bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 23

Жуга помолчал.

– Мудрёно, – наконец сказал он. – А цвет?

– Жёлтый… Как глина.

– Мудрёно, – задумчиво повторил Жуга.

Реслав захихикал, толкнул приятеля локтем.

– Слышь, Жуга, а как ты битюга этого заставил… ну, это… в штаны, а? Как, а?

– Не заставлял я, – засопел травник. – Сам он… – И тоже засмеялся. Смех его был тихим, словно шуршащим, но искренним. Отсмеявшись, оба зарылись поглубже в сено и погрузились в сон.

В раскрытых дверях сарая показался неясный сгорбленный силуэт, постоял секунду-другую, прислушиваясь к доносящемуся сверху сопению, и исчез бесшумно, будто не был вовсе, только ветерком повеяло. Где-то в деревне – еле слышно было отсюда – забрехал пёс, и всё стихло.

Ночь вступила в свои права.

* * *

Реслав проснулся поздно и некоторое время лежал неподвижно, полузакрыв глаза. Вставать не хотелось. Под высокой шатровой крышей плясали в солнечных лучах пылинки – кровля была худой. «Уж не её ли мы чинить подрядились?» – мелькнула беспокойная мысль, мелькнула и пропала, но намётанный глаз деревенского паренька уже высматривал прорехи – вот тут закрыть нужно, и тут, и вот тут… А здесь и вовсе перестилать…

Потревоженный раздумьями, сон ушёл окончательно. Реслав сел, разбрасывая сено, потянулся. Зевнул. Осмотрелся по сторонам.

Жуга исчез. Примятое сено ещё хранило форму тела, но и только. «Ранняя пташка!» – одобрил Реслав, подобрал полы своей свитки, подполз к краю сеновала и потянул к себе лестницу.

Жуга отыскался во дворе. Длинный, поджарый, одетый в одни лишь выцветшие штаны, он только вытянул из колодца ведро воды и теперь умывался до пояса, шумно фыркая и тряся головой. Брызги летели во все стороны. Взгляд Реслава скользнул по его спине, невольно задержавшись на чудовищном шраме – такой же белёсый и рваный, как остальные, он косо спускался от шеи через лопатку и исчезал, немного не доходя до правого бока. Мышцы здесь срослись неровно, и спина казалась искривлённой. «Эва как приложило! – ошеломлённо подумал Реслав. – Может, и рёбра поломало… Чем это?»

Сейчас, без рубашки, Жуга казался вовсе даже не худым. Мускулы его сидели как-то по-особенному плотно и ладно, жира не было вовсе – он казался гибким и ловким. Реслав, коренастый и широкоплечий, как все северяне, никогда не видел ничего подобного. Заслышав шаги, Жуга обернулся.

– А, Реслав! – Рыжие его волосы топорщились, словно пакля. – Долго спишь, скажу я тебе.

– И тебе доброе утро. Куда спешить-то? – Реслав тем не менее почувствовал себя уязвлённым. Вдобавок собственная одежда после ночёвки в сене показалась ему мятой и пыльной до безобразия. Стянув свитку через голову, он остался в одних портках и подвинул к себе ведро.

– И то верно, – согласился Жуга и огляделся. – Какая крыша-то? Эта, что ли?

– А? – Реслав покосился на хату Довбуша. Кровля и впрямь была хуже некуда. Рядом под навесом лежала большая копна свежей соломы на перестилку. – Может, и она… Фс-с!..

Вода оказалась уж очень холодной. На миг у Реслава захватило дух, но вскоре он вошёл во вкус, вымылся с головой и лишь после этого напялил свитку, предварительно её встряхнув. В воздухе облачком заклубилась пыль, бродившие по двору куры в панике бросились врассыпную.

Жуга, отставив ногу и задравши голову, рассматривал из-под ладони крышу хаты. На его груди, на волосяной верёвочке висел крестик из прозрачного жёлтого камня, похожий на букву «Т» с ушком на верхушке. Реслав видел такой впервые, но камень признал сразу – электрон[2]. Он приблизился и вновь не удержался – покосился на шрам. Словно почувствовав, Жуга обернулся, перехватил его взгляд.

