Не хочу умереть бухгалтером. Сонькины рассказы

Однажды Соня с подружкой утащили из группы ножницы, которыми дети вырезали из цветной бумаги аппликации, и взяли их с собой на прогулку. У Сони была шубка из искусственного меха «под цигейку», этакий медвежонок. И девчонкам страшно захотелось посмотреть, что будет, если из этого густого меха выстричь кусочек. Зачем? Какой в этом интерес? Взрослому не понять. Но желание оказалось непреодолимым, и они выстригли. На спинке шубейки, ближе к плечу, появились две маленькие проплешины. Было весело и страшно, поскольку сознаваться в содеянном никто не собирался. Через несколько дней, вешая Сонину шубку, Нина Борисовна заметила проплешины.

– Надо же,– сокрушалась она,– до чего моль обнаглела, уже и искусственный мех жрёт!

Так Сонькина тайная вина была списана на происки моли к огромному облегчению истинной виновницы.

Прошёл год. По утрам Соню в сад отводил Миша, рискуя сам опоздать в школу. Зимой Сонька неуклюже топала в валенках, а Мишка тащил её за воротник шубейки, подвязанный шарфом, да приговаривал:

– Быстрей-быстрей, а то в киндергартен опоздаешь.

Миша учил в школе немецкий, и Соня с удовольствием перенимала от него незнакомые слова.

Вечером Соню забирал кто-то из родителей, чаще мама. Дорогу в детский сад и обратно Соня знала прекрасно, что называется, с закрытыми глазами нашла бы, тем более что это было не слишком далеко от дома, да и проезжую часть пересекать по пути не приходилось. И вот после долгих Сониных уговоров было принято семейное решение: разрешить ей попробовать ходить в сад одной. Никто и не сомневался, что Соня, во-первых, не заблудится, а во-вторых, не завернёт куда-нибудь не туда по собственной инициативе, поскольку девочка очень ответственная. В первый день Мишка, конечно, проследил потихоньку, как она гордо прошествовала от дома до сада, как взрослая, и все успокоились.

Но это была дорога туда, а вот обратно кто ж её одну отпустит? И тогда Нина Борисовна написала воспитательнице записку, где чётко излагала, что разрешает своей дочери ходить самостоятельно домой из детского сада и просит отпустить вечером Соню одну. Утром довольная Сонька вручила записку адресату, ожидая подтверждения. Но не тут-то было! Ирина Петровна прочитала и нахмурилась:

– Вот пусть мама придёт и сама мне скажет, что разрешает тебе ходить одной.

Сонька поникла. И вот шесть вечера, шесть тридцать, дело к семи. Всех детей уже разобрали, а Соня сидит вдвоём с воспитательницей, которая за неё отвечает, а потому тоже не может уйти домой, и тихо канючит:

– Ну, Ирина Петровна, ну мама же правда разрешила, она же написала и подпись поставила, ну почему Вы не верите?..

А в это время дома забеспокоились: что это Соня так долго не идёт? Может, заигралась? А может, записку потеряла и тогда её, конечно, не отпускают?

Не спешите, друзья, осуждать родителей, которые, как может показаться, поступили беспечно. Дорога от детского сада до дома видна была из окна квартиры, как на ладони, просматривалась вся, так что, пойдя навстречу Сониному желанию самостоятельности, родители всё же процесс контролировали. Опасаться разбойного нападения на ребёнка не приходилось, ну не было тогда в Москве такого вида преступности. Заманить куда-нибудь почти шестилетнюю Соню чужой дядя или чужая тётя ни за что бы не смогли, этому с раннего детства учили – никуда с чужими не ходить.

Однако Сонька опаздывала. Телефона дома не было, мобильных ещё не существовало, и взволнованная мама побежала в сад. Застав описанную картину, Нина Борисовна поняла свою ошибку с запиской и оценила ответственность педагога. За разрешением пришлось идти к заведующей, писать заявление. И со следующего дня, к великой Сонькиной радости, она стала единственной воспитанницей, уходившей из сада домой самостоятельно. Больше никому не разрешали, а вот Соне родители доверяли. Доверием этим она гордилась, дорожила и ни за что не могла бы его обмануть.

