Апостол для Рафаэля. И не введи нас в искушение?!

Лиза посмотрела на меня, на этот раз понимая, что она делает, и спросила:

– Где моя девочка? Я хочу её видеть.

Краем глаза я заметил, что нашу Соню собираются положить в кувез, я попросил, чтобы на минуту нам дали её подержать.

– На минуту, не более, – ответил недовольный акушер, ‒сейчас каждая минута дорога.

Осторожно он положил младенца на живот Лизы, и тут наша дочь приоткрыла свои глазки и их цвет поразил меня, они были небесно-синего цвета, я знаю, вы можете парировать, что большинство младенцев рождаются с голубыми глазами, но это не был обыкновенный голубой. Поначалу я даже не мог определить, что это за цвет, но потом я понял, что удивило меня, на самом деле у неё были глаза разного цвета. Один был голубой, а другой зелёный. Когда-то у моей подруги был белый кот с глазами разного цвета, но чтобы такое встречалось у людей, мне не доводилось слышать.

– Она красавица, как ты и обещал, – прошептала Лиза, и слёзы потекли у неё по щекам.

– Не плачь, всё уже позади, – прошептал я, целуя жену.

– Да нет, – сурово ответил акушер, – у вашей дочки было долгое кислородное голодание, вдобавок наложение форцепса особой пользы никому не приносит. Мы её увезём в реанимацию для новорождённых, и потом скажем вам, как она.

Осторожно взяв Софию на руки, он положил её в кувез и тут же выкатил его из родильной палаты.

– Реанимация? – Лиза расстроенно посмотрела на меня, не в силах вымолвить ни слова.

– Всё будет хорошо, она теперь с нами, остальное сделают врачи, тебе нужно сейчас думать о себе, ты устала, – сказал я, ласково гладя её по слипшимся от пота и слёз волосам.

– Я думаю, вы можете выйти, – сказал акушер, – нам осталось совсем немного.

– Ты хочешь, чтобы я остался с тобой? – неуверенно спросил я Лизу.

– Нет, – вздохнув, ответила она. – Посмотри, что с Соней, и потом скажешь мне, как она.

– Конечно, не переживай, как только узнаю, как себя чувствует наша маленькая принцесса, я тут же к тебе.

– Хорошо, – устало ответила она, в глазах читалось смятение и беспокойство.

Если первый роды прошли без сучка и задоринки, то эти, вторые, были настоящим испытанием. И для папаши, который впервые присутствует при родах своей жены, это испытание я выдержал с достоинством. Мне так кажется, по крайней мере, чувство сомнения довольно часто гложет меня в большинстве моих поступков. Эдакий судья, спрашивающий:

– Что бы вы сделали, если бы всё было по-другому?

Оглядываясь назад, именно на этот день, я бы ни сделал ничего, чтобы изменить ситуацию. Приобретение опыта даётся нам свыше. Кем оно даётся, не моя забота.

Я знаю одно: его нужно прожить, чтобы идти дальше, несмотря ни на что. Мой путь лежал в детское перинатальное отделение. Переодевшись перед входом в реанимацию новорождённых, я открыл дверь. То, что я увидел, напомнило мне сцену из фантастического фильма, где запрещено рожать детей и их выращивают искусственно. Десять ящиков из прозрачного стекла, стоящих один напротив другого, в которых лежали беспомощные недоношенные младенцы, некоторые совсем крохотные, почти игрушечные. Полупрозрачные пальчики, через тонкую папирусную кожу виднелись фаланги косточек, непомерно большие головы – эдакие инопланетные существа, рождённые нами.

Озираясь вокруг, я пытался найти свою дочь, но это оказалось нелегко. Чаще всего младенцы в первые часы своей жизни все на одно лицо, и различить, где был мальчик или девочка, я не смог.

Среди бирок с именами и фамилиями детей я так и не нашёл Соню. Выйдя из отделения реанимации, чтобы найти педиатра-неонатолога, я наткнулся на двух санитарок, одна из них несла в руках свечку, которые ставят за упокой. Сочувственно вздыхая, они перешёптывались:

– Как жаль, хорошенькая была девочка.

– Да, ещё повезло, что мать спасли, после всего, что она перенесла, это было либо кесарево, либо щипцы.

– Как назвали-то маленькую покойницу?

– Пока не знаю, врач пошёл искать отца, не хочет матери ничего говорить, она во время родов бредила, спаси Бог её душу, – перекрестившись, ответила санитарка своей напарнице.

