Полная версия
Если женщина…
– Ну, ничего. Я теперь за другую повесть взялся, про детство. Опишу там все смело: наш двор, помойку… Как мы котов ловили. Возьмешь кусок рыбы, на ниточку, а внутрь – иголку. Кошка хвать! Иголку и проглотит! Верещит! Больно! А мы смеемся… Какие сволочи были!
Сергей-писатель, улыбаясь, вдруг спросил:
– Сколько здесь получаешь?
– Нисколько… Девяносто семь пятьдесят…
– А что тогда не пишешь? Настрогал романюгу – да в журнал!
Сомову представилось, будто полетели брызги.
– Денег получил бы!
– Я как-то не пробовал, – ответил Сомов.
– Ну и зря! Есть же такие хорошие темы: про рабочий класс, про Сибирь!
– Уж вроде писали…
– Ха! Писали! Если бы не писали, я бы уже Львом Толстым был!
Сергей-писатель осмотрел кабинет и воскликнул:
– Да и у тебя здесь тип на типе! Только записывай! Вон Леньку возьми, конфликт придумай – и поехал! У вас конфликты есть?
Сомов пожал плечами, ответил:
– Особых нету…
– Есть! Ты чай на работе пьешь?
– Да.
– Во! – Сергей-писатель взял со стола линейку и с чувством почесал затылок. – Ты пьешь чай на работе. Директор тебя застукал и выгоняет. Конфликт! Эх! Только пиши!
Он вздохнул, посмотрел в окно во двор. Сомов посмотрел туда же. Снег почернел, кое-где стаял, лишь на памятнике повисла шапка, которой осталось жить несколько дней, – была оттепель.
– Весна, – прокомментировал Сергей-писатель. – Лето отдохну, а следующей зимой в Тюмень! К буровикам! Привезу оттуда роман страниц на пятьсот. Редактора попляшут!
Он мстительно улыбнулся, видимо, представлял, как пляшут редактора. Сомов не удержался, пошутил:
– Ты так говоришь, будто роман там лежит и тебя дожидается.
– Это неважно. Был бы материал.
– А что же в Тюмень? Сам говорил – местные конфликты?
Сергей-писатель цыкнул и задумчиво помотал головой.
– Нет. Это для меня – пройденный этап. Тебе как начинающему хорошо. А мне уже нужен масштаб. У меня перо мощное, мазок – крупный. Нужен простор, Сибирь, тайга, степь, люди с жилкой…
Говорил он так убедительно, что, когда ушел, Сомову захотелось тут же сесть и бабахнуть в людей какую-нибудь эпопею.
На свое первое совещание у директора Сомов пришел заранее. Собирались в приемной у Марии Викторовны. Эмма была уже здесь.
– О! Наш непробиваемый! – воскликнула она.
– Почему? – спросил Сомов.
– Ты – прелесть! Очаровательно!
Сомов пожал плечами, сел в углу и развернул прихваченную газету.
– На вид – очень приличный, – продолжала рассказывать Эмма секретарше. – Галстук, пиджак – кожаный. Говорит, что журналист.
– Сейчас умру, – медленно сказала Мария Викторовна и широко улыбнулась. – Журналист!
– Но пиджак-то кожаный!
– Пиджак? – Мария Викторовна подумала. – Пиджак можно и сшить. Вообще я бы ему не верила.
– А я и не верю!
Эмма глянула в сторону Сомова: слышит ли? – и продолжала:
– Он как мужчина меня совершенно не интересует. Просто стихи хорошие пишет, а голос, как у Левитана…
Пришел Боровский.
– Еще не начинали? Значит, я не опоздал!
Борис Семенович устроился рядом с Сомовым и стал тяжело дышать, ожидая вопроса.
– Как вы себя чувствуете? – спросила Эмма.
– А как может чувствовать себя человек, в которого снаряд попал? Сковало всю спину, поясницу разносит, словно гранатой ее рвут, а давление такое, что не хватает шкалы!
– Что же вы не лечитесь? – спросила Мария Викторовна.
– А шут с ним! Скоро сдохну или околею! И никто не вспомнит!
– Ой! – воскликнула Эмма. – Как же вы так умрете? Борис Семеныч! Миленький наш!
– А вот так: лягу и умру!
– Зачем же так умирать! – Эмма подошла к Боровскому, погладила по спине.
Глаза у Бориса Семеновича стали блестящими, живыми.