Глава 5. Отец

Что мы знаем о своих отцах? Особенно дочери? Девочки живут своей жизнью и, как правило, мало интересуются, каким был папа в детстве и юности. Это какая-то другая, мальчишеская жизнь, не имеющая к ним отношения. Разве что с момента знакомства с мамой им становится интересно. Хотя мне известны довольно яркие исключения из этого правила. Отношения Сони с отцом исключением не были, и о его жизни до встречи с мамой она знала только то, что ей рассказывали. Из детства папы – совсем мало. Ну, например, такой штрих: когда мальчишки играли в трёх мушкетёров, Володя Тимофеев был Атосом. Это о чём-нибудь да говорит…

В июне 1941-го, когда началась война, Володе было семнадцать. Восемнадцать исполнилось только в октябре, и он сразу ушёл на фронт. О войне Владимир Васильевич рассказывать не любил, но кое-какие живые воспоминания всё же сохранились. И не только воспоминания, но ещё фотоснимки и воинские награды. И ранения.

Воевали у Сони и отец, и дед. В семье хранится фотография, с которой связана удивительная история. На снимке оба они в полевой военной форме, молоденький совсем Володя Тимофеев и отец его, Сонин дед Василий Корнеевич. Снимок сделан в сорок втором, чего быть в принципе не могло, поскольку отец и сын знать не знали друг о друге в тот момент, кто на каком фронте воюет. Но жизнь распорядилась так, что их воинские части пересеклись на одном из направлений, и они совершенно случайно увидели друг друга. Вот так и запечатлел тот снимок, как судьба свела отца и сына на дорогах войны.

Василий Корнеевич отвоевал по полной и вернулся целёхоньким. А вот сыну его Владимиру повезло меньше: буквально через полгода молоденький лейтенант получил два пулевых ранения, одно в руку, другое в шею. Госпиталь, потом инвалидность. И всю оставшуюся жизнь был у него незаживающий свищ на шее, из которого нет-нет да и вытекала капелька какой-то жидкости. А на левой руке вмятина на предплечье и три последних пальца вовсе не разгибались.

Так что был Сонин папа инвалидом Великой Отечественной войны со всеми вытекающими отсюда последствиями. На 9 мая и на 7 ноября получал Владимир Васильевич от родного государства продуктовый набор: килограмм гречки, банка лосося, банка шпрот, печень трески (её он особенно любил), иногда батон сырокопчёной колбасы, сгущёнка и печенье. Никакими другими благами он не пользовался, хотя и мог. Даже без очереди проходить стеснялся. Всю жизнь работал, несмотря на инвалидность, по врачам не ходил (терпеть не мог), растил детей, любил жену.

Сонину маму Владимир Васильевич любил сильно, называл не иначе как Ниночкой, худого слова за всю жизнь ей не сказал, хотя характер имел вспыльчивый, можно даже сказать неуживчивый. Во всяком случае, с начальством уживался он плохо. Если несправедливость какая, разругаться мог вдрызг, а то и уволиться.

При всём при том был он человеком добрым, весёлым и хлебосольным. А как застолья любил! В доме Сониных родителей стол накрывали не только на дни рождения всех членов семьи, на Новый год, на 8 марта, но и на все большие государственные праздники: 7 ноября, 1 мая и 9 мая – святое дело. Парад на Красной площади смотрели по телевизору всей семьёй. Для Мишки это вообще было событие номер один.

– Красиво идут! – восхищался он стройными рядами военных. А потом:

– Смотри, смотри, Сонька, техника пошла!

Сонька смотрела во все глаза. Всё, чем интересовался Миша, было интересно и ей. Хвостиком за ним ходила.

К Великой Отечественной в семье отношение было благоговейное. Победа над фашистами воспринималась детьми как подвиг советского народа естественным образом, независимо от пропаганды. Потому что вот он, этот народ-победитель, за столом сидит: и дед Сонин, и отец имели по ордену Красной звезды (одна из самых уважаемых наград, её просто так не давали) и по нескольку медалей. Дети обожали фильмы про войну, смотрели их всякий раз, как по телевизору показывали. Никаких видеоплееров, вообще никаких записывающих и воспроизводящих устройств у граждан тогда не было. Что покажут, то и смотри. И они смотрели «Жди меня», «Отец солдата», «Два бойца», «Летят журавли», а позже «Щит и меч», «Майор Вихрь».

