– Так, а тебе Рыжий, в гараже разбираться и обустраиваться. Что в фургоне лежит, в большой сарай перетащишь. Обе машины проверишь, отрегулируешь, что надо, чтоб назавтра обе готовы были.

Две незнакомые машины за день, без помощника и в незнакомом гараже… – это головы не поднять.

– Большуха, устрой его и выдай, что надо.

– Сделаю хозяин.

– Ну, а чтоб ты не заскучал… – хозяин сделал выразительную паузу.

«Тебе бы так повеселиться», – насторожился Гаор, сразу вспомнив про обещанные ему «горячие». И как в воду смотрел.

– Тебе пять вступительных положено, да ещё двадцать пять за неподобающие мысли. Понял?

– Да, хозяин.

– Джадд, выдашь ему тридцать «горячих». Кожу не рвать! Понял?

– Да, хозяин, – гортанно ответил айгрин.

Только тут до Гаора стало доходить, что его вчерашний порыв на драку может ему же и боком выйти, но ни исправить, ни изменить ничего он не мог.

Ридург оглядел его с весёлой насмешкой и вышел. Гаор вздохнул и вернулся к недоеденной – в миске оставалось ещё две ложки – каше.

– Давай, не копайся, – поторопила его женщина, собиравшая миски и кружки. – Тебе вона скоко всего исделать надоть.

Гаор доел кашу, вытряхнул в рот последние капли молока и встал из-за стола.

– Спасибо, мать.

Женщина улыбнулась ему.

– Красава я, можешь и так звать. Ты к Джадду сейчас прямо иди, а то хуже нет, как работать, да порки ждать.

«Это точно», – мрачно подумал Гаор, накручивая портянки и влезая в сапоги. В гараже босиком не походишь. А остальные, как он заметил, выходили во двор, не обуваясь.

Солнце только-только поднялось, и двор перечёркивали длинные тени. Незнакомые, непривычные запахи и звуки. Мычание коров, разгуливающие прямо по двору куры, тут же вчерашняя собака лежит на солнце и что-то как выкусывает у себя возле хвоста. Может, всё это и интересно, но в раскрытых дверях одного из сарайчиков стоит и с насмешливой неприязнью смотрит на него айгрин. Стараясь держаться как можно спокойнее, Гаор пошел к нему. Айгрин, одетый как все рабы: босиком, в мешковато спускающихся на ступни штанах и просторной рубашке навыпуск с закатанными выше локтей рукавами, неприятно улыбаясь, ждал его, скрестив на груди мускулистые руки.

Подойдя почти вплотную, Гаор твёрдо посмотрел ему в глаза. Так близко ему айгринов не приходилось видеть. Немногие встречи лицом к лицу на фронте в рукопашном были слишком коротки, пленных он видел издалека, а мёртвые… мертвые все одинаковы, только по остаткам формы и различишь.

Айгрин кивнул и ребром ладони ударил себя по поясу.

– Ты раздеться.

Гаор медленно расстегнул рубашку и сбросил её на землю прямо у ног, стянул через голову майку, оставшись полуголым. Джадд снова кивнул и посторонился, пропуская его в сарай.

Острый запах кожи, обувного клея, ещё чего-то, верстак, полочки на стенах, у дальней стены как занавеска, какие-то ремни, инструменты…

– Это сюда.

Айгрин указал ему на странное сооружение у стены. Широкая и почти в два шага длиной доска с полукруглым вырезом на верхнем конце и прикреплёнными к ней ремнями.

Когда, подчиняясь кратким и вполне понятным командам айгрина, Гаор вытащил её наружу и закрепил на наклонной подставке, ему стало понятно, что это. Это была знаменитая, памятная ему по рисунку в учебнике истории «кобыла» – станок для наказаний.

– Ты лежать.

Стиснув зубы, Гаор выполнил приказ. Мало того, что изобьют, так ещё во дворе, у всех на глазах… сволочь, палач, все айгрины – сволочи, были и останутся такими.