– Мы вас вылечим, – ласково сказала Эмма. – А вы нам билетики в театр, правильно? Ведь обещали…
Боровский посмотрел на ее стройные ноги в уютных замшевых сапожках и вздохнул:
– Ну что с вами поделаешь?
Влетела заведующая библиотекой Сизикова. Затараторила:
– Опоздала? Борис Семеныч, как чувствуете? Эммочка! Накладную на Чехова обещала! Витя, здравствуй!
Сизикова замолчала. Она искала, что сказать еще, оглядывая присутствующих, но они тоже молчали. Заговаривать с заведующей библиотекой было опасно. Можно было попасть под лавину слов. Сизикова вздохнула и села.
Степенно вошел Сергей Николаевич. Сел в кресло и тихо поздоровался:
– Приветствую.
Потом подумал немного, встал и заговорил:
– Сегодня проснулся утром и что-то вдруг захотелось яичницы. Я взял три куска колбасы, обжарил с одной стороны, с другой. Потом вбил три яйца, с хлебом все съел…
Сизикова что-то проглотила и спросила:
– И что же вы почувствовали?
– Ничего такого особенного не почувствовал… Разве что вкусно было.
В коридоре загрохотало. Приближалась Кускова. Дверь дернулась, потом качнулась раз, другой… заходила…
Боровский поморщился и крикнул:
– В другую сторону!
Войдя, Кускова радостно спросила:
– Сбор полный?
– Трубниковой нет, – ответил худрук.
Но почти тут же пришла заместитель директора по кино Трубникова, все поднялись и подтянулись к дверям директорского кабинета. Коллектив выдвинул Бориса Семеновича вперед, и тот осторожно постучал в дверь. Вошли, словно гости к имениннику, не хватало разве что цветов… Церемонно потоптались, стали рассаживаться.
– Все? – спросил директор.
– Все, – ответила Сизикова и подалась вперед.
Была она похожа на бегуна перед стартом.
– Я собрал вас всех, – сказал директор и стал рыться в бумагах.
Сотрудники терпеливо ждали. Наконец он нашел какую-то бумажку, смял ее, выбросил в корзину и повторил:
– Я собрал вас всех…
«Чтобы сообщить», – подумал Сомов.
– Чтобы сообщить, – продолжал директор. – Мы взяли нового сотрудника. Сомова Виктора. Прошу загружать работой.
Сомов встал и поклонился.
– Очень приятно, – сказала Сизикова.
Сомов сел, а директор сказал:
– Нам, конечно, нужен не инженер с широкой специальностью, а специалист культуры, но от беды пришлось пойти и на такой шаг. Инструктор нам нужен.
«Он хочет меня оскорбить или здесь принято говорить правду? – подумал Сомов. – Я инженер-электрик! А не с широкой специальностью…»
– Переходим ко второму вопросу, – сказал директор. – Сорвано мероприятие детского сектора.
– Детский сектор на больничном, – проговорила Эмма.
– Очень плохо. Я повторяю, восемнадцатого числа было сорвано мероприятие детского сектора. Почему? Потому что некоторые сотрудники до сих пор разделяют обязанности на свои и чужие!
Краска на лице директора становилась все гуще, и казалось, внутри у него разгорается печка.
– Мы – единый коллектив, – рокотал Альфред Лукич, – глядя, как и все слушающие себя ораторы, куда-то вперед, видя лишь ему одному ясную цель. – И все попытки разложить его будут выжигаться каленым железом!
– Железом! – повторила Сизикова.
– Не стоит, я думаю, обострять, – миролюбиво проговорил Боровский. – Была недоработка…
– Я повторяю: мы – единый коллектив! И все будет выжигаться каленым железом!
– Железом! – тоже повторила Сизикова.
– Вопросы есть? – спросил директор. – Нет?
– У меня вопрос, – нехорошо улыбаясь, сказала Кускова. – К заместителю по кино. Как у нас выполняется план по вашей линии?
– Выполняется, – ответила Трубникова, также нехорошо улыбаясь.
– Выполняется, – повторила Сизикова. – Но я хочу еще сказать, что нам пора серьезнее отнестись к вопросу выноса книг из библиотеки!
Директор поморщился.
– Сейчас не время.
– Почему же не время? – стартовала Сизикова. – Трубниковой время, а мне не время! У вас никогда нет для меня времени!
Директор взмахнул руками, видимо, хотел закрыть уши, но удержался, повернул голову к шторам, и если бы они были раскрыты, можно было сказать, что Альфред Лукич посмотрел в окно. Наверное, Сизикова представлялась ему теперь мухой.
