Эхо далекой войны

Игорь Смольников. Фёдор Смольников

Эхо далёкой войны

Фотографии на обложке: Пловдив. Памятник советскому солдату на холме Освободителей. Там же – Ф. Смольников, И. Смольников. 1946 год. Мост через Дунай в Будапеште. 1944 год.

Фотографии на спинке обложки: Египетский сфинкс на Неве. Страница фронтового дневника Ф. Смольникова. Танк-памятник КВ. И. Ф. Смольников с дочкой. 1958 год.

© И. Ф. Смольников, 2019

Часть первая

Дневник фронтовика 1941-1945

Несколько слов о дневнике и его авторе

Ф. Смольников. 1945

Несколько слов об авторе.

Фёдор Михайлович Смольников в середине 1920-х годов окончил Ленинградское училище полевой тяжёлой артиллерии, но артиллеристом не стал. Выпускникам-курсантам было предложено записаться в школу лётчиков – началась эпоха авиации. Ещё два года учёбы, и он получает направление на службу в авиабригаду, командиром которой был легендарный Яков Смушкевич, герой гражданской войны в Испании, дважды Герой Советского Союза, арестованный по навету и расстрелянный в самом начале войны с фашистской Германией.

Начало войны Смольников встретил в Витебске в должности начальника связи авиационной бомбардировочной дивизии.

Отмечу ещё одну, может быть, не самую главную, но всё же существенную деталь.

В Петроград отец приехал из Пскова и был во многом похож на тысячи других молодых людей из бедных семей российской провинции. И красным курсантом он был таким же, как и многие его однокашники, – увлечённым военной профессией, преданным советской власти, свято следующим всем писаным и неписаным правилам тогдашнего армейского, курсантского братства. Но у этого курсанта в Питере был дядя, Владимир Васильевич Ендогуров, офицер царского Генерального штаба. Как он уцелел в революционном Петрограде, вопрос особый, и не о том сейчас речь. Юный курсант навещал отставного полковника, и тот многое ему дал, многое внушил – на всю жизнь: и понятие об офицерской чести, и уважение к женщине, и общие правила воспитанного человека, и умение носить военную форму, и многое другое, чем подчас пренебрегали – за ненадобностью – курсанты, а потом командиры.

Надо сказать и о следующем.

В последнее время стало модным корректировать оценки военных лет. Стали писать о том, что немало военных перешло на сторону немцев, что существовало сопротивление советскому, сталинскому режиму и т. д. Я не буду вступать в полемику с этой точкой зрения. В те годы, как известно, было всякое. Но решающим являлось то, что армия не за страх, а за совесть воевала с врагом. Этой истины ничем не сотрёшь. Так было. И тому свидетельством, в частности, и предлагаемый читателю дневник одного из рядовых участников той Великой войны. Рядовых. Это тоже надо подчеркнуть. Не так и много таких, письменных свидетельств фронтовиков, не увенчанных генеральскими чинами. Генералы, прославленные и непрославленные военачальники, писали свои мемуары после войны, в спокойной обстановке, прибегая к помощи архивов, используя хранящиеся там документы, внося акценты, отвечавшие оценкам следующих за войной десятилетий. Предлагаемый читателю дневник создавался непосредственно на войне, под взрывы бомб, артиллерийскую канонаду, на фронтовых дорогах, на аэродромах, в критических ситуациях, когда на карту ставилась жизнь, когда некогда было думать о личном благополучии и карьере.

Военная карьера автора дневника складывалась нелегко. В сентябре сорок второго года он записал: «До чего же у меня карьера нудная. Удивительно у других, всё легко и быстро». Но это объяснялось просто: он не умел и не хотел приспосабливаться к начальству. На страницах дневника повторяется крылатая грибоедовская фраза: «Служить бы рад – прислуживаться тошно». Он не прячет в связи с этим ни своих горьких чувств, ни критической характеристики тех, кому по долгу службы подчинялся. Я не счёл возможным затушёвывать эти места дневника, хотя понимаю, что они могут прозвучать некоторым диссонансом более привычному тону по отношению к командному составу тогдашней армии. Но я убеждён, что позиция не порочит ни нашей армии, ни автора самого.

