Входящий в Свет. Роман-лабиринт

Соловей сам, как последняя «лягавая», носился и вынюхивал, что почём, готовый продать и душу, и наработанное имя с многолетней репутацией правильного пацана среди самых «ментовских ментов», и даже саму жизнь, ради нахождения Славки.

И если бы всё зависело только от его дикой преданности жене и рьяной упёртости характера, он, конечно же, уже давно вылизывал бы Славку во всех немыслимых позах страсти…

Хотя у судьбы черновиков нет.

Но он искал и надеялся, надеялся и искал…

Как вдруг!..

Виктор сорвался с дивана большой просторной гостиной и с завидной прытью совсем не пожилого человека в пенсионном возрасте с ходу набрал приличную скорость сверхбыстрого «Сапсана», услышав отчётливый звонок во входную дверь квартиры. Быстро щёлкнул замок, моментально распахнулась дверь на лестничную клетку, мгновенно вылетел мужчина из квартиры в прохладу подъезда, как будто бы норовя поймать собственную тень…

Никого.

Он даже широко нюхнул пропахший чьей-то недурственной кухней воздух, задрав голову кверху и принюхиваясь, как вымуштрованная гончая.

Видимо, хотел сразу взять след, с единого вдоха зафиксировать через запах облик звонившего…

Никого не было.

Не может быть! Даже запах отсутствовал, даже ощущение живого тела и смутного энергетического послевкусия от человека…

Но этого не может быть!.. Этого просто не может и не могло быть… ведь на полу, прямо под ногами лежал симпатичный маленький конвертик, видимо, для него…

Аккуратный почерк Славки. Ровные, как у школьницы, чуть с наклоном вправо, буквы знакомой до боли манеры кратко выражать чёткую, точную мысль:

НЕ ИЩИ. ПРОСТИ. Я ЛЮБЛЮ ДРУГОВА. СЛАВА

Глава 43

Великое равновесие миров зависело от этого…

«Заказчики» недоумевали: как такой профессионал, как я, всё ещё не сделал работы?

Вроде вся информация передана, исполнитель получил предоплату, так что же он до сих пор «телится»?

Ведь за время, которое прошло с начала запуска «проекта в производство», можно было уже несколько раз сделать дело, чтобы и следа не осталось…

Так думали те, кто из-за удалённости от места то ли не хотели, то ли не собирались вникать в главную подробность операции: рядом с Игорем Самуиловичем Плешаком находился невероятный телохранитель, удивительный «ангел», спасающий с такой редкой виртуозностью, что любой «солист» показался бы рядом с ним просто мальчишкой.

И я решил действовать ва-банк…

Я вычислил одно из «интереснейших» укрытий душегубца, в поместье, в нескольких десятках километрах от города.

Это было небольшое, опрятное, с элегантным дизайном, удобное владение, состоящее из двух под «готику» жилых построек и гостевого домика, размещённого чуть поодаль и ближе к саду, роскошно очерченному рядами разросшихся и подстриженных правильными геометрическими формами кустов, – топиар из самшита вечнозелёного и бирючины обыкновенной.

Немаловажной деталью было то самое обстоятельство, что Плешак и не подозревал, что об этом поместье, хоть кто-нибудь знает, тем более и добраться сюда сквозь двойную охрану было практически невозможно. Помимо того, что территория эта была засекречена и принадлежала МВД России, даже не многие из высших чинов его были посвящены в тайну удивительного «заповедника» избранных, который с виду ни чем не отличался от «обыкновенного» загородного элитного посёлка.

Но благодаря одному дорогостоящему проекту совместно с высокопоставленными лицами ООН в России нашли этот удобный для выезда в город и, в то же время, грамотно «припрятанный» в стороне от основных навигационных магистралей двумя озерцами, одной речкой и густохвойной стеной леса райский участок.

Дружба с нужными влиятельными людьми, а также высокая ценность Игоря Самуиловича как депутата сыграли и тут для него важную роль до такой степени, что он беспрепятственно приобрёл себе защищённое укромное место-тайник.

Сюда он и привёз после памятного и, условно говоря, неудавшегося «жертвоприношения» свою новоиспечённую пассию Ярославу Наумовну Соловей.

В общем, всеми правдами и неправдами, но выучка, «нюх» и беспрецедентное умение работать с информаторами привели меня, как истинного самурая в самое логово зверя…

Здесь, неподалёку я и расположился для наблюдения, но на достаточном расстоянии, чтобы успешно замаскироваться, и, в то же время, видеть через высокоточную оптику своего надёжного партнёра – Remington R11 RSASS (с быстросъёмным глушителем и дальностью выстрела до 1000 метров) – детали перемещений как охранников, так и самого главного персонажа.

Для стрельбы и манёвра местность была крайне некомфортна, не предвещая особо значимых результатов даже такому классному снайперу как я, но я и не рассчитывал именно на огневую составляющую своих боевых действий. На данном этапе меня интересовала лишь характеристика местности да порядок передвижений всех, кто «помог», либо помешал бы моему и божьему замыслу…

Глава 44

– Привет! Я всё сделал… В смысле, записка доставлена по назначению… Ну, и всё такое…

Она оглядывалась по сторонам, со сна ещё до конца не осознавая, где она и что, в сущности, происходит…

Но увидев его тёплую, мягкую улыбку на аккуратно выбритом лице и одновременно сияние влюблённости в широко распахнутых карих глазах, сама радостно и ласково заулыбалась.