– И воистину, помилуй нас грешных, Боженька! Такого ангелочка забрать, – и она прослезилась, утирая ладонью слезу, катившуюся по щеке.

– Ты видела, какие у неё были глазки?

– Да, таких я ещё ни у кого не видела.

Смысл последней фразы начал медленно, как во сне, доходить до меня. Не хотелось верить в безысходность и ужас происходящего, и это затормаживало все мои реакции. В начале услышанного мной разговора тревога росла подобно снежному кому и последняя фраза бросила мне этот ком в лицо.

Я обессилено сполз на пол вдоль стены коридора, и сердце, казалось, вот-вот остановится. Лиза так хотела девочку, она так мечтала о ней, куча одежды розово-пастельных тонов… какому ребёнку повезёт всё это носить? Наша принцесса стала королевой царства невинных.

– Вы отец Софии? – спросил кто-то.

– Это уже не имеет никакого значения, – едва слышно ответил я, не глядя на того, с кем разговариваю.

– Как не имеет?!

Возмущённый тон моего собеседника вывел меня из ступора и я нехотя посмотрел на того, кто пытался философствовать в такой момент.

Передо мной стоял врач акушер, который увёз Софию в кувезе из родильного зала. В кувезе, ставшем ей маленьким хрустальным гробиком.

– Что вы хотите?

– Чтобы вы взглянули на вашу дочь, – тон из возмущённого стал удивлённым.

– На опознание?

– Какое опознание? О чём вы? Ваша дочь жива, ей просто нужно провести несколько дней под наблюдением неонатологов, вот и всё. Она хорошо реагирует, все рефлексы нормальны, здоровый ребёнок, несмотря на форцепс.

Вероятно, выражение моего лица было настолько неординарным, что врач на этот раз участливо спросил:

– С вами всё в порядке?

– Да, теперь уже да, – облегчённо вздохнул я. – Куда нужно идти?

– Есть две палаты реанимации, идите в ту, что в конце коридора.

А я то заходил в палату, которая была ближе всего к входу в неонатальное отделение. Это было ошибкой, стоившей мне появлением седых прядей на висках и повышенным давлением на всю оставшуюся жизнь. Да, я принимаю таблетки каждый день, нет, мне ещё нет 60 лет и я не инвалид. Но эти маленькие белые кругляшки оттягивают момент финального выстрела прямо в сердце, который многоуважаемая и заставляющая меня содрогаться от страха госпожа Смерть готовит для вашего покорного слуги. Выстрел, от которого моё сердце разорвётся на куски, он будет произведён из пистолета известной многим марки под названием инфаркт.

Видите, я чувствую вашу улыбку, если вы поняли мою шутку, то вы прочувствуете всё, что случилось дальше. Некоторые из вас захлопнут книгу и поставят её на полку, подыскивая букву алфавита, на которую будет начинаться мой роман (для которого я даже ещё не придумал названия), а другие положат её на стол, открытой на последней странице, и, поражённые моим откровением, будут знать, что им нужно делать и, главное, как жить дальше.

Дальше…

Я пошёл за врачом, пытаясь унять бешено колотившееся сердце в груди. Коридор был нескончаем, всюду то и дело сновали медсёстры, санитарки, раздавалось пиканье машин, поддерживающих жизнь в крошечных новорождённых телах или извещающих об остановке сердечной деятельности, и тогда бригада реаниматологов неслась в палату сломя голову.

София лежала в кувезе, который был расположен напротив окна, и последние лучи заходящего солнца отражались на прозрачных стенах её временного домика. Подойдя вплотную к её волшебному мини-дворцу, я увидел мою дочь. Из маленького носика выходили две трубки, по которым шёл кислород. Круглые наклейки на груди заканчивались тонкими проводами, ведущими к монитору сердцебиения. Она была в памперсе для новорождённых и это был её единственный предмет одежды на данный момент.

Тщательно промыв руки дезинфицирующим средством, я просунул их в специальное отверстие в кувезе, чтобы осторожно потрогать её, дать ей понять, что я здесь и не брошу никогда.

Дотронувшись пальцами до очаровательной пухленькой щёчки, я легонько погладил её пальцем, и она состроила забавную гримасу, она улыбнулась. Этот подарок Софии я буду всегда хранить в моей памяти, её первый и самый ценный подарок отцу.