– Я одна воспитываю двоих детей, муж – подлец, платит десять рублей в месяц! Десять рублей! Вы смогли бы прокормить двоих детей на такую сумму! А книжки воруют! И воруют сильно! А нас мало! Что могут женщины?
– Женщины могут все, – сказал Боровский.
– Вы хотите, чтобы я упала на колени и умоляла? – продолжала Сизикова. – Но у вас нет времени! А то я бы упала!
Сизикова села. Директор повернул голову к ней.
– У меня еще не все, – предупредила заведующая библиотекой.
– Мне все-таки хотелось спросить: каким образом у нас выполняется план по кино? – снова улыбаясь, спросила Кускова. – На сеансах сидит по три человека… Как можно?
– А такой план, – сказала Трубникова.
– На три человека?
– На три человека, – ответил директор. – Я давно уже замечаю тенденцию раскола нашего коллектива. Единство – вот наша сила на сегодня. А все, что ему мешает, будет выжигаться…
– Каленым железом! – воскликнула Сизикова, и директор снова поморщился.
Вернулся в отдел после совещания Сомов возбужденным.
– Дал сегодня директор разносу! – проговорил он.
– Разве? – спросил Боровский. – Нормальная проработка. А как иначе нас заставить что-то делать? Человек по своей натуре – лентяй. Ему нужна погонялка, вот Альфред Лукич и погоняет. А мы ему благодарны. Работаем, деньги получаем…
– А что у них там с кино?
– Кино! – воскликнула Кускова. – Трубникова получает за кино премии. Кино – золотая жила. По окладу – в месяц. И директор – тоже!
Валентина Митрофановна развернула конфетку в волнении, сунула ее в рот и добавила:
– По окладу!
– Ну директор-то правильно получает, – осторожно сказал Боровский.
– Он ведет корабль дома культуры вперед, – серьезно сказала Кускова. – Но Трубникова-то за что?
– Трубникова – кочегар. Угольку подбрасывает… – проговорил Боровский, листая телефонную книгу.
Иногда к Борису Семеновичу заходил сын – Игорь. Высокий, красиво одетый молодой человек. Кускова восхищалась:
– Какой у вас, Борис Семеныч, очаровательный сын! Весь в папу! Дети – наше будущее!
Боровский гладил лысую голову, улыбался и отвечал:
– Я уже старый хрыч!
– Не спорить! Вы – великолепно выглядите! Будь мне восемнадцать, я бы в вас влюбилась!
– Хе-хе! Восемнадцать! Одышка, печенка трещит по всем швам, в голову стреляет… А сердце? Кто бы посмотрел мое сердце?
Обычно Игорь заходил тихо. Тихо садился и так же тихо разговаривал с отцом. Сомов делал вид, что занят бумагами, но невольно вслушивался:
– Достал… Ничего, желтенькие… Двадцать сверху… Папа! Она не тот человек, которого можно объехать!
Видимо, слышала и Кускова, потому что однажды, когда Боровский-старший обедал, а Игорь, положив желтую сумку с надписью на английском «Я лучшая девочка в Индианополисе» на пачку планов работы политико-просветительского отдела, ждал, игриво спросила:
– А что это вы, Игорь, такое достаете все время?
Игорь поднял темные грустные глаза и дружелюбно ответил:
– Всякие вещи.
– Наверное, что-то вкусное?
– Как когда… Приходиться, знаете, жить…
– Борис Семенычу очень повезло с сыном! Такой молодой, а уже все может достать!
– Ну как все? Все, конечно, не могу… – с грустью произнес Игорь и развел руками.
В доме культуры был человек, который мог достать все – сам Борис Семенович. У него в столе хранились три большие записные книжки. Телефоны в них были уложены до того плотно, что казалось, листает их Боровский осторожно, чтобы телефоны не просыпались на стол. Говорят, кто будет владеть информацией, будет владеть миром. Борис Семенович с сомнением относился к такому будущему. Владеть миром ему было ни к чему. Гораздо больше Боровского устраивала нынешняя роль. Сам он не мог ничего дать или сделать, но через него сотни людей могли продать, купить, обменять нужную вещь, устроить мероприятие, лечь в хорошую больницу, попасть к хорошему врачу, да мало ли еще чего нужно людям. Борис Семенович был похож на узловую станцию на железной дороге. Ему нравилось быть нужным людям. А поскольку работа культпросветчиков на девяносто процентов состоит из решения вопроса «где достать», то и для службы своей Борис Семенович был незаменимым человеком, хотя он никогда не делал разницы между тем, достает ли оркестр для очередного вечера или хлопчатобумажные носки для племянника. Все для него имело смысл, все было работой.
