Из огня да в полымя. История одной семьи

– Я тебя назначаю вице-президентом моей компании, мы вместе летим в Ирак для встречи с Тариком Азизом, правой рукой Саддама Хуссейна, ответственным в их правительстве за распределение квот, и я представляю ему тебя как потомка Магомета. Ты воображаешь, какое огромное количество квот мы получим дополнительно?!

– Ты не только не получишь дополнительных квот, – парировал я, – но реально рискуешь лишиться тех, которые тебе уже выделили!

Его лицо выражало крайнее недоумение. Пришлось пояснить, на чём основано такое предположение:

– Потому что, узнав о моём православном вероисповедании, они не пожелают иметь никаких дел с компанией, в которой вице-президентом служит великий ренегат и жалкий вероотступник! А отрекаться от православной веры, как ты хорошо понимаешь, я не намерен…

Сергей расхохотался и больше на своей идее не настаивал.

Но вернёмся к моим предкам Казем-Бекам…

Александр Александрович Казем-Бек, сын академика-востоковеда и мой прадед, сделал блестящую карьеру на государственной службе: долго возглавлял одно из ключевых управлений министерства образования, а потом стал сенатором. Отличался редкой порядочностью, был глубоко верующим православным человеком и аристократом до мозга костей.

Моя прабабушка Мария Львовна Казем-Бек (урождённая Толстая), начальница Петербургского института благородных девиц. Петербург, 1897 год. Портрет работы художника А. М. Кокорева.

©«Государственный музей изобразительных искусств Республики Татарстан»

Его жена и моя прабабка Мария Львовна Толстая приходилась дальней родственницей Льву Николаевичу. Восхищаясь его литературными дарованиями, она на дух не переносила его богоборческих идей, о чём не стеснялась писать ему в личных письмах.

Через Толстых, у которых богатое родословное древо и обширные кровные связи, мы породнились с целым рядом знаменитых русских фамилий. В числе обретённых родственников оказались князья Шаховские, Оболенские и Чегодаевы, а также Бутурлины, Римские-Корсаковы, Панаевы, Баратынские, Бутаковы и многие другие.

О Марии Львовне Толстой в семье рассказывалось немало интересных и поучительных историй. Но ярче всего образ этой выдающейся личности вырисовывается из её собственных дневников, которые она вела с раннего подросткового возраста до самой смерти в 1918 году.

Я долго разыскивал эти дневники, но к началу 2000-х годов, окончательно потеряв надежду их обнаружить, решил, что они пропали навсегда. Однако после знакомства со своей кузиной Марией Николаевной Громовой, бабушка которой была двоюродной сестрой моей матери, понял, что ошибался. Оказалось, что Мария Громова находилась в тесном контакте с казанским музеем Баратынских, где размещался целый отдел, посвящённый Казем-Бекам. Проведя грандиозную поисковую работу, эта теперь уже самая любимая моя кузина за несколько лет раздобыла более тысячи (!) машинописных страниц дневников Марии Львовны. В результате эти дневники оказались опубликованными в 2016 году в издательстве московского Сретенского монастыря.

Читая этот бесценный документ, я неизменно ощущаю удивительное совпадение наших с ней мировоззренческих позиций как в отношении русского монархизма и неприятия либеральных идей, так и в понимании роли православия. Кроме того, я обнаружил у нас немало общего и в осмыслении педагогических подходов к воспитанию детей. Кстати, эти подходы высоко ценились вдовствующей императрицей Марией Фёдоровной, которая назначила Марию Львовну начальницей санкт-петербургского Елизаветинского института благородных девиц и находилась с ней в самом тесном сотрудничестве.

Редакторы, готовившие к изданию дневники Марии Львовны, попросили меня для аннотации к выходящей книге кратко сформулировать основные черты этой незаурядной личности. Тогда я написал, что её образ «поражает глубиной православного мировосприятия, тонкостью патриотического чувства, высотой аристократического духа и яркостью литературного дарования». После этого я ознакомился ещё со многими новыми материалами, связанными с жизнью и деятельностью моей прабабушки. Все они дополнительно убедили меня в справедливости такой характеристики.

