Миссия Амальгама

Ни один мускул на точёном лице пилота не дрогнул, но его пальцы впились в подлокотники с такой силой, словно под ними был не мягкий поролон, обитый кожей, а потная, пульсирующая плоть режиссёрской шеи.

Орлов хватал ртом воздух, пытаясь, наконец, вдохнуть. Пальцы сами скользили по экрану планшета, добираясь до страницы французского пилота. Что там за дрянь, что за гадость они придумали про этого парня, хрустальную безотказную душу, главную жемчужину команды… Нет. Рука замерла. Орлов для верности даже глаза закрыл. Не хочу знать. Не-хо-чу. А перед глазами уже мелькают кадры будущей сенсационной серии, только жаль, поставят фоном какую-нибудь попсу, а надо бы эпичное «Lost Kingdom». Чтоб горело. Чтоб жгло напалмом.

– Я согласен сказать, кто мне мил, – Андре ударил в последнее слово что есть силы. – Но не могу это сделать. Выкручивайтесь, как хотите.

И режиссёр выкрутился. Режиссёр выкрутился так, что Орлов не выдержал и хрустнул костяшками пальцев, и никуда было не деть этот звук, ставший лучшим фоном для контрольного вопроса и короткого ответа.

– Предположим, вам снова пятнадцать, Соньер. И вам не хватает каких-то жалких трёхсот тысяч франков… на лечение матери. Так с кем бы из ребят. Вы. Согласились. Переспать. За эти деньги?!

В неравной борьбе с флэшбэками из собственного прошлого у пилота срывает к чертям хвалёный самоконтроль, отточенный сначала присутствием вечно пьяного отца, которому достаточно любого повода, чтобы взорваться, потом – бесконечными тренировками в лётной школе: не знающий снисхождения учитель, коллективные облавы и жестокие насмешки однокашников – за то, что не обманулся иллюзией их дружбы, за то, что посмел взлететь выше всех. Чёрная маслянистая вода ночных кошмаров прибывает в чертоги разума – как водится, из-под кровати, и сознание маленького, избитого, невыносимо беспомощного Андре отчаянно бьётся о стены черепной коробки; на мясистое лицо режиссёра накладывается сухой профиль врача, и обе маски расцветают улыбками, ибо получили желаемое, а мама будет, будет, будет жить…

Не выдержав, Андре закрывает глаза, и сбившегося дыхания ему хватает лишь на одно имя.

– Оникс.

И мысль, отрывистая как пистолетный выстрел, как удар отцовского кнута, добивает парня до спазма в груди, от которого его пополам ломает в кресле. Нет, если случится с Ониксом, если и вправду придется… Он не будет, не будет жестоким, он не сможет, он же такой же, наш…

Орлов рывком поднялся с кресла, стал лицом к камере, закрывая своего пилота от объектива и не обращая уже никакого внимания на режиссерские вопли.

Дыши, Соньер.

И прости… что все так.

– Раз уж вы маячите тут перед камерой, Орлов, – процедил режиссёр, глядя капитану прямо в глаза, – то, быть может, вам интересно будет знать, что на прошлой неделе по настойчивому требованию продюсерского центра мы добавили новое развлечение для телезрителей. Онлайн-голосование за того или иного персона… простите, члена команды. Вашей команды. И, коли уж мой планшет оказался в ваших руках, разверните приложение в левом углу. Можете даже скачать себе сегодняшнюю сводку, не стесняйтесь. Она вам пригодится, когда будете разговаривать с ребятами: сами увидите, кому из отстающих стоит намекнуть, чтоб побольше проявляли себя. А уж за сюжетами у нас не заржавеет.

Чувство собственного достоинства Орлова, порядком измочаленное за прошедший месяц в целом и за каких-то жалких полчаса в частности, из последних сил прохрипело:

– Зачем вам эта… фаллометрия, а?!

Режиссёр хищно усмехнулся куда-то в сторону.

– Помните, что делали в древности с гладиаторами, которые не удостоились поднятого вверх большого пальца цезаря?

«Выпендрился, индюк медийный. Ну и что, прикажешь мне лично расстреливать тех, кто не в фаворе у толпы?!»

