Рэкетиры никому не нужны

– Глупости не говори, – но, по-моему, мой голос выдал мою неловкость, приподняв немного высоту тона.

– Ну и зря. Почему я не нравлюсь Кате? Я бы сразу женился. Но я хорошим девчонкам не нравлюсь. Не знаю почему, – Голов искренне расстроился.

– Потому, что ты все время жрешь и воняешь все время едой, а женщины хотят внимания. Откуда у тебя внимание? – поддержал я товарища.

– Да, – согласился Голов, – я болен. Мне нужен врач. Я болен и одинок. Но я тоже хочу нравиться Кате, – надулся на жизнь Голов.

– Катя тебя полюбит, а ты променяешь ее на тарелку харчо.

– С грецкими орехами? – искренне и с эмоциональной вовлечённостью поинтересовался Голов.

И ушел просить печенье.

О чем вся эта жизнь? Я люблю Алису. И только ее. Алиса со мной солидарна и тоже любит только себя. Катя нравится Голову. Я, кажется, нравлюсь Кате. Успокаивало в этом несправедливо устроенном мире то, что Катя безуспешно нравится всему личному составу милиции, и Голову не должно быть слишком обидно. Плохо, наоборот, когда нравится только тебе, а ей нравятся все остальные. Эта мысль показалась мне достаточно мерзкой, и я успокоился.

– А, вот вы все где, – весело сказал Сева, хотя «всех» был один я, – нашел я физкультурника. И машину его нашел.

– Клево. Вот кого нам точно надо уже допросить. И где?

– Не знаю! – так же весело ответил Сева.

– Ты же сказал, что нашел?

– Ну, я его нашел, в смысле, где живет, знаю, какая машина. Телефон. Все знаю, – искренне весело продолжал Сева.

– У нас были его данные. Нетрудно узнать, где он живет и какая у него машина. А сам он где?

– Живет в съемной квартире, а машина по доверенности, между прочим, – немного обиделся Сева плохой оценке своего труда. – Живет прям над «Узбечкой» на втором этаже. Вырос на соседней улице, так что у нас в паспортном столе есть его фото по форме один.

– Дома его нет?

Честно говоря, вопрос был лишним: такой радостный Сева явно уже проверил адрес, который меньше чем в ста метрах от отдела. Но есть такие вопросы, которые мы задаем и думаем, что так надо. Говорит же тебе мама или жена: «Ты пришел?», видя тебя пришедшего, а ты и вправду пришел.

– Нету, и машины нету, но где-то она есть! – почему-то опять радостно продолжил Сева.

А я уже хотел немного поработать. Но не судьба. Пятница берет свое. Конец рабочей недели не будет зафиксирован допросом физкультурника. Я даже расстроился.

Вернулся жующий Голов.

– Я сказал, что ты здесь, а Катя про тебя даже не спросила. Это хороший знак! – прям при Севе сообщил Голов.

– А что Катя? Какая Катя? Наша Катя? А что с ней? Почему она должна спросить? – оживился Сева.

– Нет, не ваша, – сказал я холодно и зло посмотрел на Голова.

– А у вас что с ней – шуры-муры? Расскажи. Я могила, – не на шутку разволновался Сева.

– Это другая Катя, – решил исправить враньем свою ошибку Голов, – из прокуратуры. Это по работе.

– Из прокуратуры? – подозрительно спросил Сева. – А кто там у вас Катя?

– Ты ее не знаешь. Помощник по милиции. С другим отделом работает, – продолжал врать Голов; я даже не знал, что он так может.

Словосочетание «помощник по милиции» подействовало на Севу отрезвляюще. Это были те девочки, через которых наша Родина портила жизнь милиционерам, в основном через отмену постановлений об отказе в возбуждении уголовных дел, так называемые «отказные» или «отказники». Сева сразу загрустил. Вынесение необоснованных «отказных» в те года было главным инструментом по улучшению показателей, и только девочки – помощники прокурора по милиции – стояли между законностью и полной ликвидацией преступности.

Тут все и пришли. Евсеев, Гоша, Никитин и стажер. Никитин выглядел очень помятым после дежурства. До обеда был еще ничего, а потом как-то осунулся и помялся. Все потому, что он курит. Если бы он только пил, то выглядел бы значительно лучше.

– У нас есть новости, – сказал Евсеев, садясь почему-то сразу на два стула, и с выражением посмотрел на Никитина.

– Мы, кажется, знаем, какие машины были у кладбища, – сказал Никитин, прикуривая сигарету от спички.

