bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
3 из 6

– Стоять на месте! – Иннокеша бросил руку вперед и ухватил меня за край рубашки. Я дернулся, побежал к окну, на счастье оказавшемуся открытым.

Рома стоял на подоконнике. Я схватил урну и бросил ее под ноги трудовику. Благодаря этому выиграл пару секунд, которых нам хватило, чтобы выскочить во внутренний двор школы.

* * *

– Бежим в актовый зал, типа мы фоткаемся и не при делах.

Шел конец учебного года. Вместо некоторых уроков проводились выпускные мероприятия. Сейчас наши одноклассники фотографировались на выпускной альбом. Сессия началась час назад, но, если не успеем – ничего страшного: альбом с легкостью обойдется без лица Ромы.

– Как думаешь, мы прогнали Тень? – спросил он.

– Я не знаю. Скорее всего.

– Дебильный Иннокеша. Вонючий. Он же не мог повлиять ни на что?

– Вряд ли. А ты чего застыл там? Что-то почувствовал?

– Ты о чем? Это ты застыл. Когда я говорил: “Тень, уйди”, ты смотрел на меня, как истукан, и не шевелился. Я даже отвлекся, говорю: “Ты ок?”. А ты просто смотрел в одну точку.

– Не прикалывайся.

– Я не прикалываюсь, это ты не прикалывайся.

– Я не прикалываюсь. Так ты почувствовал что-то или нет?

– Вроде да. Облегчение. Внутренний голос говорит мне, что все получилось.

– А если это голос Тени?

– Не смешно.

Мы пришли в актовый зал, где одноклассники разбились по кучкам: гоп-кучка Темы Крупного, кучка ботанов во главе с Угрюмовым, спортсмены и Степан (снимали какие-то сальто, видимо для “Послания”), кучка «змеиный клубок» и Алиса. Перед фотографом позировала Вера Тото. По лицу фотографа я догадался, что Вера просит ее перефоткать в восьмидесятый раз.

Одна пара репетировала выпускной танец на сцене под руководством классного руководителя Раисы Мельберновны. В этой паре была Аннет, моя тайная любовь. Она танцевала с мажором Пуаном, который смотрелся рядом с ней, как табуретка рядом с солнышком: нелепо, неправильно, абсурдно. Я успокаивал себя мыслью, что они не встречаются: этому у меня была масса доказательств. Но утверждать, что у Аннет нет кого-то еще, я не мог.

Я вздохнул. Такому оболтусу, как я никогда не танцевать с красоткой Аннет. Ее очаровательность так гармонировала со средневековыми портретами, развешанными на стенах, что я таял, как эскимо. А она, танцуя, даже не замечала меня. Смирись, Дима: отношения – не твое.

Я подошел к фотографу в тот момент, когда Тотоева медленно и томно проговорила: “Ну ла-а-адно, пусть будет э-эта”.

– Давайте меня, – я сел на стул.

– Вообще-то я следующий! – сказал Угрюмов.

Угрюмов, в принципе, не угрюмый, но всё равно всех бесит. Потому что ботан. Люди, вкалывающие ради оценки, напоминают мне принтер: тот тоже делает, что скажут, а результат – черточки на бумажке.

– Отстань, Угрюмов. У тебя рубашка мокрая, – ответил я. Правда, Угрюмов был в футболке, но это если придираться.

Со мной справились в один дубль. На фото я даже улыбнулся (уголками губ вниз) и слегка моргнул глазом. Но мне не захотелось отнимать время у самого себя: нужно было еще попялиться на Аннет.

– Как оформим вашу карточку? – спросил фотограф, худощавый мужичок в бейсболке.

– Что?

– Карточку вашу как оформим?

– Оформите ее моей фотографией.

– Смотрите: возле каждого ученика идет индивидуальное оформление в стиле специальности, которую он выбрал.

– А.

– Какую вы выбрали?

– Маг.

– Прошу прощения?

– Волшебник.

