Рассказчица

Кэти – моя лучшая подруга со второго класса, со времен Того Самого Инцидента с Картошкой Фри. Тайлер присоединился к нам в девятом, и наша пара превратилась в троицу. Он дружит с Заком, одиннадцатиклассником (родители которого уезжают из дома на целые недели), и эти двое вечно проводят время вместе, то мирятся, то ругаются, и мне кажется, что Кэти завидует Тайлеру. Не только тому, что у него есть такой друг, а скорее их драматичным отношениям.

Вообще, драма – любовь всей жизни Кэти. Этим летом она играет Олив Островски в профессиональной постановке «Двадцать пятый ежегодный орфографический конкурс округа Патнэм»[6] местного театра. Кэти родилась в Китае, а когда ей было шесть месяцев, ее удочерила пара из Америки. Кэтрин Саманта Уэстон – девушка амбициозная, и отсутствие воображения у театральных кастинг-директоров, когда дело касается расовой и половой принадлежности персонажа, ей не преграда. «Этот штат белее снега в его горах», – ворчит она, но роль Олив должна стать ее «прорывом».

Кэти театрально падает на выцветший бархатный диванчик. Непонятно, как я столько лет дружу с человеком, который является моей полной противоположностью. Иногда я думаю, понимает ли Кэти, как сильно я стараюсь, чтобы выдавить из себя хоть каплю той уверенности, что она излучает?

Слово «застенчивая» не очень мне подходит. Просто когда я провожу много времени в большом скоплении людей, начинаю чувствовать себя песочными часами – моя энергия, как песок, стекает вниз до тех пор, пока сверху ничего не останется. Когда мы проходили тесты на определение личности, на мне объяснили слово «интроверт». Но я умею притворяться. Пока никто не видел, я заменила приставку «ин» на «экс».

Кэти разглядывает меня с дивана.

– Ты красотка, – говорит она, подражая Пэрис Хилтон.

– Ну-ну, – говорю я, глядя в зеркало и перекладывая длинные волосы на одно плечо. Шляпки клош надо носить с короткими волосами, с каре.

Кэти резко вскакивает:

– я серьезно, Джесс Морган. Ты красивая и невероятно талантливая девушка. Кому, как не тебе, это знать? И ты обязана купить это платье.

– Ну да, – усмехаюсь я. – Буду в нем в церковь ходить. Мама будет в восторге.

Мама водит нас в церковь каждое воскресенье, хотя, как мне кажется, она делает это, чтобы найти не Бога, а новых клиентов.

Кэти фыркает:

– Тебя что, мама одевает?

Я закатываю глаза:

– Нет, конечно. Просто это больше в твоем стиле, чем в моем, вот и все. – я дергаю плечами, чтобы освободиться от эластичной ткани, и платье падает на пол. – Слушай, хотела тебе сказать: я сегодня нашла кое-что классное.

Кэти поигрывает бровями, снимая кольца и перчатки, пальчик за пальчиком, как стриптиз Мэрилин Монро.

– я слушаю.

Рассказываю ей про утро на чердаке тети Анны, про сундук и дневники, и не успеваю я закончить, как она округляет глаза.

– Погоди! – восклицает она так громко, что парень, разглядывающий мужскую одежду, на нас оборачивается. – Джесс, ты серьезно? – Она хватает меня за плечи.

– Да. Они очень клевые, но я вообще не знаю, что там написано. Ни слова не разберу.

– Что-что? Что ты говоришь, моя дорогая? Надо обязательно выяснить, что там написано. Обязательно! Твоя прабабушка скрывала на чердаке сундук, полный дневников…

– Ну, она не то чтобы скрывала их…

Она прижимает палец к моим губам.

– …в которых могут храниться какие-то жутко интересные тайны, а ты такая: «Ну ладно, бог с ними!» Джесс, может, она была шпионкой? У-у-у! Или, может, известной балериной, а дневники принадлежат ее погибшему женатому возлюбленному, хореографу!

– Ну и ну! – смеюсь я. – Кто тут писатель, я или ты?

– Может, это какие-то горячие мемуары. Или неопубликованная книга! Джесс, это судьба, ты должна была их обнаружить.

Снова возвращается воспоминание, вызванное дневниками, уже в полную силу: последний раз я видела тетю Анну, когда мне было двенадцать, – четыре с половиной года назад. Ей уже было больше ста лет. Она жила в доме престарелых, иногда папа возил нас ее навестить. В тот последний раз Гриффина оставили дома, взяли только меня, что показалось мне жуткой несправедливостью, особенно когда за нами защелкнулись автоматические двери дома престарелых. Сейчас я понимаю, что папа, по сути, привел меня с ней попрощаться.

