Сказка Ю. Роман-сказка

В общем, в глубине души Драпека и Марья искренне жалели соседку, считая ее, как уже было сказано, несчастной и одинокой.

Глава седьмая

Чёрные цветы

И в самом деле, Чернега жила в деревне уже продолжительное время, но кроме соседей Драпеки и Марьи, ни с кем из местных в дружеские отношения не входила, ни к кому в гости по-соседски не наведывалась, визитов не делала.

Если с кем-то при встрече и раскланивалась, так только церемонно, и разве что с местными богатеями – купцом Монимухром, мельником Пупоцем и кулаком Епинохом. Но до разговора-беседы нисходила лишь с Монимухром, которому, хоть и по торговым делам, проездом, но случалось бывать в городе-столице, а значит, по ее мнению, Монимухр мог считаться не такой уж неотесанной деревенщиной и был достоин ее благосклонного внимания.

Заводя с ним беседу, Чернега томно закатывала глаза и рассуждала о том, что в наше время единственное стоящее дело, куда следует вкладывать деньги – это современное цветоводство-семеноводство. Она брала купца под руку, называла сильной личностью и умным человеком.

– В наше время цветочный бизнес, – уверяла она с приторной улыбкой, – чрезвычайно выгодный. И самый доходный. На нем вы в два счета заработаете тысячи и миллионы, а может быть, даже переедете в столицу!

Купец Монимухр изумленно таращил глаза, надувал щеки, неопределенно кивал, себе на уме. Видать, ему все же льстило, что его считают сильной личностью и умным. Но на мякине его не проведешь.

На общем собрании Чернега появилась всего один раз, но села сильно поодаль – со скучающим видом, как будто общественные печали-радости ее нисколько не трогают. Впрочем, когда деревенский староста Куть, скорее, из учтивости предложил ей высказаться, Чернега вдруг с готовностью вскочила с места и быстрыми, уверенным шагами вышла вперед и громко пропищала:

– Люди, друзья, соотечественники!

Народ удивленно потянул головы. Ну-ка, ну-ка, о чем речь?

Однако Чернега заговорила о таких странных вещах, о которых в деревне слыхом не слыхивали. О каких-то процентах, ставках, займах и прочих дебетах-кредитах. Да еще с неожиданным многословием. Словом, завела шарманку.

Мол, цветы не только интересное и благородное модное хобби, а еще и экономически перспективный бизнес.

Чернега убеждала, что деревенские жители должны поскорее собрать капитал – каждый хоть по грошику-копеечке – и таким коллективным способом, то есть вскладчину, построить агропромышленный комплекс по цветоводству-семеноводству и, как она, продавать семена в город.

Общество помалкивало, зевало и моргало ресницами. Обществу было невдомек. Темнота. Какой от них, от ее цветов, прок! Вон, если тебе пришла такая охота, иди себе на луг или в поле – рви их, цветов, сколько хошь, и гораздо красивее. Васильки, ромашки, лютики. Ставь букеты в вазы. Плети веселые венки. А у этой, к тому же, все цветы особые, тьфу! – черные-пречерные, какие-то зловещие. К тому же, и не пахнут совершенно. Даже наоборот, если понюхаешь, так вроде как дыхание перехватывает, будто пустоту понюхал. На кой шут они такие – разве что на кладбище-погосте могилки украшать. Если присмотреться, с едва заметными, радужными тонкими прожилками-каемочками: изумрудными, алыми, фиолетовыми.

Сколько Чернега ни горячилась, ни разливалась соловьем перед собранием, аж упарилась-вспотела, народ лишь пожимал плечами. Чудит барыня!.. Было ясно, что никого не трогают заманчивые предложения городской аристократки, которая всегда напоказ держится особняком, за общую правду глотку не дерет, пьяницам в долг не дает, да еще и принципиально, даже тогда, когда те не на шутку страдают жестоким похмельем. Словом, уж слишком всем заметно, что барыня, пожалуй, любит свои цветы куда больше, чем людей.

– Ну и дураки! – сказала Чернега, плюнув с досады, и, видя, что деревенские жители никак не поддаются и совершенно равнодушны к ее речи, вернулась на место.

И больше на собрания не приходила.