Мой дядя Александр Львович Казем-Бек с дочерью Диди (Надеждой) и сыном Исандиком (Александром). Франция, Везине, 1932 год.

В петербургском доме Марии Львовны и Александра Александровича, в котором воспитывались (в милосердии, но строгости) двое детей – дочь Прасковья и сын Лев, царила добрая атмосфера взаимной любви и заботливого попечения друг о друге. Сюда приходили сановные люди из высшего света, но оба супруга отличались крайней разборчивостью и не приглашали тех, кто был им чужд по духу и умонастроению. Помимо аристократической родни, их посещали отец Иоанн Кронштадтский, митрополит Антоний (Вадковский), К. П. Победоносцев, генерал А. А. Горяйнов – человек из ближайшего окружения императрицы Марии Фёдоровны, то есть люди, по-настоящему преданные Государю и Церкви.

На лето семья уезжала в толстовское имение Новоспасское на берегу Камы в Казанской губернии. Здесь Мария Львовна любила устраивать торжественные обеды, на которые приглашался аристократический люд из Петербурга. В связи с этим не могу удержаться, чтобы не рассказать уморительную историю, которую слышал когда-то из уст моей матери.

Как-то раз в Новоспасское на субботу и воскресенье съехалось особенно много петербургских великосветских гостей. В воскресенье утром все отправились на службу в новоспасский храм. Служил местный сельский батюшка – добропорядочный, богобоязненный, усердный, но вовсе не эрудит, а скорее, даже откровенно малообразованный. И поэтому, чинно совершая богослужения, он всегда старался обходиться без проповеди.

Но в этот раз, увидев такое почтенное собрание петербургской публики, он всё же решил попробовать блеснуть отсутствующим красноречием. И посвятил свою проповедь богоборцам эпохи Просвещения, из которых слышал только о Вольтере. А поскольку только слышал, но ничего конкретного не знал, то говорил долго и путанно не о нём, а вообще о тщетности и порочности борьбы с Богом.

Мария Львовна старалась поймать его взглядом, дабы намекнуть, что пора закругляться. Наконец, ей это удалось. Он согласно кивнул ей в ответ и громко произнёс в сторону стоящих петербуржцев:

– Так вот, господа, что вам сказать о Вольтере. Народ не зря говорит про него Вальтер – Скотт!!!

Только хорошее воспитание гостей помогло им удержаться от накатившего на них приступа смеха…

Сын Марии Львовны (мой дед) Лев Александрович Казем-Бек закончил Пажеский корпус – элитное высшее военное учебное заведение. Все десять лет сидел за одной партой с графом Алексеем Алексеевичем Игнатьевым – тем самым, который позже станет генерал-лейтенантом советской армии и напишет знаменитую книгу «50 лет в строю». После Пажеского корпуса дед и его друг Игнатьев вышли в гвардейские кавалерийские полки: Алексей Алексеевич стал кавалергардом, а дед – уланом Ея Величества. Шефом его полка была Государыня Александра Фёдоровна, поэтому он и именовался Уланским Ея Величества полком.

Мой дед Лев Александрович Казем-Бек на фронте Первой мировой войны. 1915 год.

Начало XX века – время столыпинских преобразований в аграрном секторе. Став премьер-министром, П. А. Столыпин подыскивал людей, которые могли бы содействовать ему в проведении реформ. Одной из составляющих его программы стало создание Крестьянского банка, который предоставлял крестьянам, участвовавшим в переселенческом движении, беспроцентные ссуды для создания хуторских хозяйств.

Так как П. А. Столыпин и мой дед были каким-то образом знакомы, то премьер-министр однажды вызвал его и стал упрашивать: «Послушай, оставь ты эту службу в армии – войны-то сейчас никакой нет! Помоги мне в важном деле!» Вероятно, он видел в деде идейного сторонника и единомышленника, потому что Лев Александрович тоже считал, что крестьянам надо как-то помогать: освободить-то их освободили, но ведь надо ещё им дать какие-то рычаги, создать возможности для развития.