Тетя Анна полулежала в кровати, прислонившись спиной к горе подушек. В бледно-розовом халате она была такой маленькой, как ребенок, только с белоснежными волосами – легкими, как перышки. Они плоско лежали на ее голове, тогда как прически других обитательниц дома напоминали шлемы из сладкой ваты. лицо прабабушки было испещрено морщинами, рот будто готов был провалиться внутрь в любой момент. От нее пахло мазью «ВапоРаб»[7] и мочой – стоял резкий, сладкий, медицинский запах. Я немного боялась ее в тот день, но что-то в ней меня заинтересовало.

– Тетя Анна! Как самочувствие? – прокричал папа. – Помнишь Джесс?

Он положил руку на мое плечо и легонько подвинул меня вперед.

– Здравствуйте. – я застенчиво помахала рукой, сомневаясь, что моя двоюродная прабабушка вообще кого-то помнит.

– Она в седьмом классе, представляешь? Недавно награду получила в школе. – Папа широченно мне улыбнулся, и в этой улыбке читалось: «Ну давай, помоги мне как-нибудь».

Я победила в школьном писательском конкурсе. Учителя предложили напечатать мой рассказ в школьной газете, и я жутко испугалась – это было то же, что дать миру заглянуть ко мне в душу. Раньше я делилась своими историями только с Кэти. Сочинение историй всегда было для меня чем-то личным, что делалось только за закрытыми дверьми. Как-то я набралась храбрости и послала один из рассказов в журнал. История была глупой и детской, но я все равно на что-то надеялась. Использовала псевдоним со своими инициалами: Джасмин Мартин. Джесс Морган. Рассказ отклонили.

В тот день в доме престарелых тетя Анна просто смотрела в пространство. Папа настойчиво повторил:

– Награду, в писательском конкурсе.

Внезапно тетя Анна сфокусировала взгляд – луч солнца пробился сквозь тучи. Она повернулась с дрожащим подбородком и улыбнулась.

– Ты писатель. – Ее голос был слабым, но это было утверждение, не вопрос, и мое сердце запрыгало, как камешек, пущенный по воде. Писать – это одно, называть себя писателем – совсем другое. – я тоже писатель.

– Словесность – конек Джесс.

– Вообще-то история, – поправляю я папу. Что подтверждалось в моем табеле, который мама каждый раз вешала на холодильник.

Неожиданное кудахтанье с кровати меня напугало.

– История, – с легким презрением прохрипела прабабушка, – это рассказ.

Мы ждали, что она скажет что-то еще, но она сжала рот, внезапно посерьезнев, затем взглянула молочно-голубыми глазами сначала на папу, потом снова на меня.

– История, – снова прохрипела она, – это рассказ, который мы рассказываем себе.

С этими словами она поперхнулась слюной, закашлялась и стала хватать ртом воздух. Ее грудь тяжело поднималась.

– Может, позвать медсестру? – спросила я, испугавшись, что она сейчас перед нами умрет, но кашель прекратился так же быстро, как начался.

Дыхание тети Анны восстановилось, она взглянула на нас круглыми глазами, будто удивленная, что это мы делаем в ее комнате. Ее губы искривились, костлявая рука показалась из-под одеял и потянулась ко мне, ведьмина рука. ладонь тряслась. Тетя Анна хотела, чтобы я подошла ближе. Хоть мне и было страшно, я потихоньку двинулась к кровати. Наконец я взяла ее за руку – мягкую и легкую, как бумага. Она не сводила с меня глаз.

– Любишь рассказывать истории? – прошептала она с нетерпением, заговорщически.

– В каком смысле? – спросила я.

Папа только что сказал ей о конкурсе. Может, она не поняла?

Тетя Анна удивленно подняла брови, тоненькие, словно нарисованные карандашом. Когда она засмеялась, будто ветер закружил на тротуаре сухие листья.

– Да, – сказала она, улыбаясь и похлопывая меня по руке. – Да, – повторила она. Потом откинулась на подушки и сложила руки на животе, как покойная. – Ты выдумщица, как я.

Ее взгляд стал печальным, она снова уставилась в никуда. Потрясенная, я зашаркала обратно к папе. Что она имела в виду? Несколько секунд спустя в дверь постучала медсестра, она сообщила, что тетю Анну пора мыть.