– Может, лучше юморист?

– Может.

– Слушай, – он вдруг перешел на «ты», – мне по барабану: я запишу хоть волшебник, хоть динозавр, хоть покемон – только ты потом не сможешь исправить альбом, он тебе на всю жизнь.

– А если я скажу “почтальон” и это будет на всю жизнь, то нормально?

– Нет, ну…

– А если “Фотограф на выпускных”? Вы как себя подписывали в альбоме?

Мужичок на секунду замолчал, вылупившись на меня почти идеально круглыми глазками (глупенькими, навыкате). Потом подозвал Угрюмова и сделал вид, что меня нет. А я услышал реплику, произнесенную самым неприятным голосом в мире: «Позорище, Каноничкин», – голосом завуча.

Я повернулся. Дородная женщина, которую боялась вся школа, смотрела на меня в упор; над ее глазами вздымались колючие дуги бровей. Рядом с завучем стоял Иннокеша.

– Здравствуйте, Маргарита Константиновна! – сказал я добродушно, но на части, где “…вна” почему-то проглотил слюну, а вместе с ней – окончание отчества. – А мы тут фотографируемся.

– Молчать!

Я вздрогнул. Все умолкли и покосились на нас.

– Вы бессовестный и негодный ученик.

– Почему вы так говорите, Маргарита Константиновна?

– А что это вы делаете вид, что ничего не понимаете? Дурака корчить из себя у вас лучше всего получается, а, Каноничкин? Дебила корчить из себя, да? В этом вы мастак. А чтобы написать заявление на тест – тут уж надо мозгами подумать – не ваша история.

Этого следовало ожидать. По какой бы еще причине она на меня наехала. Но неужели нельзя все высказать наедине, без лишних ушей?

– В шестом классе вы были олимпиадником. В седьмом о вас написала районная газета. А теперь в школу приходит выговор от министерства образования – за то, что способный ученик скатился!

Тут тренд, который задала завуч, поддержали мои одноклассники.

– Кто способный-то? – вопросил Тема Крупный.

– Каноничкин вроде… – ответила Алиса.

Они засмеялись. Я сделал шаг назад, нотация завуча набирала децибелы. Она всегда так, когда заводилась, по нарастающей, – пока не начнет закладывать уши и гореть от стыда и гнева лицо.

– Ваш одноклассник Угрюмов ездил и в Москву, и в Бухарест, и в Киев на международные олимпиады. Даже по химии!

Угрюмов гордо поднял подбородок.

– А вы – что? С таким отношением вам не светит выехать даже за пределы Орвандии, да и работу не найдете интереснее, чем водитель трактора. Да! Вот так! Водитель трактора, Каноничкин!

После “шутки” про трактор засмеялись все. Абсолютно все. Я не знаю – быть может, Ромка не засмеялся. Я увидел, что на меня смотрит Аннет.

– Но ваша выходка в мужском туалете – это верх безобразия. Все ведь знают, что он натворил? – И завуч сказала то, чего я не смогу ей простить никогда: – Я знаю, что вашу маму уволили с работы. Понятно, в кого вы пошли такой.

Завуч перегнула палку – это поняли даже одноклассники. Смех прекратился. Взгляды устремились в пол (а чьи-то – на попы). Но кровь во мне закипала. Я должен был отомстить – прямо сейчас.

Комната пришла в движение. Голос завуча стал тише. Я обратил внимание на свою тень – она вибрировала, как старая “нокиа”. Я посмотрел вокруг, и меня прошиб холодный пот. Тени. Они метались, будто в страхе. Обретали другие формы. Не человеческие… Неужели я схожу с ума?

Завуч причитала. Про то, что я ее не слушаю. Про то, что я бандит. И мне хотелось подтвердить ее слова. Будь что будет – выгонят меня или нет, я выскажу ей все. Я использую все свои познания в обсценной лексике.

