bannerbanner
Сказки для принцев и принцесс. Подарок наследникам престола
Сказки для принцев и принцесс. Подарок наследникам престола

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
3 из 5

– Поскачем! – согласился Снежок.

И понеслись оба по указанному направлению.



Еще солнце не совсем поднялось на полдень, увидали они забытую могилу, а на ней, на вершине косматого гнезда, давно уже сидел долгоносый аист, поджидая наших лошадок.

– За мною! – крикнул он повелительным голосом, взмахнул огромными, сильными крыльями, подскочил и плавно полетел, стелясь над самою землею.

Снежок и Уголек поскакали за ним следом.



С каждым шагом вперед степь становилась беднее и печальнее, давно уже не видно сочного ковыля, давно не ласкает глаз красная точка тюльпана. Мертвая, сожженная солнцем пустыня, развернулась перед глазами путников.

– Не повернуть ли назад! – первый струсил Уголек.

– Нет, уже поскачем дальше, – произнес Снежок.

– Не отставайте! – грозно прокричал аист, словно заметив минуту сомнения и колебания…

Вспотели бедные лошадки, глаза у них помутились от жажды и зноя… есть захотелось ужасно… а кругом ни кустика, ни былинки, всё погибло от солнечного жара.

– Стой, – остановил скачку проводник, – здесь! – добавил он, и, отлетев в сторону, спустился на землю.



И видят лошадки прямо перед собою, вдруг выросли два кустика: один был сочный, свежий, весь покрытый чудными зелеными листиками и красивыми алыми цветами, другой – тощий, сухой, усаженный жесткими колючками.

– Чур, это мой! – накинулся на первый проголодавшийся Уголек.

– Вот, оно что! – вспомнил последние слова верблюда Снежок и принялся за второй… С голоду и тот вкусным показался.

Только позавтракали кони, аист и говорит:

– Ну, ребята, каждый из вас съел свою долю. Какая кому досталась, такая и жизнь будет каждому.

Сказал эти слова и исчез, словно сквозь землю провалился.

Повернули назад приятели, и только глубокою ночью возвратились на свои пастбища.

А на другое утро приехали люди, накинули на Снежка и Уголька арканы и повели их в свои аулы.

Довольно, мол, гулять! Подросли, окрепли, – пора и за работу приниматься.

Попал Снежок к хозяину, землепашцу.

Тот кормил его и поил досыта, ласкал и холил, только и работать заставлял его также досыта.

Чуть свет едет Снежок пахать землю, под ячмень да под просо, напашется вволю, отдохнет минутку, – гайда в степь, за бурьяном да сеном, покормится, – опять под седло, либо в гости, в дальний аул, либо на охоту с соколом.

Каждую неделю, кроме того, на городской базар надо было возить тяжелую ношу, а базар был далеко. Целые сутки без отдыха приходилось быть в дороге.

– Что же, может, так и надо, может быть, и хуже участь бывает, – думал Снежок, и не сетовал на покойного вер- блюда.



Об участи своего друга он не знал ничего, с тех пор, как их разлучили – и не видал его, и не слышал о нем ни от кого ни слова.

Раз, как-то пахали они с хозяином, а день был жаркий и в воздухе носились тучи мелкой ныли.



И видит Снежок, что в этой пыли засверкало что-то дивное, замелькало золото и сталь, загремели трубы и литавры, и высоко колыхнулись красивые гордые знамена.

Из-за горы большое войско выступало и сплошною лентою тянулось на запад.

Сначала всё конные шли, без числа, без счету, длинные пики, словно лес шумели над головами всадников, своими значками, да конскими хвостами крашеными.

За конными пешие потянулись. Этих же было больше. Шли они тихо в строю, и у каждого на плече мултук[12], у каждого мултука фитиль дымился.

За пешими повезли тяжелые, медные пушки… Словно гром гремел у них под колесами, цепи железные бряцали, сверкали на солнце грозные золоченые, покрытые сплошь священными изречениями Корана.

А позади всех ехал отдельно седобородый всадник, опустив поводья, творя шепотом молитву, набожно перебирая сухими пальцами янтарные четки.

