Ветер любви

Смерть мамы, точно ударом сабли, отсекла нашу прежнюю жизнь.

Первое время я не мог привыкнуть к отсутствию матери и с каждым днем все больше ощущал, как мне не хватает ее заботы. Без нее наш дом казался совершенно пустым. Каждое утро, забывая о произошедшем, спустившись на завтрак, я ждал, когда увижу ее, всегда излучающую заботу и ласку. Долгое время я давился каждым куском еды, какая-то горечь поднималась к горлу. Мои старания подавить ее были бесполезны.

Но время сделало свое дело: я привык к этому. Было ощущение, будто в темной комнате внезапно подняли штору и яркий солнечный свет хлынул мне прямо в глаза, ослепляя нестерпимым блеском, словно я очнулся от глубокого сна.

Я обиделся на Бога: он лишил меня той единственной любви, в которой не было корысти. Я стал атеистом, и мне кажется, что Он, в которого веруют люди, – извращенец. Он любит убивать, и едва ли не хуже, что в девяти случаях из десяти Он не желает излечить человека, хочет уложить его в гроб, показывая Свое величие и беспомощность своего раба. И потому я так благодарен Ему за то, что не верю в него.

Часть 2

Мне исполнилось восемнадцать лет. Я хорошо выдержал все экзамены на аттестат зрелости и поступил на заочное отделение филологического факультета Бакинского государственного университета.

Забрав свою долю, я дальновидно вложил капитал в железнодорожные акции и теперь мог себе позволить начать самостоятельную жизнь. У меня был небольшой доход около двух сотен долларов в месяц. Этого как раз хватало на скромное существование. Я подыскал себе простую удобную квартиру в столице и приготовился к ожиданию всего того, чего жаждет в моем возрасте всякий творческий человек.

Чтобы не покупать книги, я устроился работать в центральный книжный магазин помощником продавца. Это создало для меня прекрасные условия изучения университетской программы по всем предметам. Особенно литературе.

Вечерами после работы я допоздна задерживался в магазине. Заведя прочные знакомства со всеми работниками, я получил желанное право свободного чтения книг. Подставив лесенку к огромным книжным шкафам, я мог часами просиживать где-то в рядах за чтением, находя интересное и нужное мне. В большинстве своем это была классика: русская, французская, английская. Мне помнится первое знакомство с Достоевским и его романом «Преступление и наказание»… Я осилил его за одну ночь.

Я не умею бегло проглядывать книги, люблю читать медленно. Даже самую плохую и нудную книгу мне трудно бросить на середине. Я могу по пальцам перечислить книги, которые я не прочел до конца. Я знаю, что есть книги, которые невозможно понять, но мне обязательно нужно дойти до самой сути. Если в этой книге я не нахожу ответа, я просматриваю все ремарки, все сноски или наименования других книг, где я мог бы получить разъяснение. Так выстраивается интереснейшая цепочка поиска истины.

Однажды, когда я стоял на верхней ступеньке, возле меня остановился директор нашего магазина Исрафил Исмаилов. Молча наблюдая за мной, он спросил:

– Какая тайна не дает тебе покоя в такой поздний час?

Я уже нашел нужную мне книгу и спустился.

– Вот, Исрафил. Вересаев, «Пушкин в жизни». Пишу курсовую работу. Ищу ответы на свои вопросы.

Директор похвалил меня и как-то слово за слово начался разговор, в котором он предложил мне заняться составлением библиографии нашего книжного фонда. Я с радостью согласился: дело было даже не в том, что мне предложили серьезную должность с повышением оклада, главное – работа интересная. Осмелев, я почувствовал расположение ко мне директора и предложил устраивать в нашем магазине презентации новых книг и встречи с писателями.

– Тахир, а правда, ты начни организовать встречи, презентации. Я тебе дам даже помощника, – директор сказал это, улыбнувшись, и похлопал меня по плечу. – Будут вопросы, обращайся. А теперь по домам.

Судьба была благосклонна ко мне. Скоро в Баку должны были проходить дни русской культуры. Мы с моими товарищами решили организовать вечер русской книги. Оформили витрины, нарисовали плакаты, составили программу, пригласили именитых гостей, подготовили выступление, пригласили чтецов, музыкантов.

Я выбрал себе тему – Александр Грин. Вечер прошел на ура. Своим выступлением я был доволен; говорил страстно, убежденно. Ведь недаром же я когда-то писал пьесы и каждую играл в своей душе.

