Немеркнущая звезда. Часть третья

– Поэтому, чтобы великим экономистом стать, как Косыгин Алексей Николаевич тот же, нужно на заводе сперва поработать, на фабрике, все руководящие ступени пройти, начиная с мастера. Чтобы самому всё понять и пощупать: откуда там, в цехах заводских и фабричных, ноги и руки растут, и как, каким хитрым способом процесс промышленного производства товаров оптимальным и прибыльным сделать, качественным и дешёвым, конкурентно-способным по сравнению с зарубежными аналогами. И, главное, как с трудовым коллективом наладить контакт, воодушевить и поднять его на качественную и производительную работу, а не на халтуру… А потом с завода, отдельно взятого, уже и на министерство, отрасль и всю страну ценный опыт распространять, нервами, кровью и потом добытый. За партой этому не научишься… А он, Явлинский с компанией, кроме парты и стола конторского и не видел-то ничего. Да у него на лице написано, посмотри, что он – сибарит законченный, патологический, и пустозвон, и трепло знатный; что только трещать без умолку и может про самого себя, любимого: какой, дескать, он красивый и даровитый, и всё на свете знающий. Клоун!…

Как бы то ни было, и что бы ни судачили про Явлинского с Гайдаром и Чубайсом на кухнях прозорливые советские граждане в 1980-е годы, как бы ни чихвостили, ни материли их, обличая какую-то странную ангажированность и рекламу, а заодно – и профессиональную никчёмность и некомпетентность данной “святой троицы”, – но когда правление обанкротившегося и обгадившегося со всех сторон Горбачёва подходило к концу, о чём стремительно снижавшийся уровень жизни сигнализировал, эти бравые “гении от экономики” ежедневно стали каркать-трезвонить на всех углах, как вороны в голодное время, что они-де “по собственному почину” разработали на досуге ПЛАН, как выводить страну из глубочайшего политического, экономического и социального кризиса. Называли даже количество дней, необходимое им для спасения.

«Дайте нам в руки власть, посты высокие, министерские, – с трибун и экрана клятвенно и самонадеянно уверяли они. – И мы перестроим и оздоровим страну, сделаем её земным раем наподобие Соединённых Штатов Америки. На Конституции можем поклясться, на Библии, на чём угодно, что вы, советские добрые люди, старой властью обманутые и забитые, под нашим правлением будете свиные сардельки есть каждый день, пенным пивом их запивать и ездить на «Мерседесах», «Ситроенах» и «Фордах»! Весь мир будет для вас открыт, даже и западный, все самые жаркие и диковинные страны и государства».

Краснобай и позёр Явлинский обещал это сделать аж за 400 календарных дней – такое земное чудо. Потом, подумав и почесав затылок, решил – нет, всё-таки за 500, а то за 400, мол, боюсь не управлюсь. Словоблуды Гайдар с Чубайсом – и того менее.

Меж ними началось состязание – у кого языки длиннее и обещания круче. И кто, соответственно, больше языками теми проворными, без костей, народу советскому, простодушному наплетёт: авторитету, славы себе добудет, очков политических.

Про совесть и честь гражданскую, и про ответственность, главное, за произносимые публично клятвы и обещания, да и просто слова все они как-то дружно забыли. А, может, и не помнили никогда, не знали – зачем?! Будто понятия эти диковинные и обременительные – совесть, правда, достоинство, честь, ответственность за помыслы и поступки, за слово живое, русское, способное творить чудеса, – из другой совершенно жизни. Или иного, враждебного им, младореформаторам, мира в народный лексикон пришли, в котором деятели эти никогда не жили, которого как огня боялись и про который, как про страшный сон, слышать ничего не желали…

Народ слушал их, слушал, помнится, сладкоголосых сиринов и молодых масонов по совместительству, за которыми заокеанские серьёзные дяденьки стояли с Уолл-стрит, – и только рот восторженно разевал, не зная, кому из троих судьбы свои доверить…

21

В апреле 1985 года в жизни большой страны случилось знаковое в исторической перспективе событие. С Урала в Москву переехал на жительство Ельцин Б.Н., бывший Первый секретарь Свердловского обкома КПСС (с 1976 года) и действующий член ЦК КПСС (с 1981 года), которого москвичи сначала, а потом уже и вся демократическая Россия на долгие годы запомнили за его бесовские “подвиги”.

