Немеркнущая звезда. Часть третья

«Когда же этим провокаторам чекисты глотку-то, наконец, заткнут? Ведь сутки уже вещают, суки! – раздосадованный, матерился Вадим, зло выключая приёмник. – Танки в Москву ввели, государственное телевидение с радио повыключали на всех каналах – на это у них силы и воли хватило, видите ли. А подпольную радиостанцию у себя под носом закрыть, призывающую к бунту, к неповиновению, не могут. Чудно! Странно всё это!…»

«Ладно, может, к утру закроют, опомнятся. Может, руки пока не доходят до таких мелочей, когда там у них сейчас глобальные вопросы решаются, – далеко за полночь, укладываясь в кровать, самоуспокаивался он. – А заодно и Горбачеву с Ельциным головы пооткручивают! А то надоели оба уже как черти страшные из преисподней, или те же сибирские комары, которые всю кровь из народа высосали!… Открутят, обязательно открутят, – засыпая уже, думал он, улыбаясь натужно. – Коли уж танки с десантом ввели – то это уже серьёзно, это тебе не цирк, не спектакль опереточный, пошлый. Подождать просто надо чуть-чуть, набраться терпения. Не пацаны же всё это дело затеяли из детского сада, не кретины полные и самоубийцы. Три силовых союзных министра участвуют, как-никак, у которых вся власть и военная сила… И коли уж эти люди самого высокого ранга осмелились, соорганизовались, вышли к народу и сказали “А” – то и “В” наверное скажут, не побоятся. Должны сказать, обязаны просто. Так что к нынешнему утру и управятся: это как пить дать… Нет, всё-таки молодцы эти парни из ГКЧП, молодцы! Давно надо было бы разогнать всю эту кремлёвскую камарилью»…

Но и наутро ничего не произошло, как ни странно: всё тот же балет надоевший по всем официальным телеканалам крутили, и всё те же призывы истошные звучали на радиостанции “Эхо Москвы”, которую, к великому удивлению и огорчению для Стеблова, так и не закрыли за ночь бравые парни с Лубянки, “не сумевшие, видимо, дверь сломать”. И засевшего в Доме Советов Ельцина так и не арестовали, не посадили в Лефортово за неподчинение указам вице-президента СССР Янаева, за бузу и баррикады на улицах, – что было совсем уж чудно и неправдоподобно. Почему в стране такое безсилие и безволие властное происходило? – было и непонятно, и чудно, и даже как-то дико со стороны простым советским гражданам наблюдать, привыкшим верить во всемогущество и суровость советской власти.

«Что-то у них определённо не складывается, у гэкачепистов этих, и что-то идёт не так, – выключая приёмник и телевизор, с досадой подумал предельно раздражённый Вадим, поражённый такой безпомощностью и нерасторопностью лидеров Комитета спасения. – Так долго спецоперации не проводят: это даже и мне, сугубо гражданскому человеку, понятно. И если уж начали, “спустили курок”, поднялись в атаку – сопли уже не жуют, не думают о выгодах и последствиях. Тут уж или грудь в крестах, или – голова в кустах. Или – всё проиграешь разом, или, наоборот, – всё выиграешь»…

5

Ситуация разрешилась только на третий день, причём – самым неожиданным образом. Заработавшее вдруг телевидение стало транслировать наперебой всеми своими программами, как танки с позором покидали Москву под свист и плевки ельцинистов и примкнувшей к ним нечисти, что сонными мухами слетелась со всех уголков Москвы поглазеть на происходящее и почесать потом свои языки поганые. А “неустрашимый” и “несгибаемый” Ельцин в этот момент на приготовленном броневике праздновал свою очередную победу под оглушительные крики толпы, точь-в-точь как Ленин в Октябре Семнадцатого.

Передавали с каким-то диким восторгом и вовсе ужасные вещи. Что ночью, оказывается, “защитники” Белого дома полезли на танки с целью их захватить, а ошалевшие от страха молоденькие танкисты, брошенные командирами на произвол судьбы, попробовали было бегством спастись от озверелой толпы, от расправы. Но в результате манёвров по незнакомым улицам, да в ночной темноте, толкотне и нервозности, они раздавили-де трёх нападавших ребят гусеницами в Новоарбатском туннеле, за что их выволокли из машин и забили до смерти. Революции непременно нужны были жертвы и кровь, а иначе, какая же это революция – без крови-то! Она и пролилась на улицы Москвы, как того и заказывали “сценаристы”.

