Расскажите о себе. Рассказы

И потекли дни под вязким феназепамным сном. Коктейль из антидепрессантов, нейролептиков и нормотимиков давал буквально потрясающий результат. Руки дрожали так, что подчас не удавалось даже поесть. Аритмия и нервный тик дразнили Людочку надеждой, что сердце вот-вот остановится и прекратит это унылое существование. Но сердце билось, неровно, но билось, а тик перескакивал из руки в ногу, оттуда под веко, и шел разгуливать по всему туловищу, напоминая старую бабушкину страшилку об иголочке. Мол, если будешь бросать швейную иглу где попало, то однажды на нее наступишь, кровушка ее подхватит, подхватит и унесет. Иголочка по венам обежит, до самого сердца доберется и прямо в него – цоньк. Так смерть и наступит. Блуждающий тик был воплощением иголочки. В детстве это нехитрое предупреждение, выдуманное только для того, чтобы приучить безалаберного ребенка к порядку, навевало Людочке что-то сказочное, напоминало о Кощеевой смертушке в игле. Прежде чем взяться за иглу, на всякий случай совала в карман магнитик – смертью своей надо управлять.

Кутаясь в шарф, Людочка стала гулять по больничному двору, считая круги. Двигалась медленно, рассматривала гниющие листья под ногами, ржавые водостоки и казавшиеся такими же ржавыми безымянные голые деревья. От краснокирпичного забора, поросшего мхом и упирающегося в брандмауэр, несло кошками и плесенью. Проходя мимо него Людочка ускорялась. На четвертом проходе мимо забора что-то звякнуло у нее за спиной. Людочка обернулась.

– Девушка! Подай карабин! – кто-то висящий на брандмауэре показывал пальцем на землю.

– Что?

– Карабин уронил. Поищи в листьях, пожалуйста. Где-то там должен быть, – человек на веревках показывал рукой в направлении забора, медленно спускаясь по стене, отталкиваясь от нее полусогнутыми ногами.

Людочка, не соображая, что нужно делать, шарила глазами по земле, носком ботинка отводя листву.

– Синий такой, блестящий, – человек спустился почти до земли, отстегнул обвязку и, звякнув металлом, подошел к забору.

– Не вижу.

– Странно. Показалось, что сюда летел. Ты не заметила?

– Нет. Вроде слышала что-то.

– Ты тут лежишь? Пациентка? Смотрю, уже не первый круг нарезаешь.

Людочка кивнула.

– А я маяки на дом ставлю. Видишь, все в трещинах. Надолго с этим объектом застрял. Еще через неделю водосточку надо будет менять с фасада, а здесь баннер вешать. Видимо, чтобы маяки скрыть. Смешно. Вечные потемкинские деревушки. Меня Влад зовут. Ладно, черт с ним, с этим карабином. Пошли чаю попьем, я на скамейке посижу. Ноги от обвязки адски болят. Хоть передохну немного. У меня в рюкзаке термос и бутерброды.

– Нет, спасибо.

– Соглашайся, в одиночестве есть неполезно. А я толком даже не завтракал сегодня.

Словоохотливость молодого человека сбила Людочку с толку, и она поплелась за ним к скамейке.

– Напарник мой свалил, так что тебе повезло: чая много. Ты тут давно?

– Не помню, недели две, наверное.

– А из-за чего? Депрессия? Мне управдом говорил, что тут не совсем обычная… эта… Короче, здесь почти нормальные люди.

– Вроде.

Парень налил в крышку термоса чай, передал Людочке. Она, помешкавшись, взяла ее обеими ладонями и уставилась на молочный пар.

– Жизнь какая-то… мутная, что ли. Не хочется ее.

Молодой человек хмыкнул и, обжигаясь, глотнул прямо из термоса.

– Знаешь, почему уныние грех?

– Потому что так придумали христиане.

– А ты не с ними? – он придвинул к девушке фольгу с бутербродами.

Людочка замотала головой – то ли ответ на вопрос, то ли отказ на приглашение к трапезе.

– Это хорошо. Вот ты училась когда-нибудь? Переживала из-за сессии? Смерть как экзамен. Можно её бояться, переносить, но рано или поздно все равно придется сдаваться. И ты приходишь с кислыми щами, понимая, что ничего не знаешь, и портишь своим унынием настроение преподу. И он ставит тебе пару, и ты уходишь в ад. Или иначе. Ты даже не думал готовиться, но не потому что лень или тупой, а потому, что счастливый. Например, кайфуешь от чего-то или неистово влюблен и весь аж искришься. И препод на тебя смотрит, сам радуется, вспоминая свою залихватскую, э-ге-гей-молодость, и отпускает тебя с богом и пятеркой в зачетке. Ну и ботаники, конечно. Эти всегда готовы. Монахи там, богословы, зубрилки-практики. Но их пускают формально. Потому что права нет за дверь выставить. А так, по совести, им там, за дверью, самое место. Ничего себе! Всю жизнь потратили на изучение всякой байды, а саму жизнь спустили в унитаз: по-настоящему не любили, не страдали, не чувствовали, не боролись. Так что, знаешь, умирать надо на пике, когда улыбка шире плеч и собой доволен до потери сознания. Сходить на тот свет надо, чтобы похвастаться, что жизнь удалась, поделиться, так сказать, радостью. А нытье разносить бесполезно. У верующих, кстати, так. Они верят, только когда страшно или больно. Я всегда церкви стороной обхожу, они хуже лепрозория. Туда тащат все самое отвратительное. Приходят ныть и клянчить. А нужно же наоборот. Молиться надо, когда тебе так хорошо, что радость не вмещается, вот прямо распирает, когда ты как граната без чеки! Тогда и надо молиться, делиться этим. Хотя бы из чувства самосохранения, чтобы не взорваться.