– Кто это тебя так? – неловко спросил Реслав. – Звери?

– Люди, – угрюмо буркнул травник и, подумав, добавил непонятно: – И земля.

– А-а… – протянул Реслав.

– Эй, работнички! – послышалось за воротами. Оба обернулись.

Довбуш на телеге, влекомой серой в яблоках лошадью, привёз новый ворох соломы, остановил колымагу посреди двора, скомандовал:

– Сгружайте, я сейчас! – и направился в дом.

«Ганка! Хэй, Ганка!» – послышалось затем. «Оу!» – отозвался звонкий девичий голосок. «Еды работникам дашь, нет?» – «Несу!»

Реслав сбросил под навес очередную охапку, поднял руку утереть пот, да так и замер.

– Эй, ты чего… – начал было Жуга и тоже смолк.

Перед ними с глиняной миской в руках стояла Ганна.

Стройная, загорелая, с лентой в волосах, в простой домотканой юбке и вышитой рубашке, она была необыкновенно, чудо как хороша! Чёрная коса, небрежно переброшенная через плечо, юная грудь, так и распирающая рубашку, алые губы, а глаза… Казалось, в ней было всё очарование юности в тот момент, когда в девочке просыпается женщина, и чувствовалось: ещё год-полтора – и не будет краше её никого во всей округе. Реслав почувствовал, как бьётся сердце, и подумал, что ещё миг – и он утонет в этих больших, широко раскрытых, васильково-синих…

– Ну, что уставились? – рассмеялась та, поставила миску наземь, снова сбегала в дом и вернулась с ложками, краюхой хлеба и большим арбузом. – Ешьте, работяги! – сверкнула белозубой улыбкой и исчезла окончательно.

– Дочь его? – спросил Жуга, глядя ей вослед.

– Н-да… – вздохнул Реслав. – «Хороша Маша, да не наша…» Слыхал я про Довбушеву дочку, но такой красоты увидеть не чаял!

– А что так? Что она?

– Да Балаж вроде как к ней посвататься хочет по осени. Слыхал я краем уха, что и он ей люб. Вот…

– Да… – Жуга кивнул, улыбнулся невесело. – А хороша!

– Истинный бог, хороша! – согласился Реслав.

В миске оказалось густое крошево из овощей, яиц и лука, щедро сдобренное солью и сметаной и залитое холодным квасом. Приятели быстро очистили её, умяли хлеб и разрезали арбуз. Тот оказался красным и сладким. Реслав довольно крякнул – Довбуш оказался щедрым на харчи. Жуга тем временем позвал хозяина.

– Закончили трапезничать? – осведомился тот.

– Воды горячей не найдётся ли? – спросил Жуга.

– А сколь тебе?

– Кружку… нет, две.

Довбуш скрылся в избе, вернулся с дымящей крынкой.

– На. Да не мешкайте – солнце уж высоко.

– Уж постараемся, – заверил его Реслав и поволок с сеновала лестницу.

Жуга развязал свой мешок, разложил на доске связки сухих трав и кореньев. Заинтересованный Реслав подошёл. Тут были полынь, тысячелистник, веточки можжевельника с ягодами, костенец, остролодочник, борец… Чуть в стороне лежали пижма, бедренец-камнеломка, карагана, кора с дерева и ещё много трав и корешков, названия которых Реслав не знал. Жуга налил кипятку в миску, бросил трав, положил чистую тряпицу. В крынке тоже заварил что-то тёмно-коричневое, с колючим мятным запахом. Настой из крынки выпил, а тряпкой, завернув штанину, повязал колено. На всё про всё ушло минут десять, после чего травы снова скрылись в мешке.

– Ну, пошли, что ли.

Реслав приставил лестницу и полез на крышу.

* * *

За день сделали четверть всей работы. Крыли в два слоя. Реслав скидывал старую солому, киянкой подколачивал где надо стропила, укладывал новые вязки – тугие, золотистые, пахнущие терпкими летними травами. Босоногий рыжий Жуга суетился внизу, подгребая солому, увязывая её в пучки и споро подавая наверх. Отсюда, с крыши, его хромота была особенно заметна.