Закончил я словами:

– Друзья! Наша жизнь – это море с его штормами, шквалами и штилями. А судьба – это корабль, который побеждает стихию. Пусть он приходит в порт под алыми парусами сбывшейся мечты и его ведут любящие сердца.

После ко мне подошел человек средних лет и представился редактором журнала «Литературный Азербайджан», а также попросил разрешения опубликовать мое вступление в журнале. Так я стал постоянным автором этого издания, его обозревателем и критиком.

* * *

С отцом мы уже год как не виделись, но он и не звонил, наверняка ожидая от меня первого шага. Я также не звонил, будучи уже независимым от него. Честно говоря, в последнее время у меня не было никаких чувств к нему, кроме родственного уважения. Если тогда кто-нибудь спросил бы у меня, как описать одним словом мое отношение к нему, – я бы ответил: «Никакое».

Как-то, в очередной раз зачитавшись до глубокой ночи, я шел из магазина по направлению к дому. По дороге я решил перекусить и зашел в паб. В ресторане из посетителей никого не было.

Помню, как она развешивала чистые бокалы на направляющие рейлинги, вбитые слишком высоко для ее роста. То поднимаясь на носочки, то становясь на одну ногу, она тянулась вверх, опираясь на барную стойку. Ее движения были ловки и красивы. Она стояла боком к двери и не слышала, как я вошел. Я остановился и стал наблюдать за ней. Ее талия отличалась изяществом. «Какая прелесть», – сказал я себе.

Наши глаза встретились на несколько секунд. Глаза ее черные, ресницы пушистые. Почувствовав, что краснеет, она недовольно нахмурилась. Темные волосы, изобилие которых говорило о жизненной силе молодого и крепкого существа, и белизна ее кожи лишь оттеняли нежность всего ее облика. Затем она смущенно опустила глаза, словно предупреждая меня, что может лишиться чувств, если я осмелюсь с нею заговорить.

Она перечислила блюда, имевшиеся в меню. Я выбрал кушанье и сел. Передав заказ на кухню, она вернулась и накрыла стол. Я провожал ее взглядом, оценив ее миловидность, живость, опрятность. В платье, очевидно рабочем, с открытой шеей она привлекала внимание милым проворством, приятным для глаз.

Позже она принесла заказ. Я принялся за еду и перестал глядеть на нее. Чувствуя себя усталым, я решил попросить четыре рюмки коньяка и кофе. Все это было выпито почти натощак, и я очень быстро почувствовал, как меня охватил сильный дурман.

Перед уходом домой я снова заговорил с ней. Ее звали Бахар, и она была из провинции, только окончила технический колледж. Это все, что я запомнил. Вернувшись домой, сонный и усталый, улегся в постель и тотчас же уснул.

Однако через несколько часов я проснулся совсем не отдохнувший, бледный, с синими кругами под глазами и опухшими веками. Не успев прийти в себя, я вспомнил о вчерашнем знакомстве с Бахар. Я почти не сомневался, что судьбе наконец-то надоело мое одиночество, и она привела меня к ней.

А уже вечером я снова отправился в ресторан. И когда я подошел к девушке, увидел, что глаза у нее красные, явно от слез.

– Вы плакали? – спросил я.

– Немного, – ответила Бахар.

– Почему?

– Трое мужчин нехорошо со мной обошлись, – вздохнула она. – Они приняли меня за какую-то… – она запнулась на короткое время, а потом добавила. – Это только потому что все думают, что в ресторане все женщины доступны… – сказав это, она заплакала.

Будучи рассерженным, я взволнованно попросил:

– Расскажите мне все.

Бахар рассказала, как трудно ей, какие мужчины грубые и настойчивые. Этот город так и остался для нее чужим. Что делать ей здесь?

И снова расплакалась.

Меня охватило волнение.

В тот короткий миг, когда в полных отчаяния глазах молодой девушки образовалась неведомая мне прежде глубина человеческого страдания, словно какая-то плотина рухнула в моей душе и наружу хлынул неудержимый поток горячего сочувствия. Это одинокое, беззащитное создание казалось мне таким несчастным, что мне вспомнилась моя жизнь в последний год. В ее несчастье я увидел что-то общее со своей судьбой. То ли от жалости к ней, то ли из субъективного чувства долга, я предложил:

– Хотите переехать ко мне? Будем вместе жить.