– Знаете, Маргарита Константиновна…

Но тут мы услышали громкий топот: в актовый зал вбежал запыхавшийся Никита Евроньюз.

И закричал:

– Шар! ШАР! ШАР ЗАГОРЕЛСЯ!

* * *

Как правило, Никите не верят. Он придумывает “сенсационные новости”, чтобы обратить на себя внимание: то у него министр образования вводит запрет на зачеты, то Алиса оказывается трансгендером. Но сегодня особый случай: Никите поверили сразу – его выдали щеки. Обычно они красные, но из-за вранья мигом бледнеют. Сейчас же щеками Никиты можно было стрелять, как лазерной указкой.

Тот же час мои “глюки” испарились, тени нормализовались, а слова, типа: “в задницу” (и иже с ними) так и не были произнесены. Я вернулся в реальность.

– Его подожгли? – осторожно спросил Крупный.

– Шляпчик, говори по-человечески, что случилось! – велела завуч. Шляпчик – это фамилия Никиты, и в некотором роде его суть.

– Нет, он… он светится. Как луна!

Мы включили телефоны. Мой новостной канал в телеге писал следующее:

!!! Сегодня днем, около 13:30, начал светиться Бьенфордский Шар. Природа свечения пока неизвестна. На месте работает группа исследователей.

Примечание: Шар – древнеорвандское сооружение из неизвестного науке материала. Диаметр Шара – 250 метров. Ряд экспертов считает, что Шар являлся главным религиозным монументом древних орвандцев. Согласно летописям, он мог светиться и 2000 лет назад до н. э.

Новость обновляется.

И фото, при взгляде на которое во мне булькнули пузырями эмоции. Я лет пятьсот ждал чего-то подобного. Я словно узнал, что выиграл в лотерею, или что-то еще покруче – меня назначили главным режиссером Голливуда. Шар, мой Шар, подавал признаки жизни.

– Спорим, он взорвется, – сказал Крупный.

– Не говори глупостей, Крупнов, – отмахнулась завуч. – Ты исчерпал свой лимит десять лет назад, – и вышла из актового зала. Иннокеша последовал за ней, бросая на меня суровые взгляды. Ретировалась и классная руководительница. Из взрослых остался только фотограф.

– А подпишите меня, – сказал я ему, – гангстер.

– А? Что? – не понял он.

– Просто мысль.

Мы переминались с ноги на ногу. Что дальше? Продолжать фотографироваться не комильфо, хотя Рома воспользовался ситуацией и сделал несколько кадров.

Расшевелил всех Иськин:

– Кто первый сфоткает и запостит Шар – тому с остальных по сотке, – объявил он.

– Начинается…

А я только ждал повода. И мысленно благодарил Иськина за инициативу. Это в его стиле, Иськин – человек-челлендж. Сколько кроссовок истерто, синяков поставлено и, главное, учительских голосовых связок сорвано из-за историй, начинающихся со слов: “Кто первый, тот…”

– Я на это не куплюсь, – сказала Рита Тотоева, самая азартная девчонка в классе.

– И я, – подтвердила Алиса, хотя она ни разу ни в чем не участвовала, кроме случая, когда мы играли в “жопу[10]” во время шоу вокальных талантов.

Крупный сказал:

– Пошел ты.

Его друзья загоготали и, вытащив сигареты, ушли. Другие тоже вышли: и мерзавец Пуан, и Аннет. Остались самые стойкие: Евроньюз, Угрюмов (неожиданно), Алиса, Рита, Барышня (о ней я расскажу отдельно), Рома, Степан и Сидорович (о нем тоже попозже).

– Тебе лишь бы денег, – сказала Рита, но я видел, что ее попа уже разгоняется, готовая рвануть с места.

– Ну да, – подтвердил, нахмурившись, Иськин.

Степан, спортсмен, футболо-баскетболист и просто хороший волейболист, произнес:

– Согласен, это бред.

И, оттолкнув Иськина, побежал к открытому окну.