Вечером, отужинав кашей с маслом и молоком, сдали работу хозяину и полезли спать на сеновал.

Так прошло два дня. Работа двигалась помаленьку. Жуга каждое утро и вечер запаривал свои травы. Легконогая Ганка появлялась то тут, то там, поспевая по хозяйству, и исчезала по вечерам: то и дело у ворот мелькал Балаж. Реслав часто глядел ей вослед, вздыхал; Ганка смеялась, ловя его взгляды, подшучивала над неуклюжестью Реслава, над шевелюрой Жуги. Как вскоре узнали друзья, Довбуш был вдовцом, и дочка вела хозяйство – кормила кур и скотину, смотрела за домом, готовила еду. Реслав предложил было прогуляться в корчму – попить пивка, послушать поселян, но Жуга отказался, и он тоже не пошёл. Был Жуга молчалив и мрачен и лишь по вечерам долго лежал с открытыми глазами и грустно улыбался.

Третий день выдался таким же погожим и ясным, как и прежние. С утра пораньше взялись за крышу, а к полудню в гости наведался сосед – долговязый усатый Янош-закорючка, местный сплетник.

– Здорово, Довбуш! – с порога начал он. – Новости слыхал?

– А что?

– Пёс у Юраша сдох.

– Ну, сдох и сдох, мне-то что? – беспечно бросил Довбуш и вдруг насторожился. – Погоди-ка, погоди… У какого Юраша? С околицы?

– У него, у него, – закивал Янош, присел на лавочку, вынул трубку и закурил. – Совсем ещё молодой пёс был – двух лет не исполнилось.

Заинтригованный, Жуга отложил недовязанную охапку соломы и прислушался. Янош покосился на него, понизил голос.

– Отравили, может? – предположил Довбуш. – Злодий какой повадился?

– Может, и отравили, – согласился Янош. – А может, и нет. А скажи-ка ты мне, друг Довбуш, работнички твои не озоруют? А то, гляди, мало ли что…

– Бог с тобой! – Довбуш оглянулся на Жугу с Реславом. – Добрые хлопцы и работают споро… Не они это.

– Как знаешь. А только сказывают, не травил пса никто. Слышал, как выл он последние ночи? Леший балуется, люди говорят, как есть лешак! Не они ли накликали?

– Ты, эта… думай, что говоришь! – Довбуш перекрестился. – Тьфу на тебя. Не зря тебя, Янош, закорючкой прозвали. Как череда – уцепишься, не выдернешь. Ну, сдох пёс, эка невидаль! А ты сразу – леший…

– Ну сам посуди – все повадки его! Собаки с цепей рвутся, молоко киснет у коров. Крынки на заборах кто-то бьёт, стреху дерёт, грядки топчет…

Теперь уже и Реслав перестал работать. Заметив это, Янош засуетился, поспешил сменить тему и вскоре, сославшись на дела, ушёл.

– Н-да, – заметил Реслав, – неладное творится. Что скажешь, Жуга?

– Не знаю, – нахмурился тот, поскрёб босую пятку. – Что до собаки, так ведь и вправду выла. А только… Только не было Хозяина в деревне.

– А ты почём знаешь?

– Знаю – и всё, – отрезал он. – Не Хозяин то был.

– А кто ж?

Жуга промолчал, скрутил очередную связку, забросил на крышу.

– Не к добру всё это, – пробормотал он. – Не к добру.

Неожиданная мысль пришла Реславу в голову.

– Жуга! – окликнул он. – Слышь, Жуга, а отчего тебе не сделать так, чтобы вязки наверх… ну, это… чтобы сами летали, а?

– Тебе надо, ты и пробуй.

– Да ты не обижайся! Я ж сурьёзно. Сложный наговор, боюсь, не рассчитаю.

Теперь уже Жуга заинтересовался. Свернув новую связку, он положил её на землю и отошёл в сторонку. Похромал вокруг, нахмурившись, вытянул руки и пошевелил пальцами.

– Велото-велото, – начал он, – энто-распа!