Понятно, что танкисты были здесь не причём, как теперь это уже отчётливо видится, которые сами стали жертвой интриг и достойны не меньшей жалости. Тех трёх дурачков малахольных, глупых “защитников демократии”, скорее всего сознательно пихнули под гусеницы переодетые под простых москвичей бейтаровцы или чекисты. А может – уже и мёртвых и изуродованных в тоннель привезли, заранее приготовленных к ритуальной жертве (в пользу чего говорит их вера: один из погибших был иудеем, другой – православным, третий – мусульманином, – то есть, чтобы представителей всех трёх главных религиозных конфессий этой трагедией разом озлобить и возбудить). Но списали этот кровавый акт на Армию и солдат, на руководителей ГКЧП в конечном итоге. Чтобы жертвенной кровью помазать их всех, которую русский народ не терпит, не переносит – в секунду теряет разум.

Приём этот излюбленный и безотказный, с успехов Бог знает сколько веков в России уже применяемый для дискредитации неугодной власти и немедленного свержения её: “убиенного” царевича Дмитрия хотя бы вспомните, к каким страстям и государственным катаклизмам его “насильственная смерть” привела, и как повлияла на ход Русской Истории в Смуту… Вот и Янаев с компанией были унижены, раздавлены и посрамлены. Их политическая и государственная карьера на этом закончилась.

Ельцин же, наоборот, вознёсся очень высоко как героический и безстрашный усмиритель путча, сделался национальным героем на несколько месяцев – пока в декабре в Беловежье не съездил и Советский Союз не разрушил одним росчерком пера. После чего он героический ореол потерял естественным образом, ибо не хотели жители РСФСР в подавляющем большинстве своём страну рушить.

А после гайдаровских реформ Борис Николаевич потерял и уважение в обществе. Стал человеком, глубоко ненавистным патриотической национальной России, которому она все девять лет упорно сопротивлялась и восставала, и из себя выдавливала-сблёвывала как инородный, глубоко-враждебный предмет, “проглоченный” по незнанью и глупости. Пока, наконец, не выдавила его окончательно в 1999 году. И только тогда лишь свободно выдохнула и успокоилась…

6

22 августа на площади перед Белым домом давали большой праздничный концерт, транслировавшийся по всем канатам ТВ в прямом эфире. На него слетелись со всего мира (по предварительной договорённости, вероятно, не предполагавшей отказов и возражений) артисты-куплетисты интернационально-космополитической ориентации во главе с Ростроповичем – поддержать победившего президента России. «Новой России, свободной» – как они в один голос все утверждали со сцены, не в силах скрыть бурной радости и восторга. Концерт был хорошим, слов нет. Настроение москвичам он поднял.

– Новая жизнь наступает, Вадим, – сказала Стеблову жена, сидевшая рядом с ним на диване перед телевизором, у которой от увиденного светились счастьем глаза и дыхание перехватывало. – Без всех этих склок политических и противостояний, когда Ельцин с Горбачёвым всё бодались и бодались, как два бычка на лугу. Всё силами мерились и выясняли, кто из них двоих популярнее, желаннее и круче. Уж так они надоели оба за семь перестроечных лет этим своим идиотским “боданием”! Сил нет! Может, хоть теперь всё уляжется и утихнет…

– Ельцин так Ельцин, – задумавшись, добавила она через секунду, глаза сощурив. – Пусть будет он, коли так, ежели он ловчей оказался, и его вон сколько народу поддержать приехало. Он, как ты там ни говори и ни хай его, – а вещи-то говорит правильные по сути. России и вправду надо “освободиться”, дать чуть-чуть отдышаться и отдохнуть от всех этих общесоюзных “братьев”-нахлебников наших: от грузин-бездельников и лежебок, которые сроду-то не работали, а только пили и жрали за наш с тобой счёт, и нас же на кавказских и черноморских курортах безбожно обирали-грабили, а девчонок наших насиловали; от прибалтов сонных и долбанутых и таких же сонных и дебильных узбеков с таджиками, не вылезающих из чайханы, а деньги с какого-то хрена мешками в Москву везущих, «Волги» да «Жигули» за десять-двенадцать цен тут у нас покупающих. Машины, которые нам, честным русским труженикам, в принципе недоступны, даже и за одну цену. Сколько можно их всех поить и кормить, держать этих бездарей, паразитов и жуликов неблагодарных на шее! Учить в институтах и университетах себе в ущерб, вместо того, чтобы самим сидеть и учиться!… Да и порядок, как мне представляется, Ельцин быстро везде наведёт: это тебе не чистоплюй Горбачёв, пустомеля и мямля противный, которым вечно жена командовала, министров за чубы трясла, советников и прислугу… {7}