– Стой, Володырев!

Крысиные бега начались! Мы рванули к разным выходам. Я посмотрел на Рому:

– А ты?

– Я домой. Слушай, ты не расстраивайся, что завуч там наговорила, ты же знаешь, она…

Я увидел, что Алиса вызывает такси. Глупая! С пробками в это время тебе и к вечеру не добраться до Шара! Пора показать этим бестолковым, кто тут самый умный. Победа будет за мной.

– Спасибо за поддержку, Ромыч. Я погнал.

– Удачи! Не подкачай.

* * *

Я единственный, кто додумался ехать на наземном метро. До ближайшей остановки пятнадцать минут, на первый взгляд это кажется минусом, но компенсируется скоростью транспорта и отсутствием пересадок. Большинство выбрали метро и автобусы. Иськин, Рита и Евроньюз прислали в общий чат селфи из вагона. Я написал им: “Вы проиграете”, а они ничего не написали.

Компанию мне составил Стивен Кинг и его аудио-рассказы. Я смотрел в окно поезда, впитывая городские ландшафты и мрачные фантазии короля ужасов. Киевский район сменился Карнавальным, узкие улочки – широкими проспектами и торговыми центрами, пряничные домики – небоскребами. Подъехали к Набережной реки Сивка, и до меня донесся запах выпечки – здесь расположена старинная хлебная фабрика. Ближе к площади Мира, где висел Шар, появлялись толпы иностранцев. Азиаты, американцы, арабы, русские, все возраста и национальности – я бы не удивился и эльфам верхом на единорогах.

В один момент я открыл Тетрадь – на странице Грохида, где, сидя в столовой, написал “сонный паралич”. Ниже появились слова, выведенные красивым почерком.

Сонный паралич.

Так люди называют Асглисианэ. Великий миг, когда лицом к лицу с Тенью (или Тенями) встречается существо человек. Миг нарушения границ и восстановления первозданного. И невозможно дышать, потому что в Мире Теней воздуха нет.

“Не очень-то научно”, – подумал я, забыв удивиться взявшейся из ниоткуда надписи.

Когда на станции “Шаровая” поезд затормозил, я спустился по эскалатору. Мимо прошла группа людей в рясах и капюшонах, с транспарантами. Надписи гласили:

Шар вернет Орвандии Орвандию.

и

Боги пришли, чтобы дать отпор.

Через пару минут дома расступились, и перед моими глазами возник Шар. Я остановился, невольно открыв рот. Величайшее Чудо света светилось. Люди фотографировались, игнорируя волшебство рядом с ними. Многие извращались: делали фото, на которых «держали» Шар указательным и средним пальцем. Или “касались” его кончиком языка.

Какой-то блогер в прямом эфире рассказывал небылицы.

– …я пообщался с физиками, но никто не может сказать, что заставляет Шар светиться. Один упомянул бозон Хиггса, но точной инфы нет. Подписывайтесь на мой канал!

Я включил телефон. Навел камеру на Шар. Тапнул для фокуса. Хотелось зайти внутрь, стать частью Шара, и речь не о том, чтобы проникнуть за ограждения, установленные десять лет назад, а – прямиком в него. Нужно нажать на кнопку, выиграть нелепый спор, но он казался таким незначительным.

Я увидел новый смысл. О нем мне никто не рассказывал. Школы, университеты, экзамены, деньги… Передо мной светился Шар, понимаете?

“Ха-ха, я первый, выкусите!” – написал Сидорович в чат и скинул фото. Я опустил камеру: вот и все, нет, так нет. Но проигранный спор – чепуха, потому что вместе с Шаром что-то светилось внутри меня, и хотелось, чтобы это продолжалось вечно.

– Эй. Мне нужно пять баксов, не одолжишь?

– Что?

Я дернулся от неожиданности. Рядом стоял маргинал в куртке цвета хаки, от него несло спиртом, пара зубов отсутствовали.

– Ты че, школота? Дохера умный?