Вязанка пошевелилась слабо, будто в ней кто сидел – хомяк, там, или крыса, но с места не двинулась. Реслав с любопытством наблюдал сверху за его действиями.

– Не то… – пробормотал Жуга, походил вокруг и снова произнёс что-то не менее заковыристое.

Реслав почувствовал, как в воздухе разлилось напряжение, но вязанке, видимо, и этого было мало.

– Тут, ежели по-синему брать… – начал было Реслав, но Жуга отмахнулся: «Погоди!»

– Виттеро-авата-энто-распа! – выкрикнул он.

Вязанка зашевелилась и вдруг вспыхнула с торцов яркими язычками пламени, занялась и заполыхала. Жуга ахнул и принялся затаптывать огонь. Реслав кубарем скатился с лестницы, метнулся до колодца, подоспел с ведром воды, после чего совместными усилиями вязанку потушили.

– Ф-фу, – облегчённо вздохнул Реслав. – Переборщили малость.

– Да, сплоховал я, – признал Жуга, – зелёный не надо было брать.

– Травник ты, Жуга, – с неодобрением заметил Реслав. – И наговоры у тебя чудные. Маг Тотлис меня как учил – семь трав есть, силой наделённых, остальные стихии в камнях ищи – минералах да металлах разных… Электрон, вон, смотрю, сам носишь, а заговоры не по науке строишь.

– Не обучен я наукам, – буркнул Жуга. – А что до трав, то каждый корешок свою силу имеет. Ты, эвон, смотрю, каждый наговор по пальцам считаешь, словно овец: то – туда, это – сюда… А я так не могу. Что в голову приходит, то и говорю.

– Нешто наугад? – поразился Реслав. – Как так?

– Всяко бывает. – Жуга покосился на вязанку. – Не знаю как. Чую иногда, аж до дрожи – верные слова, вот и получается. А ты, школяр, что ж сам сказать не мог?

Реслав вздохнул:

– Не обучен я такие длинные вирши составлять. Не успел.

– Я тоже хотел в обучение пойти, – задумчиво произнёс Жуга, – да вот, на тебя посмотревши, что-то раздумал. Так ли уж умён был маг твой? Семь трав – скажешь тоже… А этот ещё… что за эл… элрон такой?

– Электрон? Да камень жёлтый, морской. Крестик у тебя из него сделан, иль не знал? Эллинское слово.

Жуга нахмурился:

– Про крест не ведаю: сколько себя помню, всегда он при мне. Может, и впрямь электрон. Ну, хватит языки чесать. Лезь давай наверх – может, закончим сегодня.

– Дай-то Бог…

* * *

Реслав работал на крыше и потому первым заметил неладное: от деревни к выселкам Довбуша направлялась толпа человек в двадцать, одни мужики. Шли быстро, возбуждённо жестикулируя и размахивая руками. Возглавлял шествие вездесущий Янош.

Жуга тоже их заприметил.

– Плохо дело, – отметил он. – Уж не по наши ли души идут?

Реслав промолчал от греха подальше, лишь свернул аккуратно свитку и положил в сторонку.

В ворота застучали.

– Довбуш! Открывай, Довбуш! – крикнули оттуда. – Беда!

Довбуш поспешно откинул засов, и толпа ворвалась во двор. Первым вбежал Балаж, сразу за ним другой старый знакомый – Влашек.

– Вон они! – крикнул он, завидев Жугу с Реславом.

– Что? Что стряслось? – метался Довбуш меж пришедших.

– Ганка пропала, Довбуш! – выкрикнул Балаж. – Сгинула прямо у меня на глазах, как вихорь унёс, вот те крест!

Жуга вздрогнул, вскинул голову. Желваки на его лице задвигались.

Довбуш отшатнулся, побелел, схватил Балажа за рубашку.

– Да ты в уме ли?! – вскричал он. – Видано ль такое? Ты пьян, должно быть! Где Ганна?

– Он-то, может, и пьяный, – вмешался Янош, – да только вот у Григораша мать не пьёт! Рядом была, всё видела – правду Балаж говорит, ведовство это! Где… а, вон они стоят!

Взгляды толпы остановились на двух работниках. Воцарилась тишина.