– У нас, слава богу, не средние века, – доверительно подмигнул капитану режиссёр. – Но задумка такова, что ребята сами, на общем совете, должны будут выгнать тех, кого телезрители сочтут самым слабым звеном. Всё-таки у нас неосоциализм на дворе, мнение общества следует учитывать. Да, помнится, вы же сами недавно стих рассказывали: «Потеряешь сознание – выйдешь вон20»? Что-то там дальше бы…

Звон в ушах накрыл Орлова девятым валом, внезапно и неотвратимо. Тошнотворная, бьющая по сетчатке зелень хромакея заполнила собой обзор, и, чудом сохраняя равновесие, уже почти не слыша самого себя, капитан глухо рыкнул:

– Сохр-ранит кинохроника старт р-ракеты… Что за кадром останется – отболит21… А тепер-рь пр-р-рочь…

И только когда за свалившим в туман режиссёром хлопнула дверь, Орлов позволил себе упасть на колени и отключиться в надёжных руках Соньера.

***

«Программирование по Ониксу», последний зачёт, провалили все и с треском, удостоив парня звания «незаменимый». Обидно было до чертиков. Лосев ради интереса ходил на пересдачу, прекрасно понимая, что не валит его Оникс, ни в коем случае, но требует такого погружения в код, что алгоритм выбора вдруг обретает плоть и кровь, разрываясь в твоих руках на две половины, под которой равно платить по каждому из счетов22.

Как бы там ни было, марафонская дистанция экзаменов осталась позади, не так уж важны стали оценки и баллы, потому что в сухом остатке у каждого было нечто более ценное – знания о собственных козырях и слабостях. Знание о том, над чем нужно поработать и о том, чего в себе терять никак нельзя. А сегодня, по меткому выражению того же Оникса, вновь настало время «гонять тушки».

– Ты готов ко всему по дороге домой из школы, проработан в деталях любой сценарий, – доносилось из кают-компании. – Если взрыв, ты знаешь, как полетит осколок, знаешь, где спрятаться от цунами…23

Капитан Орлов читал любимые стихи, тренируя голос. Ребята один за другим переодевались в кинетические костюмы, выходя на финальную предполётную тренировку. Играя мышцами, застыл у самого края бассейна бортинженер Дамир Рамазанов, в шутку пихнув щуплого связиста Ромку, отчего Ромка с громким плеском сверзился в воду, вынырнув под звонкий девичий смех. Смеялась Рита Лебедянская. На втором плане подпирала стенку Настя Ветер, на лице которой боролось сочувствие к Ромке и желание от души посмеяться вместе с медиком.

– Ну наваляй же мне хоть раз, товарищ Костиков, – воззвал Дамир, подмигнув в ближайшую из скрытых камер. – Не видишь, что ли, как девчонки над тобой ржут? Эй, Рита, на кого ставишь?

Лебедянская манерно повела плечами, поджав ярко накрашенные губы.

– Или ты силой интеллекта привык давить? – несло бортинженера. – Тогда тебе к Насте…

– Отставить разговорчики! – привычно грохнул Орлов, появившись на вышке, словно чёртик из табакерки. – Постр-р-роиться!..

– …у неё грудь как раз под размер компьютерной мышки, – шепнул Дамир Ромке, полагая, что сделал это тихо, но эхо мощного выдоха Рамазанова разнеслось над водой, заставляя всех и каждого помимо воли предаться мыслям о дальнейшем развитии сценария. Если из скупых фраз съёмочной группы сложить хоть какое-то подобие паззла, то «Харон», пройдя через чёрную дыру, должен вывалиться в другой вселенной, где чудом обнаружится планета, подозрительно похожая на Землю. Что там выдумают по поводу местного населения – второй вопрос, но вот то, что исследовательская миссия по сути своей тянула на бета-версию Ноева ковчега, было ясно всем. Тем более странным казалось решение кадрового вопроса – ведь варианты «чисто мужская команда» и «половина на половину» были по какой-то причине забракованы режиссёром. Ещё капелька паранойи – и можно будет вообразить, как на фоне зарастающего мхом «Харона» тот же Дамир дерётся со Славкой Порожняком за право отыметь Риту, а тысячи землян ежевечерне пялятся на всё это безумие, засев перед экранами интервизоров с тарелкой жирных чипсов в руках…

– Ты спасёшь и спасёшься от бедствия и теракта, выручат скорость реакции и везучесть24, – в отличие от Дамира, капитан Орлов умел говорить одними губами, в следующий миг с лёгкостью переходя на взрывной гром команд. – Пошли!!