– Да нет, я…

– Денег, блин, дай. Хорош таращиться! – и он срифмовал слово “шар” с каким-то матом.

– Простите, я…

Он больно сжал мою руку над локтем. Я оглянулся на Шар, будто это папа, который отобьет сынулю от бродячей собаки.

– Ты че, блин… – начал маргинал, но тут резко отдернул ладонь и растерянно уставился на меня. Я тоже растерялся, ибо: секунду назад ударил током беспомощного негодяя; мои легкие, со вздохом, обратились катушкой индуктивности, скопили электрический заряд и выпустили его наружу. Хохолок на макушке негодяя взметнулся и заерепенился одиноким камышом.

– Я пойду, – вежливо сказал я и отошел.

Потом я встретился со Степаном, Иськиным и другими одноклассниками. Мы скинулись Сидоровичу на его выигрыш, а он решил угостить всех куриными ножками. Мы нашли свободный столик в KFC. Нам повезло: столик оказался с видом на Шар.

– Мне кажется, – сказал спортсмен Степан, и все, больше ничего не сказал. У него такое бывает, наверное, из-за бокса.

– Я в шоке, – призналась Рита. – Такой красивый! Но людей много, посмотреть не дают.

– Как думаете, почему он так?

– Светится?

– Ага.

– Моя версия, – сказал Угрюмов, – что это объясняется фосфором. Ученые упустили, что в составе Шара есть фосфор, а сегодня произошла какая-то химическая реакция.

Сидорович занял противоположную позицию:

– Шар – это живое существо, – и добавил: – супер-живое.

– Он как светлячок? – поддержала его Алиса.

– Да.

– А ты, Канон, что думаешь?

– Воздержусь от комментариев.

– Мне кажется, – сказал спортсмен Степан, и мы уставились на него, чтобы мысль он все-таки закончил. – Мне кажется, Шар сделает нас всех сильнее, – предположил Степа, смутившись.

– Было бы неплохо, – сказала Рита.

– Надо обсудить его на Великом факультативе.

– А вы знаете, какой он будет в этом году?

– Никто не знает.

– Уже в среду, да?

– Ага.

Потом все начали троллить Никиту Евроньюза, но так, без причины, без огонька, на автомате. Все, кроме меня. Я просто о другом думал, а он видимо решил меня за это отблагодарить и сказал:

– Я знаю, что тебя завтра придут проверять, Канон. Подслушал, когда стоял возле кабинета директора. На урок истории придет комиссия. Вызовут тебя. Завуч считает, что ты историю сто процентов провалишь.

– Угу… Спасибо, Ник.

Я макал стрипсы в остро-сладкий соус терияки, а та область мозга, которая отвечает за надежду, так и норовила захватить надо мной власть. Надежду на что, спросите вы? Да, в общем-то, на все. Надежду абсолютно на все.

Шар светился.

Шар светился!

Глава 5. Второй закон Тьмы

С просторов интернета:

Шар – это совесть человечества. Смеем ли мы надеяться, что она проснулась?

Тем же вечером, когда я улегся в ванну, дома отключили свет: наглядная демонстрация моего врожденного везения.

– Вы там серьезно?! – крикнул я.

– Какие-то проблемы с подстанцией, – сказал папа утробным басом.

Зараза. Хотел отмокнуть после тяжелого дня, а в итоге потону в темноте. Хорошо хоть пену успел сделать высококлассную. С кленовым запахом, да так, чтоб переваливалась за бортики.

Я погрузился по самый подбородок и сделал “буль-буль-буль”.

– Сына, тебе свечу принести?

– Не, я с телефоном.

– А то свечки нынче нарасхват. Брату твоему и четырех мало.

– И что он с ними делает?

– Чего?

– Что он с ними делает, говорю?

– Чего? Плохо слышно.

– МНЕ НЕ НУЖНЫ СВЕЧИ.

– Это я сразу понял.