В машине папа извинился, сказал, что зря, наверное, меня привез, тетя Анна не в том расположении духа, чтобы общаться с посетителями. Это деменция, объяснил он, мозг не работает как нужно.

Я несколько дней только и думала, что об этом моменте, прокручивала его в голове, как видео на повторе. Тетя Анна будто увидела что-то во мне, как предсказатели видят будущее. Только через несколько недель я поняла, что у слова «выдумщица» есть и другое значение. «Да что ты говоришь, выдумщик?» Так мама спрашивала Гриффина, когда он проливал на кухне молоко и винил в этом воображаемого друга.

Выдумывать – значит врать. Тетя Анна назвала меня вруньей? Спросить ее мне не довелось. Она умерла через полгода, пока я была на Кейп-Коде с семьей Кэти. Родители рассказали, только когда я вернулась. Даже настоящих похорон не было, только скромная служба у могилы в присутствии моих родителей и дяди. Не могу сказать, что это стало неожиданной новостью, но мне было грустно. Для меня это была первая смерть кого-то из близких.

– Это у тебя?

Меня вытаскивают из воспоминаний.

– А?

– Телефон. У тебя? – повторяет Кэти.

Телефон вибрирует в моей сумочке рядом с платьем, которое я оставила валяться на пыльном полу. Поднимаю платье, отряхиваю, достаю из сумки телефон. Наконец-то – сообщение от Райана: «Вечеринка Дага. Придешь?»

Даг Ренфрю – один из лучших друзей Райана в Кине, вместе с Джошем и девушкой Джоша, Лайлой. То, что Райан сохранил с ними связь, несмотря на учебу в интернате, демонстрирует одно из его достоинств – он верный.

– Рай-Рай? – спрашивает Кэти голосом сладким, как мед.

Хоть моя подруга и талантливая актриса, она не может скрыть, что ее это раздражает. Вообще мне кажется, что Кэти так хорошо играет именно потому, что ее личные чувства находятся на самой поверхности. Конечно, у этого есть и опасная сторона – иногда она взрывается, если получает незаслуженно низкую оценку, если ее не берут на роль в спектакле, если я смотрю какой-то фильм без нее. «Девушка с темпераментом», как говорит про нее моя мама.

«Ага», – чиркаю я в ответ Райану и убираю телефон в карман.

– У нас сегодня планы, – говорю я Кэти.

– С основным составом?

Так Кэти называет друзей Райана, намекая на шаблонных подростков из ромкомов девяностых – грубых, пошлых и хлещущих пиво. Обычно она говорит это в шутку, но, когда Райан дома, он проводит с ними много времени, а значит, и я тоже, что Кэти уже не нравится.

В восьмом классе Даг Ренфрю рассказал всем, что полапал Кэти за грудь у помойки за рестораном «Тайский сад». Разумеется, это было вранье, но Кэти находилась в центре внимания в школе два следующих дня, пока Даг не сказал правду. Самое обидное то, что, как мне кажется, до всей этой истории Даг ей нравился; почему – не знаю, но парня у Кэти никогда не было, а Даг уделял ей внимание. Вскоре об этом случае все забыли, кроме Кэти, которая теперь, конечно, терпеть его не могла, как кошка воду. Райан виноват, потому что дружит с ним.

– Родители Дага на время уехали, он сегодня устраивает вечеринку.

– Кто бы сомневался.

Кэти разглядывает свои ногти, накрашенные синим лаком с блестками.

– Ты тоже можешь прийти.

Это не искреннее приглашение. Она не придет, мы обе прекрасно это знаем, но ничего не поделаешь.

– У меня репетиция, – говорит Кэти, морщась и убирая руки за спину, чтобы расстегнуть желтое платье.

Когда прошло несколько месяцев с тех пор, как мы с Райаном стали встречаться, и стало ясно, что это надолго, что-то между нами с Кэти изменилось. Сначала мы несколько раз пытались проводить время втроем, но выходило так неуютно и неловко, что словами не описать. Это была не просто дружеская ревность со стороны Кэти, я будто бы ее предала. Как – не знаю, мы ведь не давали кровной клятвы не заводить парней, но прошло уже два с половиной года, и я не хочу рисковать нашими отношениями, чтобы узнать, чем ей не угодил мой парень. Хотя ситуация раздражает. Мне не нужно, чтобы Райан и Кэти стали лучшими друзьями, но мне жилось бы намного легче, если бы она хотя бы делала вид, что он ей нравится.