Как бы там ни было, односельчане тоже привыкли к несносному характеру высокоразвитой городской аристократки (вроде живой укоризны им, деревенским простофилям), ее самолюбивому, чванливому нраву. А на ее увлечение цветами смотрели снисходительно, как на чудачество. Своих забот полон рот. Она-то, городская, не пашет, не сеет, может, с жиру бесится, что ей от скуки не садить цветочки у себя на участке вместо огорода…

Кстати, кроме клумб на своем участке, Чернега сплошь засадила своими черными цветами также и сельское кладбище – после чего туда не то что ночью, но и днем-то стало страшно ходить.

Одна лишь Марья, да и то больше из вежливости, чтобы уважить подругу, а вовсе не ради денег, тоже разбила у себя перед окошком маленькую клумбу с черными цветами. Она согласилась добросовестно ухаживать за редким сортом, пропалывать-поливать, а все семена, до последнего зернышка, пообещала относить Чернеге. А та и довольна – хоть кого-то ей удалось увлечь благородным и полезным делом…

Глава восьмая

Ю

Между тем с появлением в доме Драпеки диковиной зверушки, стали происходить чудесные и удивительные вещи.

Сперва в окошко постучал местный беспробудный пьяница-матершинник, известный, как Куреха-Прыщ.

– Я тут это вот что… – смущенно сказал он, – и со всем к вам почтением!

Куреха-Прыщ приставил к воротам когда-то украденный у Драпеки кусок забора из восьми штакетин длиной в две сажени.

А еще положил на подоконник несколько медяков, давнишний, накопившийся долг.

Чтобы добыть деньги, Куреха-Прыщ, превзнемогая адскую головную боль, с рассветом отправился в лес, исходил все окрестности, с каким-то нечеловеческим усердием, набрал два мешка лучших белых грибов, бегом снес их богатею Монимухру, большому любителю грибного соуса, сумел тут же выторговать деньги, наотрез отказавшись брать за грибы четвертинку водки.

Потом пришел местный злыдень, по-прозвищу Мурза-Керосин, поклонился впояс обомлевшим от удивления Драпеке и Марье, каялся-просил прощения, что много раз крал у них сено, хворост, брюкву и крыжовник. Вот теперь взамен, значит, прикатил к воротам громадный бочонок моченых яблок, а в придачу дубовых и березовых веников для бани – в подарок, да еще поставил на подоконник берестяное лукошко, доверху наполненное морошкой – нарочно для маленькой Радости-Рябинки.

Кулак Епинох привел с собой двух соседей-свидетелей и объявил, что прощает Драпеке по бедности немалые долги и возвращает расписки: и за пшеницу в голодные годы, и за пользование плугом, и за аренду пасеки. Сверх того, не желая слышать отказа, чуть не насильно сунул Драпеке в ладонь два целковых, так сказать, «на развитие» хозяйства – то есть на обзаведение новыми ульями, – и с чрезвычайно довольным видом отправился восвояси.

Мельник жадина-Пупоц подвез на кобыле два мешка муки. Ни с того, ни с сего. Этот вообще ничего не сказал. Просто оставил мешки на крылечке, утер рукавом со лба пот, отряхнулся, вздохнул и молча уехал.

А еще немного погодя, у калитки остановилась и замерла зловещая серая фигура в капюшоне. Это был Кеке-Мытарь, сборщик казенных податей. Поскольку ему было прекрасно известно, что Драпека гол, как сокол, то обычно сборщик податей просто шел в дом и молча забирал что подвернется под руку, на что только падал его хищный взгляд. Будь то треснутый котелок, старый хомут или печной ухват. В счет недоимок. Прошлый раз Кеке увел единственную козочку, которая давала молочко. При одном виде зловещей фигуры у Драпеки упало сердце, а у Марьи подкосились ноги.

Но тут из-за сарая выкатилась Ю, смешно перебирая крохотными лапками и виляя тонким хвостиком, а за ней со смехом бежала Радость-Рябинка.

– Ю!.. – тут же вырвалось у Кеке.

Еще минуту-другую Кеке стоял неподвижно, положив тяжелую ладонь на калитку. Потом, словно вспомнив что-то, хлопнул себя ладонью по лбу и, распахнув калитку, решительно шагнул к Драпеке и Марье. Они с удивлением увидели, что он радостно улыбается, а лицо у него не неприятное, а очень даже приветливое и симпатичное.