Хотя и считается, что инициатором перевода Бориса Николаевича в столицу на работу в аппарат ЦК был Е.К.Лигачёв, – но это не совсем правильно, как теперь представляется, или же совсем не правильно и не точно. Потому что и сам незабвенный Егор Кузьмич был креатурой Андропова и его людей, и работал в Москве под их постоянной опекой и зорким приглядом.

Поэтому-то с большой долей уверенности можно предположить, что и Ельцин был выдвиженцем покойного Председателя КГБ СССР, пусть и опосредованным, за которым тот долгое время следил, по-видимому, изучал привычки, характер, наклонности, качества морально-нравственные или отсутствие оных; которого и включил в итоге в свой тайный номенклатурный список преданных себе людей, кандидатов на высокие партийные должности.

А поскольку Ю.В.Андропов, еврей по крови и сионист по духу, был тесно связан с сионистской верхушкой Америки и Израиля, – то и выходит, что Б.Н.Ельцин, как и М.С.Горбачёв и Е.К.Лигачёв, сами того не ведая и не подозревая, работали против своей страны. Зато на пользу и процветание мирового еврейства, стремившегося демонтировать Советский строй и разрушить Советскую Державу. И ничего из ряда вон выходящего в этом факте нет. Это – обычная мировая практика Сиона: всё ломать и рушить, устраивать везде смуты и бардаки, и потом преспокойненько ловить в мутной воде золотую рыбку…

Про незримую, но мощную опеку евреями Ельцина стремительная столичная карьера бывшего свердловского партийного лидера свидетельствовала. Со стороны было заметно даже и обывателю, думающему, с мозгами, что его кто-то уж очень влиятельный прямо-таки за уши тащил “наверх” – к большим деньгам и Верховной власти поближе. Судите сами, читатель: в апреле-месяце Борис Николаевич только-только перебрался в Москву на должность заведующего строительным отделом ЦК, только вещи по шкафам и ящикам разложил и перевёл дух, с подчинёнными перезнакомился, коньяку на радостях выпил. А уже в июне 85-го он – секретарь ЦК КПСС; в феврале 86-го – кандидат в члены Политбюро (избран на XXVII партсъезде); с декабря 1985-го – Первый секретарь МГК КПСС, сменивший на этом посту всесильного партийного функционера Гришина.

Представляете себе карьера для зачуханного провинциала! От одного перечисления должностей дух захватывает, и каких должностей! Богатейшую и влиятельнейшую Москву человеку всего-то через полгода доверили, вершительницу мировой политики, куда стекались все деньги и связи, все властные нити могучей советской Державы, второй по значимости и силе на тот момент.

Зато уж и покуражился он на посту московского градоначальника на славу: зарекомендовал себя этаким ухарем-сорвиголовой, бравым “бойцом-кавалеристом”, новым будёновцем или чапаевцем, которых в Гражданскую рубаками называли за буйный отчаянный нрав, за кураж и лихость. Куда ни приедет, бывало, с проверкой, в любой столичный райком – везде с ним скандал случался, кончавшийся шумной взбучкой чиновникам, как правило, матерщиной отборной и массовыми увольнениями… Порою дело доходило и до рукоприкладства, а то и до откровенного мордобоя с кровью, после которого побитые и униженные секретари, прямые подчинённые Ельцина, в окна прыгали от отчаяния – и разбивались насмерть. Несколько подобных случаев зафиксировано, если верить газетам тех лет, и слухам, что упорно по Москве гуляли. Борис Николаевич, как утверждали, был на руку очень не сдержан и на расправу скор: кулаками махал как умелый боксёр перчатками…

Но начинал он, правда, неплохо, если об организаторских способностях его судить: получил известность среди простых москвичей благодаря регулярным личным проверкам столичных магазинов, складов и баз, организацией пышных продовольственных ярмарок на площадях Москвы, которые всем запомнились и полюбились; и даже День города постановил отмечать, что праздновался с размахом… Но особенно москвичам врезался в память тем, что несколько раз проехался до работы на общественном транспорте под телеобъективы. Понимай: демократом себя сознательно перед народом выставил, этаким безшабашным парнем, борцом с номенклатурными привилегиями, которому-де всё “до фени” – почести, деньги, слава, страх. Что было тогда в диковинку, а потому – приятно.