А еще Боровский был первым, кто бросался тушить любой конфликт, разумеется, если конфликтовали не на кулаках.
– Люди должны жить мирно, – говорил он. – Зачем ссориться, когда можно договориться?
Мать в последнее время часто говорила Сомову, что нормальные люди в двадцать четыре года уже воспитывают детей. Сомов привычно отвечал:
– Хорошую девушку теперь найти трудно.
– Так ищи!
– Что же она? Чемодан, что ли? Это только грибы так ищут: больше прошел – больше нашел.
Смешно говорится – личная жизнь. Как будто у человека есть какая-то другая. Но уж если так принято, то личная жизнь у Сомова состояла из посещений тридцатилетней женщины по имени Жанна. Жанна была замужем, но ее тиран, как она называла мужа, часто ездил в командировки и никогда, вопреки несмешным анекдотам, неожиданно не возвращался. Даже звонил из других городов и сообщал час прибытия поезда или самолета. Жанна понимала по-своему и говорила:
– Это он нарочно делает. Чтобы меня унизить!
Сомову нравилось бывать у женщины, которая ухаживала за ним, сладко целовала и, кажется, любила. Ревновала – это уж точно.
– Знаю я этих домкультуровских девок! Интеллигентные, а на самом деле – одна видимость. Ни одного мужика не пропустят!
Сама Жанна работала дежурной медсестрой в больнице, и это тоже нравилось Сомову. Он уважал людей, причастных к медицине.
Как считал Сомов, первый раз на работу он опоздал из-за Жанны, из-за нее же опаздывал и во второй. Март стоял мокрый, с черной жижей вместо снега под ногами и усиленным испарением. Сомов прыгал по грязной дорожке садика и ругался: «Пристает со своими завтраками! Неужели не ясно, что это не главное!» На перекрестке пришлось пережидать красный свет. Сомов стоял покачиваясь, как теннисист на подаче соперника. Наконец зажегся зеленый. Словно собака, заскулил тормозами троллейбус. Сомов припустил вперед.
Пожилой вахтер, похожий на дореволюционного дворника, приветливо поздоровался, только что шапку не заломил, да и то, наверное, потому, что шапки на нем не было, а уже через пять минут на столе у Сомова зазвонил местный.
– Витя, зайди.
Сомов вытер пыль на столе, что скопилась за выходные, и направился к директору.
– Ну, как на личном фронте? – спросила Мария Викторовна, облизывая с ложки варенье.
– Без перемен, – ответил Сомов.
– Зря… Ну ничего – скоро лето, а там мой шахтер приедет, и мы на курорт. Берите пример… Не слышали, почем койки были в прошлый сезон на Ривьере?
Сомов пожал плечами. С таким же успехом у него можно было спросить, сколько стоит одно место до Луны.
В кабинете директора стоял обычный уютный полумрак, но инструктору показалось, будто вошел он в ярко освещенный зал. Сомов знал, что сейчас директор поставит ему вторую галочку. Было очень неприятно. Не из-за премии, которую Сомов мог получить в размере десяти рублей за три месяца… У директора было умение выставлять галочки так, что сотрудников пот прошибал. И самое скверное, что тут он обходился без крика.
Сомов поздоровался. Сесть ему не предложили, да он бы не стал садиться. Стоя было легче. Директор открыл журнал и медленно повел авторучкой по списку. «Да что высушивать-то!» – подумал Сомов.
– Ага! – сказал директор. – Вторая!
Он посмотрел на Сомова, словно людоед, с аппетитной улыбкой. Артистично поставив галочку, директор захлопнул журнал, и взгляд его снова потух.
– Иди, работай…
– Спасибо, – вырвалось у Сомова.
Стараясь ступать мягко, он направился к двери.
– Постой… Прибор для перемещения одних слоев воздуха по отношению к другим… Одиннадцать букв…
– Вентилятор, – с облегчением отозвался Сомов.
– Идиоты, – пробормотал директор, видимо, в адрес составителей кроссворда.
Сомов возвращался по коридору в свой кабинет и думал: «Да что же я так боюсь? Издевается он, что ли? Галочки идиотские… Бред!»