Владимир Васильевич хорошо пел. Вот у кого музыкальный слух был прекрасный, жалко, дочь не унаследовала, и голос приятный. Бывало, на какой-нибудь праздник собирались и родственники, и друзья, – всем места хватало. А выпивки и еды тем более. Было в этом доме золотое правило: уж если позвали гостей, все должны быть «сыты, пьяны и нос в табаке» – одна из любимых присказок Владимира Васильевича. Готовили столько, что на завтра обязательно оставалось. Пища в основном простая, для изысков и деликатесов не было ни средств, ни возможностей, но чтоб на столе что-то закончилось и не принесли ещё, чтоб кому-то чего-то не хватило, – такого никогда не было! Этот размах Сонька, что называется, впитала с молоком матери, и теперь, приглашая гостей, готовит, как на Маланьину свадьбу, хотя времена уже давно изменились и никто так не делает.

Женщины за столом пили вино, Владимир Васильевич употреблял только «чистый продукт» – водку. Гостям подливал с такой регулярностью, что не все выдерживали. А после возлияний народ за столом любил петь. Хором. Вот тут-то Владимир Васильевич и запевал:

«Оружием на солнце сверкая,

Под звуки лихих трубачей,

По улицам пыль поднимая,

Проходил полк гусар-усачей…»

Песен он знал много, всё больше про любовь. Соньке очень нравилось, как папа поёт. А сколько шуточек-прибауточек в его арсенале было – умел человек окружающим хорошее настроение создать! Правда, некоторые из его рифмованных присказок были настолько «солёными», что приходилось в присутствии детей обрывать их на полуслове, потому как нецензурные выражения в доме были «табу». Однако взрослые, видимо, продолжение хорошо знали и хохотали от души. Соня обожала такие дни. Она любила гостей, папины шутки и песни, мамину еду и вообще атмосферу праздника. На работу никто не уходит, в сад идти не надо, гости рассказывают интересные истории, все веселятся, – ну как тут не радоваться?

Однако праздник праздником, а в будни отец требовал дисциплины. И если в воскресенье он таскал на закорках визжащую от восторга Соню, то в понедельник мог вспылить и накричать за непослушание. Этого Нина Борисовна старалась не допускать. Будучи великим миротворцем, для которого скандалы в семье неприемлемы в принципе, она, услышав начинающуюся заварушку, тут же появлялась в комнате и, обращаясь к детям, строго заявляла:

– Так, папа прав. Это что за безобразие? Уже десятый час, а у вас игрушки разбросаны и Соня до сих пор не в постели.

И тут же – разнервничавшемуся мужу:

– Володечка, они сейчас всё уберут, не волнуйся. Пойдём, ты мне поможешь тазик достать из антресоли.

Вот таким изящным поворотом она всякий раз гасила искру, грозящую перерасти в пожар. Изобретательность её в деле сохранения мира в семье была безгранична, никто другой не смог бы в течение стольких лет добиваться сдержанности от Владимира Васильевича с его характером.

Но однажды, когда Соня совсем уж разбаловалась, мама решила не встревать и дать возможность отцу как следует дочь проучить. Просила только голос не повышать.

Папа велел Соне собрать игрушки и отправляться спать.

– Ага, – беспечно ответила Соня, – я сейчас, – и продолжала что-то рисовать, даже не оглянувшись на разбросанных зверей и кукол.

Во второй раз папа сказал:

– Если ты сейчас же всё это не уберёшь, я вынесу их на помойку.

– Да, папочка, сейчас, сейчас, – пролепетала Соня, не в силах оторваться от раскраски и не придав значения угрозам.

Третьего раза не последовало. Когда она, наконец, подняла голову от рисунка, папа как раз выходил из кухни с мусорным ведром, направляясь к входной двери, чтобы вынести это хозяйство на помойку. И – о, ужас! – в ведре поверх кучи мусора лежал, свесив лапы и хвост, её любимый плюшевый тигр по имени Пурш.

Сонька на мгновение онемела от этой картины, а потом с диким рёвом кинулась спасать своего любимца.

– Я тебя предупреждал, – сказал папа. – А эти что валяются? Не нужны? Давай я их тоже выброшу.

– Нет! – захлёбываясь слезами, заорала Сонька. – Я уберу, прямо сейчас, только не трогай!!!

И она кинулась собирать своих плюшевых друзей, как угорелая. Папа понаблюдал несколько секунд и молча вышел с ведром за дверь. Опасность миновала.

– Папу надо слушаться, – резюмировала Нина Борисовна исчерпанный инцидент.

Урок был Сонькой усвоен надолго.