– А Борисом Николаевичем не покомандуешь, поверь. Он – человек необузданный, дерзкий и абсолютно дикий. Коли что не по нём – то и матюгом пустит, и в лобешник засветит за милую душу, не дрогнет, не призадумается, не остановится в последний момент. Дерзкий, дерзкий мужик: это же видно. Такую всем “кузькину мать” покажет – мало никому не будет! Как прокажённые зачешемся все или наскипидаренные… Это он на словах “демократ”, перед телекамерой и журналистами. А на деле, вспомни по работе в нашем МГК КПСС, как бык упёртый и несгибаемый, взбалмошный и агрессивный… И такой человек, наверное, сейчас нам и нужен…

7

События августа 91-го, которые Стеблов болезненно переживал, всем сердцем сочувствуя гэкачепистам, не Ельцину, стали переломными в его жизни. После подавления путча и ареста восьмёрки организаторов (к которым А.Н.Яковлев ловко так и дальновидно приказал ещё и Председателя Президиума Верховного Совета СССР Анатолия Ивановича Лукьянова присовокупить – теневого лидера патриотического лобби в окружении Горбачёва, который к путчу прямого отношения не имел, что потом и выяснилось на следствии, но был в Кремле во второй половине 1980-х годов ключевой фигурой, от которого в плане политики многое что зависело), – после этого последовала немедленная зачистка всех державников-патриотов в верхних эшелонах власти страны – в партии и правительстве, в силовых структурах. Было понятно и обывателю, что дело идёт к развалу, к демонтажу, ибо защитить Советский Союз стало уже больше некому. И впереди их всех ожидает крах некогда могучей Советской Державы.

А значит, и новая жизнь на руинах СССР грядёт неминуемо – супруга Вадима, а перед этим сосед, здесь были стопроцентно правы. Какая она будет? – Бог весть. Поди, узнай её заранее… Но к этой грядущей жизни, стремительно приближавшейся, хочешь, не хочешь, а надо было начинать готовиться загодя: психологически, в первую очередь, и социально. А для этого надо было осмелиться – и послать к чертям прежнюю привычную жизнь, знакомую, комфортную и счастливую, которую эти отчаянные и порядочные, но недалёкие гэкачеписты пытались, но не смогли защитить, и которая теперь на глазах, как водица из решета, утекала…

И первый самостоятельный шаг, на который решился Стеблов после проигрыша патриотов-путчистов, было твёрдое намерение уволиться, наконец, из НИИАПа – где он психологически просто уже не мог находиться из-за творившегося там бардака, где ему ужасно осточертело всё и обрыдло. Уволиться – и на вольные хлеба податься, дать нервам и душе успокоиться и отдохнуть, сбросить накопившееся напряжение. Ибо числиться старшим научным сотрудником со средним ежемесячным заработком в 500 рублей и ничего не делать вот уже больше года, слоняться по тёмным углам без всякого шанса оттуда выбраться ему становилось невыносимо… Поэтому решение это – уйти – спонтанным и необдуманным не было, зрело давно: ещё с середины 90-го года Стеблов себе новое место работы втайне подыскивал, с нужными людьми встречался, делал в разные места звонки.