Одинаковые чёрные костюмы, непроницаемые маски на лицах. Прямо хоть сейчас играть в «мафию», только девчонок ещё можно отличить друг от друга по цвету волос – рыжее пятно вокруг Жени, синее – вокруг Риты, пепельно-русое вокруг Насти. Распущенные русалочьи пряди – страшное нарушение правил, но чем не поступишься ради красивой картинки в видоискателе и о-о-очень приличной суммы. Как раз такой, чтобы в частном порядке заключить контракт с поставщиком высокоэнергетического топлива, раз уж государство бросило своих коней на переправе. И на мороженку ребятам хватит, пожалуй.

– …но тебя ожидает иная участь, – прикрыв глаза, Орлов с вышки наблюдает, как девятнадцать чёрных стрел уходят под воду, которая до сегодняшнего дня заменяла им невесомость, и занимают свои места согласно билетам, простите, должностям. Прожекторы под потолком выключаются целыми секциями, словно кто-то отменил электричество на всей планете, и тем заметнее становится мерцание синих и красных огней разбуженного под водой тренажера – точной копии основных модулей «Харона». Ко всему не подготовишься, но…

Три, два, один.

– …обдаёт водой поливальный трактор25.

Старт программы.

Рита любила плескаться в воде, будь то душевая комната или солёный океанский прибой. Плывешь по жизни белой лебедушкой, рассекаешь тихие волны и любуешься своим отражением. И восхищенные взгляды мужчин для тебя привычны, а ядовитая зависть женщин не причиняет вреда. Родители гордились твоими первыми шагами, первыми грамотами в олимпиадах, первыми победами… И по-прежнему ты их кумир, их звездочка. Ни слова поперек твоей воли участвовать в космическом шоу. Восхищение на лицах, горящие глаза и шепот в телефонную трубку: «Ритуля наша среди избранных… молиться за нее будем».

Мужчинам давно нечем тебя удивить. Ты медик, ты знаешь, как они устроены. Как работают их примитивные мозги, куда смотрят их алчные глаза и тянутся слишком сильные порой пальцы. Они падали перед тобой, рано созревшей школьницей, на колени, провожали до дома с дискотек, засыпали цветами-подарками-конфетами в надежде купить твою благосклонность. Напрасно.

Все, что они могли и могут тебе дать – эксперимент. Надоедливые игрушки. Одеты по-разному, заходят с разных сторон, а внутри одно и то же инстинктивное желание заарканить, подчинить, запереть. Не бывать этому. И не задерживается белая лебедь ни с одним надолго, не вьет гнезда. Мечта о независимости – путь к звездам. Только работа даст все то, чего не могут дать мужские объятия, о чем лгут мужские обещания…

Но здесь, на тренажёре «Харона», под толщей воды, где заранее выигран конкурс мокрых футболок – читай, гидрокостюмов, в расчетливый мозг белой колпицы залетает мысль, прямая как стрела и тупая как нож старого хирурга на покое. Не все из этих разношерстных представителей мужского народонаселения, каждый из которых может быть смело описан всего тремя словами, залипают на твое тело. И ладно капитан – он на вышке во всех смыслах. Как минимум двум мужикам из этой команды на тебя плевать. Двум Заневским, черт знает как обошедшим запрет на участие родственников в одном составе. Тот, который светленький, похоже, не испытывает проблем на этом фронте, просто плюс к плюсу не притягивается. А Оникс… В горле у Риточки-звездочки противно пересохло. Внутри поднималась волна спортивного азарта. Достигаем новых целей? Всегда.

Ты бы стал отличным экземпляром в моей коллекции, Оникс. Как тот породистый голубь, который настолько искорежен желаниями заводчика, что непонятно, как еще дышит и летает. Мне ты непонятен, Заневский-темный. Потому и так интересен. А с недавних пор ты меня откровенно пугаешь. И одно это заводит сильнее, чем все афродизиаки вместе взятые.

***

Понаблюдав для приличия за тренировкой, капитан некстати вспомнил присказку про «горного орла на вершинах Кавказа», прыснул в кулак и отчалил с вышки в свой кабинет. Смех вышел у него неестественным и даже мрачным. Странное это было ощущение – ненужности происходящего. Солнце светит, птички поют, ребята делом заняты, и сам ты носишься как угорелый в секторе пары квадратных километров, но ничего из этого не в силах сдвинуть с места камень, залегший на дне души еще десять или больше лет назад. Хоть в силовую батарею залезь, пропусти через себя разрядные двадцать четыре киловольта, хоть влей в себя бутылку «Трофейного», – камень не сдвинешь, на вопрос не ответишь.

Зачем. Все. Это?