Что может быть сильнее для родителей по силе эмоций, чем улыбка их младенца? Только его потеря.

Но нам повезло, и Соня решила задержаться с нами подольше, за что я её поблагодарил.

– Спасибо, зайка, – шептал я. – Спасибо, что ты выжила и ты борешься. Ты сильная девочка и ты всё сможешь, потому что мы тебя любим. Ты нужна нам: мне, твоей маме и твоему братику Олегу. Ему, может, чуть поменьше, скажу тебе по секрету, он хотел братика, но, глядя на твой бойцовский характер, я уверен, что ты ещё дашь фору трём братьям.

Проведя ладонью по её плечику, я заметил что-то странное, похожее на родинку. Я убрал руку и, прищурившись, постарался разглядеть, что это.

Это была родинка правильной круглой формы диаметром не больше 4 сантиметров, и в середине этой родинки была как бы выгравирована небольшая звёздочка нормального цвета кожи. Приглядевшись поближе, стало заметно, что лучи этой звёздочки расположены асимметрично. Приблизившись к кувезу вплотную, чтобы разглядеть поближе, я наконец увидел, что это было.

Крошечный отпечаток миниатюрной ладони белого цвета, окружённый тёмно-коричневым пятнышком родинки.

Мой страшный сон оказался явью, и отпечаток оторванной ладони остался на плече Софии.

Сигнал мобильного телефона о поступлении новой смс, подобно раскату грома, вывел меня из ступора. Медленно вынув свои руки из кувеза, я направился к выходу из палаты детской реанимации, и в коридоре, достав телефон, я прочитал:

– Олег пришёл в себя.

И всё. Больше не было ни слова, но я знал, от кого пришло это сообщение, и я был ему рад. Облегчённо вздохнув, я поблагодарил Бога за то, что всё хорошо разрешилось, и поднялся к Лизе, чтобы наконец-то рассказать ей, как чувствуют себя наши дети.

Всё это время, что я находился в родовой или в отделении неонатологии, у меня почему-то странно чесалась внутренняя сторона запястья. Собираясь нажать на кнопку вызова лифта, я не смог этого сделать. На внутренней стороне моего запястья зияли кровавые следы от когтей.

Глава третья

25 августа Софии исполнилось три месяца. Она росла очаровательной малышкой, хорошо развивалась и набирала в весе, не досаждая нам коликами, как её собратья по цеху. Чему несказанно был рад Олег, ибо, являясь любителем поспать, он бы очень плохо воспринял многочисленные ночные бдения из-за ноющего животика младшей сестры.

О том, что случилось с Олегом, я рассказал Лизе только после того как она вышла из роддома, потому что Олег оставался под наблюдением в педиатрическом отделении больницы ещё в течение недели после выписки наших девчонок. Конечно, вначале жена сильно разозлилась, не разговаривала со мной два дня, но когда пыл обиды остыл, она поблагодарила меня за всё, что я сделал для нашего сына в тот день.

Возможно, вы спросите меня, почему я раньше не рассказал Лизе о том, что случилось с Олегом, но я вам отвечу, что она кормила Софию грудью, и для малышки материнское молоко было чертовски важным на тот момент, поэтому, чтобы не добавлять негативных эмоций, я дожидался, когда кормление наладится и София будет находиться вне опасности. Когда выписали Олега, педиатр, который наблюдал за ним, сказал нам, что нужно пройти к главврачу, который нас ждёт.

Глухое предчувствие опасности шевельнулось в груди, но я не подал виду и, широко улыбнувшись Лизе, пошёл вместе с ней в кабинет главврача отделения.

Шистов Александр Павлович – извещала нас табличка на двери входа в его кабинет. Вежливо постучав, я мягко опустил дверную ручку и заглянул в кабинет.

Врач сидел спиной ко мне. Повернувшись к окну, он рассматривал рентгеновский снимок детского черепа в ярких солнечных лучах и, услышав, что мы хотим зайти в кабинет, тут же развернулся на своём чёрном кожаном кресле. Кожа на подлокотниках и внутренней спинке кресла местами потрескалась и истёрлась, кресло было не новым, но оно, возможно, стало очень комфортным, как любимое канапе, которое очерчивает контуры вашего тела, когда вы садитесь на него, и, в конце концов, устаревая, становится прогнутым в том месте, куда вы погружаетесь, но вы продолжаете садиться именно туда, в вашу маленькую уютную норку, вырытую вашей задницей годами, с сожалением понимая, что канапе надо бы заменить. Но все новые модели с трудом сравнятся с вашим, ведь норки в них ещё никто не вырыл.