Над стариком несли большое зеленое знамя, два молодых конюха обмахивали его легкими опахалами.

Посмотрел на старого вождя Снежок и сердце у него защемило.

Видит он коня под ним вороного. Выступает конь гордо, грызя серебряные удила, чепрак на коне шелками вышит и жемчугом, узда и седло сплошь дорогими камнями покрыты.



Узнал Уголька Снежок; узнал ли Снежка Уголек – неизвестно, только покосился будто в его сторону: что это там, мол, за мужик такой на нас глазеет!..

– Гадкий верблюд, злой обманщик! – рассердился Снежок на покойника, – это он мне, за мое добро, послал рабочую тяжелую долю.

Ушло войско, скрылось из глаз, – вернулись домой наши пахари.

Не спится Снежку, не хочется есть даже… Всё ему завидная доля товарища грезится.

Прошла неделя.

Собрался хозяин-хлебопашец в город, на базар, навьючили на спину своей лошади два тяжелых мешка пшеницы, и отправились оба в дорогу.

Стало солнце склоняться за полдень, обгоняют их стороною волки да шакалы стаями несметными.

– Куда эхо вы, разбойники, воры поганые? – крикнул им человек.

– А туда, – отвечают шакалы да волки, – где нам добрые люди большой пир приготовили.

Обгоняют их орлы да ястребы, вороны да совы ночные… такими стаями, что даже солнце померкло.

– Куда это вы, хищники ненасытные? – крикнул им человек.

– А туда, – отвечают орлы да ястребы, вороны да совы ночные, – где добрые люди нам большой, богатый пир приготовили.

Закатилось солнце за холмами, жалобный стон слышно в воздухе вечернем носится… Поднялась солнцу на смену луна красная, поднялась повыше и сама побледнела, осветив кровавое побоище.

Что ни шаг шагнуть – то лежит мертвый или умирающий; вся земля пропитана черною кровью. В пыли и грязи валяются рваные знамена, доспехи ратные.



И видит Снежок, лежит его товарищ детства, нет на нем уже седла богатого, вместо камней драгоценных, да золотого шитья, сплошь покрыт зияющими ранами… исколот, изрублен, а всё силится поднять свою голову, а кругом сидят волки да шакалы, ждут, поджидают последнего вздоха, уже близкого.

– Вот оно что! – снова вспомнил Снежок верблюда старого, пожалел от души товарища и бодро, и радостно потащил далее свою тяжелую ношу.



Всё дано Аллахом на потребу скоту и человеку, и всякий должен благословлять Творца за всё, что кону ниспослано, а не завидовать другому, не желать менять раз назначенную ему участь.

Так повелел Аллах, и благо тому, кто безропотно следует его велениям.

Пар-Богатырь


В безлюдной степи собрались на совет злые духи пустыни. Первым прискакал Ураган; дунул направо, дунул налево, разнес, разметал сыпучие барханы песчаные, место себе порасчистил – и стал выкладывать из-под руки, поджидать товарищей.

Ураган бешеный, злой богатырь, гроза караванов, сидел на горячем рыжем жеребце, носящем страшное имя Смерч. Сам богатырь был в желтом распоясанном халате, в лисьем малахае с огненно-красным верхом; борода у него была длинная, до пояса, косматая и, как песок, желтая, а в руках он держал большую метлу, было бы чем подогнать ленивые барханы, заупрямившиеся, не слушающие одного его приказа-дуновения.

Скучно богатырю одному дожидаться… Горячится конь под седлом, удила грызет, землю роет стальным копытом… Ничего не видать в степи живого, не над чем от скуки потешиться…



Ползет змейка серая, искрятся глаза у гадины, раздвоенный язычок шипит и вьется…

– Занесу!.. – крикнул Ураган, а сам подсмеивается в бороду.

– Ничего, дяденька, заноси!.. Мне это сподручно…

– Знаю, потому и не трогаю, – проворчал богатырь.

Вереница волков тощих-претощих, голодных, изморенных между барханами, крадучись, пробирается.

– Я вас! – заорал Ураган.