Орлов заставил себя встать перед узким прямоугольником зеркала и открыть глаза. На него устало и вопросительно смотрел поджарый стареющий офицер космических войск, которому заоконный солнечный зайчик прицельно подсвечивал седину на виске и радужку цвета питерского неба.

Орлов вздохнул и отвернулся. Никто и не может дать ответ «Зачем». Потому что его просто нет. А все эти «чтоб было не хуже, чем у соседа», «жизнь даётся один раз и прожить её нужно так, чтоб на небесах кипятком описались», «я должен стараться ради детей / родителей» – не более, чем костыли, ремни безопасности, которыми мы сами пытаемся пристегнуть себя к скальным камням, чтобы не сорваться в пропасть небытия.

И это, черт побери, истина в последней инстанции. Смогут без тебя обойтись и других полюбят так же искренно, умрут родители и жизнь прожитая вычитается с баланса как не твоя, а соседи и вовсе помнят тебя, только когда кроют матом у межи. А что касается небес… Гагарин в космос летал и бога не видел, а нам как бы и вовсе на аудиенцию не надеяться. Сами себя под дых ударим и камнями забьем, было бы желание.

Ну вот зачем, действительно, сдалась тебе эта черная дыра, Орлов? Хочется или вернуться с победой – мол, и не такие видали дали, или… не вернуться вовсе. Чтоб те, кто останется на земле, сложили красивые легенды о твоей пусть не самой легкой, но все же обыкновенной жизни, чтобы вдруг нашли глубокий, почти героический смысл в каждой абсурдной мелочи, из которых было составлено твое существование, капитан? Только ты, кажется, подзабыл за это время, что уже не один. И что команда состоит не из клонов, в которых методом «копировать – вставить» вложили твой образ мыслей и мотивацию лететь.

Орлов рванул ворот кителя. Редко, очень редко он позволял себе скатываться до такого реализма, что хуже повода сходить к психотерапевту. Обычно так накрывало только после проводов на пенсию кого-нибудь из старых друзей или поминок по бывшим начальникам. И в такие минуты он чувствовал незащищенную, голую до мяса спину, потерявшую единственную опору – расстрельную стенку надежды. Легкая добыча для церковников, партийных и всякого сброда, сбегающегося поживиться твоей силой с гнилым болотным привкусом безнадежности. Остается только крикнуть «мне все равно» и идти на исповедь под грязную полу возрожденца.

И исповедь состоялась. Правда, с тем, кто был космически далёк от какого бы то ни было духовного сана. Не проронив ни слова, Орлов впустил в каюту Валеру Лисова, который рывком скинул вечный свой белый халат, едва оказавшись за пределами обзора коридорных камер. Под халатом у медика обнаружился реанимационный набор в виде двух стопок и невесть откуда взятого «Arran gold». Лисов выставил коньяк на стол, для приличия пригладил влажные после подводной тренировки волосы и глянул в узкое окошко, из которого можно было с высоты третьего этажа обозревать всю съёмочную площадку.

– Видовое гнездо, дарагой, продаю почти задаром, – неумело спародировав кавказский акцент, выдал Орлов и тут же, без перехода, нырнул до дна. – Жалеешь, что ввязался во всё это, Валер?

Пару секунд медик молчал, затем отрицательно помотал головой – мол, нет, не жалею. Орлов свинтил крышку с бутылки и начал разливать ликёр.

– А знаешь, – Лисов прищурился на суетящихся внизу людей, – это даже к лучшему, что у нас нет времени остановиться. Днем – съемки, до глубокой ночи – тренировки. На сон всего ничего, просто дойти до кровати и упасть. Я, как врач, конечно, должен протестовать против этого издевательства.

– А у нас есть выбор? – тихо уточнил Орлов.

– Выбор есть всегда, – Лисов помолчал и оттарабанил пальцами по стеклу начало «Песни пленниц», и сразу хор в голове Орлова подхватил «улета-ай на крыльях ве-е-тра».26

А врач, набрав в легкие побольше воздуха, вдруг рубанул с плеча.

– Им подумать некогда, Женя. Им ведь есть что оставлять на Земле. Они заигрались в отщепенцев, а все их «ах, я пуст и мертв внутри» решаются одной поездкой на неделю за триста километров от цивилизации. Я же знаю, как люди хотят жить. А ты не героев собрал, а трусов. Которые не могут свои проблемы решить, поэтому бегут от них.

Орлов подавился на вдохе и сипло закашлялся. Картина маслом «здрасте, я ваша тетя». И какого ты, Лис, меня лупишь под дых? Решил проявить врачебную милость, добить, чтоб побыстрее отмучился?