Итак, внешне доктор напоминал профессора Преображенского, мастерски описанного Михаилом Афанасьевичем в его гениальном «Собачьем сердце». Небольшие очки на кончике носа, похожие больше на пенсне, седые, коротко подстриженные волосы и правильные черты лица. Некая вуаль интеллигентности овевала всё его естество, проницательный взгляд серо-голубых глаз изучал нас некоторое время, и потом жестом руки он предложил нам сесть.

– Врач, который ведёт нашего сына, попросил зайти к вам, – неуверенно начал я.

– Да, это так, – кивком головы подтвердил Александр Павлович. – Были ли у вас в роду больные психическими заболеваниями?

Вопрос показался настолько абсурдным, что мы с Лизой удивлённо переглянулись и хором ответили:

– Нет.

– Вы уверены? – спросил он, делая акцент на последнем слове.

«Нет, ну что за наглость, – подумал я. – Он что, хочет сказать, что мой сын дебил? Нет, конечно!»

– Насколько я помню, нет, – с уверенностью, которая сравнивалась с вызовом, ответил я.

– С моей стороны тоже никого нет, – более мягко ответила Лиза, беря меня за руку, словно говоря, не переживай, всё будет хорошо, это просто какая-то нелепая ошибка.

Выдержав некоторую паузу, главврач вздохнул и, наклонившись над столом, придвинул к себе историю болезни, на которой была написана фамилия нашего сына.

Пролистав несколько страниц пока ещё тонкой папочки, он нахмурил брови, поправил «пенсне» и потом вложил в эту папку снимок, который он изучал до нашего прихода.

– Просмотрев результаты анализов и обследования вашего сына, принимая во внимания обстоятельства, при которых он поступил сюда, я должен вам сказать, что у него наблюдаются все признаки приступа эпилепсии.

В возникшей на несколько минут паузе царил шок. Разочарование. Чувство вины и, позже, чувство злости: почему это случилось с нами, а не с кем-то другим? Откуда это могло взяться? Что мы сделали не так или что упустили, что не заметили? Рой вопросов, круживших в моей голове, сбивал с толку и мешал собраться с силами, чтобы сконцентрироваться на том, что нам скажет врач.

Но, судя по всему, господин Шистов обладал опытом в сообщении такого рода новостей, которые, подобно приговору, изменяют жизни детей и родителей раз и навсегда, закрывая беззаботное прошлое в красивую коробочку для сувениров. Завязывая на ней подарочный бант, он клеил на неё этикетку с диагнозом.

Как вы уже знаете, на нашей коробочке была наклеена этикетка «эпилепсия». Эпилепсия в переводе с греческого значит нападение, схватывание. Олега схватил Он, в тот самый проклятый день моей жизни, и больше Он его не отпустит. Мы не стали искать генетических причин, поскольку я знал, что их нет и быть не может. И Лиза была со мной согласна, но она не знала истинной причины моего отказа от поисков генетической версии заболевания нашего сына. Я нагло соврал – так называемая ложь во спасение.

Вы можете спросить, почему я солгал? Зачем утаивать обо всём том, что случилось с Олегом в день рождения Софии? Да просто потому, что человек, с которым я подписал контракт, мой заказчик романа ужасов, пропал. А как известно, нет человека – нет проблемы. Нет проблемы, нет двустороннего мнения о том, что произошло тогда, есть всего лишь моё одностороннее враньё, царствующее в своём маленьком мирке до прихода кого-то, кто разрушит его. И тогда, конечно, король обмана, живущий в объятиях страха, от предчувствия грядущих перемен, съёживаясь на своём огромном троне, сползёт с него подобно маленькому ребёнку, спускающемуся с высокого кресла. Оказавшись на полу, он будет раздавлен огромной ступнёй того, на чьей стороне окажется правда.

– Я предлагаю вам пройти курс лечения, возможно, это был всего лишь единичный приступ и больше такого не повторится, но я предпочитаю быть уверенным в диагнозе, и поэтому давайте вашему сыну вот эти препараты в течение трёх месяцев, а затем придёте ко мне на повторный контроль, – главврач откинулся на спинку кресла и, скрестив пальцы на животе, ждал нашего ответа.

– А что это за препараты, и как они отразятся на здоровье нашего сына? – настороженно спросила Лиза.