Сердце ему подсказывало математику пойти преподавать в институт, что многие его товарищи-аспиранты и делали, и были счастливы, по их словам, на этом учебно-образовательном поприще. Уже даже и место тёплое тёща ему нашла в центре столицы, постаралась для зятя. Жила она на “Новослободской”, на улице Готвальда (ныне Чаянова) в 16-м доме, расположенном прямо напротив бывшей ВПШ (ныне РГГУ), где первые несколько семейных лет жил и Вадим с молодой женою (до того, как купил себе в Строгино кооперативную квартиру). Работала Клавдия Николаевна (тёща) заведующей аптекой на Селезнёвке, рядом с театром Советской Армии, – микрорайоне элитном, блатном, населённом крутыми дядями и тётями по преимуществу. Ввиду чего она имела многочисленные знакомства из-за дефицита хороших лекарств, хронического при коммунистах. Её многолетней подругой, между прочим, была народная артистка СССР Н.Сазонова, проживавшая в этом же доме, где располагалась аптека, и часто спускавшаяся вниз – поговорить по душам, потрепаться с сердобольной заведующей, на свою тяжёлую жизнь пожаловаться (у неё были большие проблемы с сыном), выпить по рюмочке коньяку. И таких знакомых у Клавдии Николаевны имелась тьма тьмущая… Одним из её постоянных клиентов был и проректор Московского химико-технологического института им. Менделеева, что на Миуссах, у которого серьёзно болела жена и который в аптеке тёщиной можно сказать “прописался”. К нему-то однажды она и обратилась с просьбой трудоустроить затосковавшего от безделья зятя, помочь род занятий тому поменять, на что проректор с готовностью и откликнулся.

Несколько раз с ним встречался Стеблов, обо всём вроде бы договорился. И всё его на новом месте устраивало, главное: и график работы не обременительный, и то, что математический анализ он должен будет преподавать, который он хорошо знал и любил ещё со студенческих лет, с первых двух общеобразовательных университетских курсов. Одна серьёзная проблема была – деньги, которые при предполагаемом переходе он терял бы вдвое почти в сравнение с прежними заработками. А сажать на голодный паёк семью, привыкшую уже к сытой и широкой жизни, не очень-то и хотелось.

Это-то Стеблова и удерживало, главным образом, от перехода на новое место работы. Потому он долго так и тянул: всё прикидывал и выгадывал, надбавок лишних к окладу просил, – чем в итоге проректора и обидел. Сделка их сорвалась. Как не состоялась и заманчивая карьера преподавательская…

И к своему университетскому научному руководителю он ездил несколько раз с подобной же просьбой, Свирежеву Юрию Михайловичу, что, помимо профессорско-преподавательской деятельности в МГУ, ещё и заведовал лабораторией в МИАНе, был крупным советским учёным в области математической генетики, биологии и экологии, продолжателем дела Н.В.Тимофеева-Ресовского. С ним Вадим хорошо расстался после защиты кандидатской, время от времени перезванивался даже, встречался и по душам беседовал, научные и околонаучные новости обсуждал.

Но и там всё упиралось в низкие академические заработки, катастрофические низкие в сравнение с заработками советских инженеров-оборонщиков, на которые, опять-таки, не хватало сил перейти. И разговор их душевный, предельно честный и искренний, ничем, увы, в плане будущего совместного творчества не заканчивался, в воздухе повисал – ждал момента особого или случая…

8

Зато уж после разгрома ГКЧП Судьба подарила Вадиму шанс кардинально поменять профессию на другую, самую что ни на есть для новой жизни престижную и подходящую – начинающим предпринимателем стать, коммерсантом, как тогда говорили. А если поточнее и попонятнее – начать торговать на столичных многолюдных улицах импортными сигаретами и жвачкой, только-только тогда появившимися в Москве, которые шли на “ура”, как хлеб в голодные годы.

Произошло сие знаменательное событие так, если генезиса его кратко коснуться. Инициатором такой перемены решительной и крутой стал всё тот же сосед Николай, брат которого, профессиональный торгаш, выпускник Плехановки, перестройку горбачёвскую сразу же и всей душою принял, долго задумываться не стал о правде и смысле жизни – организовал свой собственный кооператив по торговле европейской и турецкой жвачкой, пивом баночным и сигаретами. Сначала сам за границу ездил с друзьями какое-то время, привозил душистую, но абсолютно пустую резинку мешками в Москву, сигареты коробками, пиво контейнерами, и с женой продавал потом это всё у метро с лотков, и очень даже успешно.

В конце бесславного, в целом, правления Горбачева это можно было делать легко и свободно: разрешение на торговлю, согласно закону о кооперации, выдавали в два счёта столичные коррумпированные чиновники за небольшую мзду. А налогово-фискальных органов тогда ещё не существовало, совсем: их только планировали ещё создавать, только нужных людей подыскивали и правила их работы писали сонные чиновники министерств, не успевавшие за стремительно-развивавшейся жизнью.