– Ваших рук дело? – выкрикнул Влашек. – Сказывайте, куда Ганну девали?

– Ты погоди кричать-то! – ответил за обоих Реслав. – Объясни сперва толком, что случилось! Как так пропала? Когда?

Толпа зашевелилась, загомонила: «Да они это!», «А ну, как нет?», «Вяжи, братва, после разберёмся!»

– Будут бить, – тихо сказал Жуга, придвинувшись в Реславу. В руках его был посох.

– Думаешь? – покосился на него Реслав, нахмурился. – Может, не будем драться? Сами пойдём?

– Всё равно будут бить. Это не люди. Стадо… Сейчас начнётся. Бей без ножа.

Толпа, угрожающе притихнув, надвинулась с двух сторон. Друзья оказались стоящими спиной к спине. Жуга перехватил поудобнее посох. Реслав сжал кулаки.

– Хромого – мне! – крикнул Влашек и первым ринулся в драку. Остальные устремились следом. Говорить с ними было поздно.

Жуга отступил в сторону, взмахнул посохом. Кто-то взвыл от боли, схватился за ушибленную руку. Реслав сперва бил вполсилы, затем разошёлся. Напиравший больше всех Влашек схлопотал пару-тройку ударов по голове, свалился, за ним последовали ещё трое, потом селяне навалились скопом, сбили с ног. Реслав и на земле отбивался, словно медведь. Жуга, весь изодранный, исцарапанный, продержался чуть дольше – его никак не удавалось схватить. Слышалось пыхтение, мелькали руки, ноги, колья из плетня. «Верёвку, верёвку давай!» – кричал кто-то. «У, вертлявый, чёрт рыжий!», «По ногам бей, по ногам!», «Кусается, с-сука!»

Через несколько минут всё было кончено – связанных по рукам и ногам пленников притащили в деревню и бросили в сарай возле дома Балажа.

– Посидите пока тут, – презрительно бросил Влашек. – Если Ганну не отыщем, пеняйте на себя, чудодеи говённые! А вздумаете озоровать ещё – прибьём, ясно?

Примерившись, он отвесил Жуге пинок под рёбра и вышел, хлопнув дверью. Лязгнул засов.

Реслав с трудом перевернулся на спину, извиваясь, как червяк, пополз к стене. Сел, пошевелил связанными за спиной руками – крепко… Сплюнул, пощупал языком шатающийся зуб.

– От сволочи, – пробормотал он. – Словно и впрямь не люди… Жуга! Ты как там? Эй, Жуга!

Жуга молчал. Реслав забеспокоился было, уж не насмерть ли забили приятеля, но тут в темноте раздался тихий шелестящий смех.

– Пошто смеёшься?

– Вот и спрашивай теперь… про старые рубцы, – послышалось из угла. Присмотревшись, Реслав разглядел в сумраке нескладный силуэт. Извиваясь немыслимым образом, Жуга ухитрился встать и пропрыгал к Реславу. Упал рядом, придвинулся спина к спине.

– Попробуй мне руки развязать.

– Может, наговор какой? – неуверенно предложил Реслав. – Само развяжется?

– Не хватало, чтоб ещё верёвка загорелась… Ну, как?

Реслав некоторое время на ощупь пытался развязать ему руки, пыхтел. Ругнулся, сломав ноготь.

– Не… Крепко связали.

– Ч-чёрт… – Жуга повёл плечами. – Без рук ничего не могу. Ты-то цел?

– Вроде… – Реслав прислушался к своим ощущениям. – А как твоя нога?

– Как всегда, – буркнул травник.

– Слышь, Жуга, – позвал Реслав. – Как ты думаешь, куда Ганка подевалась?

Жуга промолчал.

* * *

Стемнело.

В томительном молчании тянулись ночные часы. Свитка Реслава осталась у Довбуша на дворе, и его нещадно ели комары. Жуга был в рубахе, но и он то и дело кривил губы, сдувая назойливых кровососов. Руки и ноги у обоих затекли. Хотелось пить.

– Как думаешь, Жуга, что с нами сделают? – наконец нарушил молчание Реслав.