Бахар вздрогнула и изумленно посмотрела на меня.

– Ну… простите… вы… меня совсем не знаете… – замкнулась она.

Я был не в силах вымолвить ни слова и боялся смотреть на нее.

Бахар молчала несколько секунд, потом вдруг сказала:

– Да, хочу, – она опустила голову. Эти слова были произнесены без надежды, спокойным покорным тоном.

На следующий день я отправился за ней.

Вход в общежитие, где жила Бахар, был сбоку. Двери не было, а только дверная коробка. Пахло сыростью. Я поднялся по узкой лестнице и прошел вглубь. На площадке находилось что-то вроде будки, отгороженной стеклянной стеной, где стояло несколько стульев. Очень скоро ко мне подошел мужчина с бегающими глазами, в старом потрепанном костюме.

– Бахар здесь живет? – спросил я.

– Номер пятнадцать, первый этаж.

Он подозрительно посмотрел на меня, покачал головой и ушел.

Я наконец дошел до номера 15. Бахар встретила меня улыбкой. Ее и без того маленькая комната, каких я никогда не видел, была разделена на две равные части. Там стояла кровать с железными ножками, покрытая чистым розовым одеялом, очень маленький умывальник и два стула. Все было очень старым и обтрепанным. Я не знал, что сказать, увидев этот кошмар, и быстро схватил чемодан:

– Пошли.

Она показалась мне другой, чем в ресторане, более застенчивой.

Сильно взволнованный, я не сразу лег спать в тот вечер. Впервые в жизни я убедился, что помог кому-то на земле. Моему удивлению не было границ: мне, молодому, скромному работнику книжного магазина, дана власть осчастливить кого-то. Быть может, чтобы объяснить себе то состояние упоения, в которое я пришел после этого неожиданного открытия, я вспомнил, что после утраты матери я оказался лишним человеком, всем безразличным. Я не на секунду не сомневался, что если вдруг исчезну – допустим, меня собьет автомобиль и я погибну, – то через сорок дней меня никто не вспомнит, даже отец.

Я понял лишь, что перешагнул замкнутый круг, помогая человеку, и перешел в иную сферу, новую и интересную.

Первые дни Бахар была сдержанна и скромна, потом, уловив своим женским чутьем мое настроение, начала вести себя как хозяйка.

Она была тихая и ненавязчивая. Двигалась бесшумно и плавно, и все в ней – незаметная быстрота движений, рост, голос, черные глаза, белая кожа и цвет волос, – было под стать друг другу…

Как мне казалось, в работе она тоже была очень честная и терпеливая. Мне ни разу не доводилось слышать, чтобы она как-то жаловалась на свою жизнь уже рядом со мной. Она любила говорить о том, что ей повезло со мной. Рассказывала мне и о родном ей тихом городке на границе с Грузией. Отец ее был плотником, они жили в маленьком аккуратном домике. Мать была ее лучшим другом и вкладывала в нее все, что имела, однако, по словам Бахар, делала это все не из желания вознаградить себя, а в качестве компенсации за собственные неудачи. Брак, закончившийся вдовством, не оставил в ее душе ни малейшей обиды, а лишь укрепил свойственный ей жизнерадостный стоицизм. А когда Бахар исполнилось двадцать лет, она отправила ее в столицу, за работой и учебой.

Очень скоро моя любимая уволилась с работы. Мне казалось, что она начала хорошеть, стала больше следить за собой, лицо ее выглядело более утонченным.

Появление Бахар в моей жизни значительно переменило меня. Я заметил, что теперь перестал задерживаться на работе. Я чувствовал к ней особую нежную признательность за то, что она украсила мою жизнь. Вначале я не испытывал к ней иного влечения, кроме неясного желания, толкающего всякого мужчину ко всякой привлекательной женщине. Меня больше всего притягивала к ней та женственность, которую я в ней находил и которая мне была нужна. Но проходили дни, и я понемногу привязался к ней.

Я уже начал задавать себе вопрос: а не влюбился ли я? Иногда колебался с ответом, иногда сомневался и в один прекрасный день решил, что это вполне возможно.