Он реально до сих пор прикуривал от спичек и любил потрясти коробкой со спичками перед тем, как положить обратно в карман; наверное, это был какой-то тайный знак своему неврозу. Никитин был хороший опер, плохой начальник уголовного розыска – и от всего этого очень нервный. Вот спичками тряс, и всем остальным иногда тоже.

Все молчали и ждали, пока помятый Никитин закончит артистическую затяжку перед тем, как сообщить важную новость.

– У нас тут в гаражах ворованные тачки перебивают, – тут он вспомнил, что рядом целых два следователя прокуратуры и поспешно добавил, – иногда. Мы сегодня с ними поработали, и они сообщили нам марки автомашин.

– А они откуда знают? – поинтересовался Голов.

– У них заказ из Махачкалы на серебристый шестисотый мерседес. Как раз такой и стоял. Они метнулись за инструментами. А когда вернулись, тачки уже уехали.

– Так они только перебивают или сами угоняют? – усмехнулся я.

– Перебивают, но тут такой соблазн, – с сочувствием к людям, падким на криминальные соблазны, сказал Никитин, мне показалось, что от него тянет этим сладковатым алкогольным запахом больше, чем утром. – Триста метров до гаражей. Как устоять?

Действительно. Как устоять? Только метнуться за инструментами. Мне даже интересно стало, что это за инструменты имел в виду Никитин.

– А вторая? – спросил я.

– «Семерка» БМВ? – второпях спросил Сева.

– Да, «семерка».

– Вот! – торжествующе отреагировал Сева и посмотрел в блокнот. – Я3355МН. Это машина физкультурника! Управляет по доверенности. Принадлежит некому Соловьеву. Я ее нашел!

– И где она? – резко спросил Евсеев.

– Не знаю, – продолжал чему-то улыбаться Сева.

– Так. У нас есть физкультурник, которого нет. Его машина, которой нет. И мы знаем, что вторая – серебряный мерседес, – подвел итог Евсеев.

– И обе машины могли там стоять случайно, – сказал я.

– Вряд ли, – довольно уверенно для предложения с частичкой «ли» сказал Гоша.

– Да. Похоже, не случайно, – сказал Евсеев, – но могли.

– Давайте исходить, что не случайно, все равно больше ничего у нас нет, – согласился я, – тогда нам нужно найти и допросить физкультурника, установить второго водителя и тоже найти.

И тут все, кто курил, разом закурили. Гоша, Никитин, стажер и Сева. И даже Голов, который иногда покуривал, попросил:

– Дайте и мне.

И тоже закурил. Евсеев не курил, но и не обращал внимания на куривших при нем, и я остался задыхаться один. От обиды и одиночества мне захотелось поныть, но не было повода. Да и некому. Жизнь – боль.

Сева встал и заглянул в окно.

– Отсюда окна физкультурника видны. Но пока темно.

– Верный оперативный признак, – не удержался от усмешки Гоша.

– Давайте все пройдем по порядку, – вспомнив, что он начальник, Евсеев достал блокнот. – Итак, что мы имеем. Сегодня ночью, ориентировочно в промежутке между 2–3 ночи, на кладбище убит криминальный авторитет Рюриков Леонид Леонидович.

– Две подряд буквы Л – это плохое сочетание, – вставил Сева, но все привыкли, и никто не отреагировал.

– Сторож был пьян и ничего не помнит, – продолжил Евсеев, – точнее, спал бухой. А напоил его старый знакомый Турнев Кирилл Алексеевич, который периодически выпивал с ним в этой сторожке и ранее. У кладбища в это время стояли две машины. Точнее, на кладбище. Одна, предположительно, принадлежит по доверенности Турневу, другая не установлена. У нас есть отпечатки протекторов. Пистолет «стечкин», из которого, предположительно, убит Рюриков. Адрес фактического проживания Турнева. Что еще?

– Есть информация от наших коллег. Но информация не подтвержденная и взаимоисключающая, – вступил Гоша.

– Заказал Толю Сухумского и приговорен какими-то ворами, – Евсеев стал вспоминать версии по памяти, хотя вынул и положил на стол блокнот, где он все записывал, – конфликт с Шатровым.

– Шатров убит год назад, – вставил Гоша.

– А так и не скажешь. И еще мне сообщили версию про каких-то ментов на стрелках, которых он куда-то посылал вместо себя, – Евсеев вздохнул. – Опять все знаем, а раскрыть не можем. Как так? Такое ощущение, что Рюриков – наш близкий родственник. Сутки не прошли, а мы уже породнились. Все про него знаем. Завтра в 11 совещание. Будем выяснять, откуда информация. Вы будете? – обратился ко мне и Голову Евсеев.

