Дети Аллаха

Но не время сейчас думать об этом!

На горе будет время потом. Сначала другое, важное!

– Их убили христиане, да, – сказал Ильяс, глядя на могилы так, словно видел их впервые. – Но мы ничего не можем им сделать! Давай уедем отсюда! Давай уедем! Далеко, туда, где христиане не убивают друг друга!

– А есть ли такое место на земле? – спросил Самир с горечью. – Куда нам ехать? Кафр Касем?

– Нет, в другую страну!

За те пять лет, что их Машрик бомбили, многие из Крепостного квартала уехали. Некоторые в Ливан, где сейчас тихо, другие в Турцию, третьи и вовсе в разные государства Европы. Тот же Кошачий переулок опустел целиком, там остались лишь двое стариков, и те умерли в прошлом году, один сам, а другой не успел спрятаться и его срубило осколком.

– Уехать? Убежать? – Самир стиснул кулаки так, что захрустели костяшки пальцев. – Не отомстив за отца? Его-то убийца здесь, в Машрике, или даже в городе! У нас долг!

Горячая волна накрыла его с головой, захотелось кинуться на врага, на какого угодно, лишь бы он только оказался рядом – пилот самолета, сбросившего бомбу на их квартал, или тот негодяй, что выстрелил в отца – стиснуть горло, бить до тех пор, пока не останется ничего, кроме кровавой каши!

Понял, что дышит тяжело, по лицу текут горячие капли, волосы слиплись от пота.

Ильяс смотрел на брата испуганно.

– Мы должны узнать, кто это сделал, и убить его, – Самир старался говорить спокойно, но слова вырывались изо рта, точно искры из пламени, раскаленные, злобные. – А для этого остаться здесь. Ведь никто из тех, кто уехал, не возвращается. Вспомни! Ну!

Многие клялись, что покидают родину ненадолго, тот же Юнус-часовщик, старый друг отца. Но от него не было ни слуха, ни духа вот уже два года, хотя перебрался он не так далеко, в Иорданию.

– И для того, чтобы отомстить, я пойду на все, – продолжил Самир чуть спокойнее. – Приму ислам, стану одним из «Детей Аллаха». – Он хотел пошутить, но понял, что шутка вышла несмешной, поскольку Ильяс вздрогнул и отшатнулся. – И я надеюсь, ты со мной? Брат ты мне или нет?

Лицо Ильяса исказилось, он отступил, бросил отчаянный взгляд туда, где над домами поднимался крест церкви.

Самир требовательно вытянул руку:

– Ты со мной? Если нет, то ты мне больше не брат!

– Я не… Оно само… – Тут Ильяс глубоко вздохнул и заговорил много решительнее: – С тобой. Мы одна семья.

И положил свою ладонь на ладонь брата.

От этого прикосновения Самир ощутил себя невероятно сильным, поверил в то, что теперь они одолеют все препятствия, даже самые тяжелые, победят кого угодно, всех людей не только Крепостного квартала, но и целой столицы, и, в конце концов, добьются своего!

Глава 8

Паук ждал Самира там, где они расстались три дня назад, – около ларька, и рядом с ним топтались двое мальчишек из своры.

Мелькнула мысль, что он зря пошел сегодня в город, что можно было остаться. Отправиться вместе с Ильясом в мектеб, изобразить покорность, пусть на несколько дней, все равно им не надо беспокоиться о еде, поскольку всех, кто поселился в старой трапезной, пусть два раза в день и невкусно, но кормят.

Братьям достался угол, отгороженный двумя занавесками, с парой соломенных тюфяков на полу. На стене обнаружился портрет толстого усатого человека в пиджаке, над головой которого красовалась надпись «Арабская нация едина, а миссия ее бессмертна».

Но Самир отогнал трусливые мысли, расправил плечи и даже не замедлил шага.