Джадд затянул ременные петли на его запястьях, плотно прижав его грудь к гладкой отполированной телами доске. Щиколотки пристёгивать не стал. «Ну да, там же сапоги, – сообразил Гаор – через них ноги плотно не зажмёшь». Но тут Джадд ловко, не расстёгивая, сдёрнул с него вниз брюки и трусы, спутав ими колени.

– Ты дёргаться нет, – сказал айгрин и ушёл в сарайчик, оставив Гаора во дворе.

Вырез для головы позволял дышать, но не смотреть по сторонам, и Гаор обречённо ждал продолжения. Тридцать «горячих». Не смертельно, но это как бить будут. Хозяин велел кожу не рвать, но тогда спецура тоже его избил, чтоб кожа была целой, а матерям пришлось к нему Мать-Воду звать большим моленьем, а здесь что будет?

Айгрина не было долго, или это только ему показалось так. Но вернувшись, айгрин зашёл спереди и показал ему… Огонь Великий, не дубинка, плеть! Это не просто боль, это – позор! Огонь Справедливый, за что?!

– Ты воевать, – сказал айгрин, разминая плеть ладонями, – ты победить. Ты раб. Хозяин велеть. Тридцать ударов. Кожу не рвать. Я бить. Ты кричать.

И отошёл. «Врёшь, – прикусил губу Гаор, – врёшь, не закричу, нет, я вас, сволочей, стрелял, как хотел, нет, не закричу».

Свист разрезаемого плетью воздуха, и как огненная узкая струя хлестнула его по спине. Первый, – сказал про себя Гаор. Но он быстро сбился со счёта, настолько непривычно острой была боль. Он старался молчать, искусав в кровь губы, но на, кажется, десятом ударе застонал.

– Правильно, – сказал над ним айгрин. – Ты кричать.

Спина и ягодицы горят, как обожжённые, и снова и снова огненная полоса ложится на его тело. Хриплые стоны на выдохе при каждом ударе. И мучительное ожидание следующего удара. Он уже плохо сознаёт, где он и что с ним, но желанного беспамятства, в котором не чувствуешь боли, всё нет. И ни о чём он думать сейчас не может, кроме одного: конец, когда конец?

Порка на «кобыле» – не частое зрелище, и сновавшие по своим делам люди останавливались поглядеть и тут же уходили. Близко подойти никто не рисковал: что Джадд на порке стервенеет и может, как невзначай, стегнуть по зрителям, все знали. Даже Полкан ушёл в свою конуру.

После тридцатого удара Джадд опустил плеть, змеёй расстелив её по земле, и перевёл дыхание, рассматривая распластанное на «кобыле» тело, конвульсивно вздрагивающее в ожидании следующего удара. Кожа на спине и ягодицах покраснела и вздулась полосами, но нигде не была прорвана. Даже на старых шрамах и рубцах от осколочных ранений и ожогов. Смуглое, мокрое от пота лицо айгрина ничего выражало. Повернувшись, он ушёл в свой сарайчик и вскоре вышел оттуда без плети и с ведром воды.

Подойдя к «кобыле», Джадд отстегнул стягивавшие запястья наказанного ремни и, наклонив «кобылу», сбросил неподвижное тело на землю, затем, подцепляя ногой под рёбра, откатил в сторону от «кобылы». Действовал он спокойно с привычной деловитостью: не в первый раз он приводит в чувство после порки. И не в последний. Джадд взял ведро и выплеснул воду на лежавшего вниз лицом человека так, чтобы большая часть пришлась на голову. Дал зашевелиться и выплеснул остаток уже на спину и ягодицы.

На последних ударах Гаор всё-таки потерял сознание, хотя и продолжал чувствовать боль. Рухнувшая на него вода помогла прийти в себя и перевести дыхание. Он ощутил себя лежащим уже на земле и осторожно приподнял голову. Движение сразу отозвалось острой болью в спине, но это неважно: в шаге от него смуглые большие ступни и обтрёпанные края штанин. Айгрин! Будет бить ногами? Подпустить и хватать подсечкой… Но ступни переступили, разворачиваясь, и отступили, исчезнув из поля зрения. Гаор понял, что наказание кончилось. Надо приводить себя в порядок и браться за работу. Огонь Великий, как же он работать будет: ведь шевельнуться больно.