– А надо? – спросил я.

– Дружественным сотрудникам прокуратуры всегда рады, – заулыбался Евсеев.

– Я буду. А Игоря отпустим. Чего ему там делать? Пусть отдыхает. Шабат!

Я так убедительно сказал «шабат», что все почему-то усмехнулись, кроме Голова, а он молчал, но от удовольствия прям надулся и покраснел.

– Меня послали на помощь только сегодня, – радостно сообщил Голов, продолжая радоваться шабату; я бы тоже так сообщал: типа вы работайте, парни, в субботу, а я нет. Ну, я, может, как-то повредней бы сказал.

– Интересно, сколько в Москве серебряных «шестисотых»? – задумался Евсеев. – Ничего эти из гаража больше не сообщали? Может, хоть фара была разбита или диски из чистого золота?

– Я не спрашивал, – опрометчиво ответил Никитин и, пытаясь исправить ошибку, быстро добавил, – но ничего не было, сказали бы, точно сказали бы!

Но Евсеев уже почувствовал, что Никитин заюлил и без его, Евсеева, руководящего участия уже не обойтись.

– Тогда поехали. Заскочим в гаражи и по домам.

– Да зачем? Я сам…

– Мы быстренько… Сева! – напомнил Евсеев Севе, что его это специально касается.

– Да и нет их… пятница же… чего им в гаражах делать? – Никитин уже знал, что все решено, но остановиться не мог и только ухудшал свою и без того тоскливую репутацию.

– Вы как? – спросил Гошу Евсеев.

– Мы готовы, – просто ответил Гоша.

– Наручники у кого-нибудь есть с собой? – Евсеев, наверное, недолюбливал гаражи.

– У меня есть! – с трудом скрывая радость обладания импортными наручниками, ответил стажер.

Мы с Гошей переглянулись и усмехнулись в унисон, только он налево, а я направо, получилось как раз параллельно.

– Ну, тогда – по коням, – бодро подвел итог Евсеев.

Меня ждала Алиса. Еще было время, но уже подгорало. И я искал в себе силы сказать мужественно: «Вас подождать?». Но Евсеев, похоже, не собирался возвращаться из гаражей на работу, и я увидел у него на лице желание как-то с нами распрощаться. У него явно уже были планы на вечер помимо борьбы с преступностью и жены. И тогда я уже спокойно, даже немного небрежно сказал:

– Вас подождать?

– Да нет. Вы поезжайте. Мы же только поговорить.

Да, да, для каждого хорошего разговора нужны наручники, как же иначе. И пять милиционеров с пушками.

– Ну, тогда удачи! До завтра, – я почему-то чувствую себя так неловко, когда говорю «удачи». Есть такие безобидные слова, которые портят речь своей какой-то секретной пошлостью.

– Поехали, – Евсеев встал и только заметил, что сидел на двух стульях и сам удивился.

– Ну, чем они нам помогут? – грустно спросил мироздание Никитин. – Простые работяги…

– А мы попросим их серебряный мерседес поискать. Они же все равно его в Махачкалу ищут, – то ли пошутил, то ли приговорил простых работяг Евсеев.

Мы вышли с Головым из отдела. Темень была уже полная. Но почему-то всегда такой кайф выходить из накуренного помещения именно в среднеосенний вечер.

– Забыл заму позвонить, – как-то отрешенно сказал я, – опять на вид поставит.

– Я думаю, к понедельнику забудет.

А я подумал, что я думаю, что не забудет, но говорить об этом не было сил.

– Как считаешь, Никитин в отношениях с этими в гараже? – так сложно Голов иногда формулировал.

– В интимных?

– Можно и так сформулировать, в каком-то смысле…

– Хорошей «разборке» без милицейской крыши трудно прожить, – решил я немного подогреть Голова.

– Так ты думаешь, Никитин… как бы это сказать…

– А ты точно хочешь это знать?

Голов задумался. И думал долго. Секунд тридцать.

– Нет. Точно не хочу. Но очень любопытно.

Вот что ответил Голов? Непонятно.

– Думаю, нет.

– Я тоже так думаю. Но не знаю, почему так думаю.

– Потому что он – раздолбай. А для таких дел нужны высокоорганизованные коррупционеры.

Голов на всякий случай молча согласился.