Борис Семенович встретил приветливо:
– Ты, Витя, у нас теперь злостный нарушитель дисциплины. Тебе и чай ставить.
Сомов был рад случаю походить. Он полез под стол за чайником, а Борис Семенович продолжал жаловаться Кусковой:
– Ноги ломит, словно их и нет вовсе. Будто на противотанковую мину наступил! А в пояснице снаряд торчит… Самый ходовой – семьдесят шестого калибра. Вошел наполовину и встал! Во как!
– Хотите шоколадку? – спросила Кускова.
Она пошелестела фольгой.
– У вас какая? – спросил Боровский.
Под мерное шипение чайника Сомов занялся вечером работников жилищно-коммунального хозяйства и бытового обслуживания населения. Гулять должен был спецтрест. Сначала Сомов подумал, что это организация, занимающаяся бытовым обслуживанием специальных организаций, но вскоре выяснилось, что спецтрест проводит и организует похороны. Денег они перевели, как сказал Боровский, чертову кучу. Теперь Сомову под руководством Кусковой нужно было эти деньги потратить.
До вечера оставалась неделя, но еще не было ни пригласительных билетов, ни сценария, ни оркестра для танцев. Не было ничего, кроме приказа директора обеспечить веселье похоронной организации.
На бывшей своей работе Сомов два раза посещал профессиональные праздники в домах культуры. Тогда все казалось достаточно простым и скучным: официальная часть, вручение наград передовикам, концерт, танцы и буфет с постоянно кончающимся пивом. Теперь же было ясно, что официальная часть – это столы для президиума, которые нужно раздобыть и установить, а устанавливать будет некому, потому что единственный рабочий сцены Жора содержится по жадности директора лишь на полставки по совместительству и в день вечера может оказаться занят у себя в театре; это просто цветы, которые просто не достать; это грамоты, которые обком профсоюза обещал прислать лишь накануне и которые в субботу некому будет подписывать, так как председатель заболел, а два зама в командировках. Концерт – это артисты. Артисты, слава богу, будут по долгосрочному договору с концертной организацией, но им нужна гримерная, а там в субботу – класс энтузиастов классической гитары, и нужно будет умолять руководителя освободить помещение. Танцы – это оркестр, который и за месяц заказать проблема. А в какой типографии за неделю отпечатают пригласительные билеты? Сомов вздохнул и посмотрел на начальницу.
– Отругал Альфред Лукич? – громко спросила она. – Испортил настроение?
С таким счастливым лицом обычно выходящих из бани спрашивают, какой сегодня пар. Она отправила в рот очередную конфету и добавила:
– А теперь за работу. Нужно обеспечить явку на профсоюзный актив.
– Как явку? У нас же через неделю спецтрест!
– А профактив в среду! Надо обеспечить!
Сомов взялся за телефонный справочник. Именно взялся, потому что это была большая и тяжелая книга. Из тысяч телефонов требовалось выбрать сто семь и сто семь раз, улыбаясь в трубку, напомнить:
– Вы не забыли, что во вторник профсоюзный актив?
Некоторые благодарили за напоминание, другие бурчали, что все равно не придут, третьи интересовались:
– Артисты будут?
А на заводе пищевых пластмасс приятный девичий голосок спросил:
– Славка? Ты, что ли? Кончай хохмить?!
Обзвонив десятка три предприятий, Сомов почувствовал острое желание попугать профкомы милицией, но, как полагал инструктор, работники культуры не имеют права на подобные эмоции, и рука снова принялась крутить телефон.
– Виктор Павлович, вот вам конфета. Звоните энергичнее. Берите пример с Бориса Семеновича!
Борис Семенович что-то быстро писал. Не поднимая головы, он сказал:
– Печенку рвет, словно миной.
– У них же есть абонементы, – проговорил Сомов.
– Надо обеспечить явку!
Звонил Сомов до конца дня. А во вторник, как пришел, снова услышал:
– Виктор Павлович, не забыли? Завтра профактив!
– Вчера же обзванивал…
– Нужна явка.
Сомов снова сел за телефон, но говорил уже по-другому:
– Местком? Примите телефонограмму.
И так целый день с перерывами лишь на то, что без перерыва обойтись не может.
В среду на профактив, за исключением двух подруг Кусковой с завода пищевых пластмасс, никто не пришел.
– Плохо звонили! – сказала Кускова.