Я подставил ногу под струю воды, взял телефон и залип в новостную ленту. Крупный был прав, когда говорил про взрыв. В соцсетях миллион фоток с хештегом #шар. Даже шумиха вокруг финала чемпионата Европы по футболу, когда сборная Орвандии проиграла немцам со счетом 5:3, была не такой громкой.

Авиаперевозчики объявили, что запускают дополнительные рейсы в аэропорт Бьенфорда, уровень пробок достиг десяти баллов. Публиковались разные версии, одна нелепее другой. Вплоть до того, что Шар – это космический корабль.

В инстаграм-сториз появилась новая маска, и теперь половина сториз пестрела людьми с Шаром вместо головы. Мировые бренды сориентировались с ситуативным маркетингом: Apple запостили фотожабу, где на небе висит надкусанное яблоко, Nike объявили, что выпустят лимитированную коллекцию светящихся мячей. Продавцы диско-шаров написали в твиттере “Не благодарите”.

– Дима, хочу писать! – крикнул Мелкий в дверь.

– На том свете пописаешь.

– Дима-а-а-а!

– Ой, прости, света ж нет.

– Ма-а-а-м!

– Играйся со свечами! – крикнул я вдогонку и положил телефон на стиральную машину.

Я выдавил на голову мандариновый шампунь. Защипало глаза. Я стал драться с водой и вдруг услышал, что на телефоне включилось видео.

– И че-как это, – сказал я, выпузыривая пену изо рта. Видимо, забыл заблокировать, и фейсбук автоматически воспроизвел ролик с котами.

Но моя гипотеза не подтвердилась. Я взял телефон и увидел на экране запись, снятую утром в школьном туалете: с Ромой, корфом и трудовиком. Ни дать ни взять, замкнуло что-то, переглючило.

Тем не менее, видео я выключать не стал: оно смешное, не грех досмотреть до конца. Трудовик Иннокеша заслужил “Оскара”, а Рома – тот еще истеричка. И корф получился таким, что хоть вставляй в рамку и вешай в галерее.

… но тут я подпрыгнул, расплескав воду. На рисунке было кое-что, чего я не рисовал. Глаза корфа, полные ярости, пылали ярко-красным, хотя этого цвета, как вы помните, не было. Я поставил видео на стоп-кадр, сделал скриншот, и телефон выключился, лишив ванную единственного источника света.

Странно вот еще что. Почудилось, буквально на мгновение, что в последний момент корф на меня посмотрел. Я встал, залив водой коврик, нащупал полотенце и вылез из ванны. Должно быть, перегрелся и мне следует остыть. Я протянул руку к двери, но ручку не нашел. Провел вверх-вниз по деревянной поверхности: ручки нет!

Стойкость духа медленно спустилась в сточную трубу вместе с мандариновой пеной. Я применил оружие № 1 для подобных ситуаций – лихорадочно потыкался в дверь.

Где ручка?!

И я прибег к оружию № 2:

– Мам, откроешь?

Мама не открыла.

Блин, как же так, вы что, забыли, что в моем арсенале только два оружия?!

* * *

А, нет, все хорошо. Я вспомнил, что папа пару недель назад поменял положение ручки, чтоб удобней было открывать. Облегченно вздохнув, я переместился и… Снова не нашел ручку!

* * *

Шучу, нашел. В квартире стояла тишина, будто я жил один. Тьма обитаема – вспомнилось. Ха-ха, она обитаема мною голеньким! Я медленно пробрался в комнату, сел в кресло и почувствовал, что Тьма разрослась, как бамбук. И стала глубже.

Если это можно было списать на игры разума, то следующее происшествие так просто не обоснуешь. Я услышал рык. Не рокот, не раскатистый клич Аслана, и уж тем более – не гудение от перепадов температуры в старых трубах. Рык. Тьма обитаема. Она снова стала глубже. Еще чернее.