– Ты звони, если нужна будет помощь. Я на работе до обеда точно буду.

– Зачем? Отдыхай. У тебя же шабат.

– Я не признаю шабат. Они не признают меня евреем, а я за это не признаю их шабат.

Голов действительно имел серьезные причины поработать в субботу. Но я уже был слишком рассеян и ничего не ответил. Сегодня вечером меня ждала Алиса, и я уже ни о чем другом не мог думать. А еще надо было заехать на стоянку за машиной, которую с утра я побоялся заводить, чтобы не заснуть случайно за рулем.

Алиса училась на последнем курсе в инязе на вечернем. И умела говорить на французском, что придавала ей особый шарм, или как его там правильно называть. Я, правда, ни разу не слышал, как она говорит по-французски. Но сама мысль, что твоя девушка делает это, должна сильно волновать независимо оттого, кто это слышал. Моя девушка говорит по-французски. Моя девушка переводчик с французского. Меня так волновали эти формулировки. Наверное, потому, что она не была моей девушкой и, похоже, не собиралась.

Нас познакомил Орех. Он приехал с ней в «Ньюс Паб». На день рождения одного нашего общего знакомого. Орех так был рад, что она приехала с ним, что мы просто его не узнавали. Над ним даже посмеивались, но он ничего не замечал. Он и знать не мог. Откуда ему было знать, что над ним посмеиваются, если над ним до этого никто и никогда даже не пытался посмеяться.

Особо разошелся именинник. Ему сильно Алиса понравилась, а он из тех мужчин, которые сразу теряют волю и человеческое достоинство рядом с красивой женщиной. Притом, что им, этим мужчинам, не светит. И более того, мне кажется, именинник бы даже зассал попробовать познакомиться с Алисой без Ореха. А вел он себя прям неприлично. Алису это даже не веселило. Она все видела, но таким поведением именинник сразу перевел себя в разряд ее холопов. А Орех ничего не замечал. Он так гордился, что Алиса пришла с ним, что ему можно было припой капнуть за шиворот, а он бы не заметил. А мне было обидно за друга. Он же не просто старший друг, он был когда-то моим самым настоящим кумиром. Спортивный кумир в твоем виде спорта – это не какой-нибудь рок-музыкант или духовный лидер из сектантов. Это серьезно. И когда именинник совсем разошелся, я воспользовался началом танцев, сдвинулся на освободившиеся стулья, поближе к имениннику и пробил ему под столом с ноги под коленку. Нетравматично. И потом выразил на лице недоумение его поведением. Он немного поостыл. Если честно, он и сам знал, что выглядит в такие минуты не очень, но не мог себя полноценно контролировать. Так что он смирился и немного затих. Процентов на сорок. Правда, позвонил мне на следующий день и соврал, что у него гематома на полноги. Точно наврал, знаю я это место, там гематома появляется только через день.

Начались взрослые танцы под электрические гитары. По тем временам – высшая форма культурного отдыха. Если, конечно, на гитарах играли правильные люди и в правильном месте. Для этого Орех Алису и привел. Правильным было все. А компания вообще была очень продвинутая. Девушке показать не стыдно.

Алиса танцевала, как греческая богиня. Она чувствовала себя, видимо, не очень ловко за одним столом в новой компании. Поэтому танцевала много, и даже слишком показательно и слишком радостно. А Орех танцевал рядом с ней. Немного нелепо. Смешно поднимая руки над головой и неловко перебирая ногами. Иногда подпрыгивая, иногда даже как-то кружась. Выглядел он очень счастливым. Мне было на него смотреть радостно и стыдно. К Алисе я с того вечера стал относиться очень плохо. Она так откровенно парила моего друга, что по-другому я к ней относиться не мог.

Но я сделал большую ошибку. Я поговорил об Алисе с Орехом. Случайно получилось. Во всем опять виновата гордыня. Как всякому влюбленному мужчине, Ореху хотелось поговорить об Алисе, но Орех никогда не был слишком уж разговорчив. Может, он даже не знал, что хочет поговорить об Алисе, пока я с ним не поговорил. А я прям почувствовал, что ему тяжело. Что эта переводчица с французского парит моего друга, а ему даже не с кем поговорить о ней.

Я почувствовал себя очень умным и тонким. Практически психоаналитиком с практикой в Голливуде или проповедником корейской секты, где все женятся, который все знает про межполовые отношения. И я сам аккуратно вывел тему разговора об Алисе. Хотел поддержать друга.