В итоге дед согласился: он вышел из полка и получил назначение руководить крестьянским банком в Калуге. Как раз в этот «калужский» период работы Льва Александровича и родилась моя мать. Но спустя четыре года после её появления на свет началась Первая мировая война, и дед, конечно, оставил банк и пошел воевать. Как офицер, поступить иначе он не мог.

Мой дед Лев Александрович Казем-Бек в форме камер-пажа. Петербург, 1894 год.

Из-за бюрократических проволочек сразу попасть в родной для него гвардейский Уланский Ея Величества полк ему не удалось. Поэтому в первый год войны он воевал в чужом подразделении, где в одном из боёв попал под газовую атаку немцев, но, к счастью, отравление оказалось не слишком серьёзным. Тем не менее его отпустили домой для поправки на десять дней, которые он провёл в имении Новоспасском вместе со своим денщиком Егором.

Денщик был в полнейшем восторге. Его кормили «на убой», он ходил купаться на Каму, гулял по имению и, как сообщали доброхоты моему деду, даже завёл роман со смазливой, но известной своей недалёкостью и абсолютной безграмотностью дояркой Нюрой. За два дня до отъезда из имения в действующую армию к деду явился денщик Егор и сообщил, что они с Нюрой приняли решение обвенчаться.

– Ну что ж, – сказал ему дед, – дело хорошее. Дай Бог, уцелеем мы с тобой на войне, вернёмся и устроим тебе свадьбу сразу после войны. Только я должен тебя предупредить, Егор, что Нюра, хоть и хороший человек, но, ты уж прости, все тут знают – больно она глупая. Дурой её у нас считают!

Егор широко улыбнулся и, хитро подмигнув деду, доверительно проговорил:

– Барин, так я ж всё знаю. А вы-то как думаете сами… Неужто мне с ней разговоры вести?!.

Чем закончился этот скоротечный роман Егора с Нюрой, деду узнать не довелось. Потому что после случившейся революции дед в Новоспасское имение так уже и не попал.

Будучи дипломированным кадровым военным, он, однако, обладал ещё и множеством разносторонних талантов. В частности, владел на вполне профессиональном уровне искусством живописца, причём одинаково успешно и в жанре портрета, и в пейзаже. В течение нескольких лет его обучал известный в Петербурге живописец, график и академик Академии художеств Александр Новоскольцев.

Помимо этого, дед был ботаником-самоучкой: любил трудиться на земле, выводил какие-то диковинные сорта растений, выращивал новые цветы. И это сослужило ему впоследствии добрую службу. Когда семья в эмиграции поселилась на Лазурном Берегу, дед на полную мощь использовал свои познания в этой сфере. За короткое время он вывел какую-то новую розу – то ли чёрную, то ли серебристую, получившую на конкурсе приз, поощрительная сумма которого была столь велика, что семья жила на эти средства целых полтора года.

Наконец, дед был дружен с пером: он писал талантливые литературные очерки. К сожалению, все его заметки погибли в наших ссыльных перипетиях.

По рассказам моей матери, невероятно живо и остроумно дед описывал историю о том, как он, будучи выпускником Пажеского корпуса, участвовал в церемонии коронационных торжеств в качестве камер-пажа. Камер-пажей приставляли как сопровождающих к каждой из приглашённых Августейших особ, которых на такое событие собралось великое множество – короли, принцы, наследники… Но я лично помню только устный рассказ деда про эту историю:

– Меня приставили к одному из принцев сербского Королевского Дома. Я сразу понял, что мешаю ему своим присутствием, потому что он в ту пору вовсю ухаживал за какой-то принцессой, ставшей впоследствии его супругой. Понятно, что в таких обстоятельствах принцу предпочтительнее было пребывать с возлюбленной наедине. И я деликатно сказал ему: «Ваше Высочество, хоть я и прикомандирован к вам, но могу держаться на расстоянии и являться лишь по какому-нибудь условному знаку». «Я очень вам признателен, молодой человек! – ответил влюблённый принц. – Конечно же, я предпочёл бы, чтобы вы соблюдали известную дистанцию».

Мог ли он предполагать тогда, что проявленная им деликатность поможет ему впоследствии получить в Сербии временное убежище для себя и своей семьи при бегстве из охваченной революцией России?!