Может быть, он просто не умел ладить с людьми? Думаю, что это не так. Непредубеждённый читатель почувствует истинную, высоконравственную основу его восприятия и оценки людей и ситуаций. Конечно, не всегда и не во всём автор бывал справедлив. Он был живым человеком, со своими страстями и пристрастиями. Дневник этого не прячет. Но автор был честным солдатом. Ложь о войне, о людях на войне, умолчания или лукавость были противны его характеру, его воспитанию, его профессиональной чести кадрового офицера.

Дневник фронтовика

Год 1941-й

Первая страница дневника заполнена за двенадцать дней до войны. Единственная довоенная запись. В ней проглядывают настроение и обстановка того времени.

10.6.41

Опять полевая поездка. Опять бешеные скачки на авто с заплатанной резиной и мучительными остановками. Сколько времени уходит напрасно! Вторая полевая поездка не предусмотрена планом шт[аба] Зап. ОВО.

Аэродромы строят в усиленных темпах. Строят здорово, мобилизация сил огромная, но не поздно ли взялись? Зап[адная] Белоруссия, слава Богу, два года наша. Почему мы до сих пор задним умом крепки? Полякам я не верю. Они ненавидят и нас и немцев…

* * *

Следующая страница – война. Первый день. Короткая запись о той заминке, которая была вызвана приказом не поддаваться на провокации со стороны немцев.

Штаб 12-й авиадивизии, в которой служил отец, находился в г. Витебске. Его в первый день не бомбили.

22.6.41. Восстановлено по памяти 15.4.42[1]

Весь день ходили и секретничали. Слово «война» боялись произнести, арестуют, мы же с немцами заключили договор. Какая дурацкая постановка агитации. Ждут, что скажет радио. Нам уже известно, что немец перешёл границу, бомбил наши аэродромы. А мы, командиры, молчим. Никаких мнений. Ходят, не работают, болтаются.

Жаба и кастрат Минков[2] наводит желание дать ему под зад и выкатить его из штаба, чтобы он и забыл, что когда-то был в Красной Армии. Какое ничтожество! С таким нач. штаба не повоюешь.

Можно слышать определение: «Хоть бы на время войны убрали эту трусливую жабу». На любое задание, в любое место, только не с кастратом военной мысли.

Штаб перебазировался в Поставы. Группа – Епанчин, Гюппенин, мой пом[ощник] Федотов, комдив Аладинский.

4.7.41. Витебск

Испытывал приятное волнение и спокойствие. Немец движется на запад. Бешенковичи уже заняты. А у нас возмутительное вы-жи-да-ни-е с тем, чтобы в момент, когда огонь и сверху и, главное, с земли – удариться в панику.

Минков, как жаба, не ходит, а ползает. Его давит страх. Он почти не соображает. Он всех задёргал и заездил. В эти часы он проявляет мах. тупость и отсутствие воли. Он уже оцепенел от страха. Какая тупая личность и даже не личность, бесцветная жалкая фигура.

* * *

Да, видно, здорово этот Минков сидел у всех в печёнках! Но пройдёт ещё немало дней, прежде чем его снимут с должности.

Есть в этой записи один требующий пояснения момент. «Бешенковичи уже заняты» – это, можно было бы думать, о наступлении немцев. Но как тогда объяснить две первые фразы? При наступлении они двигались на восток. Скорее всего, это связано с нашим контрнаступлением в начале июля юго-западнее Витебска, когда 5-й и 7-й механизированные корпуса отбросили фашистов на 30–40 километров к западу в сторону Лепеля, Бешенковичей и Сенно. Это был кратковременный успех. Но – успех! Он здорово помог войскам, оборонявшим Витебск, и поубавил пыл у рвавшихся на восток немцев. После этой записи в дневнике опять долгий перерыв.

1941–1942

Лишь перечень населённых пунктов с датами позволяет представить, как двигался штаб 12-й авиадивизии. А двигался он, увы, на восток: за Витебск, Смоленск, Вязьму. Вот как это обозначено в дневнике:

26.6. Витебск.

27.6. Лес. 8 клм. с/в Витебска.

10.7. Лес. 10 клм. ю/в Демидова.

12.7. Стабна.

14.7. Ст. Кардымово.

15.7. Лес у д. Мясоедово, 8 клм. с/в Вязьмы.

* * *

С конца июля записи в дневнике становятся более регулярными.