Потом дело у него зачахло и сошло на нет – и с проверками, и с ярмарками, и с Днём города. Потому что не создан был Борис Николаевич для кропотливой ежедневной конторской работы, что рутиною называется, или текучкой, а был по натуре своей истинный революционер. Человек, которому роднее и ближе было что-то вечно крушить и ломать, увольнять, низвергать с пьедесталов, морды до крови бить, за грудки хватать по-медвежьи, кости по пьяному делу мять, буйствовать и площадно материться. Понимай: культ личности себе самому создавать, образ великого деятеля-реформатора. Чем что-то неприметное и неброское продумывать и просчитывать в уединённой кабинетной тиши – молчком творить прекрасное, доброе, вечное…

Он и крушил, и ломал всё в столице напропалую, как истинный ниспровергатель-революционер, поувольняв большинство ответственных работников МГК КПСС сначала, а потом – и секретарей столичных райкомов партии вместе с их челядью. Людей, на которых держался город как на китах, которые десятилетьями Москву как собственную жену холили и лелеяли, досконально знали её и любили. Но и с новыми назначенцами он вечно цапался и скандалил, по столу кулаками стучал, скрежетал зубами на совещаниях, сквернословил, топал ногами, матушку поминал, требуя немедленных результатов от них, передовых цифровых показателей.

Скандалы эти не прекращавшиеся умело подхватывались и тиражировались на всю Москву подконтрольной демократам-реформаторам прессой, подносились всем в нужном и выгодном ракурсе: репортёры выставляли народу Ельцина чуть ли ни как единственного порядочного партийца в правление Горбачева, всей душою болеющего-де за страну, за наведение в ней порядка и дисциплины. Причём – партийца крутого, решительного, духовитого и боевитого, способного на бунт, на поступок, на лидерство в партии и государстве. Здесь он в точности судьбу Солженицына с Сахаровым повторял: раскрутка завербованной мировой закулисой троицы шла по единой схеме…

Поначалу добропорядочный московский люд забавляли дерзкие выходки залётного провинциала-уральца, нового городского управителя. Думали и надеялись москвичи, что от этого будет прок, и жизнь в захиревавшей во второй половине 80-х Москве и вправду изменится и улучшится: исчезнет надоедливая столичная толчея, дикие очереди в магазинах, подобреют и смягчатся чиновники, на улицах станет чище.

Но потом люди стали к ним, бесчисленным скандалам ельцинским, привыкать, и дружно считать Бориса Николаевича за шута горохового, за пустозвона, который кроме как кулаками размахивать перед носом у подчинённых, строить свирепые рожицы да позировать перед камерой в общественном транспорте ничего не умеет, не знает. Совсем-совсем. Пользы-то от тех его шумных выходок, по сути, не было никакой. Скорее, даже наоборот. В Москве, например, после кратковременного улучшения, хаос увеличивался с каждым новым днём, бросались в глаза бюрократическое гниение и разложение, тотальное взяточничество и казнокрадство, хроническая кадровая чехарда с неразберихой, взбучками и нервозностью вперемешку. И, как следствие, – отсутствие реального, а не показного, порядка, чёткого ритма работы и дисциплины. Москву при Первом секретаре МГК КПСС Борисе Ельцине без конца лихорадило и трясло, падал жизненный уровень, удлинялись постылые очереди…

22

Почувствовав это: что их чумовой протеже выдыхается на холостых оборотах и теряет политический вес, – кукловоды ельцинские решили новый импульс ему придать. И на Генерального секретаря его натравили в 1987 году, захотев этим действом, по-видимому, двух зайцев разом убить. Или двух мух одной хлопушкой прихлопнуть.

Захотели проверить, во-первых, кто популярнее в партии из них двоих на данный конкретный момент, весомее и авторитетнее. А заодно и настроение коллег-партийцев прощупать из Высшего эшелона власти на предмет их верности коммунистическим идеалам, с одной стороны; с другой – перестройке и либеральным ценностям.

А, во-вторых, и это многократно важней, очередную широкомасштабную рекламу Борису Николаевичу сделать как бесстрашному и единственному, особо выделим это и подчеркнём, оппоненту политики Горбачева, который-де режет правду-матку в глаза и ничего и никого не боится. Чтобы на будущее это ему, бунтарю, пригодилось, которое было не за горами.