Но мы всегда такие хорошие, когда не знаем, кто мы. И не признаемся себе в том, что делаем. Я хотел поддержать друга, а на самом деле хотел потешить свое эго. И за это поплатился.

Орех почувствовал мою поддержку. Он не из тех, кто будет искать разговоров о своих переживаниях и ныть кому-то. Орех стал искать моей компании, когда он с Алисой. Он видел, что нам есть о чем поговорить с ней. Видел, что ей интересно со мной, и беспомощно пытался этим воспользоваться. В начале мне все это показалось даже трогательным. И я с удовольствием приносил себя в жертву увлечению друга. Алиса немного раздражала. Даже много. Она вертела Орехом, как хотела. Принимала дорогие подарки. Хотя без пошлостей типа шубы, но, может, был просто не сезон. Ездила на нем с учебы домой по вечерам. Ходила с ним по дорогим ресторанам. А теперь в этих дорогих ресторанах он периодически платил еще и за меня.

Надо признаться, Орех был рожден настоящим пацаном задолго до появления движения. Он считал своим долгом тратить деньги на товарищей. Особенно на тех, кто не нашел себя. Он мог купить путевку в санаторий в Израиль больному псориазом однокласснику. Оплатить ремонт разбитой машины соседу отца по даче потому, что он живет извозом и иногда подвозит отца в город. Он искренне полагал, что если получает деньги из общака, то они общие. Пока они были, конечно, в этом общаке и в жизни Ореха.

Когда Алиса позвонила мне сама первый раз и попросила свозить ее по делам, прям так и сказала: «По делам», я немного удивился, но в целом был польщен. Тем более она сама назвала причину: «Миша не может, ты не мог бы мне помочь?» Это прозвучало как «замени товарища в трудную минуту». В голове моей так прозвучало. Ни фига это было не так. Я согласился.

Дела оказались самые что ни на есть необходимые. Алисе надо было встретиться с подругой и пройтись с ней по магазинам. Точнее по вещевому рынку, тогда это так называлась – «по магазинам». А я вместо того, чтобы слить ее за такие дела (как вообще можно было подумать, что я повезу кого-то по магазинам!), все время переживал, что после большого американского внедорожника Ореха моя «девятка» выглядит не очень. Но, к сожалению, Алиса была хорошо воспитана и не придавала принципиального значения внешним понтам. И мое порабощение началось.

Вначале я сопротивлялся как мог. Из-за Ореха, конечно. Мне казалось, что веду я себя нечестно. Не по-мужски. Не по-товарищески. Как там еще можно себя вести «не» в такой обстановке?..

Я нелепо сопротивлялся. Начал избегать встреч с Орехом и Алисой. Орех мне звонил:

– Привет. Ты завтра как? Алиса про тебя спрашивала. Считает, что ты ее за что-то невзлюбил…

– Да нет, просто занят все время, – старался я говорить спокойно, чтобы не было слышно, как у меня радостно щемило посередине груди оттого, что Алиса про меня спрашивала, – за что я могу ее невзлюбить?

– Ну, я не знаю. Вы очень сложные для меня. И ты, и она.

– Хорош, Орех! Я очень простой.

– Завтра что? Алиса хочет в бильярд поиграть. Я не умею и не хочу начинать. Выручай.

И я шел играть с Алисой в бильярд. И с трудом сдерживал себя, когда Алиса слишком низко наклонялась над столом. Или даже садилась на стол для удара. Или типа случайно касалась меня бедром, проходя мимо. И рядом был Орех, и ничего не замечал от счастья. Потом мы прощались, Орех увозил Алису домой, а я еще ходил какое-то время вокруг бара, где мы играли, или сидел на лавочке у входа безо всякой необходимости там сидеть. Все это было невероятным испытанием. Я потом даже машину вел с трудом. И полночи смотрел в потолок, думая о ней.

Но так долго продолжаться не могло. И однажды Орех заехал ко мне на работу. Где-то за полгода до этого была смешная история. История случилась из неудержимого желания некого Славика Мелешкина брать деньги в долг и потом их тщательно проигрывать. Славик торчал денег всем по кругу. И мне в том числе. Мне немного. Я быстрей всех понял, что Славик играет.