Я объясняю это тем, что, несмотря на все беды и потери, неразбериху и бессонницу, несмотря на всё то, чем был памятен первый месяц войны, начальник связи одного из соединений Красной Армии вместе со многими другими командирами и красноармейцами понял: бить немца можно, можно противопоставить ему и нашу технику, и нашу выучку, а главное – нашу волю. Тогда, на втором месяце войны, стала, видимо, уменьшаться та дьявольская напряжённость нервной системы у каждого, кто, отступая, вёл отчаянные оборонительные бои.

30.7.41. 24.00. Ржев

Было партсобрание[3]. Это первое за время войны. Стоял один вопрос. Это приказ т. Сталина о налаживании связи.

Доклад Минкова. Содержание? Абстракция на воде.

Гюппенин. Разговоры говорит, притом страдает нелогизмом.

Соколов – сказал дело.

Ковалёв – сам себя подхлёстывает, воодушевляя себя, – а прока на волос в нём нет.

Комиссар Пудинов – человек страсти и требовательности, говорит о сути дела.

Я молчал и тем самым завоевал его политическое подозрение. Разве можно говорить собранию, что делается по связи?

Районирование – организация в своём замысле хорошая, но нам придётся очень много ещё работать, чтобы поспеть за прыгнувшей по фронту на 60–80 клм авиацией, или вернее уже сделать нужную связь. У нас сейчас это не получается. Районы режут, а средств связи не дают. Что есть, есть бедное, и то растерянное паникёрами наполовину.

31.7

Нашёл утерянный чемодан. Ещё под Демидовом под нажимом противника приготовленные площадки пришлось оставить. Противник оказался умнее, чем обычно думают некоторые наполеоны.

Ф. М. Смольников.

18 августа 1941 года. Надпись на фото: «На отдыхе, на родных русских полях. Тоскуя по вас. Ваш отец и друг Фёдор»

Без авиации мы делали скачки по 40 клм. Зачем и кому это было надо? Полки давно ушли переучиваться, шадив[4] решал какие-то задачи, писал опер. и развед. сводки.

Впрочем Епанчин, вооружённый ручным пулемётом, гранатами, при охране 2-х стрелков, взял курс на Витебск. Его данные подтвердили, что немец обошёл Витебск и по Сурожскому шоссе движется на Велиж. Это обстоятельство и решило наше новое перебазирование. Минков тогда сильно нервничал, спешил и определённо трусил. Вот тогда-то мне и не разрешили взять с собой что-либо, ибо на площадку приехали в два приёма, а уехать надо было в один. Из чемодана повеяло духом домашним, от чего стало грустно. Остатки нажитого годами. Всё, что осталось, будет разграблено.

1.8

Новые места и новые муки. Ищу, покупаю, уговариваю – п-р-о-в-о-д-а, их нет, они давно задействованы – война второй месяц. Немцы методически и упорно ползут всё на восток и на восток. Много крови и нечеловеческих усилий. Уже недалеко под Вязьмой. Совсем недавно уничтожено и разгромлено 300 танков. Ряд соединений – танковых закопались в землю и образовали ДОТы[5]. Остроумно, но трагично для немцев. Работа нашей авиации по румынской нефти сказывается здесь на фронте. Бомбить стали меньше, очевидно, нет пороху – бензина.

Говорят, что Кулик[6] гуляет где-то у них в тылу, совершая огромные дела… Это может быть.

Возвратившийся командир ав[иа] полка из тыла, по которому шёл 24 дня, говорит, что тыл немцев очень слаб – ниточка. Это очень похоже на правду, его тактика – это нахальство, нахрапом, расчёт на панику.

Глубоко убеждён, что проиграют.

У нас много неразберихи, бестолочи, и всё-таки мы победим. Эта война для немцев не популярна. Для нас она отечественная. Когда читаешь: «наше дело правое», то воспринимаешь это в глубоком смысле. Это так, наше дело правое.

13.8.41

Вот уже день пятый, если не больше, как они проходят, однообразно своим спокойствием. Больше того, как прибыли в д[еревню] С., ещё ни разу немец не беспокоил нас. Занят более важными объектами, к тому же явно стало не хватать авиации. Господства в воздухе давно не видно.

Вчера наши «Чайки» в составе 4-х звеньев атаковали колонну 1200 всадников. Было много заходов, все с толком. Много убитых, остатки рассеяны. Откуда он берёт конницу?

Сегодня Яки[7] атаковали аэродром, уничтожили до 30 самолётов. Атака была очень удачная.

Готовился к хим. нападению. Василевскому больше всех заботы. Раздали новые противоипритные пакеты.