– Конечно, как у всех лекарств, у них есть побочные действия, но в контексте данной ситуации они как нельзя хорошо подходят для лечения, и побочные действия будут мизерны по сравнению с тем положительным эффектом, которые они могут дать.

– Вы не уверены в диагнозе? – спросил я.

– Я не хочу говорить обратное, скорее всего это нужно, чтобы убедить вас, родителей, попробовать этот курс терапии пусть даже в профилактических целях.

– Ха, – удивлённо и саркастично воскликнул я, – тогда почему бы не делать специальный курс упражнений от СПИДа и пить газировку, улучшающую цвет лица больных раком на четвёртой стадии? – и не выдержав, рассмеялся прямо ему в лицо.

Шистов тяжело вздохнул и, выдержав некоторую паузу, ответил:

– Вы не первые и, к моему искреннему сожалению, не последние родители, находящиеся в состоянии шока от того, что я говорю вам сейчас. Это нелегко принять, но, как вы заметили ранее, уверенно поставить диагноз я смогу только по истечении этих трёх месяцев. Это ваш ребёнок, я не могу принуждать вас к чему-либо, но ему потом жить, и проблем будет хватать и без того, почему не облегчить одну из них прямо сейчас и спать спокойно в будущем?

Мы не знали, что ответить. Травить ребёнка химией в таком раннем возрасте, конечно, нехорошо, но выбор был невелик, и пока весы склонялись больше в сторону курса терапии.

– Мы согласны, – едва слышно сказала Лиза, смотря на свои колени, затянутые в леггинсы синего цвета, которые были так популярны в начале девяностых годов.

– Хорошо, – Шистов улыбнулся с видом солдата, выполнившего свою миссию. – Вот вам рецепт, тут перечень препаратов и дозировка на три месяца. Если что-то случится – приступ или ещё что, сразу же обращайтесь ко мне, поскольку после такой серьёзной кровопотери очень важно, чтобы эмоциональное и физическое состояние оставались стабильными, поменьше стрессов.

– Кровопотеря? – Лиза удивлённо посмотрела на меня.

– Я потом тебе расскажу, – полушёпотом ответил я.

– Доктор, сейчас с Олегом всё хорошо? – спросила Лиза.

– Да, несомненно, – кивнув головой, ответил он.

В кабинет кто-то постучал.

– Войдите, – раздражённо ответил врач, закрывая историю болезни, тем самым давая понять, что консультация окончена.

– Вас там ждут на обход, – немного испуганно пролепетала медсестра, тут же закрывая за собой дверь.

– Ну вот, значит, договорились. – Он встал и прошёл к выходу из кабинета, по дороге пожав мне руку.

– До свидания, – дружно ответили мы с Лизой и, последовав за ним, вышли из кабинета.

Пока мы шли по длинному больничному коридору, моя жена не проронила ни слова. Я знал, что это значит, и не знал, с чего начать. Утаив от неё детали несчастья, случившегося с Олегом, теперь я должен был всё рассказать, но крошечный король лжи вдруг расправил свои тоненькие согбенные плечики и, гордо выпрямившись на своём огромном троне, пропищал: «Нет!».

Его писк я остановил нажатием кнопки первого этажа в лифте. Двери шумно захлопнулись, и мы оказались вдвоём, увильнуть от разговора с Лизой под предлогом присутствия посторонних не было никакой возможности.

– Солнышко, – начал было я.

– Расскажи всё, как было, – едва слышно, но уверенно сказала она, пристально глядя мне в глаза.

Своим взглядом она упрекала меня. Когда ваша супруга так смотрит на вас, то вы чувствуете себя виновным во всех несчастьях мира сего. И тем более, это известно издревле, между матерью и сыном складываются особые отношения, в которых мужу иногда нет места.

– Олегу сделали переливание крови. Когда он упал, он ударился головой о бордюр тротуара.

Не головой, а виском, мысленно поправил меня шут короля лжи, который являл собой, судя по всему, олицетворение правды. Он прятался за троном, и когда король лжи начинал вещать, как сейчас, то шут тихо нашёптывал мне то, что случилось на самом деле, не давая забыть, каким говнюком я являюсь сейчас, продолжая утаивать всю правду от жены.