Стараясь не стонать, через боль, Гаор подобрал под себя руки и ноги, и встал сначала на четвереньки, а потом и на ноги, попробовал выпрямиться. От боли и пережитого унижения всё плыло перед глазами. Он заставил себя нагнуться и подтянуть трусы и брюки, их пришлось расстегнуть и снова застегнуть. Прикосновение резинки и пояса было остро болезненным, но и нагишом тоже нельзя. Рубашка, где она? Вон лежит вместе с майкой. Медленно, будто это спасало от боли, он подошёл, нагнулся и поднял свои вещи. Одеваться он не стал и побрёл к гаражу, неся их в руке. По сторонам он не смотрел, не мог. И не видел, как, убрав в сарай «кобылу» и стоя в дверях, Джадд внимательно смотрит ему вслед, и его упрямые попытки идти ровно, не шатаясь, вызвали еле заметную улыбку на узких губах айгрина.

Гаору удалось дойти, снять щеколду и войти в гараж, тёмный и прохладный, пахнущий бензином и машинным маслом. Преодолевая боль, он поднял руку, нашарил на стене выключатель и включил свет. Как же он работать будет?

Постанывая и хрипло ругаясь, Гаор бросил рубашку и майку на свободную полку на стеллаже – надеть их он сейчас не сможет, спина горит, будто её кипятком поливают, – и подошёл к фургону. Надо открыть заднюю дверцу, выгрузить оставшиеся мешки и ящики и перетащить их в большой сарай. Где этот аггелов сарай, во-первых, и как он с такой спиной их потащит, во-вторых? Гаор влез в фургон и стал отстёгивать крепёжные ремни. Аггелы копчёные, головнями траханные, как же болит!

– Рыжий, – позвали его от деверей.

Он выглянул из фургона. Двое виденных им за столом мужчин, с интересом озираясь, вошли в гараж.

– Показывай, чего тащить.

– Мать прислала? – обрадовался Гаор.

– На хрена нас присылать? – засмеялся один.

А второй исчерпывающе объяснил.

– Сами лежали, знаем, каково потом.

Они помогли Гаору вытащить мешки и ящики из фургона, заодно и рассказав, что зовут их Тумак и Лузга и что обычно Тумак плотничает, ну и всё остальное, где надоть, а Лузга так-то всё могёт, так что тож везде работает. Выяснение значения имён Гаор отложил на вечер, рассчитывая, что здесь тоже должно быть время для отдыха и трёпа.

– И с чего это Джадд на тебя так осерчал? – недоумённо сказал Тумак, взваливая себе на спину мешок. – Так-то он с понятием бьёт, чтоб работать не мешало.

– Он айгрин, – ответил Гаор, помогая Лузге получше ухватить ящик.

– Ну и чо? – ответил вопросом Лузга. – Тож человек, однако.

Последнее соображение показалось Гаору слишком несуразным. Он был готов к тому, что не знают о фронте и войне, что война кончилась, как себя вести во время налёта или обстрела, но считать айгрина человеком? Это было уже чересчур и требовало мыслительных усилий, на которые он был сейчас от боли просто не способен.

Лузга и Тумак ушли, сказав, что снесут это и придут за остальным, и Гаор поволок ящики и мешки к выходу, чтобы мужикам далеко за ними не ходить, заглушая боль отчаянной руганью.

– Эк ты по-несуразному загибаешь, – вошла в гараж Большуха со странно пахнущей плошкой в руках.

За ней маленькая беловолосая девчонка несла какой-то свёрток.

– Больно, Мать, – вырвалось у Гаора.