– Коли Ганку не отыщут, то прибьют, наверное, – нехотя отозвался травник. – А с судом ли, без – всё едино.

– А ежели отыщут?

– И тогда хорошего не жди.

– Да… – Реслав помолчал. – Знать бы, что на деле случилось! Может, спросить… Кто там, на страже? – Он подполз к дверям, несколько раз ударил пятками в доски. – Эй, караульный!

Послышались шаги, скрипнул засов.

– Чего тебе?

Реслав крякнул досадливо:

– Влашек!

– Выйти надо, – буркнул он. – По нужде.

– Лей под себя, погань, – процедил караульщик сквозь зубы и захлопнул дверь. Шаги смолкли.

– У, морда! – Реслав сплюнул, подвинулся к стене. – Этот расскажет, жди-дожидайся… Эх, угораздило!

Некоторое время оба молчали. Реслав привстал, попробовал дверь плечом на прочность – устояла. За стенками сарая назойливо трещали цикады – ночь выдалась тёплая и светлая. В маленькое окошко под потолком виднелся клок звёздного неба.

– Полнолуние сегодня, – словно услыхав мысли Реслава, сказал Жуга. – Для нечисти самое раздолье.

– Так ты думаешь, Ганка… – начал было Реслав и смолк.

– Ведьма? Ты это хотел сказать? Нет. Наоборот, пожалуй…

– Это как? – опешил Реслав. – Это ты о чём?

– Ни о чём. Ей ведовство вообще не дастся.

– Откуда знаешь?

– Оттуда.

Опять воцарилось молчание.

– Жуга, – позвал Реслав. Ответа не было. – Жуга!

– Чего тебе?

– За что они нас так? Мы же ничего плохого не сделали. Неужто ворожба – такой грех?

Жуга засопел сердито, заёрзал.

– Может, и грех, – наконец сказал он. – Хрен его знает.

– А я так думаю, – продолжил Реслав, – ежели дано умение, значит, так и надо и винить тут некого. Разве что из зависти.

– Когда-то и я так думал, – пробормотал Жуга. – Умение! Эк сказал… Попробуй разберись, награда это или наказание. Нам самим не понять, а остальным – и подавно… Спроси вон у Влашека – он тебе растолкует, что к чему. Эх, руки связаны!

– Жуга.

– Ну?

– Расскажи о себе.

Жуга блеснул белками глаз, опустил голову.

– Зачем?

– Сдаётся мне, ты что-то знаешь про Ганну, да и вообще. Откуда ты? Чего ищешь? Почему с гор ушёл? Может, навредил кому?

– Вреда не чинил, – криво усмехнулся Жуга, – да только люди сами на тебя грех повесят, дай только повод. Дед Вазах всё понимал. Много знал старик, ох, много…

Жуга говорил медленно, нехотя, словно пересиливая боль, часто сглатывал сухим ртом, умолкал на полуслове, глядя в темноту. Реслав слушал, затаив дыхание.

Жуга и вправду был подкидышем. Старик Вазах – деревенский знахарь – взял его к себе. Маленькая деревушка высоко в горах, козы да овцы – вот и вся жизнь у горца. Жуга рос, не похожий на других детей – длинный, рыжий, молчаливый. Был он сметлив не по годам и знахарскую премудрость усваивал быстро и с охотой, а со временем пришло к нему и умение. Да и Вазах заметил в приёмыше силу: и наговоры его были крепче, и дело ладилось лучше. Сам всё творил, по чутью. Как подрос, пошёл в пастухи, отличился и тут. У других – то овца пропадёт, то волк повадится, то болезнь какая стадо косит, у Жуги словно бережёт кто. А своим так и не стал среди валашских поселян – уважали, но побаивались: не он ли, мол, на соседские стада порчу наводит?

Была в том селе одна девушка – дочь деревенского головы. Всем взяла – и красой, и умом, и уменьем, да замуж всё не спешила. Парни из соседних селений свататься приходили, да всё без толку.

– Ну а ты? – спросил Реслав, когда Жуга умолк.

– А что я? – горько усмехнулся тот. – Они все на приданое зарились да на хозяйство. А я… Любил я её, понимаешь? Любил я Мару!