Лицо Паука украсила гаденькая ухмылочка, один из его приятелей недоуменно заморгал, другой наморщил лоб, силясь понять, чего это христианин-свиноед сам идет к ним в руки.

– Вот и он, – сказал Паук. – Старые синяки зажили, хочешь новых, придурок?

– А ты хочешь снова встретиться с «Детьми Аллаха»? – поинтересовался в ответ Самир и испытал приступ острого наслаждения, увидев, как лицо его врага исказилось, а глаза забегали.

Нет, Паук не забыл, как Наджиб парой пинков разогнал его свору.

Самир шагал вперед, как ни в чем не бывало, словно сам держал автомат, а спину ему прикрывали вооруженные соратники, смелые, никого и ничего не боящиеся, даже самолетов с ракетами, не то что какой-то там мелкой швали из двунадесятников.

И Паук не выдержал.

– Уходим, – бросил он, срываясь с места. – Но мы еще поквитаемся с тобой! Проваливай, собака христианская!

Но сам понесся прочь так, что пятки засверкали.

А Самир миновал контору махзуна, куда, как обычно, стояла очередь, и зашел в лавку под вывеской «Табак».

– Нет силы и могущества, кроме как у Аллаха! – воскликнул горбатый торговец, услышав приветствие. – Мир изменчив, один день приносит медовую сладость, а следующий – луковую горечь! Рахим больше не ждал увидеть тебя в своей лавке, юноша!

Самир полагал, что его отправят на улицу, заманивать покупателей, но торговец поманил мальчишку за собой. Они обогнули прилавок, щелкнул выключатель, и вспыхнувшая под потолком пыльная лампочка осветила крохотную комнатушку, заваленную коробками и ящиками.

Тут властвовал сладкий аромат табака.

– Иншалла, юноша, – проговорил Рахим. – Все просят у Рахима гаванских сигар. Только где взять их, если последняя партия пришла в хранимый Аллахом Машрик пять лет назад? Рахиму приходится кое-что придумывать… – Защелкали зернышки тасбиха. – Пусть простит меня Великодушный, Обогащающий, Вседарящий Владыка Царства. Рахиму приходится делать сигары самому…

И вскоре Самир узнал, как из пластиковых трубочек, колпачков и табачных листьев, выращенных совсем не на Кубе, делать «настоящие гаванские сигары».

– Пробуй, юноша, – сказал торговец, перебирая четки. – А я пригляжу за тобой. Сделаем так, чтобы сам вали не побрезговал, затянулся бы и сказал: «Ах, как прекрасно! Воистину, лучших не сыскать от Стамбула до Багдада!»

Первую сигару Самир испортил, зато со второй все у него получилось как нужно. Рахим придирчиво изучил ее и кивнул, а затем уселся на табурет у двери, изредка выглядывая в лавку, проверяя, не пришел ли кто.

Сегодня на горбатого торговца накалило желание поговорить.

– Ты знаешь, юноша, Рахим платит закят «Детям Аллаха», да и все у нас платят. Попробуй, откажись? Но я не жалуюсь, я рад, что такие, как они, есть в нашей стране. Многие считают их жестокими головорезами… но это не так, видит Всевышний!

Самир удивился – вовсе не ждал от хозяина табачной лавки такой пылкости.

Обычно тот говорил очень медленно, словно обмазывал каждое слово в меду, но сейчас его голос звучал без льстивых, заискивающих интонаций, звучал искренне.

– Они бесстрашно сражаются с нашими врагами, с проклятыми крестоносцами! – продолжил тот, забыв, по всей видимости, что сидящий рядом с ним юноша тоже носит крест на шее. – Не боятся никого, и если так пойдет дальше, восстановят великое исламское государство, основанное Мухаммадом, да ниспошлет ему Аллах благословение и мир! А кроме того, я вижу, куда идут мои деньги… В этом году открыли два мектеба. Первый в Белом квартале, а второй – в Умм аль-Фахм. Ты знаешь, что это «Партия обездоленных», а точнее – «Дети Аллаха» помогли городу восстановить систему водоснабжения, разрушенную западными дьяволами, да покарает их Всевышний?