– Вам, как беднякам, полагается налоговое послабление, вплоть до полного обнуления недоимок, – торжественно объявил супругам Кеке-Мытарь. – Кроме того, – продолжал он и, порывшись в своей сумке, висящей через плечо, вытащил какой-то документ, – по специальному правительственному указу о помощи семейным и малоимущим, из казны вам причитается денежное вспомоществование…

– Неужто, – пробормотал изумленный Драпека.

– Вы не подавали прошение о нем уже в течение нескольких лет!

– Мы о таком и не слыхивали, – испуганно прошептала Марья.

– Это не освобождает вас от ответственности за причитающиеся вам деньги. Закон суров, но справедлив! – строго сказал сборщик податей. А потом снова с добродушной улыбкой добавил:

– В общем, за несколько лет накопились не только денежные средства, но и проценты, а также проценты на проценты… Таким образом… – сборщик податей послюнявил палец и полистал документы, – соблаговолите немедленно получить всю сумму…

И снова полез в сумку. На этот раз за деньгами.

Глава девятая

Сыр-в-масле

Казалось, их уж ничем нельзя было удивить. Однако как-то раз глухой, безлунной ночью, в окошко постучали. Так тихонько, словно об стекло забился мягкий ночной мотылек. Марья посмотрела в окошко: вроде никого. Потом тихо постучали в дверь. Драпека засветил керосиновую лампу.

– Ш-ш! Не отпирай! – испуганно прошептала Марья. – По ночам одни злодеи-душегубы рыщут!

Драпека показал глазами на спокойно спящих в обнимку смешную Ю и чуткую Радость-Рябинку и пошел посмотреть, кто стучит. Однако на всякий случай все же взял свою толстую палку.

Но и за дверью никого не оказалось. Только на пороге лежал большой и красивый бумажный куль. Оглядевшись и пожав плечами, Драпека взял куль и вернулся в дом. Тут уж проснулись Ю и Радость-Рябинка. Каково же было общее удивление, когда Драпека раскрыл куль, а в нем – куча разноцветных сахарных петухов!

На следующий день у всех соседских деревенских детей был настоящий праздник с гостинцами. Маленькая Радость-Рябинка со своей веселой Ю ходили по всем дворам и раздавали детям сладких сахарных петухов.

А что же Чернега? Прежде надменная и властная городская барыня как будто старалась вообще не попадаться на глаза, ее громкого, резкого и властного голоса было совсем не слышно. Только бледно и растерянно улыбалась издалека. Неужели из-за Ю? И весь вид аристократки сделался какой-то смущенный – какой-то беспомощный и одинокий.

Но что еще удивительнее – Драпека и Марья заметили, что Чернега совершенно перестала ворчать и больше не жаловалась на Ю и Радость-Рябинку, не наговаривала напраслину; не плела лживые небылицы про злую аллергию. Варварски вытоптанные грядки также были благополучно, напрочь забыты. Словом, характер Чернеги несомненно, сказочным образом стал исправляться. Конечно не сразу, а постепенно.

В общем, все указывало на то, что диковинная зверушка обладает чудодейственным свойством: одним своими видом может вызывать у людей сочувствие, жалость, даже у самых злых, добрые чувства. При одном взгляде на Ю, человеческие сердца становились мягче, совестливее. Даже самые вредные вредины, как бы даже против своей воли и природы, совершенно неожиданно, улыбались и бросались делать что-нибудь хорошее. Не поддавались разве что редкостные, закоренелые и мстительные злодеи, но таким приходилось или прятаться у себя за заборами, скрежеща зубами в бессильной злобе, или, потея от досады, обходить домик Драпеки седьмой дорогой, не причиняя никакого зла его обитателям. Даже самые кусачие бродячие собаки с появлением Ю попрятались в кустах и канавах и больше не рычали, не гавкали…

Так это или нет на самом деле, наверняка утверждать нельзя. Но все это, понятно, не прошло незамеченным Драпекой, Марьей и Рябинкой, и сами они в чудодейственном свойстве Ю нисколько не сомневались, хотя и предпочитали помалкивать; только при очередном случае переглядывались между собой и понимающе улыбались.

Однажды вечером после сытного ужина, когда вся семья еще сидела за столом, Драпека обвел рукой избу, в которой повсюду – по углам, на полках, на подоконниках – виднелись разные припасы и добро, собранные за последнее время. Потом полез за пазуху, достал пухлый кошелек и медленно разложил на столе монеты – не только медяки, но и серебро. И даже один маленький золотой.

Словно не веря своим глазам, простодушный Драпека медленно покачал головой.