– А ты б задирался поменьше, – ответила Большуха, оглядывая гараж, – тьфу ты, и положить тебя некуда.

– Это зачем? – насторожился Гаор.

– Лечить тебя с Малушей будем, – девчонка фыркнула. – Ну, хоть рубашку свою вон на пол постели. Мужикам всё приготовил? Тады спускай штаны и ложись.

Спорить с матерями его отучили ещё у Сторрама, и Гаор послушно выполнил все указания Большухи.

– Давай, Малуша.

Что-то зашелестело, и его спину и ягодицы накрыла невероятно приятная влажная прохладная ткань. Гаор шумно выдохнул сквозь зубы и расслабился.

– Вот и полежи так, – говорила над ним Большуха, – ага, давайте, мужики, вон вам заготовлено. Так, Малуша, а теперь снимай и насухо, да не три, а промокни сухим. Во-о, так вот, а теперь промажем, да не всего, а по полосам, чтоб не вздувалось, а то лопнет, кровить будет. И ему трудно, и Джадда подставим, хозяин-то велел, чтоб кожа целая была.

Запах усилился, и Гаор почувствовал, как ему промазывают спину и ягодицы чем-то густым и тоже приятным. Думать ни о чём не хотелось, даже о том, что лечением заботятся не только о нём, но и о палаче-айгрине, хотя это было не менее, а, пожалуй, и более обидно, чем сама порка.

– Вот и полежи, пока не впитается.

– Угу, – пробурчал Гаор, – спасибо, Мать.

– А не за что, – просто ответили ему, – пошли, Малуша.

Гаор остался один. Он лежал на полу, уткнувшись лицом в прохладный пахнущий знакомыми с детства гаражными запахами шершавый бетон.

Боль в спине отпускала, становилась тягучей и слабой. Такую он перетерпит. Айгрин – тоже человек… «Чтоб не кровило, а то Джадда подставим…» Так что, им этот палач, айгрин тоже свой? Как же так?

Что-то рядом со стороны двери зашуршало, раздалось детское хихиканье. Гаор осторожно, чтобы не потревожить спину, повернул голову и увидел стоящих в дверях гаража двух девочек в розовых комбинезончиках с оборочками и розовых, украшенных маленькими жемчужинками тюрбанчиках. Лобики чистые, воротнички комбинезонов скрывают шеи. Свободные, ургорки. Дочки, что ли, хозяйские? А он лежит перед ними с голой поротой задницей. Ну и хрен с ними! Он отвернулся.

– Ты наш новый раб? – спросил детский голосок.

– Ты новокупка, да? – тут же подхватил второй.

Он не ответил, но им и не нужны были его ответы.

– Это тебя папа из Аргата привез?

– А чего ты не работаешь, а лежишь?

– Это тебя Джадд выпорол, да?

И вдруг мужской весёлый… хозяйский голос.

– Ага, вот вы где!

– Ой, папа, – затрещали наперебой детские голоса, – а мы новокупку смотрим.

– А он лежит и молчит?

– Папа, а зачем он такой красный?

– Папа, а ты покатаешь нас?

– Нечего вам тут толкаться, – перебил их хозяин, – успеете насмотреться. Он так ещё не раз лежать будет. Нянька ваша где?

– А её мама позвала.

– А мы на двор пошли.

– Папа, а братик…

– Вот и идите с братиком играть. Идите, идите. Куконя, где тебя носит?

– Здесь я, хозяин, – отозвался молодой женский голос, – я вот только на чуточку…

– Давай забирай их.

– Папа, мы Полкана возьмём.

– Он будет мячик искать.

– А с вас потом блох вычёсывать? Обойдётесь без Полкана. А ну, – и хозяин подчёркнуто шутливо изобразил строевую команду. – Круго-ом… бего-ом… марш!

Раздался детский смех и топот улепётывающих детских ног.

– Долго будешь задницу свою драгоценную проветривать? – насмешливо спросил над ним хозяйский голос.