Метнулись в страхе вороватые звери, прыснули во все стороны.

– Э… ге-ге! послушайте, стойте!.. жалко мне вас стало!.. – кричит им вслед богатырь: – гони, ребятки, на север… Там я для вас обед приготовил: нагнал проезжего человека с конем, закрутил, задушил, замучил, спать уложил, песком принакрыл… Гайда! Поройтесь!.. То-то я добрый!..

– Спасибо, дяденька! – провыли волки и пустились вприскочку по указанному направлению.



Так забавлялся, развлекался Ураган-богатырь, товарищей поджидаючи…

Долго ли, скоро ли – загудело по степи, холодом повеяло, завыло, засвистало, – скачет Ураганов брат-зимник: дед-Буран. Прискакал, обнялся с братом… Взвились винтом чуть не до неба и снова на землю спустились.

– Как поживаешь?

– Чудесно!.. Как ты?..

– Скучно летом… зато выспался!.. Что же, пока мы с тобою двое?

– Пока двое…

– Подождем, побеседуем…

Дед-Буран был на гривастом сивом коне, звали коня Пургую. Сан дед в белом овчинном халате, в таком же малахае, и борода у него была, как у брата, до пояса, только, как лунь, белая… Тряхнет бородою – глаза занесет мелкими, льдистыми снежинками…

– И чего гнали мы, спешили! – рассуждают меж собою братья-губители. – Вишь его, ночь; только показалась звезда предутренник: неповадно Зною, первому палачу людскому, с его роднею в такую пору показываться… Подождать, пока солнце взойдет, приходится…

Стали дожидаться.

Забелела полоса на востоке, вспыхнуло небо золотым светом, понеслись над степью-пустынею невидимые голоса… Из-за высоких барханов проглянуло солнце…

– Теперь скоро! – решили братья и оба на восток воззрились…



Тихо, словно не по земле ступает, по воздуху плывет – медленно приближается Зной-богатырь… И глазам смотреть на него больно; лица разглядеть нельзя в его огненном сиянии.

– Сам один, али с детьми, с ребятами малыми?

– Захватил и ребят на совет, да поотстали, следом бегут… Слышь, костями постукивают? – отвечал Зной-богатырь…

А дети у него: сын Голод да дочка Жажда, – злые, презлые, – тут как тут, из-за ближнего бархана поспешают.

Едет Голод, костяк костяком: очи провалились, зубы оскалены – и едет на тощем-претощем верблюде, кожа да кости… Едет и сестрица его Жажда, телом вся в брата, а сидит, еле держится, на тощем осле-ишаке.

– Тутотка ли, тятенька? Поспели!

– Ну, теперь все в сборе! – загремел Ураган. – Приступим к совещанию…

– Приступим! – отвечали все хором.



– Говорят, братцы мои, что люди зазнаваться стали, – начал Зной. – Мало того, что у себя, где воду мы не могли одолеть, – тени понастроили, деревья понасажали, надо мною стариком надсмеялись. Говорят, будто мало им того места, где самим Богом воде быть указано, – дальше в пустыню, в наше исконное царство, проводить ее собираются. Где, бывало, часа перегона от городских стен до наших пределов не было, – теперь уже и в день не проедешь… обидно!..

– Ну, это мне плевок, – похвастался Ураган. – Разнесу, ‘размечу, позасыплю песком те арыки, с корнем деревья повыворачиваю… Гляди: мало ли я на своем веку царств обратил в пустыню… Покажи, где еще такие новые?..

– Сидели бы, небось, по своим норам, – заворчал дед-Буран, – а то к нам в пустыню и в одиночку, и целыми караванами ходят, под носом у нас понарыли колодцев… Норовят всё летом пакостить; зимою, небось, когда я на страже, боятся…

– Что ж меня, значит, не боятся? – осердился на брата Ураган-богатырь, только что перед тем расхваставшийся.

– Полагать надо!..

– А ты поразрой пески, – мало, что ли, найдешь костей человеческих? Да!.. Поди-ка поройся, – и счета не будет… Чьих рук это дело?..