Однажды утром, впервые за все это время, я обратил внимание на ее руки, когда она подала мне чай. Они были белыми, с хорошо отточенными и безукоризненно чистыми ногтями. В тот же день, поздно вечером, уставший, чувствуя, что не могу уснуть, начал прислушиваться и различил шорохи, похожие на всплески воды. Мне почудились движения в ванной, я подошел, бесшумно повернул ручку и, распахнув дверь, увидел Бахар. Она лежала в ванне с раскинутыми руками; я увидел кончики грудей, выступавшие из воды. Девушка вскрикнула. Но я уже стоял у края ванны, пожирая ее пылающим взором и протянув к ней губы. Бахар, вскинув руки, с которых струилась вода, обвила ими мою шею.

Позже, в постели, я прижал ее к себе и почувствовал, что она дрожит, как в лихорадке, с головы до ног.

– О Аллах! Благодарю тебя, – прошептала она. Затем она долго читала молитвы и наконец уснула. Я невольно начал разглядывать спящую, как разглядывают картину.

Ведь несмотря на то, что мы уже больше месяца живем вместе, мне еще не представлялось случая разглядеть ее в упор. И только теперь, когда она беззащитно лежала с закрытыми глазами, я смог насладиться ее красотой. Она дышала тихо и ровно, губы были полуоткрыты, незаметные тени под глазами, синие жилки на висках и на шее и бледная, белая кожа. Поцеловав спящую в щечку, я тоже погрузился в дремоту раздумий о том, что Бахар действовала на меня целебным образом. Даже во сне от нее струилась новая сила, намного мощнее той, которую я получал до этого дня.

Утром она подала мне чай, и когда она появилась передо мной, наши взгляды встретились, руки ее задрожали так сильно, что стакан и сахарница чуть не упали с подноса. Я незамедлительно подошел к ней, взял из ее рук поднос и поставил на стол.

– Присядь, – попросил я.

Она села. Я взял ее белые руки в свои ладони и, осторожно подбирая слова, стал говорить, какими я вижу дальше наши отношения. Что мы уже не можем жить как прежде, этот дом уже наш общий и это навсегда.

Бахар молчала.

Я никогда не был подвержен любви, будучи с рождения не страстным человеком. Во мне было больше рационального, нежели вожделения. Я мог находить наслаждение даже в чашке остывшего кофе, любил, конечно, и блага жизни, но никогда ни к чему не привязывался. Оценивал все скорее умом, нежели душой. И вот Бахар и любовь к ней стали владеть моим умом и сердцем. Мне казалось, что я встретил существо, которое собрало все мои желания и, обратив их к себе, превратило в любовь. Бахар пленила мою душу и сердце, поработила таинственностью, своей прелестной близостью. Любовь к ней одурманила мою голову, как дурманят сознание цветы.

Будучи уже беременной, она часто засыпала на диване во время нашей беседы. Как-то я решил укрыть ее пледом, Бахар неожиданно схватила мои руки и, прежде чем я опомнился, прижала их к губам и поцеловала. Я неожиданно оцепенел от непонятной реакции, быстро убрал руки. Но потом и сам засыпал в ее руках, пробуждался от ее ласки. Я наслаждался этим совершенным даром, будучи уверен, что пью любовь из самого источника. Мы укладывались на диван, и я читал ей книги. Когда она слушала меня, ее глаза часто увлажнялись то ли от радости, то ли от опечаленности услышанным.

Дни проходили быстро и незаметно.

Как-то я вернулся с работы и не смог поужинать. У меня не было аппетита. Ночью началась лихорадка.

Когда Бахар увидела мое состояние, побледнев, спросила:

– Ты заболел?

– Да.

Бахар внезапно встала на колени передо мной.

– Я прежде тосковала оттого, что была одна. Да и вообще я всегда была одна, с самого рождения. В школе, потом в колледже. Чем больше я убеждалась в своем одиночестве, тем больше это чувство нарастало и укреплялось во мне. Моя гордость не позволяла мне кому-то признаться в этом… Будто гордость росла вместе со мной. Когда ты предложил мне жить вместе, в твоем голосе я услышала обещание опекать, любить, и я не ошиблась. Сегодня я говорю эти слова, стоя перед тобой на коленях. Ты – мой первый мужчина. Ты для меня все. Мир, радость и счастье. Ты один занимаешь мою душу, сердце и плоть. До тебя я считала, что мир всегда был несправедлив ко мне, и поэтому я плакала с рождения. И тут ты, умный, красивый, мной заинтересовался. Ты предложил мне сбежать от моей несчастной судьбы, и ты первый мужчина, который обращается со мной как с благородной дамой. Я еще долгое время не могла поверить, что меня, унижаемую всеми долгое время, могут уважать и любить, как и всякую девушку. Я тебя люблю.