– И что делать предлагаешь? – капитан почти на автопилоте попытался отбить удар.

Лисов тихо хмыкнул.

– Запрети им покидать территорию НИИ. Они же постоянно домой отлучаются, когда съёмок нет, сам знаешь. Тех, кто сломается и станет нюни разводить, тебе придётся выкинуть. Для их же блага. Лучше меньше, да лучше, помнишь, Женя?

Орлов прикрыл глаза и медленно кивнул. Голова у него вдруг стала лёгкой-лёгкой. Странная это была невесомость, а ведь ещё не пригубили даже.

– Ничего, ты вырастешь или сдохнешь, – прозвучало вместо первого тоста. – Вариантов два, и любой устроит…27

Капитан и начальник медицинского сектора молча напивались в орлином гнезде. Внизу ребята проверяли себя на прочность. Близилось время первого голосования «на вылет».

А в игре всегда остаётся тот лишь, кто спокоен, весел и жизнестоек28.

Глава 7

– Кто-нибудь будет выдвигать обвинение? – тихий голос лингвиста-историка Насти Ветер мягким волчьим пледом окутал собравшийся в ее комнатке «научный сектор» и залетного борт-инженера Дамира.

Колыхнулись голографические карты настолки, превратившиеся вынужденно в «накроватку», и сделали оборот вокруг своей оси, до смешного напомнив игрокам рождественские гирлянды со светодиодами. Разместиться по-человечески в небольшой комнатке общежития Насти было попросту невозможно, поэтому хозяйке отвели почетное место в потрепанном компьютерном кресле, а Тимка Лапшин и Тошка Хлебников в живописных позах разделили узкий прямоугольник кровати. Дамиру, как случайно зашедшему на огонек, досталась циновка на полу, но у кавказца очевидно не хватило бы сил даже на протесты. Как говорится, «не очень-то и хотелось». Наоборот, было что-то необычайно приятное и легкое после бесконечного дня часов этак в восемнадцать вытянуться на твердом полу и смотреть на кружащиеся под потолком карты. Будто в планетарии. Наконец-то зритель, а не игрок… Хотя нет, игрок настолько, что уже даже по ночам время убиваешь в «Криминалиста».

– Я попробую, – выдал Дамир в пространство и закрыл глаза, силой мысли выдергивая карты из стройного ряда. – Улика – след на теле. Плюс убийство произошло «романтичным предметом», ночью, в не предназначенном для этого месте. Хотел бы я знать место, предназначенное для убийства, конечно…

– Застенки инквизиции, – подал голос Хлебников.

– Языческое капище, – быстро добавил Тимка Лапшин.

Слишком быстро.

Дамир выдохнул. Надоели игры. Нет, даже не так, – надоело напоминать самому себе, что это все игры, пляски смерти под режиссерским кнутом. Чтоб не заиграться. Не сорваться с нитки реальности…

– Я обвиняю Тимофея Лапшина, геолога миссии «Амальгама», что он убил свою жертву в неподходящем месте на борту «Харона», – голос Дамира громыхнул железом, – использовал он «романтичный предмет» – свою гитару, а след на теле – укус.

Тимка Лапшин обиженно взвыл, Хлебников рассмеялся, Настя хлопнула в ладоши.

– В десятку, Дамир.

И карты опали в темноту искрами петарды, взорвавшейся чуть глубже, чем грань раздела реальности и виртуальности. Дамир закрыл глаза и с бесконечно нежной улыбкой ловил прикосновение падающих сверху несуществующих искр. Технологии рванули так далеко, что специалисты-визуализаторы метапространства могли позволить себе почти любую шутку с пользовательскими ощущениями в рамках закона, а иногда – и за ними.

– Как… догадался?.. – сложно вычленить из возмущенной речи Лапшина алую ниточку смысла, задача под силу только анализатору обсценной лексики, что запикает всю эту красивую тираду в эфире. – У Хлебникова же вообще сачок для бабочек и царапины на теле!

«Я лучше представляю, как ты бьешь гитарой, чем как Хлебников душит сачком». Дамир сглотнул с языка ненужную остроту в духе Заневских и покосился на маленький красный огонек скрытой камеры чуть по диагонали от кровати. Под прицелом. Даже здесь. А воображение, получившее импульс, все-таки попыталось вообразить убивающего Лапшина и убивающего Хлебникова.