И милиция к первым кооператорам особо-то не лезла с поборами и крышеванием, по незнанию побаивалась ещё их, как и всего нового и диковинного. Да и совестью, верностью делу и долгу, незамаранной репутацией тогда ещё дорожили служители правопорядка, сохраняя чистоту рядов в правоохранительных органах со сталинских славных времён, когда честь офицерская, мужественность и доблесть не были пустым звуком для тамошних рядовых, сержантов и офицеров.

Разве что перед кавказской и закавказской мафией, всеми этими упырями и “гнидами черножопыми”, обильно спустившимися с Кавказских гор в предвкушении богатой добычи, требовалось некоторый необременительный отчёт держать, которым все начинающие бизнесмены столицы регулярную дань платили. Но была она каплей в море в сравнение с их, молодых бизнесменов, баснословными и умопомрачительными доходами, величину которых реально посчитать и измерить со стороны не представлялось возможным: грузинам, чеченцам и ингушам, дагестанцам тем же мозгов и знаний на то не хватало, да и элементарного экономического образования, опыта…

Словом, брат матерел и “пёр в гору” как на дрожжах на такой-то торговле беспошлинной и бесконтрольной. Лакеев себе нанял довольно быстро, которые на него батрачили и челночили, нанял рабочих и продавцов, купил им доходные точки в центре Москвы возле станций метро, места их законной работы. Разбогател несказанно за год с небольшим всего, временный офис и склад заимел на Петровке напротив Пассажа, машин себе импортных, стареньких накупил – для торгового шика и понта. А всё оттого, что люди на его жвачку диковинную и пиво баночное с “курятиной американской” как голодные звери на мясо парное набрасывались, как метлой с прилавков мели. При коммунистах-то всё это было в диковинку и под запретом строгим: экономической диверсией почиталось, тлетворным влиянием Запада.

Потом он брата к себе позвал сразу же после путча, когда коммерсанты широко плечи расправили, победу свою почуяв, когда работы стало невпроворот, – определил его себе в помощники. А брат Николай, поработав снабженцем (коммерческим директором это стало тогда называться на новый манер, или менеджером) и новое дело всей душой возлюбив – ещё бы, такие деньжищи на голову сыпались! – позвал к себе маявшегося от скуки и от безделья Вадима.

– Приходи, Вадим, не робей и не жди у моря погоды, – уговаривал он его весь сентябрь, когда дело проигравших гэкачепистов расследовали. – В нашем институте, поверь, долго теперь никто не задержится, не засидится. Скоро его вообще к ядрёной фене закроют. И что тогда делать будешь, скажи, с женой и двумя ребятишками?… А тут новое дело мы с брательником разворачиваем, за которым будущее, и которым у нас в стране никто не занимался раньше. Вообще никто! Прикинь! Мы – пионеры, курчатовы и королёвы зарождающегося российского бизнеса: прокладываем новый путь, раздвигаем горизонты сознания, а попутно шоры снимаем с глаз, что коммуняки народу навесили, буквально всё запретив, кроме науки, нефте- и газодобычи, и производства… Поэтому, фронт работы – неограниченный. Перспективы – ошеломляющие. Прибыль… прибыль такая, что страшно про неё вслух говорить, чтобы не вызвать ярость. Мы с братом деньги уже устали таскать и считать, не знаем, в какие углы и коробки их складывать. Людей катастрофически не хватает… Поэтому-то люди до зарезу нужны, надёжные, порядочные, проверенные и толковые, как ты, на которых смело можно было бы положиться. Так что, бросай давай наш Филиал гавённый и приходи, очень тебя прошу! – не пожалеешь. Пока ещё есть куда, пока столько мест свободных. А то других работяг найдём, а ты останешься с носом. Мы же не можем сидеть и ждать, пока ты надумаешь и отелишься…

9

И в октябре-месяце раззадоренный пропагандой Вадим, наконец, решился, когда уже окончательно стало ясно, что Союзу не сдобровать, и когда дела у них в институте стали совсем уж плохи. Написал заявление на расчёт, уволился и стал торговать с лотка импортным ширпотребом возле метро “Площадь Революции” и музея Ленина – самом доходном месте в Москве в смысле розничной торговли.