Самир покачал головой – он этого не знал.

Всегда думал, что «Дети Аллаха» только стреляют, режут и взрывают, да еще охраняют политиков из «Партии обездоленных», когда тем надо выступить перед народом. Конечно, он помнил тот день, когда после очередного налета вода перестала течь из кранов, и как пришлось таскаться к старой колонке возле мазара, стоять в длинной очереди на жаре, держа бидоны, и слушать ругательства, которыми обменивались соседи.

Через несколько дней вода появилась снова, и вали, управляющий столицей, из двунадесятников, долго выступал по телевизору, рассказывая, как много он и его люди сделали для того, чтобы устранить повреждения…

– Я не говорю о школах Махди, которые они создают в деревнях по всей стране! – Рахим покачал головой, поднял руки к лицу, как во время молитвы. – Все там бесплатно! Они кормят престарелых и больных, помогают отстраивать дома после бомбежек… Иншалла!

В лавку кто-то вошел, и горбатый торговец торопливо поднялся, стукнула прикрытая дверь. Самир остался на крохотном складе один, под светом тусклой лампочки, с очередной «гаванской сигарой» в руках.

Но едва закончил ее и положил в деревянную коробочку с крышкой на петлях, как Рахим вернулся.

– Портреты героев джихада, которые они ставят на улицах, ты наверняка видел, – сказал он.

Да, в Рыночном квартале порой встречались огромные фотографии бородачей с автоматами: они улыбались и держали оружие так, словно вот-вот пустят его в ход. Наверняка еще больше таких штуковин попадалось в Белом квартале, где «Дети Аллаха» властвовали безраздельно, но там Самир не бывал.

– Они напоминают нам о героях прошлого, о тех, кто отстаивал нашу землю. Оборонял ее от врагов, да покарает их Аллах! Рахим сам хотел бы встать в ряды бойцов! – Тут горбатый торговец переборщил, ясно было, что он доволен своей лавкой, что ни за какие сладости не оставит ее, да и выглядел он слишком старым и слабым, чтобы взять в руки оружие. – Но, увы, к другим обратил призыв Изз ад-Дин Аль-Кассам, сказавший «Умрите мучениками за страну!», другие займут место Рашида ад-Дина Синана, так и не вышедшего из пещеры в Кафе, куда он удалился…

Сказок про Рашид ад-Дина Синана Самир слышал множество, и про то, как тот посрамил жадного кади, как повелел хозяину дома, где остановился, не резать быка, как добыл воду в пустыне и указал неверную дорогу войску завоевателей, пришедших в Машрик с востока, из бескрайних степей.

Но никогда не думал, что тот как-то связан с «Детьми Аллаха».

Рахим продолжал рассказывать о специальных магазинах, где торгуют дешевыми исламскими книгами для детей, о курсах для подростков из Белого квартала, на которых их учат любить страну, правильно молиться и владеть оружием, о трудовых и спортивных лагерях, о неустанных трудах «Детей Аллаха» на благо родины и веры…

Название, близкое к многобожию, торговца не смущало.

Но Самир дальше не слушал, его мысли уплыли прочь: вот если бы он сам был могуч, как Синан, и умел творить волшебство, то первым делом закрыл бы страну волшебным щитом, чтобы проклятые самолеты разбивались о него и не смели бросать бомбы!

Или воскресил погибших родичей, чтобы избавиться от боли и отчаяния, что свили гнездо внутри и не желали уходить.

– Эй, что ты делаешь, помилуй тебя Аллах?! – от окрика Самир вздрогнул, обнаружил, что замечтался, и вместо сигары у него получилось нечто вроде розетки из табачных листьев.