Двигаясь полушажками, я вышел из комнаты. Почему мама не кричит от страха? А папа – почему он не выносит нас под мышками во двор? Это такая акция? Поблуждав по квартире, опрокинув чашку и ударившись мизинцем об диван, я убедился, что дома кроме меня – никого.

Надо выбираться из засады. Я вернулся в комнату, нашел рюкзак и вытащил оттуда Тетрадь с гоблинами. Что, если первый закон («Тьма обитаема») не был написан в Тетради изначально? Что, если он появился, когда я произнес его? Я снова услышал рык, со стороны шкафа. Спокойно. Держим себя в руках. Моя гипотеза: правильно сформулированный тезис о Темноте помогает в борьбе с ней. В морге формулировка сама крутилась в голове и оказалась верной.

Благо прямо сейчас в ней тоже кое-что крутилось, не менее верное. Я поднес тетрадь к губам и прошептал:

– Помогите.

Не помогло.

Тогда я прошептал:

– Всегда есть более глубокая темнота.

Я был уверен, что это наблюдение – сто процентов верное. Произнес я его не задумываясь, губы все сделали за меня. Рык со стороны шкафа стал громче. Я выскочил в коридор, влетел лбом в дверной косяк, и заорал; рык отозвался эхом.

– Что тебе надо?! – спросил я у Тетради. – Всегда есть более глубокая темнота же! Нет? Хорошо, тогда вот тебе: у темноты черный цвет. Что, тоже нет? Темнота темная, как темень. В темноте все средства хороши. Если у тебя в душе темнота, то, скорее всего, в ванне тоже (тут мой внутренний Иськин зааплодировал). Темнота темноте рознь.

Мимо.

Так можно перебирать бесконечно. Мне нужна подсказка.

Я добрался до комнаты Мелкого, нашел свечу. Он оставил две штуки на столе, рядом со спичечным коробком. Огонь на фитильке оказался блеклым, неживым, но его хватило, чтобы, вернувшись в комнату, различить надписи на странице Далибена.

Они изменились. Как я и ожидал.

1. Тьма обитаема.

2. …

3. Всегда есть более глубокая Тьма.

4. …

5. …

Вот оно что: я пропустил второй закон! А что, а где? Опять перебирать варианты? Я посмотрел в окно, и вдруг за черным-черным ничем, далеко за горизонтом разглядел его. Шар. Отблески долетали сквозь глубину, и ничто не могло их остановить.

– Тьма опаснее, когда горит Шар, – сказал я. И все вернулось. Моя тумба. Моя кровать. И книжки, маленькие союзники, не дающие приуныть в тяжелую минуту. Вернулся к свету и я. А в Тетради с гоблинами синими чернилами были вписаны три закона темноты.

Как мне удалось угадать формулировки?

Кто… Кто говорил за меня?

* * *

Я повалился на кровать и натянул штаны. Включил фонарик на телефоне (общий свет пока не появился), он снова заработал. Потом подошел к шкафу, где слышался рык. Посмотрел на постер “I want to believe” на внутренней стенке шкафа. На свои рубашки.

Ничего из этого не походило на исчадие мрака.

В комнату ввалился Мелкий.

Разве что он.

– Дима, дай бумагу рисовать.

– Подожди. Ну-ка, встань сюда. Ты же заходил в мою комнату, да?

– Да.

– Когда?

– Дай бумагу.

Я вытащил из ящика альбомных листов и протянул Мелкому.

– Только гоблинов не рисуй.

Мелкий вышел. Ему на смену зашла со свечой мама.

– Как чувствуешь себя? – спросила она.

– Нормально. А что?

– Мне показалось, ты перегрелся в ванной. Вышел с краснючими глазами, ушел в комнату. Голова не кружится?

– Когда это я вышел?

– Минут десять назад. Куда свечу поставить?

– На тумбу.

– Хорошо. Как тебе Шар?

– Красавчик, зажег.

– По-моему, это настоящая магия. Удивительная.

На страницу:
3 из 6