Людочке казалось, что она может взорваться только от нервного тика, отсчитывающего секунды до конца. Собеседник продолжал, дожевывая бутерброд:

– Знаешь историю про друзей в холодильнике? Был дяденька один. После суицида. Вот у него была причина выпилиться. Родственники сдали его в психушку, потому что он постоянно рассказывал про каких-то своих друзей в холодильнике. Говорил, что лишь они его понимают, стоял у раскрытой двери часами, родственники только лампочки менять успевали. Его галоперидолом обкололи, довели до состояния овоща – хоть в салат кроши – и выпустили. Он домой пришел, открыл холодильник, а друзей-то нету! Кастрюля с борщом да селедка в банке. Вот и сказочке конец.

Людочка поежилась. Молодой человек дожевал последний бутерброд и стряхнул крошки с одежды.

– Ух… чай, еда. Счастье! Даже ремень мешает, обожрался. – Встал, размял ноги и ослабил ремень обвязки. Подумал и ослабил еще. Потом еще. – Я сейчас промальпом занимаюсь. Зарабатываю деньги на горы. Хочу на Эльбрус. Сначала, правда, нужно в Узункол традиционно смотаться. Так, чуть-чуть полазить и девушку потренировать, показать на практике, так скажем, убедить, что альпинизм – это не страшно. А то переживает очень. Здесь ведь, как и везде: если с головой подходить к этому процессу, то все вполне безопасно и приятно.

– Не страшно? У меня от высоты голова кружится и в глазах темнеет.

– В целом, нет. Но смотря какая высота. В горах дыхание перехватывает от красоты, да и страх, конечно, немного присутствует. Куда без него? Когда альпов спрашивают об этом, они заливают что-то о подлинном чувстве жизни лишь в близости к смерти и подобный пафосный бред. Все проще. Мы всего лишь адреналиновые наркоманы-эстеты. Геройства, наверное, в жизни не хватает. Хочешь, возьму тебя как-нибудь на скалодром потренироваться. Как знать, может зайдет, и лет через пять мы с тобой встретимся где-нибудь в Крыму или в Саянах.

– Нет. Я не доверяю никому. Не представляю, как можно идти куда-то в связке. Невозможно же всех контролировать, – Людочка отряхнула от капель крышку термоса и протянула ее собеседнику.

– Да, это специфический момент. Зато к людям начинаешь по-другому относиться. Поневоле станешь в них разбираться.

Внезапная встреча взбодрила Людочку. Она даже попыталась улыбнуться.

– Ты же не галлюцинация?

Парень улыбнулся:

– Определенно, нет.

– Спасибо за компанию.

– И тебе. Ладно, черт с ним, с карабином. Если найдешь, вынеси. Я послезавтра снова вывешиваюсь здесь. Постараюсь в это же время быть. – Молодой человек забросил в рюкзак термосы и побряцал чем-то в рюкзаке. – Вот черт! Карабин-то на месте. Что-то другое, значит, упало. Может, уже от голода мерещится всякое.

Людочка смотрела на то, как парень складывал термосы в рюкзак, перебирал обвязку: карабины, кольца, восьмерка, жумар. Наблюдала, как подвешивал небольшое ведерко, как закреплял снаряжение, а думала о другом. Будто почувствовала в себе какую-то фальшивую ноту, нащупала какую-то уродливую логическую нестыковку. Парень тем временем закончил приготовления к восхождению:

– Полезу обратно. Там уже фигня осталась. Один маячок на самом верху по пути мазну – и домой. Ну, пока! – Молодой человек еще раз подошел к тому месту, где они с Людочкой искали упавший карабин, попинал листья и полез на брандмауэр. Он поднимался быстро, одной ногой отталкиваясь от петли, другой – от стены. Почти на самом верху закрепился, перестегнулся, подтянул ведро и что-то вымазал из него на трещину, змеившуся по дому. Потом плавными, в раскачку, движениями переместился вбок. Что-то заметил, отклонился вправо, выпал из обвязки и полетел на асфальт.