– Все стараются! нечего считаться да ссориться… – перебил Зной, – не время!..



– Нас тятенька даже в города посылал, и мы там немало находили работы, – затрещали костями детки.

– Все хороши, да в одиночку не воины, – оборвал Ураган. – Я начну рвать, метать, – ты, Зной, опоздаешь…

– Я припеку здорово, – тебя, черт знает, где носит в то время попусту! – перебил Зной.

– Вот и мы с сестрой тоже в разлад: редко вместе… Начну я свою работу, а у людей вода не отнята… ну, денек-другой промаются, а там и добредут до жилого места…

– Я на воду не властна, – выстукивает зубами сестрица, – воду тятенькина обязанность отобрать… мое дело после брать за горло.

– Цыц! – крикнул Зной. – Так вот мы и собрались здесь для того, чтобы путем сговориться, позабыть ссоры да разлады и действовать сообща к погибели человеку и всему живому, разом дружно накидываться и зорко стоять настороже неприкосновенности пустыни нашего мертвого царства… Мертвое так и должно быть мертвое… и мы, вековые богатыри, страшная слава которых давно уже прошла по всему свету, самими людьми достойно воспетая, не посрамимся во-веки…

– Кто против нас в союзе посмеет?! – гаркнул Ураган.

– Кто дерзнет?! – загремел Буран.

– Сунься только! – затрещали, зашипели Голод с Жаждою.

– Да будет так! – поднял руку в знак клятвы старый, лучезарный Зной и так засверкал очами, что дед-Буран отвернулся.

– Легче, говорит: – борода таять начала!..

Случилось тут пронестись степью вечному бродяге, путнику легкому – Перекати-поле.



Скакало оно, неслось, подпрыгивало, с гребня одного бархана на гребень другого переносилось, зацепилось за кустик сухой, задержалось и слышало весь разговор собравшихся злых степных губителей.

– Ох вы, горе-богатыри!.. – заговорило Перекати-поле, – не такая пора теперь, чтобы словами похваляться, зря только хвастаться… Скоро настанет конец вашему царству злому… Идет, гремит, пыхтит да посвистывает новый богатырь, идет с далекого запада, где прошел, вековой след оставил… железом воду сковывает, цепи на пустыни двойные накладывает… Да не враг людям идет, а друг и покровитель: за его спиной, что за каменною стеною, человеку… Скоро и сюда появится, вашу степь окует, загремит по железу железом, – и ляжете вы все у его ног, как псы послушные, потому – ведет того богатыря могучего человеческий гений…



Задумались над этими словами вещими злые силы пустыни, тревожно покосились на запад и, понурив головы, тихо, шагом в разные стороны разъехались…

Литавры Магомета Тузая


Урда[13] ликовала, когда молодой хан Азрет впервые вступил на трон Тимуридов. Его сверстник, такой же юный Магомет Тузай, любимый музыкант ханский, грянул на своих золоченых литаврах торжественную песнь славы и радости.

До глубокой старости жил хан Азрет; состарился и Магомет Тузай, всюду сопровождавший, во главе дворцового хора, своего повелителя и друга.

Гремели золотые литавры и славу победы над врагами, и ликование торжествующих победителей, и тихие радости любви и мира, и плач о погибших героях, сложивших на поле брани свои головы.

Умер хан Азрет, и на его погребении, в последний раз, скорбно прогудели литавры Магомета, вызвав обильные слезы народа.

Взошел на престол новый хан, нелюбимый, своенравный и кичливый Даур, и спросил:

– Почему перед хором моим не вижу я этой старой собаки, почему не слышу литавр? Одни трубы да флейты, воют, будто голодные волки в пустыне!

Вышел из толпы Магомет, говорит:

– Повелитель! не могу я извлечь из моего инструмента веселый бой ликованья, когда в нем не замерли еще звуки великой, неутолимой печали, по истинно-великом, незабвенном правителе.

Разгневался хан Даур, приказал сорвать со старика одежды и на его обнаженной спине выбить веселую дробь с перекатами. Хотел еще смерти предать, да народ на коленях умолил, – и отпустил хан старого литавриста с позором.