У нас была встреча одноклассников, мы пили пиво, ели чипсы с соленым печеньем и, собственно, ничего больше не делали. Типа мальчишник. Один из наших залетел, и надо было жениться. Он потом родил тройню и так и не оправился от этого никогда. Мы пили пиво на бульваре за Гоголем. Историческая точка. Наши ботаны пили лимонады. Я уже зарабатывал и пил эти кислые французские вина и воняющие торфом односолодовые виски. И проедал какие-то неприличные деньги по ресторанам. Но с парнями старался не выделяться. И с удовольствием пил лимонады на бульваре, хотя не ботан, а просто за рулем. И тут Славик идет по бульвару с дорогой проституткой. Этих проституток тогда было не перепутать, что-то в них было неуловимо одинаковое. Славик бросился ко мне обниматься. Девушку не представил, что было ожидаемым палевом. А потом как-то неловко отвел глаза от одного из наших. И не зря. Мой одноклассник работал крупье в казино. И сразу всем рассказал, как Славик проигрывает у них свою жизнь. А вчера выиграл. Раздал всем много чаевых и взял с собой эту девицу. Видимо, столько вчера ей отсыпал, что сегодня никак не мог расстаться. Игровые и героиновые – это все. Удар по карману всех их знакомых. Да так попросят, что еще будешь сам бежать давать в долг. А то еще и воровать начинают. И я прекратил со Славиком все контакты. И простил в душе долг, потому что душа не должна изнывать оттого, что никогда не вернется.

Прошло года два, и я сталкиваюсь прям у входа в нашу прокуратуру со Славиком. Он по-прежнему был очень наряден: кашемировое пальто неприлично яркого цвета, такой же пиджак, но другого неприлично яркого цвета, какие-то туфли с вышитым рисунком… Но все было явно не слишком свежее. Славик, похоже, не мог дойти до магазина одежды, не встретив по дороге рулетку.

А ведь когда-то он прилично зарабатывал. Возил в страну все подряд, как все. Был одет с иголочки во все самое именное, говорил по-английски и по-французски. Одним из первых среди моих знакомых купил себе почти новый мерседес. Конечно, ворованный в Германии, но мерседес. А потом решил, что жизнь удалась. И улетел в небеса. В начале жизнь продолжала удаваться. И тогда он начал играть. И буквально за полгода потерял все. Партнеры по бизнесу перестали с ним делиться. Крыша запретила ему к этим партнерам даже приближаться, когда он дернулся. Славик кинулся за справедливостью к другим бандосам. На встречу приехали его новые бандосы и его старая крыша. Обнялись. И порешили, что он им всем должен за беспокойство и попытку соскочить.

Что-то у него забрали, но далеко не все. Все он проиграл. Он проиграл абсолютно все. И остался всем должен. Но играть не прекратил. Когда мы с ним столкнулись, он от неожиданности сбился с шага и застыл; особенно примитивно плоским стало его лицо. Я же виду не подал, потому что увидел его чуть раньше и когда он меня еще не видел. Это было очевидное преимущество, которое всякому живому человеку приятно.

– Здравствуй, Славик, – ухмыльнулся я, как мне показалось, очень достойно ситуации.

– О, привет! Давно не виделись! – Славик немного справился со своим лицом и сразу начал отыгрывать ситуацию. – Где пропадаешь? Я тебя искал несколько раз. Темы были серьезные.

Я смотрел на него и пытался придумать, как ответить пообиднее. Как-то обозвать его лживым и земляным червяком, но не в лоб, а тонко и умно, как и должен говорить гадости культурный человек. Я вспомнил пару наших общих знакомых, которые с удовольствием оторвали бы ему ноги. И подумал, что можно позвать его в кабинет и кому-нибудь из них позвонить. Но мысль была какая-то не мужская. Мне показалось, что такие мысли меня унижают, и они остались в фантазиях. Идея отвесить ему звонкого пендаля мне больше нравилась, но исключительно своей простотой. Я испытал физическое удовольствие от мысли про пендель. И меня сразу отпустило. Мне стало легко и приятно, а Славик был морально уничтожен в моей голове навсегда, как мне тогда показалось.

– Да какие у тебя темы, Славик, ты же играешь! У тебя одна тема, точнее две. Красное и черное.

– Ну, ты вспомнил! Я год уже не играю. Да мне и некогда, – он был так убедителен, что червяк сомнения чуть не шевельнулся во мне, но Славик тут же еще более убедительно добавил. – Помнишь, у меня были неприятности? Я решил, что это знак и я все должен отдать. И все отдал. Но зато очистился. И так после этого поперло. Я теперь занимаюсь алмазами. В основном в Якутии живу; холодно, но оно того стоит. Развиваюсь. Я просто бешено развиваюсь. Ты не представляешь, как я сейчас развиваюсь. И какие у меня связи теперь. Камешки любые двери открывают.