Как мы уже знаем, Соня появилась на свет майским воскресным днём, когда папа её, ничего не ведая, отправился на рыбалку. Занятие это было настоящим хобби Владимира Васильевича. Удочки, спиннинги, блесны, крючки, коробочки с червями, – всё это в изобилии имелось в доме. Благодаря папиному увлечению Сонька с детства умела потрошить и чистить рыбу. Летом после дождя они с папой ходили собирать дождевых червей. Соня сначала боялась, но папа сказал, что червяки не кусаются, и она успокоилась. Они складывали их в коробку с дырочками, чтобы те могли дышать. На червя папа ловил небольших рыбёшек в подмосковных реках и озёрах. Соня быстро научилась отличать плотву от карася или окуня: у окуня красные плавники, а плотва травоядная и в брюхе у неё – сплошная зелень. Соня старательно чистила рыбу, а мама зажаривала её как следует, чтоб хрустящая была, и они ели этих маленьких рыбёшек прямо с костями. Вкусно было…

Брат Миша рыбалкой интересовался мало, а когда вырос и женился, они жили отдельно. На лето в основном ездили в загородный дом к родителям Мишиной жены. Так что внука и внучку Владимир Васильевич видел не так часто. Зато, когда Соня вышла замуж и родила сына, Тимофеевы, наконец, обзавелись собственными шестью сотками в Подмосковье, и младшего внука пожилой уже Владимир Васильевич приобщить к рыбалке успел. Они уходили утром на местный пруд, захватив с собой бидончик, куда запускали в воду самых маленьких рыбёшек. А когда возвращались обратно, этим бидончиком позвякивая, кошка Луиза бежала им навстречу со всех ног, предвкушая лакомство. Расправлялась с этими гостинцами так, аж за ушами трещало. Настоящий маленький тигр.

А уж как Сонин папа любил футбол – по телевизору ни одного матча не пропускал! Болел всю жизнь за «Торпедо» московское. Бывало, встанет на коленки на стул, локти на столе, закурит свою папиросу «Беломор» и прильнёт к экрану. Комментировал всю игру и вопил, когда гол забивали, как положено, со всем стадионом. Соня помнит какие-то специальные таблички, заштрихованные по диагонали, в которые отец заносил счёт всех матчей турнира. Футбол тогда был истинно народным увлечением, совершенно повальным. Это вам подтвердит любой советский человек соответствующего возраста.

По дому у Владимира Васильевича обязанностей было немного. Мусор выносил, пока Миша не вырос, по воскресеньям пылесосил. Ну, а если что починить надо, так это не вопрос – руки у него были золотые. Вообще Сонин папа за что ни брался, всё делал очень тщательно, не спеша и на совесть, обязательно доводил начатое до конца. Когда Нина Борисовна болела или просто очень уставала, мог и посуду помыть. А если уж он за это дело брался, то, как и всё, делал его безукоризненно: посуда в его руках скрипела, такая чистая делалась, ни капли жира не оставлял. Словом был Владимир Васильевич настоящим перфекционистом, хотя слова такого отродясь не слыхивал.

Однако не всё шло так гладко в этой семье, как может показаться. Великая Отечественная оставила свои страшные следы не только на теле Володи Тимофеева, но и в юном мозгу вчерашнего школьника, которому пришлось пройти через страшные бои, гибель товарищей и все иные мыслимые и немыслимые ужасы войны. Это была другая реальность, к которой невозможно быть готовым. Как ни готовься, она всё равно потрясает, тем более неокрепшую психику совсем ещё молодого человека. Да что там говорить?! Снимаю шляпу…

Вспоминать то время Владимир Васильевич, как мы знаем, не любил. А вот что он сильно любил, так это выпить. В отличие, кстати, от отца своего Василия Корнеевича, который спиртным никогда не злоупотреблял. Нет, смолоду алкоголиком он, конечно, не был. Просто выпить любил… Знаете ведь, как это бывает? Пивка вечером с сослуживцами, водочки по праздникам. И сразу как-то преображался: весёлым становился, добрым, всё нипочём, море по колено, как будто никаких проблем в жизни и вовсе не существует. Так вот и спасался. Человек ведь когда выпьет, тут-то всё и вылезает наружу, что до этого под контролем держалось. Кто-то агрессивным становится, кто-то обидчивым и плаксивым, а кто-то не в меру ревнивым. А Владимир Васильевич только лучше делался, как будто отпускал себя: беззаботный, компанейский, радушный, бесконечно доброжелательный к людям.