Нехорошо царствовал новый хан: судил не прямо, а криво, разорял города, казнил невинных… Базары пустели, народ разбегался, когда только завидит ханских приспешников… Застонал забитый народ, зазнались враги приниженного обездоленного царства…

Двадцать томительных лет прошли своею чередою. Пришли из Святой земли, где кости святого пророка покоятся, неведомые люди, хаджи-богомольцы, принесли в дар хану Дауру роскошные новые литавры, говорят:

– Умер старый Магомет Тузай в Мекке, приказал, после смерти своей, содрать со спины его кожу и натянуть ею литавры. Может быть, звуки их напомнят тебе твою несправедливость и злобу.

Поник головою смущенный деспот, с миром отпустил посланников, заперся в своем дворце и долго думал великую думу.

Затем приказал отнести литавры на высокий курган, за городом, поставить их там, на самой вершине, а над ними соорудить мазар с куполом и священный бунчук Азрета покойного над входом мазара поставить.

Стад хан народом править, как следует, унялось его сердце злобное, смирились враги, отдохнул народ… А всё ж таки Даура, словно тяжелое, загробное проклятие, тяготит завещание Магомета Тузая, – всё нет ему ни покоя, ни радости.

Пошел хан Даур за город, поднялся на курган, оставил богатую свиту внизу, а сам смиренно вошел под свод священного мазара.

И свершилося чудо.

Едва только хан склонил на пороге колена, как сами собою заиграли литавры Магомета Тузая. Звук победы, звук торжества любви над злобою раздался под сводом, далеко разнесся во все стороны, и бунчук покойного Азрета сам собою преклонился перед раскаявшимся, просветленным властителем.


Свет во мраке

Японская сказка

Посвящается Якову Петровичу Полонскому


В жаркий день, посреди зеленого луга, лопнула цветочная почка и пышно развернулась звездочка маргаритки.

Будто огненная искра засверкала она на солнце, словно споря с его могучими лучами.

Много маргариток росло на этом лугу; – каждый день вспыхивали их звездочки, каждый день блекли они и опоздали на землю мертвыми лепестками… и никто бы не заметил ново-распустившегося цветка, если бы не его чудный, ярко-розовый цвет, не его особенная, чарующая красота.

И всё вокруг всполошилось и заговорило, – всё встрепенулось, охваченное восторгом, всё спешило весело и радостной приветствовать новорожденную, всё стремилось высказать ей свою любовь, преданность и восхищение.

Даже гордый солнечный луч – и тот замедлил в своем; вечном движении и долго-долго любовался раскрытым веян чином юной маргаритки, пока та не покраснела еще болей от скромности и смущения, и на её бархатном донышке засверкала алмазом сладкая медовая слезинка.

Слава о необыкновенной красоте маргаритки быстро облетела вселенную.

Она далеко распространилась за пределы зеленого луга, перенеслась через шумный горный поток, поднялась на предгорья, проникла глубоко в темную, ароматную чащу лесов, прогремела звонкою трелью в золотистых полях хлеба, заглянула и в навозные трущобы деревенских задворок. И словом – она облетела весь мир, – и отовсюду потянулись полчища новых и новых поклонников маргаритки, искателей руки молодой красавицы.

Первыми прилетели легкие мотыльки и яркокрылые бабочки, черные, сердитые шмели и шершни в расшитых золотом, бархатных костюмах, а за ними прискакали светло-зеленые и серебристые кузнечики в блестящих атласных» костюмах, ловкие и смелые скакуны, талантливые музыканты, затем, опоздав немного, приползли жуки – круглые и длинные, усатые и безусые, рогатые и безрогие, в крепких боевых латах и панцирях, сверкавших на солнце всеми оттенками радуги.

Все наперерыв друг перед другом выхвалялись перед маргариткою своими преимуществами, устраивая по целым дням состязания в уме, красоте, ловкости и силе… и не раз уже опасный, запальчивый турнир состязателей обагрял кровью мирную почву зеленого луга.