От неожиданного признания у меня перехватило дыхание, ноги стали подкашиваться и сердце застучало сильнее. Подняв, я обнял ее.

– И я тебя люблю, – ответил я.

А она глядела на меня прямо в лицо тем пытливым женским взглядом, который сразу проникает в мысли мужчин для разоблачения ложных признаний. Затем ее лицо озарилось улыбкой.

* * *

С каждым днем я все больше и больше привязывался к ней. Мы были в восторге друг от друга. Бахар светилась от счастья и гордилась нашей семьей, могла часами тереть старую потрепанную мебель, стараясь делать все «как положено». А я получал удовлетворение от жизни с ней.

К тому времени меня повысили на работе, и я стал заведующим большой секцией. Теперь свободного времени у меня становилось все меньше. Каждый день, провожая меня на работу, Бахар вздыхала и говорила, что ей доставляет невыносимые муки мое ежедневное отсутствие. А я в ответ говорил ей, что если я не уйду, то кого она будет встречать, затаив дыхание?

Вкус у нее был отменным. Одевалась она только в одежду темных тонов. Я выбирал ей книги, которые, на мой взгляд, ей нужно было бы прочитать, чтобы набираться знаний, но Бахар предпочитала им сентиментальные романы про любовь. Она прятала их от меня, не подозревая, что я находил их под матрасом каждую ночь. В такие моменты Бахар смотрела на меня, как ученик, пойманный учителем на месте преступления.

Как-то она пожаловалась мне, что я не читаю ей то, что пишу.

– Это лишь утомило бы тебя. Писатели не любят, когда их просят прочитать незаконченную работу. Это для них все равно что ребенок, который все еще в утробе матери и только ждет своего часа.

Впрочем, мне показалось, что она заинтересовалась моим писательством из-за робости.

– А я подумала, что ты считаешь меня недостаточно умной, чтобы читать то, что ты пишешь, – ответила Бахар.

Так проходили наши дни. Но однажды вечером зазвонил телефон. Я услышал голос экономки отца. Она была немногословной, передала лишь, что отец хочет меня видеть и поговорить об очень важном деле. От неожиданности я растерялся и тут же ответил, что завтра приеду навестить его. Вечером, когда я заговорил с Бахар о том, что отец хочет со мной немедленно обсудить что-то очень важное, я заметил в ее глазах слезы. Я твердо сказал, что все будет хорошо, и что пусть она ни о чем не беспокоится.

На другой день я отправился к отцу. Подходя к дому, невольно замедлил шаги. Мне было сложно увидеться с ним, минуя годы, которые нас разделяли, догадываясь, о чем будет разговор. Я ехал к отцу в забитой людьми электричке, и, выходя из нее, стал узнавать знакомые мне лица, тропинки и пейзажи. У меня был вид осужденного на суровое наказание.

Понимая неизбежность нашей встречи, я решил ускорить шаги. Прошел насквозь центральный парк, который с каждым шагом удивительным образом менял свой облик, обернувшись то тенистым навесом деревьев, то солнечной тропой. Весна выдалась теплой. Около получаса я пробирался, обходя разгуливающих прохожих, мысленно рисовал всевозможные сцены долгожданной встречи с отцом.

Экономка, которая мало изменилась за последние годы, с презрительным выражением открыла мне дверь. У нее было худое лицо, покрытое толстым слоем пудры, волосы уложены в незатейливую прическу, а цвет кожи отличался неестественной чернотой. Она приходилась нам дальней родственницей по отцу, поэтому ему было ее жаль, так она и попала в наш дом. Одевалась она по провинциальной моде, почти все на ней было из дорогой ткани, но сделано словно по рекомендациям старых дев. В результате создавалось впечатление дорогого провинциального безвкусия. В душе она была убеждена в своей собственной значимости, ведь мой отец когда-то занимал важное положение и, как он любил повторять, принадлежал к весьма знатному роду.

Я медленно поднимался по ступенькам. Моя рука скользила по гладким перилам, вспоминалось детство. Вокруг все было знакомо, ничто не изменилось.