Но, как известно, благими намерениями дорога в ад устлана, а водка – тот ещё наркотик и мозг разрушает хоть и медленно, но верно. С годами алкоголя требовалось больше, дозы увеличивались, и здоровья это не добавляло. И даже такая уникальная жена, как Нина Борисовна, не смогла его пристрастие побороть. Она, конечно, много раз пыталась поговорить с мужем о надвигающейся беде, аргументы приводила самые сильные и правильные, но всё тщетно. Ничего с этим поделать нельзя, пока человек сам не захочет. А он не хотел.

Нина Борисовна тщательно скрывала от подрастающих детей пагубное пристрастие отца, пока это было возможно. Однажды в выходной Владимир Васильевич прилично «набрался» и как-то невпопад отвечал Соньке, которая приставала к нему с вопросами.

– Мам, а чего это папа такой странный? – удивлялась Соня.

– Да папа шутит, Сонечка, просто у него хорошее настроение.

Вот так и выкручивалась, пока дети не выросли и сами начали всё понимать. Но к тому времени фундамент уважения к отцу, заложенный ею в раннем детстве, уже было не поколебать. Потрясающая женщина! Чего ей это стоило, один Бог знает. Миша и Соня папу жалели, старались не докучать, когда много выпьет. Расстраивались, конечно, что поговорить с отцом в эти дни ни о чём невозможно, потому что пьяный человек – дурак. А это обидно…

Владимир Васильевич, пока работал, держался: сколько бы с вечера ни выпил, на работу являлся, как штык. Дисциплина! А как на пенсию вышел, тут и понеслось. Бывало, целыми днями к любимому графинчику зелёного стекла то и дело прикладывался. Машину он уже не водил, какое там! Потому «Победу» после смерти деда и продали.

Под конец его жизни Тимофеевым повезло. Свою трёхкомнатную уже квартиру и Сонину «однушку», доставшуюся от деда, они обменяли на две двухкомнатные в одном доме и в одном подъезде, на девятом и десятом этажах. У Сониного сына Толика бабушка теперь всегда была под боком – из школы ждала, обедом кормила. Да и Сонька с мужем, если что, родителям всегда помогали. Вот только Владимир Васильевич уже мало чему радовался в новом жилье. Затуманенный алкоголем мозг различал ещё любимые образы жены, дочери, внука, и лицо озарялось улыбкой. Автоматически совершал он какие-то привычные действия и снова погружался «в туман».

Было ему всего шестьдесят три, когда случился инсульт. Нина Борисовна с внуком находилась в санатории в Азербайджане. Сонька приходила с работы и первым делом – к отцу. Нажарит картошки его любимой с хрустящей корочкой, как мама учила, возьмёт горячую сковороду прихваткой и бежит на девятый этаж.

– Пап, я тебе картошечки нажарила, поешь, пока горячая…

Владимир Васильевич, который до этого клевал носом перед телевизором, увидев дочь, улыбался счастливо, благодарил, но есть наотрез отказался. Сказал – попозже.

На следующий день Сонька нашла картошку нетронутой, а отца за тем же занятием. Уговорами, чуть ли не силой заставила съесть свежепожаренную котлету, остальные убрала в холодильник.

А в субботу, когда пришла с супом, застала отца спящим на диване при включённом телевизоре. Стала будить.

– Пап, проснись, пообедай, я супчик сварила, – теребила его Сонька.

Но Владимир Васильевич хрипло дышал и почему-то никак не просыпался. Соня, ещё не понимая, что именно произошло, но видя явно неладное, позвонила брату:

– Миш, я его бужу-бужу, а он никак не просыпается!

Миша, который к тому времени стал врачом, задав сестре несколько уточняющих вопросов, заключил:

– Очень похоже на инсульт. Сонь, вызывай скорую.

Диагноз подтвердился. Папу увезли в больницу, а на следующий день вернулась мама с Толиком. Пять дней пролежал Владимир Васильевич без сознания. Всего каких-то пять дней они по очереди ходили в больницу, меняли ему простыни и вливали бульон в приоткрытый рот – глотательный рефлекс срабатывал. И это всё, что они могли для него сделать. Владимир Васильевич умер, так и не придя в сознание.

Как жил скромно, так и ушёл, никого своими болезнями долго не напрягая. К врачам-то ведь совсем не ходил, никогда не обследовался. Заставить его это сделать было решительно невозможно. Одна история с «Запорожцем» чего стоит!