– Я исправлю, уважаемый! Я исправлю! – поспешно затараторил он.

Из лавки горбатого Рахима Самир вышел, оставив хозяина готовиться к вечерней молитве. И в вечной очереди к махзуну неожиданно для себя обнаружил Азру с матерью.

– Э… мир вам… – пробормотал он растерянно.

После воскресной службы, что закончилась так неожиданно, Самир почти ни с кем из соседей не общался.

Понятно, что Умм-Насиб и Бутрос устроили братьям вечером головомойку, но из дома не выставили. А на следующий день помогли перебраться в старую трапезную, которую спешно начали ремонтировать, переделывать под жилье для тех, кто недавно лишился собственного.

Они с Ильясом обустраивали свой угол, помогали выносить мусор и оборудовать кухню. На них посматривали косо, но случай в церкви никто не вспоминал.

– Ох! Миртебе! – воскликнула мать Азры. – Самир! Чтоты здесьделаешь?!

«А вы?» – очень хотелось спросить ему, но вопрос прозвучал бы невежливо. Уклониться от ответа тоже невозможно, и поэтому Самир признался:

– Ну… я… работал…

– Ах! Да? – Мать Азры нахмурилась рассеянно.

Сама же Азра улыбнулась, и Самира с одной стороны обдало привычным теплом, а с другой – ему стало стыдно, ведь последний раз она видела его два дня назад, когда он кричал на отца Григория.

– Ну… я… пошел… – пробормотал он, отводя взгляд.

– Как же так? Подожди. – Азра посмотрела на мать. – Мы поговорим, можно?

Понятно, что они не в Черном квартале, где на девочку в десять лет надевают никаб и запрещают видеть других мужчин, кроме отца и братьев, но приличия есть приличия, и их нужно соблюдать.

– Что? Даконечно! Нобыстро! Наша очередьскоро!

– Конечно, – и Азра с Самиром отошли на другую сторону улицы, к ларьку.

– Что вы тут делаете? – спросил он шепотом.

– Да ну, ерунда какая-то с документами, – ответила она, глядя на него изучающе. – Скажи, ты ведь собираешься покаяться и извиниться?

– Нет! – выпалил Самир, не подумав, и вздрогнул, поскольку лицо Азры исказилось, словно от сильной боли.

Лучше бы он позволил ударить себя!

– Но почему? Ты же вел себя в церкви недостойно, – сказала она. – Ты покайся. Подойди к отцу Григорию, и…

– Чтобы он меня наказал? Заставил молиться? – перебил ее Самир. – Никогда! Правду я тогда сказал! Понимаешь – правду! Они все трусы!

Азра заморгала чаще, стиснула руки у груди, глаза ее заблестели.

– И что ты будешь делать!? – воскликнула она. – Один!?

– Почему один? Со мной Ильяс.

– Он еще ребенок!

– Он мой брат. – Самир покачал головой: ему очень хотелось взять ее за руку, но он знал, что на глазах у посторонних делать этого нельзя. – Почему ты не понимаешь? Почему мы должны терпеть?

Отчаяние от того, что ему не хватало слов, мешалось внутри с желанием ее убедить, привлечь на свою сторону, сделать так, чтобы она поверила, и к этому добавлялся гнев на тех, кто продолжает твердить о кротости, когда на его дом падают бомбы, а соседи и родные гибнут!

– Потому что Христос…

– Но он же выгнал торговцев из храма, так? Почему-то не стал проявлять смирение! – Сам удивился, но вспомнил кое-что из того, что рассказывал на уроках закона Божьего отец Григорий.

Азра покачала головой:

– Это совсем другое!

– Нет, то же самое! Я хочу отомстить тем, кто убил папу, и маму, и сестренку! Поверь, я это сделаю!

Тут ее брови сошлись к переносице, а зеленовато-желтые глаза потемнели.