Здесь кукловоды кремлёвские и заокеанские ничего не проигрывали и не теряли: и Ельцин и Горбачев ведь были из-под одной “наседки”, имя которой – Уолл-стрит, банковский капитал Америки, еврейский капитал. Поэтому, кто бы ни победил из них двоих – тамошние дельцы финансовые и политические оставался бы с прибылью…

Ну а дальше всё было просто, как и всё гениальное: проще некуда. Накаченный своей командой заранее подготовленными тезисами и идеями, а главное – заручившись поддержкой заокеанских дядечек-толстосумов, что, мол, не бросят его, в случае чего, в беде не оставят, наш Борис Николаевич, для храбрости хлебнувши лишнего по заведённой привычке, крякнув и утерев губы, взбодрившись и боевую стойку приняв, буром попёр на некоторых видных членов Политбюро: на совещаниях-посиделках кремлёвских принялся обвинять их в косности и консерватизме.

А 21 октября 1987 года он и вовсе выкинул фортель, нарушив партийную этику и дисциплину, – “вынес сор из избы”: резко выступил на очередном Пленуме ЦК КПСС с громогласными обличениями коллег. И кого бы Вы думали?! Он позволил себе публично покритиковать стиль работы Е.К.Лигачёва, тогдашнего секретаря по идеологии и второго человека в партии, заявив с трибуны, что тот-де и перестраивается не так, и ускоряется непозволительно медленно, и уже чуть ли ни становится с некоторых пор тормозом перестройки. Представляете себе номер!… А про самого Михаила Сергеевича уважаемого и вовсе посмел заявить, ничтоже сумняшеся, что в стране-де зарождается новый культ личности – уже его, Горбачёва, – с которым, культом, необходимо бороться решительно и безпощадно, которого не нужно допускать. Словом, такого спьяну и сдуру нагородил! – не перелезешь!…

23

Услышав подобное, взбеленились тогда Горбачёв с Лигачёвым, обозлились оба, рассвирепели. Особенно – Егор Кузьмич Лигачёв, может быть самый честный партиец в окружении Михаила Сергеевича, реформатор истовый и решительный, и великий труженик, патриот до мозга костей, с молодых лет служивший партии и стране не за страх, а за совесть. Стоит напомнить читателям, что в бытность свою первым секретарём обкома он сумел вывести прежде убыточную Томскую область в передовики по всем показателям, заметно поднял у томичей жизненный уровень, решил многие социальные проблемы, годами не решавшиеся до того. За что ему сибиряки долго потом благодарны были, своим депутатом избирали не раз, верили ему всецело и безгранично.

У него, Лигачёва, как теперь представляется, если и был недостаток по жизни – то только один: он был простоват и доверчив, и плохо разбирался в людях. Отсюда – и все его беды. Ибо, будучи очень порядочным мужиком, слишком порядочным для политика такого ранга, человеком слова, кристально честным и чистым, плюс ко всему, без двойного дна, – он и к другим относился также. Наивно считал и надеялся, святая душа, что и у других пресловутое двойное дно отсутствует. Что люди изначально чистые, честные и прямые с рождения: как думают, так говорят; и как говорят, так и делают, так и поступают. А если и совершают плохие поступки – то исключительно по слабости или по глупости, по незнанию; но уж никак не сознательно, не по злобе.

По своей же простоте и доверчивости он был прямолинеен и однобок с людьми, увы, и как ребёночек малый делил всех на “плохих” и “хороших”. На тех, кто ему очень нравился, соответственно, а кто нет. Потому что первые “гладили его по головке” и пели осанну, тянули вверх по карьерной лестнице, льстили и раболепствовали, а вторые были холодными и колючими с ним, неприветливыми и немногословными. Значит – “плохими”, значит “врагами” ему, чего на самом-то деле и не было в действительности.

Именно из-за этой своей однобокости и простоты, и неумения разбираться в людях ему крайне сложно было общаться, работать, “дружить” с такими скользкими, подлыми и двуличными типами, как Ю.В.Андропов и А.Н.Яковлев, например, патологическими интриганами и лицемерами, у которых-то как раз в душах было такое болото и мрак, такие “камни за пазухой”, что не приведи Господи всё это узнать и увидеть. Которые ему в глаза говорили одно: клялись в вечной любви и верности, славили его как великого деятеля своей эпохи, первого партийца страны и реформатора-первопроходца, – а думали и делали совсем другое, прямо противоположное, мечтая его разорвать при случае, превратить в посмешище, в ничто – в пыль дорожную, или лузера-неудачника. А он, простофиля, этого не понимал, или понимал плохо.