В общем, со временем мы пришли к негласному соглашению. Если 31 декабря я провожу с Райаном, то 1 января – с Кэти; если Кэти увозит меня на день рождения в парк развлечений «Мир веселья», то Райан ведет меня в ресторан. До недавнего времени эта схема не давала сбоев. Два предыдущих года Кэти почти на все лето уезжала в театральный лагерь в Беркширы, то есть из трех месяцев, что Райан обычно проводит в Кине, она заставала только один. Но когда она получила роль Олив Островски в начале этого лета, план изменился, и все это время я балансирую между дружбой и отношениями – это так же трудно, как расстегнуть молнию на платье Кэти.

Она фыркает, решив, что попытки бесполезны, и поворачивается, чтобы я помогла ей расстегнуться, но у меня тоже не выходит. Металл глубоко врезается в подушечку большого пальца.

– А знаешь, – говорит Кэти, одной рукой поднимая густые черные волосы, чтобы они не попали в молнию, – может, я все-таки пойду к Дагу.

– Да? – У меня резко пересыхает во рту.

– Он поможет мне отчитать пьесу.

– Ага, – выдавливаю я из себя. – Кажется, у тебя молния заела.

Она чуть поворачивает голову в профиль, и я вижу, что она ухмыляется.

– Да шучу я, Джесс. А вообще у нас проблема, потому что я хочу в туалет.

…«Жук» Кэти останавливается на повороте перед домом Дага, новомодным безвкусным особняком неподалеку от загородного клуба. Желтое платье валяется на заднем сиденье. Кэти уверена, что мама его заштопает там, где мы, хихикая, были вынуждены попросить владельца магазина его разрезать.

Мы вовремя, минута в минуту; за нами тут же появляется и паркуется «блейзер» Райана.

– «Но что за блеск я вижу на балконе?»[8] Твой Ромео, – цитирует Кэти, наблюдая, как Райан выпрыгивает из грузовичка. В прошлом году она играла главную роль в нашей школьной постановке «Ромео и Джульетты».

Футболка и поношенные шорты-карго отлично демонстрируют его спортивное сложение и точеные голени, над которыми он так старался. На голове – очки «Окли», которые я подарила ему на день рождения. Он не спеша подходит к машине Кэти, хлопая шлепанцами по асфальту, как вдруг резко останавливается, разворачивается и направляется обратно к своему SUV; с заднего сиденья он одним пальцем достает коробку с шестью бутылками пива.

– А, сок для придурков, – говорит Кэти, глядя в боковое зеркало. Ей неуютно, когда на вечеринках пьют.

Мне, если честно, тоже. Мне не нравится вонючее пиво на вкус, его тяжело глотать, и бесит, что язык становится неповоротливым. Тренер говорит Райану, что, если его еще раз поймают с алкоголем, ему грозит отстранение от национальных соревнований. Надеюсь, пиво он принес для Дага.

– Райан, – приветствует его Кэти, когда он подходит и кладет загорелые локти на открытое окно у пассажирского сиденья.

– Кэти! Ты тоже идешь? – удивленно спрашивает он.

– Увы, у меня репетиция. – Кэти не опускает рук с имитации коровьей кожи, обтягивающей руль. – Просто встретилась с этой красоткой, чтобы утопить свои печали в замороженном йогурте и сходить в магазин.

– Точно? Даг сделал бир-бонг[9]. Джесс обещала попробовать.

Он усмехается. Я выхожу из машины и закатываю глаза:

– Это мы еще посмотрим.

Вряд ли Райану приходило в голову, что он не нравится Кэти, что он вообще может кому-то не нравиться. Интересно, каково это – иметь такую уверенность в себе?

– я неподалеку, если тебя надо будет подвезти. – Кэти демонстративно заглядывает мне в лицо.

– Спасибо, мам.

Она закатывает глаза.

– Безопасность прежде всего… Напиши мне потом.

Я соглашаюсь, и Кэти отъезжает, барабаня пальцами по рулю.

Передача прошла успешно…

– Будешь светлое?

Лайла болтает влажной банкой пива у меня перед носом, пока мы ждем остальных гостей в игровой Дага. «Гости» – это школьная футбольная команда, где Даг второй капитан, и несколько хоккеистов, «для разнообразия», как сказал Даг, но нельзя было понять, шутит он или нет. Пока рано, но орда уже в пути.

Кап. Капля конденсата приземляется мне на ногу.

– Спасибо.

Я беру пиво, готовая прикинуться, что делаю несколько глотков, и с чистой совестью отставить банку.