– А она?

– Бог её знает… Встречались, верно. А только глупо всё. За меня, сироту, только рябая пойдёт. Кто я такой? Пастух, приёмыш, травник-недоучка… дурак рыжий… Отец её не позволил бы.

Реслав вдруг почувствовал, как что-то тревожное, непонятное ширится и растёт в груди. Страх! – внезапно понял он. Зачем спустился в долину паренёк с глазами старика?

– С ней что-то случилось? – словно по наитию спросил он.

Жуга вскинул голову: «Откуда знаешь?!» – и поник: «А, не всё ли равно…»

В тот вечер Жуга встретился с Марой в последний раз. Они расстались перед тем, как стемнело. Больше её никто не видел, лишь слышали за околицей крик, да полуслепая бабка Ляниха божилась, что «вихорь девку унёс». Искали – не нашли.

– А ты, стало быть, на поиски ушёл? – предположил Реслав.

– Я? Не совсем, – замялся Жуга. – Тогда, в горах всё так же было: людей ведь долго поднимать не надо, кликни только – налетят. И крайнего найдут, и судилище учинят… На меня поклёп и навели. Вазах заступился было, а не пощадили и его. Много ли старику надо? Крепко били, в полную силу – со страху, всем миром навалились, с камнями, с дубьём.

– А потом?

– Потом? – с усилием переспросил Жуга. – В лесу я прятался. Сдох бы, наверное, с голоду, да повезло – родник был близко да лабаз я нашёл беличий: орехи там, грибы… Как раны подживать стали, я в деревню ночью пробрался. Дом стариковский растащили, унесли, кто что мог, только травы не тронули – я собрал да посох взял…

У дверей внезапно послышались тихие шаги. Заскрипел засов, дверь приоткрылась, и голос позвал: «Жуга! Реслав! Вы здесь?» Реслав сердито засопел – будто они могли быть где-нибудь ещё!

– Кого там принесло? – буркнул он.

– Это я, Балаж… Где вы тут?

Дверь открылась шире, в проёме показалась понурая фигура. Разглядев пленников, Балаж опустился наземь рядом с ними, обхватил голову руками и замер.

– Чего пришёл? – спросил Реслав. – Или нашли Ганну?

– Нет… – Балаж всхлипнул. Голос его дрожал. – Я Влашека домой услал, сказал – сам постерегу… Что мне делать теперь, а? Что?

Реслав не знал, что сказать.

– Что ж ты… – в сердцах бросил он. – Сам кашу заварил, а теперь к нам… Тьфу, пропасть.

– Не я это! Янош, старый чёрт… Как в тумане всё. Ганна! Ганночка моя! – Он рванулся вперёд, схватил Реслава за плечи, затряс. – Помоги, Реслав! Жуга! Меня Довбуш послал к вам, говорит, не виноватые вы! Что с Ганной? Где она?!

– Да не ори ты так! – поморщился Реслав.

Неожиданно подал голос Жуга:

– Селяне спят?

– По домам все…

– Проведи нас к Довбушу.

Балаж кивнул, вынул нож и перерезал верёвки.

* * *

В хате у Довбуша царил полумрак, лишь горела, потрескивая, свеча в глиняном подсвечнике да теплилась у икон лампада. Тёмные лики святых еле виднелись сквозь слой копоти. Тускло поблёскивал золочёный оклад.

Довбуш осунулся и словно сразу постарел лет на десять. Усы его обвисли. Грузный, хмурый, небритый, он сидел за столом не шевелясь и лишь поднял взор, когда скрипнула дверь. На столе перед ним стояли большая глиняная бутыль и кружка.

Реслав сел, растирая вспухшие багровые запястья. В драке ему основательно расквасили нос, его усы и борода запеклись коркой засохшей крови. Заприметив в углу висящий на цепочке медный рукомойник, он оглянулся на Довбуша – тот кивнул, – встал и принялся отмываться. Отпил воды прямо из носика, крякнул.

Жуга обошёл горницу, пощёлкал пальцами, остановился у икон. Обернулся.

– Кто заходил в хату? – резко спросил он.

На страницу:
2 из 23