– Сплошной прибыток, добра уж не счесть! – пробормотал он.

Радость-Рябинка рассмеялась. Ю завиляла тонким хвостиком.

– Вот что значит Угодники! – сказала Марья и перекрестилась.

– Только на что нам столько?! – недоуменно пожал плечами Драпека. – И так живем – катаемся, грешные, как сыр в масле!

Глава десятая

Вот, на что

Урожай всего в этом году случился отличный. Уже в середине лета картофельные клубни от тесноты выпирало из-под земли наружу – так, что и копать не надо, просто собирай картофелины между грядок. Лук и чеснок вымахали чуть не по пояс, а кусты черной смородины, сплошь обсыпанные крупной ягодой, были похожи на кучи сверкающего на солнце угля. Меду с пасеки гнали столько, что у Марьи уже не осталось ни одного свободного кувшина или котелка, – хотя и пораздавали свежего медку по соседям и уже свезли на ярмарку полпуда, не меньше. Даже худенькие, замухрыжистые яблоньки в маленьком садике стояли, сгорбившись под тяжестью громадных, красных и желтых яблок, чуть не лопавшихся от ароматного сока; приходилось подпирать ветви толстыми березовыми рогатинами.

И вот однажды в воскресенье вечером, когда приехали с ярмарки, распродав все, что привезли до последней травинки и ягодки, и по самой выгодной цене, стали разбирать купленные на вырученные деньги разнообразные товары: отрез бумажной ткани, новые сапоги и башмачки, ленты и тарелки. Потом, когда счастливые и усталые, сели пить чай, Марья вдруг почувствовала тяжесть под сердцем и дурноту, как будто ее раскрутили на большой ярмарочной карусели, и, покраснев, смущенно сказала Драпеке:

– Так и есть, муж, если уж пришли такая милость и прибавление от Угодников, то сразу во всем!

То есть, и в семействе тоже.

Счастливый и гордый Драпека поклонился иконам в красном углу и перекрестил супругу. А Рябинка и Ю запрыгали от радости. Рябинка – что появится братик или сестричка. А Ю просто за компанию.

Теперь-то все сделалось ясным и понятным: что, зачем и почему.

Видя, что жена спокойна и чувствует себя хорошо, Драпека тоже был спокоен: лишь бы его Марье было удобно и сытно и чтобы она ни в чем не испытывала нужды. Несмотря на достаток, трудился он по-прежнему не покладая рук: сооружал новую пристройку для детской и кладовки, заложил, по просьбе Марьи, фундамент для особой зимней оранжереи с торфяным обогревом и прозрачной слюдяной крышей, – уж очень ей хотелось, чтобы у деток, раз уж средства позволяют, круглый год были свежие фрукты и овощи. В планах была и постройка новой избы…

По-прежнему, не проходило дня, чтобы в доме не появлялись гостинцы. Запасы все прибавлялись. Сегодня один добрый человек как бы между прочим занесет сушеной черемухи, завтра другой связку баранок или сушек, третий – сахарную головку, бутыль подсолнечного масла или хотя бы пучок петрушки. Даже с наступлением холодов поток подарков никак не иссякал. Соседи стали приносить рыбу – свежую и копченую, варенье – и земляничное, и тыквенное, и даже огуречное. Надарили ему и всякого-разного добра, вроде инструментов, ведер, пеньки, посуды, а также (узнав, что Марья беременна) детских вещей.

Как будто наперегонки, односельчане старались поддержать семью Драпеки, которого, впрочем, теперь уже никак нельзя было назвать бедняком.

Живот у Марьи уже вырос такой большой, что приглядывающая за ней деревенская бабка-повитуха Ружамуржа уверенно сказала:

– Не иначе, Марья, как рожать тебе раньше срока. Не сегодня, завтра!

– Как срок придет, так и рожу, – тихо, но твердо сказала Марья.

Ружамуржа покачала головой, напилась кваса с изюмом и посоветовала кушать побольше студня.

Глава одиннадцатая

Чернегины подарки

Заметно поменялась в лучшую сторону и соседка Чернега. Городская барыня совершенно перестала докучать безотказной доброй Марье разными хозяйственными просьбами помочь – с постирушками, огородными работами, прополкой, уборкой.

Наоборот, забыв свои столичное зазнайство и гордость, Чернега приходила поухаживать за цветочной клумбой перед окошком Марьи.