– Как же так? – произнесла она горько, без обычной мягкости, и ни следа улыбки не осталось на белом лице. – Ну и оставайся тогда один! Не подходи ко мне больше! Богохульник!

Резко повернувшись, так что взметнулся подол длинной юбки, Азра зашагала туда, где ждала ее мать. А Самир, разгоряченный, тяжело дышащий, со сжатыми кулаками, остался стоять в одиночестве.

Глава 9

Имам Старой мечети был молод, не старше тридцати, на гладком лице блестели угольно-черные глаза, тауб[5] оттопыривало округлое брюшко, на нем лежали сплетенные ладони. Смотрел имам на Самира без дружелюбия, даже подозрительно, и морщил выдающийся нос.

– Так значит, ты хочешь принять ислам? – спросил он после паузы, затянувшейся, как показалось Самиру, на полчаса.

– Да, – ответил тот, прилагая все силы, чтобы голос не дрожал.

Сегодня он ушел из лавки горбатого Рахима раньше обычного, но отправился не домой, как всегда, а за крепостную стену, в Старый квартал, туда, где живут сунниты. Собрался с духом, зашел в мечеть, построенную еще при халифах, и у самого входа наткнулся на имама.

– Почему? – спросил тот.

– Ну… – Самир замялся, мысли замельтешили в голове, точно мотыльки над огнем.

Сказать правду? Что поссорился с общиной, хочет мести за родных!? Невозможно! Если имам услышит такое, то немедленно прогонит мальчишку.

Сочинить что-то? Но что? Почему он не задумался об этом раньше?

– Ты же из яковитов, – сказал имам, указывая туда, где под майкой Самира болтался кипарисовый крестик. – А они держатся своей веры крепче, чем остальные христиане. Странно это.

Они разговаривали, стоя у стены внутри мечети, неподалеку от входа, мимо проходили люди, обувались и разувались, приветствовали имама, таращились на Самира, словно он был пауком с восемью ногами или трехголовым человеком, и ему становилось все неуютнее.

– Я… ну… – пробормотал он, теребя крестик.

А ведь как-то не подумал, что с ним придется расстаться, если перейти в другую веру! Но ведь это не просто символ, это память об отце, о тех временах, когда у них имелся дом, настоящая семья!

– Хорошо, – имам вздохнул. – Что ты знаешь о пяти столпах нашей веры?

Пять столпов? Сторож в мечети шейха Мансура ничего подобного не говорил!

– Нет Бога кроме Аллаха… – Самир сам понял, что говорит неуверенно, и замолчал.

– Шахаду ты слышал, это хорошо, – подозрительности во взгляде имама не стало меньше. – Только ведомо ли тебе, как и когда совершать молитву, каково ритуальное омовение перед ней, готов ли ты пойти в паломничество к Двум Святыням, соблюдать пост в священный рамадан, и вносить закят на благо тех, кто не может сам прокормить себя? Ведомо ли тебе, что значит быть истинным рабом Аллаха, покоряться его воле?

Быть рабом Самир не хотел, и выражение «рабы Божьи», которое он не раз слышал в церкви, ему всегда не нравилось.

– Я… мне хочется… – начал он.

– А мне кажется, что все это не очень умная шутка! Стыдись, юный яковит! Замесил некто все это на дрожжах ифритов, и подослал тебя к нам, чтобы посмеяться! – Имам больше не скрывал гнева, глаза его сузились, лицо потемнело, он наклонился вперед. – Неужели твои единоверцы? Воистину, те, кто не уверовал, не уверуют и впредь, ведь все равно им, увещевал ты их или не увещевал! Сердце и слух их запечатал Аллах, а на глазах у них – пелена, и уготовано им великое наказание!

– Но я… – попытался возразить Самир.

– Даже если нет, то где ты возьмешь двух достойных уважения мужей из правоверных, что станут тебе свидетелями? – и имам обвел рукой мечеть, в этот момент, когда одна молитва закончилась, а другая еще не начиналась, почти совсем пустую. – Ответь мне, кто поручится за тебя? Одной шахады, как ты должен знать, недостаточно.