Гаор приподнялся, подтянул трусы и брюки и встал, застегнул брюки. Хозяин стоял перед ним, насмешливо оглядывая.

– Всё, что положено, получил?

– Да, хозяин, – ответил Гаор.

– Претензий, что не додали, нет?

«Ещё издеваешься, сволочь», – мысленно ответил Гаор, а вслух сказал:

– Нет, хозяин.

– Ну, так за работу берись, а то по-настоящему ввалят. Понял?

Гаор посчитал последний вопрос не требующим ответа и промолчал.

Удара не последовало, так что вопрос и впрямь был… риторическим, вспомнил, уже оставшись один, нужное слово Гаор. Но если эта порка не настоящая, то… додумывать не хотелось. Уж слишком мрачные перспективы вырисовывались. И брошенное вскользь хозяином, что ему не раз ещё вот так лежать, оптимизма не вызывало.

Рубашку надевать он всё-таки не стал, ограничившись майкой, открыл капот фургончика и взялся за работу. Боль оставалась, но была уже посильной. Ненависть к айгрину и обида… на остальных, что им айгрин-палач как свой, как-то притупились и тоже ушли вглубь. А где большой сарай, надо посмотреть, и как там уложили привезённое, тоже. А то пошлют, неровен час… и окажешься опять у айгрина на «кобыле».

Фургончик был в приличном состоянии, всё необходимое для работы лежало и стояло на стеллаже. Хотелось курить, а сигареты остались в куртке на рабской кухне, и запрета на курение во время работы не было, но и не дурак же он, чтобы курить здесь среди масла и возле канистр с бензином. А обедать когда? Гаор выглянул во двор и увидел, что тени заметно укоротились, но до полдня ещё далеко. Надо же, он-то думал, что порка всё утро заняла.

Гаор ещё раз оглядел бродящих по двору кур, спящую у конуры собаку, распахнутые и закрытые двери и окна дома, сараев, ещё каких-то строений и вернулся к работе.

Сделав и подготовив к выезду фургон, он перешёл к легковушке. Ею, похоже, занимался тоже профессионал, но давно. Здесь работы было побольше, но не сложнее. К обеду он вряд ли управится, хотя… это смотря, когда обед.

На обед за ним прибежала Трёпка, когда работы с легковушкой осталось ещё на полпериода, не больше.

– Рыжий, обедать пора.

– Иду, – сразу вынырнул он из-под крышки капота.

Он обтёр руки найденной на стеллаже тряпкой, подобрал и надел рубашку, помня, как матери у Сторрама не пускали в столовую в одном белье.

Трёпка ждала его, с интересом глазея по сторонам. В гараже она раньше явно не бывала, потому что рот у неё был удивленно приоткрыт, а глаза распахнуты во всю ширь. Потом уже Гаор узнал, что до него в гараже с машинами возился сам хозяин, и потому туда само собой никто не совался. А сейчас Трёпка, увидев, что он готов, взяла его руку и повела через двор к кухне, треща по дороге рассказом, чего здеся и тута. Гаор слушал внимательно, стараясь запомнить. Как бы ни было, ему здесь жить, пока не продадут, так что надо знать: что, где и как.

В кухне весёлая, как всегда перед едой, толкотня у рукомойника и стола. Гаор вымыл руки и сел к столу на своё вчерашнее место. Сидеть было больно. Но стоя есть не будешь. Так что, терпи или ходи голодным. А есть хочется так, что от одних запахов внутренности сводит.

Последним вошел, вымыл, как все, руки, вытер их общим полотенцем и сел за стол айгрин. Гаор исподлобья следил за ним и за остальными, пытаясь определить: не отделяют ли его, как, бывало, на «губе», да и в училище отделяли подлипал и стукачей. Но палачество айгрина ему явно в укор не ставили. Как и всем, налили в миску из общей кастрюли супа. Хлеб на столе навалом на большом деревянном круге и берут, не выбирая, по кругу. А ложки мечены, но тоже в общей куче.