Часто, скромно отводя глаза, что-нибудь дарила подруге – то мягкую фланель на пеленки, новый шерстяной платок, тюль на занавески или нарядную кофточку.

Драпека лишь качал головой, а маленькая Рябинка сдвигала брови, хмурилась, очевидно, не одобряла эти подарки. Но Марья виновато и беспомощно разводила руками: пуще всего она боялась обидеть богатую подругу-соседку, – которая к тому же так старалась улучшить свой характер, – ведь ей от чистого сердца хотелось сделать Марье что-нибудь хорошее и приятное.

А однажды Радость-Рябинка видела своими глазами, как Чернега потихоньку подкладывает, нарочно подбрасывает разные вкусные кусочки, то свежей булки, то сахарку, то колбаски, то орешки, – туда, где бегает Ю. То есть, так, как делают, когда хотят прикормить-приручить, привадить и приманить к себе какое-нибудь животное. Причем делала это как бы с оглядкой, так осторожно, чтобы никто не заметил. К тому же Рябинка и раньше замечала, что Ю к чему-то принюхивается на дорожке и у забора, а также возле лаза на соседский участок, которые обычно проделывают в деревнях для ежиков, – потому что ежей считают чрезвычайно полезными животными, истребляющими разнообразных садовых и огородных вредителей – земляных медведок, саранчу и гусениц.

Однако Ю не польстилась на угощение – подозрительно понюхала и отошла.

Радость-Рябинка взяла Ю на руки, ласково погладила, хваля за осмотрительность, и побежала за мамой, чтобы показать ей Чернегину приманку на дорожке, но когда привела Марью на место, оказалось, что кусочки уже куда-то исчезли. К сожалению, Рябинка не умела разговаривать и не могла объяснить маме, в чем дело, рассказать о подозрительном поведении соседки…

А если бы и могла, добрая Марья, без сомнения, сочла бы это еще одним подтверждением того, что характер Чернеги продолжает меняться в лучшую сторону, сердце барыни оттаивает. И, может быть, теперь ей было бы даже приятно и весело наблюдать, как симпатичная зверушка играет и у нее в саду и около дома.

А немного погодя, Чернега удивила всех еще больше, приготовила новый сюрприз. На этот раз она нарочно заказала купцу Монимухру привести из города, как будто точно по мерке – подарки специально для Ю. Прибывшие в красивой коробке, шикарно упакованные и перевязанные цветными лентами, из тонкой и шуршащей оберточной бумаги было извлечено множество невиданного изящества и красоты дорогих предметов. Как будто игрушечные или кукольные – расшитая дорогим люрексом и украшенная сверкающими камешками теплая шерстяная жилеточка, такие же штанишки с прорезью для задних лапок и хвостика, две пары смешных миниатюрных сапожек, теплая шапочка с пушистым помпоном, сверкающий, усыпанный блестками крошечный позолоченный ошейник. Точно, как наряжают столичные модницы своих домашних любимцев. За эти деньги, пожалуй, можно было купить целую корову.

Вот только ни цепочка, ни красивый ошейник были Ю совершенно ни к чему: зверушка, хотя быстрая и шустрая, отличалась мирным и послушным нравом, никаких шалостей или порчи имущества никогда не производила. Что касается, теплых одежек – то и они были Ю не нужны. Зверушка настороженно понюхала подарки и отошла. Когда же Марья хотела примерить ей теплую жилеточку и подавно спряталась за печку. А маленькая Радость-Рябинка, глядя на подарки Чернеги, сердито сдвинула бровки и опять погрозила пальчиком: "Нет-нет! Нельзя!"

Тогда стали обсуждать, как бы, не обидев соседки, вернуть ей дорогие, но ненужные подарки.

Марья чуть не заплакала, когда Драпека стал уговаривать ее нести подарки обратно, и наотрез отказалась. У самого-то Драпеки, покрасневшего и заикающегося от волнения, ни в жизнь не хватило бы на это духу. Еще немного, и, казалось, даже вспыхнет ссора.

Бросаясь то к отцу, то к матери, Радость-Рябинка обнимала родителей и умоляюще заглядывала им в глаза.

Делать нечего, пришлось малютке самой тащить нарядную коробку обратно Чернеге.

Увидев, что подарки возвращают, Чернега, как бы слегка позеленела и поморщилась. Однако промолчала. Впрочем, что толку разговаривать с маленькой девочкой, которая, кроме "Ю!" да "Ю!" и сказать-то ничего не умеет!