Войдя в комнату, я услышал незнакомый мне голос. Это был врач. Несмотря на почтенный возраст, у него были живые движения молодого парня, умные глаза, некрасивое, грубоватое, но приятное и энергичное лицо. Доктор держал отца за руку и долго осматривал пальцы с загнутыми ногтями.

– Сильно потеете ночью?

– Раньше такого не замечал, быть может, последние несколько дней, – ответил отец.

– Вы когда-нибудь отхаркивались кровью?

– Нет.

Затем врач молча начал выстукивать грудную клетку отца. Дальше, взяв стетоскоп, стал слушать.

– Кашляйте! Вдохните… Еще глубже.

Он тщательно проходил каждый сантиметр, несколько раз пожимая плечами, потом отложил в сторону стетоскоп.

– Ваш отец скончался от старости, – сказал доктор с равнодушием, обращаясь к папе. – А у вас довольно опасные для вашего возраста хрипы в легких. При хорошем уходе вы легко можете выздороветь.

Наступило молчание.

– Главное – не сдохнуть как собака. Нужно не только жить как мужчина, но и умирать как мужчина. А все остальное неважно!

Что отец хотел сказать этими словами, я не понял. Доктор внимательно посмотрел на него, ничего не ответил, будто муки отца казались ему любопытными явлениями, которые не вызвали у него никаких чувств. Закончив писать, он встал.

– Ваше волнение ни к чему хорошему не приведет. Мой вам совет: хороший уход, соответствующее лечение, и вы за считанные дни поправитесь.

– Чепуха! Сущая чепуха! – завопил отец. – Я не верю врачам. Заметьте, это не я вас вызвал. У вас нет телефонной связи с Аллахом. Только он знает, что будет с каждым из нас, – не вы! Неужели вы всерьез думаете, что я буду соблюдать ваши советы и предписания? Уверен, что все врачи врут, и вы – не исключение! А если вам нечего сказать, вы отвлекаете пациента всякой ерундой, – это уловка. И к вашему счастью, в большинстве случаев организм больного помогает сам себе, и он выздоравливает. Знаю я все ваши хитрые планы!

Они стояли лицом друг к другу, отец был крайне возбужден и, казалось, вот-вот набросится на доктора с кулаками, если тот осмелится противоречить ему. Доктор, не подав на прощание руки, по понятым причинам раздраженный, быстро зашагал к двери.

Зайдя в комнату, я решил сесть и помолчать, пока мой больной родитель не успокоится и не начнет говорить сам.

Отец, неторопливо закурив и выпустив в воздух два идеальных кольца, время от времени поглядывал на меня, пронзая сверкающими иглами своих глаз. Наконец, докурив, бросил окурок в пепельницу. Затем он взял грецкий орех и, обняв правой рукой кисть левой руки, попытался раздавить скорлупу. Глаза его в этот момент были закрыты, будто он сосредоточился на самом важном деле в своей жизни. Вдруг ко мне пришло озарение, и я увидел всю душу отца: довольно странную душу раба своих привычек с больными убеждениями. Эта мысль промелькнула как молния в моей голове, и он, будто почувствовав, открыл глаза и заговорил.

– И с кем ты живешь? Ты ее хорошо знаешь?

– Мы познакомились недавно, – ответил я после долгой паузы.

– Звучит не очень впечатляюще, не правда ли? Кто ее отец?

– Он умер, очень давно.

Отец внимательно посмотрел на меня очень странным взглядом и спросил:

– Скажи мне, сынок, твоя покойная мать одобрила бы твой выбор?

Я был немного удивлен этому вопросу, так как отец обычно ни во что не ставил мнение матери, и пожал плечами.

Тут же последовал очередной вопрос:

– И когда же роды?

Кровь прилипла к моим щекам, и я встал… Он глядел на меня ледяным взглядом, а я был готов провалиться сквозь землю от стыда.

– Я прав? Ответь же…

– Еще не скоро!

– Я не восхищен тобой, ты должен это знать. Как же так? Ты ведь считал себя благородным человеком. Что же ты грешишь и поступаешь неподобающе? И еще, ты ведь знаешь мою гордость за наше происхождение! Всю жизнь я боролся за славу, пытался, чтобы на нашем имени не было ни одного позорного пятна! Женившись на безродной девушке, ты обесценишь наш род, и грош цена всему тому, что я сделал до этого. Не забывай, мы – Ахмедовы!