Людочка ничего этого не видела. Она вернулась в больницу, приняла порцию лекарств, поужинала и легла спать. И впервые за долгое время ей приснился сон, а не кошмар с провалами в пустоту. Ей снились горы, люди с огромными рюкзаками, промерзшие веревки, ветер. Утром оказалось, что соседка забыла закрыть форточку. Все время до прогулки Людочка не находила себе места, думала о том, что пойдет к местному дворнику просить грабли, чтобы искать то, что выпало из обвязки вчерашнего знакомца. Но прогулку отменили. По больнице перекатывалась новость, обрастая подробностями, о вчерашнем падении альпиниста. Людочка отогнала эту мысль, убедив себя в том, что речь о ком-то другом. На улицу она больше не ходила. Когда ее никто не видел, разговаривала с Владом, беззвучно спорила с ним, слушала его истории.

Спустя месяц ее выписали. Хлопнула больничная дверь. В ожидании такси Людочка, утопая в растаявшем снегу, прошла по больничному двору. Стена встретила ее баннером: «Смелее в будущее!»

«Так и поступим, – улыбнулась Людочка. – Проверим. Если по-прежнему буду все делать не так, то наконец убьюсь. А если научусь все делать правильно, то лет через пять встретимся в Саянах или в Крыму».

Инквизиция

6. «Но, если вы настаиваете, я согласна. Нет, я не виновата, это вышло случайно. Объясните правила еще раз, пожалуйста. Уже понятнее, но, если не возражаете, я для начала посмотрю со стороны. Неужели вам это нравится?»

Вот, что я бы сказала.

Приветствую!

Письму Вашему рада безмерно! Оно – единственный проблеск разумного, доброго, вечного. Сразу же приношу извинения за косноязычие и несоразмерность стиля и темы. Я редко участвую в интеллектуальных беседах, а из книг в местной библиотеке только махровая классика (по преимуществу стихи) девятнадцатого века. Пардон, столетия. Простите мне мое ёрничество и ошибки!

А теперь к делу. Давно не читала ничего нового в области исследования ведьмовства как современного явления. Рада, что могу быть полезной. Не стесняйтесь задавать вопросы и, пожалуйста, присылайте и впредь свои наработки. Я постараюсь помочь, чем только смогу. Времени у меня много. За грядущие восемь месяцев в четыре руки (не знаю, как Вы, а я пишу обеими – развивать субдоминантную руку весьма полезно) можно написать не только диплом, но «Капитал» Маркса.

Как Вы и просили, рассказываю все по порядку.

Я психолог и культуролог. И когда все мое окружение отговаривало меня от гуманитарщины, рассказывая о прелестях бухучета и проектировании автодорог, я только упрямо настаивала на своем выборе. Перспектива умереть от голода тогда меня не смущала.

Ах, это поведение людей! Фобии, мании, комплексы – все это казалось таким захватывающим лабиринтом, ориентируясь в котором можно управлять миром, дергать марионеток за веревочки себе на потеху. Но на деле все обстояло несколько иначе.

Образование психолога родственники мне милостиво прощали дважды. Первый раз – по причине юродивости. Это же каждому понятно, что психолог – душевно увечен, пытается сам себя спасти, вырвать, так сказать, из лап безумия. Во второй раз сочувственно отнеслись, когда колпак потек у моего дяди. Нет, ему я не помогала, но родня задумалась о том, что, возможно, психология не так бесполезна, как кажется на первый взгляд.

С культурологией было сложнее. Диссертация посвящалась, как Вы знаете, ведьмовству. Благо, к тому моменту я повзрослела и убеждать в актуальности своей темы никого, кроме ученого совета, не собиралась. Моя тема была способом выйти из области прикладной психологии, в которой я успела в тому моменту подразочароваться, к чистому гуманитарному знанию, без примесей прагматики. Мне казалось крайне любопытным то, как колдовство объясняется с точки зрения психологии. Нового слова в этой области я не сказала, но диссертацию защитила. Вышла в жизнь в шапочке-конфедератке и обалдела от реальности. Академическая среда была совсем не похожа на то, что ждало меня за стенами альма-матер. Остро стоял вопрос самообеспечения. Со своей кандидатской я ходила по собеседованиям, и каждое меня по-своему удивляло. Я отчаялась найти место на кафедре, была готова преподавать историю в школе, стать соцпедагогом, Гогом или Магогом, уже начала присматриваться к парикмахерским курсам, денег на которые, правда, не было. Окончательно депрессия накрыла меня после собеседования в школе, когда завуч, глядя на графу «место рождения» в моем паспорте, спросила, почему я переехала в Петербург. Место моего рождения – Ленинград. Жаль Вас разочаровывать, но диплом не дает никакого преимущества. Предсказываю: когда будете говорить, что Вы религиовед, Вас каждый раз будут поправлять: «регионовед». Но это я отвлеклась.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Credo quia absurdum est – «Верую, ибо абсурдно», латинское выражение, приписываемое Тертуллиану.

2

Запрещенная в РФ соц. сеть (принадлежит компании Meta, признанной экстремистской и запрещённой на территории РФ)