Самира трясло от обиды и возмущения, он задыхался… Почему ему не верят, ведь он пришел сюда искренне, хотел обо всем узнать, а его встретили точно врага, словно вора или шпиона?

– Уходи, юный яковит, – имам заговорил тише. – И не возвращайся сюда больше.

Он сделал повелительный жест.

Самир развернулся, зашагал туда, где оставил кроссовки, ничего не видя перед собой. Не сразу смог завязать шнурки, услышал за спиной обидный смех, и от этого разозлился еще больше, на улицу выскочил кипящий, словно забытый на плите чайник.

Из одной общины его выгнали, в другую не хотят брать!

Неужели он на самом деле обречен на то, чтобы остаться в одиночестве?

Но одному, без поддержки, в Машрике человеку не выжить. Даже монаху-анахорету, поселившемуся в горном монастыре, нужны приношения, без них он умрет с голоду, да и молит Господа он не ради себя, а за тех людей, что несут к нему беды и горести…

Шагая по улицам, Самир понемногу успокоился, а потом вспомнил, что у него есть знакомый мусульманин, достойный доверия – может быть, он согласится выступить свидетелем, если в том возникнет нужда?

Жалко, что тогда не спросил его имени. Но это можно сделать и сейчас.

И он повернул в сторону мечети шейха Мансура, такой маленькой и скромной по сравнению со Старой.

– А, это ты, любопытный, – проговорил сторож, увидев Самира во дворе храма. – Проходи, располагайся, во имя Аллаха, который, как известно, с терпеливыми. Рассказывай, как твое колено?

– Спасибо, хорошо. – Самир замялся, не зная, как начать разговор, а потом решил, что терять ему нечего, и выпалил. – Если я вдруг захочу сделаться мусульманином, вы сможете стать… ну, этим стать… свидетелем для меня?

Старик усмехнулся, огладил седую бороду.

– Чудно. Принадлежат Аллаху и Восток, и Запад, – сказал он. – Нет, я откажусь.

Самир ощутил, что ему не хватает воздуха, грудь сдавило:

– Но почему? – ухитрился произнести он, и сам разозлился, поняв, что голос дрожит от обиды.

– О таких вещах не говорят на ходу, – старик покачал головой. – Подожди меня. Присядь вон там.

Крохотный дворик окружала галерея, и в ее сени имелись лавочки, одну из них и занял Самир. Сторож ушел внутрь мечети, но быстро вернулся, уселся рядом, и некоторое время они сидели в сумраке, неподвижно и молча.

Слышно было, как в кустах жасмина за мечетью поет какая-то птица.

– Ты не готов, – сказал наконец старик. – Твое желание идет не от глубин сердца. Покинуть веру отцов и обратиться к другой, пусть даже истинной… уверен ли ты, что хочешь именно этого?

– Да! – выпалил Самир.

Если христиане только и годятся на то, чтобы жаловаться, молиться и унижаться, позволяя всем вокруг бить себя и убивать, то он… он больше не хочет быть одним из них!

– Вот об этом я и говорю, да поможет тебе Аллах вразумлением. – Сторож вздохнул. – Для начала тебе нужно прочитать одно из сира, жизнеописаний Посланника Аллаха, да ниспошлет ему Аллах благословение и мир… Например, труд почтенного Ибн Хишама…

Самир нахмурился – и тут скучные, унылые книги, как и у отца Григория!

– Почему вы называете себя «рабами Аллаха»? – поинтересовался он, вспоминая слова имама Старой мечети. – Это значит, что вы лишены свободы, что ее нет в исламе?