– Эта твоя будет, – дала ему ложку Большуха, – сам потом пометишь.

– Спасибо, Мать, – ответил Гаор, продолжая следить за айгрином.

Но тот ел, глядя в свою миску и словно не замечая окружающих.

Суп странный, такого Гаору есть ещё не приходилось, но он был слишком занят своей болью, голодом и присутствием за общим столом палача, чтобы разбирать вкусы, и потому даже не спросил, что это за суп и как называется.

После супа положили каши, уже знакомую ему гречку, и налили молока в кружки. Утолив первый голод и успокоив себя привычной фразой, что в каком полку служишь, по тому Уставу и живёшь, Гаор стал выспрашивать соседей о порядках. Особенно его интересовало курево. Норма оказалась та же: мужику пачка на две декады, а курить можно во дворе, в кухне ещё…

– Это когда Мать дозволяет.

– А она не балует нас, ох, не балует.

– А чего вас, бугаёв неложеных, баловать? Чтоб вы мне всю кухню дымом своим прокоптили? – не всерьёз рассердилась Большуха.

– А мне и вовсе не дают, – вздохнул длинный тощий мальчишка, ошейник ему заклепали явно на вырост. – Матка не велит.

– И не велю, – твёрдо сказала Красава, – мал ты ещё для курева.

– Вот станешь, Лутошка, мужиком, – сказал, подмигивая остальным, Чубарь, – тады и закуришь.

Все засмеялись.

– А энто ему и навовсе рано, – решительно сказала Нянька.

– Не ему рано, Старшая Мать, – возразил Тумак, – а Трёпка мала.

Когда отсмеялись над покрасневшими Лутошкой и Трёпкой, Большуха уже серьёзно сказала:

– А в гараже, Рыжий, или там в сенном курить и не вздумай. Не по-сегодняшнему шкуру спустят.

– Не дурак, – усмехнулся Гаор, – понимаю.

– То-то, – Большуха протянула к нему руку, – давай, подолью молока тебе. По нраву пришлось, вижу.

Гаор с радостью отдал ей кружку. Молока он не пил с училищных времён. Давали его только младшим классам, и не сказать, что тогда оно ему особо нравилось. А это, густое, сладковатое и неожиданно сытное…

После обеда, к удивлению Гаора, мужчины не разбежались сразу по рабочим местам, а вышли на крыльцо, расселись, кто хотел в теньке, а кто и на солнышке, закурили и повели уже неспешный разговор. Расспрашивали Гаора о том, где раньше работал, какие там порядки, рассказывали о местных. Что хозяин крут, конечно, но без дела не увечит. Хозяйство немалое, десять коров, четыре боровка на откорме, сад, огород, картошка там, луг, но по силам всё, ежели крутиться, а не лежать да порки ждать, то и хозяева довольны, и сами сыты.

– А пашни хозяин не держит.

– Сказанул тоже, пашни окромя посёлков нетути.

– Раньше, грят, и хозяева держали.

– Раньше… Ты ещё князь-Гороха вспомни!

Айгрин курил со всеми, но в разговор не вступал.

Гаор попыхивал сигаретой, внимательно слушая и не забывая приглядывать за айгрином. Такой послеобеденный отдых ему нравился. И то, что надзирателей, похоже, здесь нет и не было, и что нет звонков-сигналов. Может, и впрямь, уживётся он здесь. К концу сигареты он уже твёрдо запомнил всех. Мужчин: Тумака, Лузгу, Чубаря, Сивко и Сизаря, ещё Джадд и Лутошка. Женщин было больше. Куконя ходит за детьми хозяйскими, Белёна с Милушей по дому на хозяйской половине управляются, а Красава, Цветна, Басёна, Балуша и Жданка на всё и про всё. Ну, и девчонки, Трёпка с Малушей, на побегушках и подхвате пока. А у хозяина жена, значит, да дети. Девчонки две, бегают всюду, чуть Куконя не углядит, они уже по чёрному двору шастают, а сынок мал ещё, но тоже… уже видно, что разумный будет, да старший сын, тот в Аргате учится, на лето только приезжает.