Один другого краше, святые предки. Лапшин – глиста в обмороке, тощий, кадык что птичий клюв, русые волосы, стянутые в бардовский хвостик. Вообразить себе, как этот дохляк с гречишными глазами закидывает свою гитару к потолку… Нет. Воистину невозможно. Хлебников – вообще цирк. Биолог такой биолог, совсем не Жак Паганель, скорее Санчо Панса от науки. Маленький, кругленький, рассеянный до жути… И с сачком. Душит. Пфффф.

– Направление голоса Насти, – сдал козыри Дамир. – И твой шорох, Тимка, когда ты ерзал и выбирал карты.

– Музыку надо включать с такими игроками, – прокомментировал Хлебников, но Настя уже свернула приложение на своем планшете.

Новая партия игры отменялась. Парни не протестовали – весь день и весь вечер Настя, светлая искорка в команде, держалась особняком и откровенно пряталась от камер, словно ее подменили на арктически-взрывную смесь юзу и водяных лилий, в один флакон статного историка с Вечностью в глазах вбросили львиную долю волчонка-Жени и недотроги-Риты. А сейчас либо она выгонит их взашей по своим каютам, либо расскажет причину. Лапшин прищурился в темноту. Дамир здесь явно лишний. При этом кавказце любая исповедь превратится в лезгинку на сковородке второго смысла. А потом будет рассказана Рите при очередной попытке «химического соединения» на алых простынях, ночном кошмаре капитана.

– Ну, наверно, пора баиньки, – Тимка показушно зевнул, осторожно толкая лежащего рядом биолога локтем в бок. – По домам нам все равно нельзя теперь, так хоть выспимся.

Хлебников, который понимал в человеческих отношениях чуть меньше, чем в геологии, предпочел промолчать. Сейчас люди разыграют очередную сценку, спрячут маски в сундуки и снова отправятся восвояси. Нет, он не был тупым и не страдал социофобией, но проведя полжизни в логике биогеоценоза и правил пищевой цепочки «волк ест зайца» и «волк не ест волка», врубиться в хитрости телевизионного дурдома было очень трудно. Недаром еще позавчера Порожняк привязался со своими подозрениями, что за Антона Хлебникова голосуют все самки богомолов на земле – стабильный рейтинг в середине списка без особых стараний. На вопрос «почему» Хлебников так и не ответил. Сам не знал.

– На том свете отоспимся, Тим, – отрешенный голос Дамира добавил в ночь каплю мрачной романтики. – Я никуда не спешу. А дом слишком далеко, чтобы туда бежать.

– А у кого-то и дома нет.

Мрачная романтика мигом трансформировалась в болотную гнильцу. Дамир приподнялся на локте, всматриваясь в тусклый силуэт сидящей в кресле Насти. Было в отпечатавшемся на сетчатке кадре что-то от знаменитого портрета Ахматовой, только в негативе. Белая Настина кожа в неверном свете из окна отчаянно напомнила Дамиру снег в горах, но ассоциативный ряд упорно не хотел сворачивать в родной аул. Перед ним была уже не Анастасия Ветер, историк и лингвист. Был призрак прошлого, сотканный из сизых болотных испарений чего-то, что не отболело по сию пору.

«Так отлетают темные души – я буду бредить, а ты не слушай29».

Но прошило этим скрипучим, как половица, и горьким, как первосортная безответная любовь, голосом не одного Дамира. Тимка Лапшин на импульсе стек с кровати, но дотронуться до белой безвольной руки не рискнул. Так и замер возле историка темной смущенной тенью.

А вот Тошка Хлебников, судорожно перебравший варианты собственного поведения, выдал в пространство не самое удачное:

– Ну у тебя же была квартира в Хамовниках…

В темноте кто-то сдавленно простонал сквозь зубы про «правду говорить легко и приятно», но болото уже всколыхнулось.

– Квартира. В Хамовниках. Есть. Только дом – это не там, где упадешь без вызова скорой. Не там, куда заваливаешься только переночевать. Не там, где мышь в холодильнике повесилась! – почти выкрикнула Настя, и тем страшнее был этот крик, не вязавшийся с замершим неподвижно телом. – Да я в институте своем прожила больше, чем… Сколько тебе лет, Антон?!

Вопрос был настолько внезапный, что биолог потерял дар речи. Но ответа никто и не ждал.

– Двадцать шесть, знаю. И все вроде хорошо, правда? Незачем в космос переться. Вся жизнь впереди… Женька у нас совсем малявка, двадцать и пара вишенок. Заневские постарше ее, вы все – погодки. Из стариков только капитан, Лис, Мессершмитт… – тирада оборвалась, – и я.