил:

– Он недостоин меня! Нашёл с кем дружить! С какой-то суетливой козявкой-пчёлкой… И зачем этот хорёк постоянно крутится возле него?! Не к полыни же он приходит!.. А уж увлечься болваном-тетеревом! Да он только на жарко́е и годится!.. А эти ненормальные девчонки, которые каждый день бегают пялиться на цветок! Свет им, видите ли, полюбился… «Солнышко ты моё», – передразнил Паук девочек, скорчив гримасу. – Тьфу, дуры непроходимые!..

И правда – девочки приходили к Анфиру. И та девочка, которая когда-то пыталась вырвать его из земли, часто теперь прибегала посмотреть на необычный цветок. Она видела, как он расцветал, менялся, порой даже светился, и поняла, что родители были правы. У неё в комнате Анфир так дивно не расцвел бы…

И, главное, поняла девочка, не всё то, что кажется добром, добром и является!

Паук, шатаясь, подполз к Анфиру и попробовал взобраться по длинному стеблю. Но, с трудом добравшись до первого листочка, зацепился за него и рухнул на землю.

– Ты всё равно будешь моим, – бормотал Паук, лёжа на спине и беспомощно перебирая лапками. – Я попрошу… попрошу солнце, чтобы оно опалило твои прозрачные лепестки, и тогда ты сам попросишь меня сплести вокруг тебя паутину!

Пробегавший мимо хорёк с насмешкой посмотрел на Паука и испустил в его сторону такое зловоние, что Анфир, не выдержав, отвернулся.

«Я такой же цветок, как сотни других, – размышлял Анфир. – Почему же именно я всегда оказываюсь в центре событий? Почему вокруг меня и во мне самом кипят такие страсти? Наверное, я считаю себя лучше других: раз выше всех, значит, усерднее всех тянусь к солнцу. Но ведь солнце светит для всех одинаково, как же я могу быть лучше других?»

И ещё понял Анфир, что если он кому-то и светит, то лишь потому, что является проводником солнечного света. Надо стараться, независимо от внешних обстоятельств и внутренних переживаний, быть всегда в контакте с солнцем. И не мешать солнцу светить через нас другим.

Окружающие тянулись к нему, потому что чувствовали этот солнечный свет.

И каждый, кто тянулся к высокому необычному цветку, что-то приобретал и изменялся к лучшему.

А издалека казалось, что на краю поля просто растёт яркий высокий цветок.

Сверчок

Жил на свете Сверчок.

У него была маленькая ореховая скрипка, которая висела над его кроватью. Время от времени он брал её в руки, начинал что-то наигрывать, но быстро прекращал, поскольку считал себя неспособным. Он очень любил музыку – особенно ту, которая неведомым образом порой начинала звучать в его сверчковой душе.

Когда он был маленьким, его, как и всех других сверчков, учили скрипичной премудрости. Но, в отличие от собратьев, он никогда не мог повторить того, что от него требовали учителя. Это их сначала удивляло, ведь все сверчки – скрипачи от природы, потом стало раздражать. Юный Сверчок иногда пытался изобразить что-то своё, но из-за неумения играть у него ничего не получалось. В конце концов преподаватели отказались от занятий с ним.

Так и остался Сверчок неучем.

Повесил скрипочку над кроватью и стал заниматься домашними делами.

Не всем же на скрипках играть!

Он колол дрова и топил печку, носил воду и разгребал перед домом снег. Это устраивало всех, потому что домочадцы были заняты своими серьёзными делами. Отец играл на скрипке в оркестре и возвращался вечером домой усталый. Мать сновала по магазинам, обеспечивая семью пропитанием и всем необходимым. Бабушка в основном сидела дома, но тоже не теряла активности. Она с неувядающим интересом обсуждала по телефону с подругами-пенсионерками музыкальные новости: где какие прошли концерты, кто как сыграл и кто что об этом думает. Сестра ходила в школу и обучалась музыке. Пока что у неё получалось…

Иногда наш Сверчок грустил оттого, что не умеет играть на скрипке, но утешался тем, что музыка звучит внутри него. Это случалось в краткие минуты свободы – свободы не только от дел, но и от всех попечений, которые постоянно заполняли его сознание. В такие минуты музыка звучала внутри него так настойчиво, что он в порыве самозабвенной радости брал свою ореховую скрипочку и начинал играть.

Первые аккорды были точны и красивы, скрипка исторгала музыку, звучащую в душе Сверчка…

– Получается, – восклицала бабушка. – Как красиво у тебя получается!..

Но стоило ему самому так подумать: «Получается!» – как скрипка начинала жутко фальшивить. Смычок нервно дёргался, касаясь струн невпопад, инструмент издавал отдельные, не складывающиеся в мелодию звуки.

Ах, эта бабушка! Эта вездесущая бабушка!..

Это она губила музыку.

– Так хорошо у тебя получалось! – вещала не ведавшая о своей роковой роли бабушка. – Если бы ты так всегда играл, то непременно стал бы знаменитостью.