Потому-то и использовали они его по-максимуму в своих целях; а потом задницу им пошло вытерли, когда срок подошёл, и выбросили вон за ненадобностью.

Это ведь по тайной указке Яковлева, скорее всего, вожака-вдохновителя тёмных сил в окружении Горбачёва, смотрящего от Сиона, спустили на него Ельцина осенью 1987-го года. Потому что был Егор Кузьмич, несмотря на свою природную доверчивость и простоту, Коммунист с большой буквы, другим членам ЦК не чета, был Велико-державником сталинского типа, каких ещё поискать, и обладал громадным авторитетом в партии, что немаловажно, к кому прислушивались на Пленумах и на Съездах, кто мог за собой повести. А главное – что понимать уже начал, по-видимому, покрутившись какое-то время на вершине власти в Москве, что реально в стране и со страной происходит, и куда ведёт, или привести может так называемая перестройка.

За это-то именно его быстренько и слили в конце 80-х годов – прозревшего и поумневшего. Чтобы не мешался, не путался под ногами, парень, непреложного хода Истории своим присутствием не нарушал. И правильно сделали, вероятно. Без мозгов и кругозора широкого, всеохватного, на Вершине власти делать нечего. Как и без команды своей, которой у Лигачёва не было…

Но осенью 1987 года он был ещё очень силён, был, повторимся, вторым человеком в партии и государстве – поэтому-то мужественно принял вызов и, выйдя на трибуну Пленума, публично принялся чихвостить бунтаря Ельцина на чём свет стоит, словесно пинать его как футбольный мячик (про меня, дескать, Борис, ты тут много чего “хорошего” наплёл, спьяну-то, а теперь и про себя самого послушай), заставляя борзого оппонента то и дело ежиться и краснеть, обливаться холодным потом. Всё про него разом вывалил на присутствовавших, на страну, весь негатив, какой у “друга Бориса” (так его тогда Лигачёв во время выступления называл, подчёркнуто-уничижительно) к тому времени как у руководителя Москвы накопился. Чем московского градоначальника здорово ославил и опустил в плане имиджа и авторитета.

Однако же больше всего добило перетрусившего Бориса Николаевича выступление кремлёвского кукловода Яковлева, члена Политбюро и “прораба перестройки” по совместительству, который, почувствовав, куда склоняется чаша весов, лукаво поддержал тогда популярного Лигачёва в критике Ельцина, чем последнего окончательно сломал и унизил, надежды и веры лишил, довёл до нервного срыва и помешательства.

Услышав, как и Яковлев его с трибуны пинает, публично открещивается от него, тайный его куратор, опешивший Ельцин понял, что его пошло подставили его “друзья”, надули как пацана, как лоха последнего “развели” прилюдно и дёшево; а теперь “в канаву сливают” как ненужный хлам, как помои кухонные.

Он вышел, оплёванный, на трибуну и попробовал было покаяться и повиниться перед партийными товарищами, дать задний ход, видя, куда ситуация поворачивается; попробовал признать ошибки и объяснить дело так, что его-де неправильно поняли, что он-де хотел как лучше – только-то и всего. Но всё было тщетно, всё – напрасные хлопоты с его стороны. Ибо «слово – не воробей: вылетело – не поймаешь». Захотел прославиться, Борис Николаевич, героем отчаянным себя показать, удальцом-молодцом бесстрашным?! – хорошо! отлично! чудесно даже! Получай теперь по полной программе, как говорится, за свои слова и чудачества отвечай!…

24

После провального Пленума оплёванному и отверженному всеми Ельцину стало плохо: силы его покинули, расхотелось жить. И 9 ноября он попадает в больницу: его на «Скорой» срочно привезли в ЦКБ. Официальная версия – сердечный приступ. Реальная же, которую озвучивали потом в своих выступлениях и М.С.Горбачёв, и Н.И.Рыжков, и В.И.Воротников, люди, безусловно, знающие и осведомлённые в околокремлёвских делах, которые не будут врать, придумывать лишнего, – реально Борис Николаевич захотел тогда свести счёты с жизнью, впав в глубочайшую депрессию. Сразу же после Пленума он попытался ножницами вскрыть себе на руках вены.