– Рай? – говорит Лайла Райану, который играет в бильярд с Дагом, и склоняется над столом, касаясь розовыми кончиками волос бархатного покрытия.

Райан готовится к удару.

– Нельзя, тренируюсь, – отвечает он.

– У-у, точно. – Лайла надувает губки. – Ну ладно, мне больше достанется!

Она плюхается на глубокое кожаное кресло, и я замечаю с уколом зависти, как подскакивает ее грудь в черном лифчике под белой майкой. Мама уверяет, что однажды я буду благодарна плоской груди, но первый лифчик, который она мне купила, был с подкладками.

Удар, к которому Райан так усердно готовился, оканчивается промахом. Даг наносит последний удар и, празднуя победу, бросается плашмя на зеленый стол и начинает тереться об него бедрами.

Райан передает кий Джошу и плюхается рядом со мной.

– Ну и ладно, – говорит он Дагу, продолжающему валять дурака. – Наслаждайтесь занозами, а я побуду с моей прекрасной девушкой.

Он театрально падает на меня, и я чувствую, как во мне поднимается маленький шарик счастья. Он назвал меня «прекрасной» – не «горячей», а «пре-красной». Разница есть.

Вообще, я обычно против публичного проявления чувств, но, когда Райан дотрагивается до меня при друзьях, гордиев узел у меня в груди отпускает. Прикосновение Райана будто говорит: вот эта, она, – ей здесь место.

В школе у меня все не так плохо – есть Кэти и Тайлер, а через дружбу с ними весь театральный клуб, плюс несколько девочек из футбольной команды, но я не Лайла Крейг, и надо мной постоянно висит страх, что однажды Райан тоже это поймет.

Мы не учимся вместе уже три года, но, даже находясь в «Маунтенвейле», Райан остается одним из королей старшей школы Кина – из всеми любимого новичка в восьмом классе к одиннадцатому он превратился в загадочного спортсмена, будущего олимпийца. Когда стало известно, что я – девушка Райана Харта, со мной стали здороваться в коридорах, причем и те, с кем я едва ли обмолвилась парой слов. В прошлом году по вторникам и четвергам, когда обед Кэти и Райана стоял в другое время по расписанию, я стала обедать за столиком с «Бетти»[10] – группой девочек, которую неофициально возглавляла Лайла; эти девчонки густо красили глаза черной подводкой и проводили свободное время в скейт-парке на Гилбо-авеню. Обед с ними дается мне нелегко. Я мало говорю и иногда переживаю, что Лайла рассказывает об этом Райану, типа: «Зачем мы ее приглашаем, если она только молча сидит в углу?»

Беда в том, что я хочу нравиться Лайле или хотя бы дать ей понять, почему я нравлюсь Райану. Почему он выбрал именно меня, хотя в школе как минимум полдюжины девочек, в том числе некоторые «Бетти», которые были готовы убить даже маленькую пушистую зверушку в обмен на возможность стать девушкой Райана. Может, дело в том, что я сама еще не нашла ответ на этот вопрос.

– Черт! – вскрикивает Даг, перекрывая музыку. – Забыл вам рассказать. Угадайте, кого я вчера увидел в «Волмарте» у стойки с презервативами?

Лайла рядом со мной трясется под песню Fall Out Boy – эмо-музыка, которую слушают ребята и над которой она раньше смеялась, а теперь делает вид, что открыла весь жанр.

– А что ты забыл у стойки с презервативами, Даг? – кокетливо спрашивает она.

У меня возник тот же вопрос. Если Дагу Ренфрю и надо купить презервативы, то только потому, что у тех, которые он носит в кошельке уже три года, истек срок годности.

– Ну представь, Лайла.

Она ухмыляется.

– Что-то не хочется.

Джош загоняет шар в угловую лузу. Интересно, как он относится к тому, что Лайла со всеми заигрывает?

– Мистера Остина, – продолжает Даг.

– Серьезно? – удивляется Лайла.

Даг зажимает кий между ног и принимается водить по нему руками вверх-вниз. Не сомневаюсь, это действие хорошо ему знакомо.

– Фу, Даг! – озвучивает Лайла мои мысли, пока Райан рядом со мной трясется от смеха. – Постой-ка. – Она поворачивается ко мне с уже поплывшими глазами; они выглядят так всегда, когда она напивается и начинает противно себя вести. – Джесс, ты же была у него в этом, ну, в про-двинутом классе, да? – Она щурится.