14.8

Отдали Смоленск 13.8. Какой героизм! Я знаю условия обороны. Герои обороны Смоленска много сделали. Противник здорово истощился на этом участке фронта, задача выполнена.

Кормят отлично. Дела мои наладились, сплю даже днём часа по 3 (!).

Сегодня утром на деж[урной] машине ездил купаться. Речка не глубже 40 см. Нашли ямку. Наслаждался студёной водой. Какая прелесть, какое удовольствие! Ещё во Ржеве, живя на берегу матушки Волги, мне ни разу не удалось выкупаться.

* * *

В конце июля – начале августа 1941 года советские войска вели затяжные бои в районе Смоленска. В них были изрядно потрёпаны фашистские дивизии группы армий «Центр». Они вынуждены были остановиться. Наступила временная передышка.

Вот откуда – время и на дневной сон, и на купание.

18.8. 24.00

«Ответственный дежурный».

По-моему, в д. Старая мы сидим вот уже 16 суток. Небывало, немец нас ни разу не беспокоил. Изредка летает разведчик и не столько для того, чтобы обнаружить нас, сколько для того, что здесь есть нового. Затишье авиации противника я лично не рассматриваю только как результат действия нашей авиации по их аэродрому. Главное, по-моему, это перебазирование их авиации на другое направление.

На Москву он, действительно, не стал летать так нахально, как то было. Отбили охоту.

Николаевск и Кривой Рог заняты немцами. В чём дело, как это получается? Непостижимо. Сдать такие города! Одесса осталась где-то позади. Он отрезает Крым. Не пойму. Когда же будет остановлена эта чума?

Весь деж[урный] персонал штаба держит винтовки незаряженными. Пулемёт Правдивца в чехле, а стало быть без диска.

Типично рассейская беспечность.

Ещё неизвестно, где сели наши ястребки. На запрос по радио получили ответ – чушь. Есть радиопутаница в кодах, есть коды – нет радио. Но первого больше. Немцы здорово мешают работать.

Моё твёрдое мнение – на нашем участке фронта готовят нам сюрприз. Их затишье перед бурей. Он перешёл к обороне, тянет резервы, которые мы бьём совсем недостаточно. Истребители работают, как львы, но разве они могут выполнять роль бомбардировщиков? Они отлично действуют по живой силе, а кто будет бить блиндажи, танки? Мне кажется, эту задачу поручено выполнять Пушкину. Бедный Александр Сергеевич.

Ездили вечером купаться клм 4. Там я познакомился с Васюткой.

Смешной некрасивый паренёк – лет 6, уже умеет плавать и нырять. Второму хвастать было нечем. Васютка собирается обязательно быть лётчиком и не падать. Он очень шустрый и деловой. У обоих ноги не мылись с рождения и ничего, никакая хворь не берёт. Живуч и крепок русский человек.

* * *

Упоминание о радиокодах и помехах со стороны немцев – штрихи сложной организации связи в авиавойсках.

Бомбардировщиков действительно было в те дни на Центральном фронте маловато.

Отец, конечно, не мог знать, что наши войска готовились для контрудара, который был вскоре здесь нанесён немцам. Но он не ошибся, когда писал о «сюрпризе»: в конце августа немцы предприняли наступление в районе Великих Лук.

21.8. 11.30

Для разбора путаницы прилетел на аэродром подскока. Всю ночь мешала спать артиллер. канонада. Всю ночь идут ожесточённые бои. Мы хотим окружить их и уничтожить. На рассвете начала действовать авиация нашей дивизии. «Чайки»! А где бомбардировщики? Народ рвётся в бой, прекрасный народ наши лётчики. Один не вернулся на свою базу.

24.8

И всё-таки хоть через день я купаюсь. Какое удовольствие! Я оживаю и компенсирую ночной сон в верхнем платье. Вот уже два месяца спим не раздеваясь. Только пуговку у пупа и адамова яблока. Снять сапоги стараюсь всегда.

Опять грубость до оскорблений с «кумиром» моим. Ни одного ободряющего слова. Это метод людей ограниченных и трусливых.

26.8

Улетаю в не столь отдалённые края. Удовлетворяет, что хоть на этот раз не на восток. Хватит пережитого позора.

Наши вошли в Иран. Очень хорошо, перехватили инициативу. Теперь Гитлеру остаётся кусать локти.