В результате, изящные и дорогие, но ненужные подарки Чернеге пришлось оставить у себя. И, словно напоказ, немым укором, раздосадованная барыня нарочно разложила их на самом видном месте, чтобы бросались в глаза приходящей Марье, – в гостиной на комоде под зеркалом, среди хрустальных ваз с конфетами и пряниками и фарфоровых фигурок-статуэток, – как бы для украшения жилища!

Глава двенадцатая

Тридцать три!

Дни шли, живот рос-подростал, а Марья пока не собиралась рожать. Чувствовала себя хорошо, по-прежнему вела все хозяйство, хотя ей пришлось сшить себе особый просторный сарафан с сумкой спереди на лямках – чтобы носить тяжелый живот.

А прошел еще месяц-другой, ей пришлось обратиться к мужу, чтобы тот смастерил ей для удобства небольшую тележку, вроде садовой тачки, на которую она положила живот, и теперь могла не только ловко передвигаться по дому, но и ходить на огород и в сад, навещать соседку или просто прогуляться по улице до лавки.

Поздней осенью, когда урожай был собран, с дружной помощью всего деревенского общества Драпека поставил новую пристройку, размером с целую избу, и, наконец, купил коровку – будет деткам молочко!

А тут еще по первому морозцу и снегу на санках как раз пожаловали из города какие-то этнографы-собиратели, музейщики-коллекционеры, веселые и энергичные, щедрые и большие энтузиасты своего дела. Этих интересовало все деревенское и крестьянское, предметы настоящего крестьянского быта и обихода. Коллекционеры скупили, причем за большие деньги, да еще с уговорами и благодарностями, все поделки Марьи, которые Драпека еще не успел свезти на ярмарку, а также старую глиняную посуду, кривую кочергу, худые кадушки, старую сбрую и мебель. Торговали у Драпеки и старые-престарые прадедовы иконы, почерневшие и треснутые, но иконы тот, конечно, не дал.

Повитуха Ружамуржа, видя, что живот все растет, а Марья никак не рожает, только руками разводила.

Однажды Ружамуржа пришла узнать, как дела.

– Видно, носишь двойню или тройню, – уверенно заявила она, ощупав большой живот Марьи.

Как будто и без нее об этом трудно было догадаться.

– А не больше? – осторожно подал голос Драпека, почему-то ужасно боявшийся бабки-повитухи и поэтому прятавшийся за печкой.

– Тебе-то что, – проворчала Ружамуржа. – С вас, мужиков, все, как с гуся вода!

Было видно, что такая беременность на ее памяти случай небывалый и что насчет количества предположить ничего определенного она не может.

– Что-то жарко у вас, – пробормотала Ружамуржа, смахивая пот со лба.

Как будто что-то прикидывала-подсчитывала в уме. Больше, не больше.

– А сколько Бог даст, – спокойно, с улыбкой сказала Марья, поднося повитухе ее любимого квасу с изюмом.

– Чудеса! – выдохнула Ружамуржа, напившись кваса.

Как оказалось, именно этот разговор неожиданно произвел на Драпеку очень сильное впечатление.

– Вот глупые женщины, – подумал он, – даже сами не знают, сколько у них детей должно родиться…

Все чаще и чаще он вдруг стал останавливаться прямо посреди работы – сгребал ли снег, работал ли в мастерской рубанком или молотком, – и со странной, сосредоточенной улыбкой принимался что-то мысленно подсчитывать и вычислять.

А подсчитывал и вычислял он вот что.

Уже несколько раз Драпека водил Марью на мельницу к мельнику Пупоцу, который разрешил им пользоваться громадными, но весьма точными напольными весами, на которых перед отправкой на ярмарку или в лавку обычно взвешивал мешки с мукой, сразу по нескольку штук. Драпека тщательно взвешивал жену на весах, как мешки с мукой, сначала из чистого любопытства, и всякий раз удивлялся тому, как быстро Марья толстеет, крупнеет и буквально с каждым днем набирает вес.

Привыкший к различным способам измерений и вычислений в хозяйственных и строительных работах, Драпека рассуждал следующим образом.

Если до беременности Марья весила столько-то, то по набранному, избыточному весу, учитывая средний вес новорожденного младенца, можно более или менее точно определить и количество новорожденных. Для этого нужно было просто поделить общий избыточный вес на средний вес младенца.