Моя мать Мария Львовна. Франция, Везине, 1930 год.

Лев Александрович участвовал в Белом движении на Северном Кавказе в составе белогвардейского уланского полка. Туда же поступил и его сын (мой дядюшка) Александр Львович, хотя он не имел на это права – ему ещё не было 18 лет. Но выглядел он старше своего возраста, поэтому и сумел пробиться в полк. К тому же, чтобы выполнить все медицинские предписания, он сделал в один заход сразу пять прививок, чего делать было нельзя. В результате пошла сильнейшая реакция, которая раздула ему спину.

Александр Львович успел «понюхать пороха»: принял участие в боях под Царицыном, где получил серьёзное ранение, но в целом пробыл в Белом движении недолго. После ранения под Царицыном его спас генерал Врангель, приказавший погрузить его на носилках в свой поезд, отошедший от вокзала за несколько минут до прихода туда красных. Об этом эпизоде Александр Львович вспоминал в своём письме, рассказывая о встрече с баронессой Врангель в 1942 году: «Вдова генерал-аншефа, баронесса Врангель, приняла меня, как родного. Действительно, в своё время именно её муж спас меня» («Истина – дочь времени», Москва, изд-во «Языки славянской культуры», 2010, стр. 91).

Из Новороссийска семья деда отправилась в Турцию – в то время это был обычный маршрут для покидающих Родину. Уезжали они как беженцы. Хотя на уходящие корабли брали всех, кто хотел эмигрировать, но военных – в первую очередь, потому что большевики их расстреливали.

Из Турции они переехали в Венгрию. Моему дядюшке, Александру Львовичу, исполнилось уже 19 лет, он поступил в Берлинский университет, но в Германии у семьи не было никаких связей и зацепок. Лев Александрович написал письмо тому самому сербскому принцу, к которому был прикомандирован камер-пажом, напомнив ему эпизод на коронации Николая II. Принц переговорил с королём Александром и тот незамедлительно пригласил деда со всей семьёй, дав им возможность пожить какое-то время в Сербии. Но потом семья перебралась на юг Франции, и дядюшка продолжил обучение в Париже. Об этих двух или трёх годах жизни, проведённых на чудесном Лазурном Берегу, моя мать всегда вспоминала с особой радостью.

В Париже мама поступила сначала в русскую гимназию, а затем перешла во французскую частную среднюю школу, которую и закончила. Это была католическая школа, основанная иезуитским орденом. Иезуиты предоставляли детям эмигрантов возможность получать образование в частных католических учебных заведениях, где их содержали, кормили и т. д. Конечно, это делалось в первую очередь из благородных и гуманных соображений, но не без расчёта на то, что в ходе обучения воспитанники могут пожелать перейти в католичество. С русскими детьми такое, однако, случалось крайне редко.

В одном классе с мамой в этой иезуитской школе обучалась Анастасия Борисовна Дурова, отец которой, опытный педагог с большим стажем, был основателем знаменитой русской гимназии в Париже. Родители смело отдали её в эту французскую школу, потому что не сомневались, что она никогда не изменит православию. Но Анастасия Борисовна как раз и стала одним из тех редких исключений: она всё-таки перешла в католичество. Я был лично с ней знаком в 1960-е годы, когда она работала во французском посольстве в Москве и иногда приезжала в Тбилиси погостить у мамы, своей одноклассницы. Справедливости ради, надо отметить, что католичкой она была, скорее, формально. По духу это была вполне православная дама.

Мой дед Лев Александрович Казем-Бек

Когда семья решила репатриироваться из Франции в СССР, мой дед Лев Александрович Казем-Бек, естественно, отправился с нами. К тому времени ему было уже за 70. К счастью, по чудесной случайности он избежал ужасов прямых репрессий – карательная система просто «прозевала» его и не успела «перемолоть». Нас не стали сразу же после переезда «кидать под пресс» – дали сначала пожить пару лет на свободе. Я даже успел пойти в 1-й класс тогда ещё «мужской» тбилисской средней школы. Ну а потом уже грянуло…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.