Инвалидам Великой Отечественной войны первой группы полагался бесплатный автомобиль «Запорожец». У Сониного папы ещё с сороковых годов после ранений была вторая группа инвалидности. Однако здоровье с годами ухудшалось и, посетив несколько раз свою поликлинику, можно было получить первую группу. И давно пора было! Мама и Соня долго уговаривали Владимира Васильевича навестить врачей.

– Пап, ну что тебе стоит в поликлинику сходить? Ведь машину бесплатно дадут! – умоляла Соня.

– А кто её водить будет? – резонно замечал отец.

– Я научусь! – с готовностью отзывалась дочь.

– Научишься, тогда и поговорим.

Вот и весь сказ. Никакие посулы материальных благ не могли заставить этого человека делать то, что он не считал нужным.

Но однажды Соня всё-таки уломала отца воспользоваться одним из тех благ, что были доступны только инвалидам войны. Это был конец семидесятых, когда билеты в Театр на Таганке купить было нереально. Люди стояли по ночам с номерочками, нарисованными на руках, а утром, когда открывались кассы, билеты доставались только малой части страждущих. Московская интеллигенция, особенно молодёжь вроде моей Сони, стонала от желания увидеть спектакли Любимова. А инвалидам войны полагалось два билета без очереди. Но надо же знать Владимира Васильевича! Во-первых, он никогда и нигде без очереди не проходил, считал, что некрасиво, расталкивая других, добывать себе блага. Во-вторых, театры он терпеть не мог и сроду их не посещал. Год Сонька уговаривала папу поехать с ней за билетами, взывала к его отцовским чувствам и мотивировала тем, что не материальных благ просит, а исключительно духовных.

И наконец, свершилось! Вожделенные два билета с пометкой «для инвалида ВОВ» были у Соньки в руках. Но тут возникла другая загвоздка. Оказывается, ни с кем, кроме папы, по этим билетам Соня в театр пойти не могла. На них стоял специальный штамп, гласящий, что посещение театра возможно только при личном участии товарища инвалида. На входе проверяли удостоверение. А папа-то эти театры «в гробу видал»!

В тот день давали «Мастера и Маргариту» Булгакова. Господи, Смехов и Дыховичный живьём, Шацкая на качелях! Лишиться этого, держа билеты в руках, Соня никак не могла. Пришлось снова уговаривать отца, надевать на него парадный костюм и везти в театр к 19 часам.

Когда они миновали контроль и вошли в фойе Театра на Таганке, счастливая Соня направилась к гардеробу, но тут Владимир Васильевич остановил её словами:

– Ну, я пошёл, – и развернулся обратно к выходу.

– Пап, ты куда? – несказанно удивилась Соня.

– На метро и домой, – последовал невозмутимый ответ.

– Пап, ты что? Приехал ведь уже… Спектакль потрясающий, пойдём! Ну, вдруг тебе понравится?

Ни в какую. Развернулся и ушёл.

Билеты были на первый ряд. Так и смотрела Сонька культовый спектакль одна на двух местах. Смотрела, открыв рот, на одном дыхании, отбивая ладони на аплодисментах. Восторг и счастье! Молодость…

Спасибо папе ещё и за это.

Глава 6. Ябеда

В мае 1964-го Соне исполнилось семь, и в сентябре она должна была пойти в школу. Соня ждала этого события, буквально дрожа от нетерпения. Читать и считать она умела прекрасно, писала, правда, только печатными буквами. Тогда не рекомендовали обучать письму до школы, дабы не испортить почерк. Но это не помогло. Почерк у Соньки долго был широким и круглым. Когда в первом классе учились писать палочки и крючочки, это была беда. Палочки ещё куда ни шло, а вот крючок Соня обязательно вытягивала в ширину, никак он у неё не хотел загибаться изящно.

Покупка школьных принадлежностей стала для Сони настоящей радостью. Чистые тетрадки, пенал, портфель, – всё это было такое новое и так вкусно пахло! А уж когда дело дошло до школьной формы, это вообще был восторг: коричневое платье, белый кружевной воротничок и манжеты, чёрный фартук с крылышками на каждый день и белый с оборками праздничный. Сонька вертелась перед зеркалом без устали и не могла на себя налюбоваться.

Наступило долгожданное 1 сентября. Миша пошёл уже в восьмой класс, а Соня в первый. К праздничному белому фартуку добавились белые же банты в косы, белые носочки, модные остроносые туфельки и, конечно, букет цветов. Совершенно счастливую и слегка взволнованную Соньку утром во дворе запечатлела в окружении таких же нарядных подруг памятная фотография.