Вообще же, надо про него сказать, для полноты картины, что был он человек нервный с рождения, крайне неуравновешенный и суицидный. О чём впоследствии и начальник его президентской охраны Коржаков свидетельствовал не раз. В критических ситуациях, не выдерживая нервных нагрузок, он хватался за бритву или за нож с целью покончить с жизнью: охрана в такие моменты от него ни на шаг не отходила, зорко следила за ним…

Но 9 ноября врачам удалось его спасти, вытащить с того света. А уже 11 ноября 1987 года на внеочередном Пленуме МГК КПСС Ельцин повторно каялся и извинялся: теперь уже перед коммунистами-москвичами, – публично ошибки свои признавал и безобразное недавнее поведение – но всё было без толку, всё напрасно, всё на ветер. Большинством голосов он был освобождён от должности первого секретаря МГК, а 18 февраля 1988 года – освобождён и от должности кандидата в члены Политбюро. Его головокружительная партийная карьера на этом закончилась…

Однако ж членом ЦК он всё же остался, – вот в чём вся хитрость-то заключалась и на будущее задел. Его кукловоды тайные не позволили Горбачёву своенравного уральца совсем добить, вышвырнуть вон из партии: он был им нужен.

Поэтому-то, лишившись поста московского градоначальника, опальный Ельцин – вместо того, чтобы уехать послом в Монголию или ещё куда, подальше и пострашней, – странным образом переводится на работу в Госстрой СССР. Становится там первым заместителем Председателя в ранге союзного министра. Понимай: продолжает жить и работать в Москве, чтобы быть под рукой у своих кураторов, быть в перестроечном деле и в теме.

Простодушные москвичи про это ничего не знали, естественно, про такие кремлёвские подковёрные хитросплетения и полит-ходы: что Ельцина хотя и наказали, “выпороли” прилюдно – но не сильно, не смертельно для него; после чего посадили его в запас до лучших времён. В надежде, что они скоро настанут. Столичные жители видели лишь, что их взбалмошного руководителя сняли, наконец, с должности, сняли с треском. И он на какое-то время исчез из вида, с глаз долой. Москвичи и решили, что навсегда – и перекрестились радостно. Поднадоел крикливый Борис Николаевич всем за неполных два года как редька горькая, как некогда и его братья по духу и масонским клубам, и его же подельники по развалу СССР – вонючие Солженицын с Сахаровым, да не к ночи будут помянуты оба. Ведь от них троих, как и от той свиньи из пословицы, «визгу и вони много было, а шерсти – чуть»…

25

Однако же в 1989 году их бывший градоначальник вдруг снова выплыл из небытия на свет Божий – замелькал на политическом небосклоне страны этаким “чёртиком из табакерки”, агрессивным, деловитым и взбалмошным по всегдашней своей манере, “безрассудно-бесстрашным” и пьяненьким через раз. И принялся пуще прежнего громить на митингах компартию и строй советский, Политбюро, Горбачёва и коммунизм. Сиречь ещё громче, напористее и злее заявлять о себе как о неистовом реформаторе-оппозиционере и главном перестроечнике страны – только уже со стороны как бы, из самой гущи народной: в составе Межрегиональной депутатской группы Верховного Совета СССР и партии «Демократическая Россия».

Там, у межрегионалов и демороссов, как теперь уже хорошо известно, собралась вся советская “пятая колонна” по сути конца 1980-х – начала 1990-х годов (исключение составляла лишь партия “Яблоко” Явлинского, действующая обособленно и независимо). Не боясь ошибиться, всех их можно было бы обозвать этакими “бесами перестройки”, “бронебойными разрушительными снарядами”, “антисоветским”, а по сути и факту – “антирусским десантом” в нашу страну. Или же революционно-демократическим спецназом наподобие партии эсеров в 1917-м, составленным, как и тогда, из отъявленных громил, горлопанов и шарлатанов, антисоветчиков-демагогов по преимуществу; ну и масонов, естественно, самых высоких разрядов, посвящений и степеней. Куда же без них, без масонов-то, деться?! Без них сама наша жизнь не в радость будет, как та же еда без соли.