– У него была большая кровопотеря (он был мёртв – опять этот тихий противный шёпот), я отвёз его в больницу и там ему сделали переливание крови. (Ему влили Его кровь, может, это дьявольская кровь, ты ни разу не спрашивал себя?) – Но теперь всё хорошо, – приблизившись к Лизе, я обнял её за плечи и прижал к себе.

Звук рвотных судорог раздался за троном короля лжи, он брезгливо заглянул за высокую спинку трона: рвало его шута. Победоносно улыбнувшись шуту, он устроился как можно удобнее и, казалось, даже немного подрос, став менее несуразным, чем раньше.

Он рос по мере того, как рос мой ком лжи. Подобно доброкачественной опухоли, которая, пока не перерастёт в злокачественную, никому не приносит вреда.

Заехав по пути в аптеку, мы купили все лекарства, которые были выписаны доктором Шистовым. Олег остался сидеть в машине на заднем сиденье, приглядывая за своей младшей сестрёнкой, которая мирно спала в автокресле.

– Пятьсот рублей, – худая как жердь и неприятная, как дверь тюрьмы, сказала кассирша.

Я растерянно достал свой кошелёк. Всё, что там оставалось, это восемьсот рублей, и оставшихся трёхсот никогда бы не хватило до конца месяца на еду.

– А нет таких же лекарств, но подешевле? Заменитель какой нибудь, – спросил я, неловко отводя глаза. Отец, который пытается сэкономить на здоровье своего сына, смотрится не очень героически.

– Гражданин, или платите, или уступите очередь другим, – тоном, отсекающим пререкания, ответила жердь.

– Хорошо, – я достал злополучную пятисотку и передал её кассирше.

Мы вышли из аптеки, держа большую пластиковую авоську, доверху набитую коробками с таблетками. По дороге к машине Лиза спросила меня:

– Если не хватает денег, может, я займу у папы?

– Нет, я попытаюсь что-нибудь придумать, – выпалил я. – Не переживай, всё образуется.

Последним делом было занимать денег у моего тестя. Он был владельцем крупной фирмы по производству пробок для алкогольной продукции, и изначально наш брак не радовал его. Богатенькая девочка из обеспеченной семьи вдруг выходит замуж за охранника его мини-заводика. Охранником был я, это было первым приработком до опубликования моей книги «number one». Книга вышла, как только мы поженились, и неплохо продавалась. Окрылённые первым успехом, мы укатили в отпуск, и там, в Болгарии, в наш медовый месяц, зачали нашего первенца. Если у тестя ещё и были какие-то надежды на наш скорый развод, то после известия о беременности Лизы, надеяться ему было не на что. Конечно, во многих парах дети мало что меняли, иногда даже дети, зачатые и рождённые с целью укрепления семьи, становились причинами разлада. Но это не про нашу семью. Бывает, что твоя вторая половина даётся тебе кем-то свыше. Банальная и избитая фраза, но как нельзя подходящая для нас. Больше чем уверен, у вас бывало такое, что как только вы хотите что-то сказать, или о чём-то подумали, как тот, кто вам дорог, сказал то, о чём вы думали. Нет, мы далеки от телепатии, но наше общее с Лизой духовное Я было квинтэссенцией чего-то большего, чем любовь. Да, конечно, вы ухмыляетесь, вспоминая, как несколько страниц ранее я признался, что грешен и изменял своей жене, как же при наличии такого высокого уровня отношений можно обманывать ту, которая является твоей второй половинкой?

Бывает, хочется съесть ложку чёрной икры, но обязательно с хлебом. И хлеб мы едим постоянно три раза в день. Лиза мой хлеб. Тот хлеб, который дал Иисус, когда нечего было есть, она то святое, что есть во мне. Та часть света, которая, несмотря ни на что, пробивается сквозь тьму моих страхов и опасений. Изменяла ли она мне? Я недостоин задавать ей этот вопрос. Она поймёт многое из этой книги, скорее не книги, а исповеди. Думая бо всём, что произошло, мне стыдно наводить тень на моего ангела.

Извини, я не хотел запачкать твои белоснежные крылья моей грязью.

Грязь, её вы хлебнёте немало, мои обожаемые читатели. Мне хочется вылить на вас чан этой зловонной кучи, которая гниёт где-то на задворках моего мозга, куча отбросов, собранная вами, каждым вашим рублём, заплаченным за мои книги, вы забрасывали ещё больше мусора в мой бак, и этот бак станет моей могилой, я знаю это заранее, потому что за всё приходиться платить, и моё время расчёта пришло.