– Постой пока так, на свежем воздухе, – со знанием дела напутствовал его сослуживец-сосед, первый раз его и приведший к месту работы, всё ему там рассказав и показав. – Опыта поднаберись, поварись в нашей улично-торговой каше; да и задницу свою отяжелевшую разомни от прежней институтской сидячки. Точка эта самая лучшая, самая прибыльная и ходовая, знай. За неё у нас на фирме все продавцы насмерть бьются! И до офиса рукой подать – за товаром, если закончится, всегда прибежать можно… Когда же освоишься и заматереешь, вкус к торговому делу почувствуешь, к бизнесу, – тебя к себе в офис возьму: будешь моим заместителем. Такими делами ворочать начнём – чертям тошно станет! Палаток, магазинов по всей столице откроем штук сто, не хуже самого купца Елисеева. Чтобы и навар не меньше был, чем у него. А как же! Всё будет!… Шампанское будем вёдрами пить вперемешку с колумбийскими ананасами, как дворяне наши когда-то пили-гурманили, – помнишь?! Классиков наших вспомни – Бунина, Куприна, Алексея Толстого того же, – как они “вкусно” про те времена писали: со знанием дела, что называется, и богатым питейным опытом! И мы точно также станем жить и гулять, барствовать и развратничать напропалую.

– А что?! А почему нет-то?! Ну почему?! – слащаво и похабно стоял и скалился Николай, дорогой американской сигаретой затягиваясь, – коли коммунизм теперь не в почёте, а товарищей-гэкачепистов судят и травят как настоящих волков, или врагов народа. И если прежние советские равенство, братство и аскетизм с уравниловкой медным тазом накрылись – так, стало быть, по-другому жить и начнём, по-капиталистически. Нам, татарам, ведь всё едино – что водка, что пулемёт: лишь бы с ног сшибало!… Слуг себе заведём, Вадим, лакеев и шлюх длинноногих, молоденьких, которые нас за доллары как леденец оближут. Такую с ними карамболь закрутим, у-у-ух!!! Дадим им, сучкам продажным, жару! Эти шлюшки похотливые ещё от нашей любви взвоют! кипятком ссать начнут, в истерике биться! – умолять, чтобы их в покое оставили, не мучили сильно! Затрахаем их с тобой до смерти! Да-а-а?!… Грузинам и чеченам их трахать можно, видите ли, и в хвост, и в гриву, и в другие интимные места, а нам, русским хлопцам, нет. Почему, а? – ответь. Почему такая дискриминация по национальному признаку? – непонятно… Наших русских красавиц, подумай и ужаснись, Вадим, теперь одни только черножопые нацмены и трахают-то по притонам и кабакам, прямо-таки монополию на наших тёлок установили, взяли их будто в полон. А мы, хозяева-москвичи, ходим и облизываемся, слюнки пускаем, как дети малые завидуем им. Презервативы использованные собираем и трусики рваные по чердакам и подъездам, порно-кассеты смотрим и продаём, а по вечерам онанируем втайне и вырождаемся как мужики… Нет, всё, кончилось кавказское засилье на Святой Руси и сексуальное над нашими женщинами издевательство-рабство. Теперь мы сами с тобой развратничать и развлекаться станем, паря, сами своих девок любить! Хватит по ночам на койках лежать и дрочить как пацанам желторотым, “солод” напрасно гнуть. Хватит!

–…Ну, чего глядишь так смурно?! и чего стоишь, супишься?! Не доверяешь мне, да?! Зря! Ведь так оно всё и будет – увидишь, поверишь мне, поработав у нас с недельку. Особенно, первые денежки на руки когда получишь, а потом пойдёшь и с шиком потратишь их, – не на шутку разойдясь и разговорившись, блудливо улыбался сосед, на Стеблова лукаво посматривая. – Пердуны-коммунисты из Политбюро старую жизнь просрали-профукали – ну и х…р тогда с нею, тьфу на неё. Пропади она пропадом! Не надо, Вадим, не стоит сопли по прошлому распускать, плакаться и канючить. Последнее это дело, поверь, не достойное мужиков настоящих. Давай уж лучше с тобой новую жизнь попробуем взять под уздцы, как меня мой брательник учит. И на гребне её мощной волны попробуем на самый верх вознестись – чтобы хозяевами, а не рабами стать, господами, а не лакеями… Мы с тобой ещё очень молоды, Вадим, и, слава Богу, здоровы. Поэтому, можем всего добиться, коль того захотим. Главное, не зевать, не ждать у моря погоды. И побыстрее начинать крутиться, пока другие ещё не чухнулись, ещё в раздумье находятся. Вот и надо лучшие куски успеть себе отхватить, пока страна ещё лежит на печке и животы чешет…