Одни несли к её ногам громкую военную славу, другие золото и перлы своих костюмов, третьи хвалились связями и близостью в человеку, а потому некоторою властью и влиянием, – всё отвергала наша юная маргаритка, и не потому, чтобы стала уж очень горда, избалованная ухаживаниями даже самого луча солнца, нет – другое обстоятельство смутило новой юной головки, с первого же вечера её рождения заставило продумать, тоскуя всю длинную, темную ночь – и радостно встрепенуться только с новым восходом денного светила.

«Да, это было вчера, думала маргаритка. Веселый день, первый день моей жизни, догорал… Солнце спускалось всё ниже. Вот, только половина его видна за темными горами, вот оно и совсем скрылось… Какой тяжелый, несносный мрак воцарился кругом, всё исчезло в этом мраке…» Всё, что она видела вокруг себя, всё, чем только любовалась она в течение дня… Значит, и её не видать никому, и ею уже никто не любуется… Мрак – могила красоты, неужели же этот мрак бесконечен?!.

Так думала и грустила маргаритка… Она, ведь, еще ничему не училась, и потому не знала, что ночь пройдет, что снова поднимется солнце и снова оживит и осветит весь мир своими лучами.

Как она обрадовалась, каким живым румянцем вспыхнули её поблекшие от бессонной ночи лепестки… Горе прошло, но всё-таки ее смущал страх приближения новой ночи, нового злого мрака…

И решила маргаритка так: – «Все они хвастаются своею силою, красотою, властью и богатством, все они готовы исполнить малейшее мое желание – пусть же суженый мой будет тот, кто принесет мне свет во мраке!»



Едва только трубы комаров-герольдов протрубили волю юной царицы зеленого луга, – как все соискатели с нетерпением стали ждать ночи, чтобы отправиться на подвиг отыскания света.



Ночь наступила, грозная ночь, – и обагренное небо заката затянулось черною тучею. Порывисто загудел, завыл в горных ущельях ветер, глухой ропот пронесся по встревоженному лесу, сердито забурлил горный поток, словно сказочный богатырь, ворочая тяжелые камни, – и дрогнуло, попрятавшись в норы, всё живое; многие из наших рыцарей струсили и отложили свои поиски до более благоприятного случая.



Но, однако, нашлось немало и таких смельчаков, которые, с верою и любовью в бесстрашном сердце, смело ринулись на доблестный подвиг.

На удачу, рискуя наткнуться на неожиданную опасность, подхваченные порывами ветра, несутся во тьме крылатые искатели света…

– Вот оно!.. – крикнули разом сотни голосов.



Ослепительным зеленым блеском прорезала молния тяжелую тучу, осветив на мгновение и волнующиеся леса, и бурную пену потока, и дальние горы, и косматые кровли человеческих жилищ, прихотливым зигзагом пронеслась полнеба и треснула прямо в высокий купол сторожевой башни.

– Вот оно! – повторили свой победоносный крик мотыльки и мошки, жучки и бабочки. – Лови, хватай!

Грянул гром по горам бесконечными перекатами; скоро всё погрузилось в непроницаемый мрак, только на том месте, где стояла пораженная башня, взвился красный столб пожарного пламени и повалили густые клубы раскаленного дыма.

– Туда! туда! – ринулись на новый свет мотыльки и мошки, жучки и бабочки. – Лови, хватай! То ушло – это за то наших рук не минет!

Целые тучи крылатых, стремительно вылетая из мрака, неслись на красное зарево пожарища, задыхались в дыму, гибли в пламени; задние, не зная участи передних, сменяли своими головами головы падших.

Всё летело вперед и вперед, охваченное одною мыслью: «к свету, к свету!..».

Страшный ливень быстро загасил пожар. Потух опасный свет, опомнились уцелевшие бойцы.

– Нет, – решили они: – это уже слишком велико – не по силам! Надо искать, что поудобнее.

Тихо мерцает вдали огненная точка. Там, за толстою книгою сидит, склонившись на руку, седобородый ученый, проникая умом в глубоко сокрытые тайны мироздания; тускло мерцает его нагоревшая лампада…

На страницу:
3 из 5