– Да, – осторожно говорю я. У меня почти все предметы по углубленной программе, но я стараюсь это не афишировать. – Чуть не завалила его предмет.

Это неправда. На самом деле я получила четыре с минусом по углубленной истории Европы и тройку на экзамене – это, конечно, не неуд, но для отличницы, стремящейся попасть в университет лиги плюща, немногим лучше. Мама настояла, чтобы я поговорила с мистером Остином, и он согласился подправить мою оценку – при условии, что я за лето напишу дополнительную работу: пять тысяч слов, как минимум два основных источника, комментарии и библиография. Уже август, у меня шестнадцать страниц заметок о Реформации и ни слова самой работы. Я думала, бунтарь вроде Мартина Лютера даст мне интересный материал, но он оказался жутко скучным (к тому же антисемитом). История – это рассказ, как сказала моя прабабушка, но писателю надо найти способ подобраться к нему. Я его пока не нашла.

И я ни за что – Бог мне свидетель – не при-знаюсь Дагу, Джошу, Лайле, даже Райану, что все лето по собственной воле работаю над рефератом, чтобы исправить четверку на пятерку.

Райан обнимает меня за плечи.

– Ты знала, что он извращенец?

Я, конечно, не в восторге от дядьки, который испортил мне средний балл, но назвать мистера Остина извращенцем я не могу – он всего лишь оказался в «Волмарте» в то же время, что и Даг Ренфрю. Однако портить веселье мне не хочется.

– Он подозрительно часто упоминал тирана Писистрата.

Тишина. Мои щеки будто лижут языки пламени. Вдруг с улицы доносятся хлопанье дверьми, музыка машинного радио, громкие голоса.

Лайла подскакивает, как и ее грудь, и хлопает в ладоши.

– Люди!

В кои-то веки я рада появлению толпы…

– Короче, ты в туалете, но не так, как будто собираешься, ну, сходить в туалет.

На диване Лайла объясняет кучке завороженных девятиклассниц, что делать фотки для «Май-Спейс» – настоящее искусство. У нее заплетается язык.

В подвале я чувствую себя как в набитом лифте; протискиваюсь к противоположному концу комнаты, где группа хоккеистов подбрасывает монетки, чтобы те отскочили от снятой с туалета крышки бачка (Райан однажды объяснил, что от нее монетка лучше всего отскакивает) в пластиковый стаканчик с пивом. Раздается крик «Пей!», и комната взрывается радостными криками – Энди Де Пальма осушает стаканчик пива комнатной температуры, чтобы достать со дна монетку. Проскальзываю к Райану, но он меня не замечает – его очередь бросать.

У входа в ванную Усик, толстый рыжий полосатый кот, трется у щиколоток неизвестных ему гостей. Не скажу, что я люблю кошек, у меня на них небольшая аллергия, но нужно найти оправдание, чтобы ни с кем не говорить, поэтому я подбираюсь к округлому зверю и опускаюсь на корточки, чтобы его погладить.

Мыслями я где-то в другом месте, не в этом битком набитом подвале. Под громкое мурчание Усика я переношусь к сундуку с дневниками, возвращаюсь к словам Кэти, к загадочной фразе прабабушки: «Ты тоже писатель».

Усик легонько царапает когтями мое бедро, как вдруг над нами нависает тень. Райан.

– Эй! – восклицает он. – Где ты была?

Усик сбегает.

– Здесь.

Райан поднимает руки и потягивается, его футболка задирается, открывая вид на светло-коричневую полосочку волос, спускающуюся в боксеры. Я бросаю взгляд на «тропу к сокровищам», как он мне однажды сказал, когда мы лежали на диване в подвале его родителей. Он видит, куда я смотрю.

– Хочешь содовую? – Он широко улыбается. Речь не о коле – это наш тайный код.

– Давай, – говорю я, радуясь возможности ненадолго с ним уединиться.

Но когда он подводит меня к холодильнику Ренфрю, я удивляюсь. Он достает мне банку колы без кофеина.

– Прости, других нет.

Тут он огибает кухонный стол и подходит ко мне. Я расслабляюсь, потому что он ставит свою банку на столешницу и берет меня за талию. Вот оно: маленький электрический заряд.

– Что делал сегодня? – спрашиваю я с улыбкой.

Он так близко, что я чувствую запах его дезодоранта. Пульс учащается.

– Я уже говорил – силовая тренировка.

– Да, но после нее?

– Да ничего, – бормочет он. – Помогал папе на участке. – Появляется его ямочка на щеке. – А ты что делала?