– Совсем нет, – старик огладил бороду. – Слова «раб» и «поклонение» происходят от одного корня[6], и поэтому первое означает не отрицание свободы, а почитание. Принявший Закон почитает Господа своего, он привязан к нему истинным поклонением. «Рабом» в этом значении называется не тот, кто закрепощен и лишен свободы воли, а тот, кто способен осуществлять поклонение Аллаху, кто может это делать, умеет это делать и делает это по собственной воле.

Самир почесал правое ухо: мудрено, но вроде понятно.

– А поклонение не может быть по принуждению, оно должно совершаться по решению самого человека. – Сторож говорил серьезно, не растолковывал простые вещи глупому мальчишке, а объяснял сложные вещи другому взрослому, чуть менее сведущему в них. – И человек сам решает, совершать ему поклонение или нет. Понимаешь ли ты меня, о, любопытный?

Самир глянул на собеседника, пытаясь понять – насмехается ли тот над ним?

Но тот выглядел почти торжественным, и, как всегда в его компании, казалось, что они находятся в каком-то другом мире, не совсем реальном, далеком от обычного Машрика.

– Знаешь ли ты, когда придет момент тебе обратиться к подобному почитанию? – спросил сторож.

– Ну-у…

– Был ли ты когда-нибудь в смертельной опасности, в такой, чтобы люди не могли помочь тебе?

– Да, – Самир вспомнил одну из первых бомбежек, когда они еще не знали, как себя вести, и внезапный налет застал его на площади Независимости: вокруг поднимаются столбы дыма и огня, летят осколки металла и куски камня, а до ближайшего здания метров тридцать.

– Устремлялось ли в тот момент твое сердце к спасению?

Самир просто кивнул: еще как устремлялось!

– Вот когда ты будешь тянуться к Аллаху так же, как в тот момент тянулся к спасению, искать помощи в нем в любой момент, тогда и наступит для тебя пора, – торжественно объявил старик.

Некоторое время они сидели в молчании.

– Кроме жизнеописания тебе будет неплохо заглянуть и в Священный Коран, – продолжил сторож. – Его ниспослали почти полторы тысячи лет назад, но мудрости в нем куда больше, чем во всех современных книгах. Не думай, что там содержатся ответы на все вопросы, что появились у людей, начиная от пророка Адама, мир ему, и появятся до Страшного суда. Просто Коран описывает человеческую природу, а она, какой была при наших праотцах, такой же останется и до последнего часа.

– Ну да. – Самир вздохнул, почесал лоб.

Раздражение и гнев ушли, остался только след обиды на то, что его вот так взяли и выгнали, не приняли всерьез.

– Не думай, что я хочу тебя отговорить, но, как ты уже не раз от меня слышал… – старик рассмеялся. – Воистину, Аллах с терпеливыми, поэтому не спеши, не суетись. Помни о божественном предопределении, которое, как известно, бывает двух видов…

Самир и сам не понимал, зачем слушает про категоричное и неизбежное предопределение, и про обусловленное предопределение, в котором одна определенность после неких поступков человека сменяется другой. Но в то же время он не помнил, чтобы с таким вниманием относился к урокам отца Азры или наставлениям священника.

Грозно и мрачно в вечерней тишине звучали стихи Корана, которые читал старик: «а мощь и милость Его Щедрости раскрыты! Дарует Он сколько пожелает!» и «Отменяет Господь и утверждает из предписаний то, что пожелает, хранится у него Матерь Писания!».

А потом он замолчал и лукаво посмотрел на Самира:

– Да ты уже засыпаешь. Иди домой, наверняка тебя там ждут. Приходи еще. Побеседуем… и когда-нибудь, возможно, я стану одним из тех, кто выслушает твою шахаду, о любопытный, и скажет «свидетельствую», иншалла!

Глава 10

Ильяс делал домашнее задание по английскому языку, как всегда, вполглаза. Другие уроки давались ему не так просто, но вот чужие слова он заучивал легко, запоминал правила и неизменно приводил в восторг учителя произношением.