27.8

Занят Николаевск. Кто командует? Всё отдают.

28.8

Занят Днепропетровск. Не остановил широкий Днепр. Чем он берёт? Я вижу одну страшную причину. В прошлом мы много трепали на собраниях об организации нашей плохой, а я бы сказал отвратительной организации во всём и везде. Эту язву мы донесли до настоящих дней. Машина войны у фашизма организована лучше. Эвакуируется Харьков (!). «Жена мне пишет, – говорит нач. разведки 16 ббп[8], – что никуда больше не поеду».

Н/с[9] 16 ббп: «Докуда же будем отдавать?»

Вспоминают: старые границы, укрепления, были вывезены из своих дотов орудия, башни, их везли на новую границу. Это «движимое» укрепление ещё не укрепилось на новой границе, некоторых] застали в дороге.

И ещё 21 июня лётному составу Запад. Белорусе, было известно, что будет учебный налёт. 22.6 оный «учебный» налёт состоялся. Мер на аэродроме не было принято, многие могли уйти из-под удара. Задрав головы, первые минуты стояли и смотрели до первых бомб.

* * *

Так, конечно, было не везде. Но сотням самолётов не удалось подняться в воздух с приграничных аэродромов.

В первом фильме из кинод оку ментальной эпопеи Р. Кармена «Великая Отечественная» есть один такой кадр, снятый немецким репортёром со штурмующего бомбардировщика. Даже сейчас, спустя десятилетия, смотришь на эту фашистскую атаку, на гибнущие наши самолёты с болью и гневом.

29.8

В ночь выехал в д[еревню] Ю… Это через Сухиничи. В 29 году я проезжал мимо, был на станции. Сам город в 2 клм. В ожидании поезда пошел в город и попал в условия «ревизора» почти гоголевского времени.

30.8

Из Сухиничи ночью выехать не мог. Всё спало, редкий дружинник не знал и не мог указать, как выехать в д. Ю. Темно, горючее на исходе. В кромешной тьме добрался до телеграф-почты. Вызвал из д. В. по телефону проводника (!). Выехали. Ехать им 20 м[инут]. Ехали 60 м[инут], не доехали, свалились в канаву у моста. Узнал уже на рассвете, проезжая мимо них.

Я опаздывал, горела почва под ногами.

Кроме лёт[ного] состава, все живут в землянках, как кроты. В этой землянке днём отдыхал. Парит. Жить в этом дворце не весело.

30.8

Били здорово мотомех. колонну. Летели под откосы и вверх авто, танки и люди. Это фиксировали истребители, которые прикрывали наших.

31.8

Опять был в д. Ю. Летал с капитаном Максимовым. Чудесно водит машину на высоте 5 м. Высота 3–5 мт. Это единственное защитное средство беззащитного У-2.

Ребятишки ловят нас удочкой, женщины радостно приветствуют. Старухи падают в страхе в снопы. И смешно и жалко их всех.

3.9

Получил от Игорька открытку. Милый, смешной мальчик. Жена тоскует, понимаю и разделяю.

Немец окопался на участке нашего фронта, залез глубоко под землю. Бьёмся, не выбить. Его оборона явление временное. На юге прёт. Оборона для него смерть. Копит силы. Наши атаки с воздуха удачны. В штабе электросвет от аккум[улятор]ов, ярко, светло, в комнате играет на весь штаб патефон. Тематика разная, а вот настроение одно, вспоминается семья.

4.9

Дежурил на одной ноге. Левая горит, второй раз нарвала… Писал, выдавливая бумажонки, они так нужны кому-то.

5.9

Наши давят, немец понемногу отступает, но очень понемногу. Воен, совет благодарит весь личный состав за выполнение задачи. Приказано представить для наград списки[10].

Лётчики?! Да всех их надо наградить. Штаб-работники?! Представляют – «кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку».

22.9

Отдали Киев. Неужели нет сил приостановить движение коричневой чумы? Непонятно. Не даю волю предположениям. Анализируешь и не находишь должного ответа.

Противник на нашем фронте угнан за Ельню. Авиация давно нас не беспокоит. Но это совсем не оттого, что у него нет авиации. Где-то он её сконцентрировал. Нет и на земле того напора, что был.