– Ничо парнишка, с разумением.

– Молодой хозяин? – усмехнулся Гаор.

– Да нет, хозяином ему не быть.

– Чего так?

– А он это… бастард.

– Матерь его, – пыхнул дымом Сизарь, – о позапрошлом годе приезжала, помнит кто?

– Помню, – кивнул Тумак, – только это ране было.

– Тады они вдвоём хозяина с войны и встречали.

Гаор кивнул, опустив глаза и скрывая лицо. Он давно, ещё в училище, слышал о том, как в других семьях относятся к бастардам. На солдатском отделении бастардов было больше половины, потом была семья Жука, потом ещё… но он не позволял себе об этом думать. А сейчас… изменить ничего нельзя, так что можно самому себе не врать. Те семьи – нормальные, а Юрденалы – выродки. И чего ещё ждать от отцеубийцы и братоубийцы? А если вспомнить рассказы Сержанта и проанализировать их… то, похоже, родовое проклятие обновлялось, если не в каждом поколении, то через колено – это точно. Кара Огня на семь колен.

– Вы долго сигареты смолить будете? Работать пора! – вышла на крыльцо Нянька. – Ишь расселись, задницы прилепили.

«Да, – усмехнулся Гаор, вставая со всеми, – здесь ни звонка, ни надзирателя не надо». От надзирателя увернуться можно, а против матери не попрёшь.

Спина болела заметно меньше, а когда сыт, то и весь мир куда лучше, и работа пошла веселее. Лезть под машину Гаор всё-таки не рискнул, да и нужды в этом особой не было. А вот на пробной надо проверить. За ворота, понятное дело, его не выпустят, хоть охраны и нет, но пытаться всё равно не стоит. А на дворе… ну, хоть на поворотах, а то непонятно с рулём. То ли есть люфт, то ли нет. Гаор распахнул во всю ширь обе створки гаражных дверей и сел за руль легковушки.

Взревел мотор, с кудахтаньем разлетелись и разбежались куры, вскочил и залился оглушительным лаем с подвывом Полкан. Привлечённые необычным шумом сбежались люди.

Ридург как раз обедал с женой – дети поели раньше и уже спали – и Милуша подавала десерт, когда в столовую ворвался шум мотора, визг тормозов, крики людей и лай собаки. Милуша от неожиданности чуть не выронила поднос с домашним мороженым, а Ридург, отчаянно ругаясь, вылетел из столовой, едва не сбив Милушу с ног.

– Ну вот, – грустно улыбнулась Милуше Гройна, – всё, как всегда. Машина дороже всего.

– Да это, небось, Рыжий мудрует, – засмеялась Милуша, расставляя вазочки, – он, хозяйка, с утра в гараже колупается. Сейчас хозяин ввалит ему и придёт.

– Рыжий это…

– Ну да, хозяйка, новокупка аргатская.

– Двенадцать тысяч, – сокрушённо покачала головой Гройна.

Милуша сочувственно вздохнула.

Ридург вбежал на задний двор и увидел небывалое и незабываемое, как он сам потом со смехом рассказывал, зрелище. В центре двора, ожесточённо рыча мотором и визжа тормозами, крутилась новенькая купленная им перед поездкой в Аргат легковушка. Из водительского окна торчала рыжая взлохмаченная голова, причём смотрел водитель куда угодно, но не по направлению движения. Вокруг машины прыгали лающий Полкан, восторженно орущий Лутошка и визжащие Трёпка с Малушей. А машина выделывала самые невероятные пируэты, временами прямо-таки подпрыгивая на всех четырёх колесах вверх и разворачиваясь в воздухе.

Увидев хозяина, Лутошка оцепенел, и чтобы его не задеть, Гаор резко вывернул машину и остановил её в пол-ладони (≈ 24 см) от хозяйских колен.

<1...3 4 5 6 >

На страницу:

Перейти

5 из 6