В четверг утром выяснилось, что Сомов остался один на один с вечером. У Кусковой заболел ребенок. Сомов открыл рабочую записную книжку начальницы на букву «О» и обнаружил фантик от карамельки «Театральная». Под фантиком нашел телефон и подпись – оркестр. Звонил час, но было занято. Тогда Сомов оделся и отправился в эстрадное объединение ансамблей, благо было недалеко. Погода стояла весенняя, как понимают ее горожане: шел не то дождь, не то снег, серый плотный воздух мешал дышать, а под ногами всхлипывала каша из грязи и воды. Расположенные неподалеку парфюмерная, кондитерская и дрожжевая фабрики выдавали изощренный аромат, и Сомов долго думал над ребусом: для чего так они воняют, когда в городе нет ни хорошей парфюмерии, ни приличных конфет, а дрожжей нет даже плохих.
Миновав мост, пройдя набережной, Сомов свернул под арку, вошел во дворик. Во дворике стоял автобус, а красиво одетые молодые люди грузили в него аппаратуру. Для Сомова это была продукция с черного хода. Он облизнулся и вошел в двери эстрадного объединения.
Долго пришлось ждать заместителя заведующего закрытыми площадками – очень полную женщину с большим декольте на пышной груди и смелым разрезом на юбке, чтобы услышать:
– А что же вы хотели?
– Но ведь это же спецтрест! – авторитетно заявил Сомов, на что-то намекая; на что, правда, Сомов и сам не знал.
Женщина посмотрела в окно и добавила, словно на улице ответ увидела:
– У них своих оркестров полно!
– Это специфические оркестры…
– Настоящий музыкант должен уметь играть все! А потом, если вы думаете, что наши играют веселее, смею вас уверить!
– Так что же мне делать?
– Делайте как задумали.
Сомов покачал головой, посмотрел на крупные красные бусы, похожие на костяшки бухгалтерских счет, на белой груди заместителя начальника и вышел.
– Ну как? Сходил к музыкантам? – спросил Боровский.
– Сходил.
– Поставь-ка чайку! Или нет… Постой!
Борис Семенович запер дверь, залез в шкаф и из-за известных уже Сомову брошюр достал искомое. Обоим стало теплее.
– Армянский, – сказал Сомов. – Хороший!
– Мягкий, – подтвердил Борис Семенович.
Он расстегнул пиджак и спросил:
– Отказала тебе Римма Наумовна?
– С бусами которая? Отказала… Оркестров нету.
– А вечер когда? – снова спросил Боровский, словно не знал.
Сомов ответил. Борис Семенович достал тогда одну из своих разбухших книжечек, открыл и, отчеркнув ногтем, протянул Сомову.
– Вот тебе, Витя, задача. Специальный телефон, как прорвешься, сразу зови меня.
Сомов прорвался с третьего раза.
– Бегу, бегу, – медленно поднимаясь из кресла, проговорил Боровский.
Сомов уступил ему свое кресло, но Борис Семенович остался стоять. Он согнулся над телефоном и, широко улыбаясь, заговорил:
– Риммочка? Целую твою прекрасную шейку! Что? Бусы мешают? Это мне-то?
Борис Семенович захихикал.
– А как здоровье? А спутника жизни? Скучать не дает… Эх! Годы, годы! Я бы с ним посоперничал! Что? Нет! Скоро в гроб! Надо… Отвоевал! Сегодня ночью снова не спал. Лежу, думаю: сейчас сердце в куски!
Боровский еще немного подышал в трубку и сказал:
– Риммочка, вот тебе задачка…
Оркестр обещали. И поехало… Сомов крутил отмеченные длинным ногтем Боровского специальные телефоны, а тому обещали к вечеру цветы, билеты, афишу и артистов получше.
– Культура без вас, Борис Семенович, зачахнет, – сказал Сомов откровенно.
– Без нас ей будет трудно, – поправил ветеран.
Осталось решить проблему сценария. Сомову было впору писать его самому. Боровский достал бы не одного сценариста с кучей сценариев, но все уперлось в наличные деньги. Директор выдал из кассы двенадцать рублей и сказал, чтобы обратились к Лене. Леня по творческому замыслу директора должен был написать сценарий в стихах.
– Они издеваются! – ответил Леня Сомову. – Это же фирменное неуважение!
– Форменное, – машинально поправил Сомов.
Сценарий горел.
– Двенадцать рублей за такой титанический труд! – возмущался поэт. – Хороший сценарий – это же высокое искусство, его никакими деньгами не измеришь. По крайней мере не меньше двухсот рублей стоит!
– Так это же чужим платят, а ты – свой…