* * *

Концентрировал он её здесь же, перед Центральным фронтом. Авиацию, танки, пехоту. 30 сентября группа армий «Центр» начала новое наступление на Москву. Танковые колонны прорывались на значительные расстояния. Связь обрывалась. Информация об обстановке в штабы поступала с опозданием. Отсюда и возникали те критические ситуации, об одной из которых кратко записано 11 октября.

11.10

Сентябрь. Под Мосальском. Обжились. Д. Воронин.

Достижения под Ельней полетели к черту. Усиленная разведка проскочила в Мосальск. За ней шли колонны танков. У нас ничего нет для обороны. Ночью долго собирались, нудно выжидали, не умели принять решения, что делать.

Послали Козлова в разведку. Пропал. Пришли связисты с аэр[одрома] Василевское. Все залегли в обороне. Нудно тянули, не знали, что делать.

Ночь под Сухиничи; д. Юрьево будет долго памятна. Сидели в лесу и опять выжидали. ВВС(…)[11] ничего не знал. Приказа на дальнейшее перебазирование не давал. Народ был в крайне натянутом состоянии. Средств к обороне не было. Имелись винтовки и те не у всех.

Поздно ночью прот-к подошёл до 8 клм с 3-х сторон. Осталась небольшая горловина через лес.

Ещё до темна ст[арший] политрук подорвал себя гранатой. Глупо, нелепо. Оторвало ногу, весь взрыв принял на себя. Жил часа 1,5. Скончался. Его очень скоро забыли. Хоронили без залпа. Соблюдали маскировку.

Ночью поспешно снялись с якоря, плохо зная дорогу. Грязь непролазная, ухабины, ямы. Тащили много машин волоком. Эх, дубинушка, ухнем! «Генерал-грязь» навалился своей тягостью.

С превеликим трудом добрались до г. Таруса. Ещё до Тарусы ночевали, выбившись из сил. Там в лесу д. Юрьево я видел лица и чувствовал настроение своих тов-щей. Не было шуток, смеха. Было какое-то ожидание надвигающейся обречённости. Последний патрон в себя, так можно было слышать нередко – без каких-либо комментариев. Это обличало их внутренне.

И вот в Тарусах, за нею, в д. Кузмищево я слышал шутки, вечерком пиликала гармошка.

23.10. Монино[12]

35 м[инут] полёта южнее Москвы и те крадучись. И всё-таки он не сильнее нас. Он хитрее и организованнее. Этого у нас очень мало.

Я вижу на карте раньше всех движение коричневой чумы, одетой в броню. Она совсем близко. Она рвётся в Москву с 3-х сторон – севера, запада и юго-запада. Эти колонны огромны. Авиация им наносит чувствительные удары. Он ничего не жалеет. Он ставит на карту последние резервы. Последний приказ командующего всем сердцем приветствую. Буду работать, сколько угодно. Дальше идти нельзя.

Как великолепно, я был в бане. До чего же приятно! Семьи эвакуируются. Самолётов много. Вылеты постоянны и интенсивны.

Я вижу детей, женщин, работает военторг, хорошенькие официантки. За 4 м-ца войны я, пожалуй, первый раз вспомнил, что я могу нравиться.

До чего же человек опускается и дичает! Европа во тьме, голоде, люди лезут в землю, в щели, пещеры. Человек думает только об одном спасении своей жизни. Найти пищу. Я не голоден, но я в водовороте войны, и обстановка Монина меня столько заинтересовала, что обнаружил признаки одичания.

Там… южнее Москвы я живу у бабушки Анны Тарасовны. Молчалива, но метка в замечаниях. «Надо было больше пушек, еропланов и танков, а не махаться руками на трибунах». Вот смысл её высказываний.

29.10. д. Ильино

Живу у старушки Анны Тарасовны. За печкой лампадка неугасимая, за стенкой холодный осенний ветер. Она мне уступила своё логово, обжитое годами.

«Фриц» летает в Москву. В столовой – в земле смотрел киножурнал. Показ наша Ельня был злой иронией, фарсом[13]. Надо этот № журнала временно сдать в архив. Ей Богу, стыдно смотреть. На южном фронте дела совсем плохи, докатились до Донбасса. Л[енингра]д сохраняет свои традиции. Москва?! Оборона построена очень сильно. Неужели найдёт щель?

Работать ещё лучше и сколь угодно на благо Родины, на победу над врагом! Мне всё больше думается, что эта «чума» должна скоро дрогнуть. Мешает наша бестолочь, неорганизованность, мешает ускорить разгром[14].