Он тоже, как бы враз расслабился, присел на угол широкой комфортной кровати из красного дуба, медленно погладил очертания её лодыжек под тонким французским постельным бельём, взглянул по-детски, исподлобья на неё и спросил:

– Ты хорошо выспалась, любимая?..

Перед её внутренним взором тут же пронеслись, как по мановению волшебной палочки, и огни ночной Москвы, быстро удаляющейся куда-то в ночь, и мелькающие в свете фар таинственные тёмные лесные пейзажи и, наконец, потом, через бесконечное время, горячие руки любимого мужчины в порыве безоглядной страсти оглаживающие всё её сочное и вздрагивающее от поцелуев и ласк тело…

Она перевела на него свои раскосые миндалевидные очи, глубоко, с наслаждением вздохнула, и томно сказала:

– Да, любимый…

В лесу стучал дятел, и сквозь хвойные волны вездесущих веток проскальзывали ритмичные удары по твёрдой деревянной поверхности ствола, будто удары пальцев по клавиатуре старой пишущей машинки…

Где-то рядом, протяжно и печально, кукушка выводила сольную партию с таким чувством и нежностью, что казалось, будто сама вечность убаюкивает вечнозелёные окрестности в утренней лёгкой дымке тумана, не давая просыпаться для новых тревог и забот: «Спи, сладко спи, дорогой…»

Я просчитал вслед за певуче-медвяным голосом птицы ровно три раза и, медленно выдохнув, стал нажимать на курок.

Странно, я часто ловил себя на мысли в такие мгновения, что мои рефлексы словно отделяются от своего хозяина и начинают чётко и слаженно работать, иногда даже вопреки моему сиюминутному настрою, автоматически и безупречно выполняя свои функции ровно так, как того требовала ситуация.

Этот интересный феномен сопутствует любой удачной операции, когда наблюдатель в тебе ощущается каким-то надмирным и безоговорочным инструментом самого существования, присутствуя как бы везде и нигде.

В стеклянном окружье оптического прицела двое людей бережно и очень эротично гладили друг другу щёки, брови, веки, мягко дотрагивались до плеч и рук, как в замедленной киносъёмке, трепетно целовали губы ещё, ещё и ещё…

Женщина совсем не напоминала Наташу и я, даже с каким-то особенным сладострастием, ощутил острую истому мести за свою любимую, за её детей, за всех тех молодых и красивых «королев», которых этот выродок так беззастенчиво и жестоко отправлял в мир иной.

Я предвкушал, как колыхнётся этот гад от пули, как отпрянет женщина от мгновенно испускающего дух мужчины, как закричит, с лицом, забрызганным кровью нелюдя…

Единственно, важно и нужно никак не задеть, даже не «поцарапать» незнакомку… и не передумать.

Ведь мгновение предоставлялось как нельзя более подходящее и своевременное.

Я аккуратно, очень плавно и любовно дожал курок до упора указательным пальцем, как только может профессионал, обожающий свою работу, в то же время чётко осознавая траекторию пули, как видимую линию, соединяющую выходное отверстие и мишень.

Снаряд, чуть дёрнув снайперское оружие, стремительно полетел в цель.

И тут я буквально в долю секунды понял, что вся ситуация резко изменилась прямо на глазах…

Игорь прижался к губам Ярославы, вдруг полностью развернув эту такую желанную для него женщину в сторону приоткрытого окна на втором этаже готической постройки, где они сейчас находились, всё ближе и теснее приникая к ней всем своим телом. Ярослава выгнулась в пояснице, а он быстро опустил голову к её животу, целуя атласную, в пупырышках от любовного озноба кожу, и вдруг ощутил весьма странный толчок всего её тела, а потом женщина просто рухнула рядом с ним на кровать…

Я видел, как пуля вошла в голову женщины.

Я понимал, что на её месте должен был находиться кто-то другой, что произошла невероятная и недопустимая ошибка, что, наверное, я не совсем правильно просчитал тайминг, а то и просто неадекватно принял решение именно стрелять, а не дожидаться подходящих обстоятельств, чтобы выйти на «зверя» один на один.

Но всё было кончено…

В следующий момент что-то резко и больно опустилось на мою грешную «самурайскую» голову, и я отключился.

Глава 45

Соловей молча смотрел на безжизненное тело своей жены Ярославы. Так же долго и сосредоточенно, как когда-то там, у себя в кабинете, когда пытался додуматься до невозможного: что же за маньяк орудует в Москве, у него под носом, безнаказанно демонстрируя изощрённый и неуловимый стиль последовательного уничтожения женщин, безумно красивых и дорогих кому-то женщин… Вот так.

А теперь, теперь именно его женщина лежала такой бездыханной и такой роскошной в своём обнажённом великолепии, в чьей-то чужой постели оставив и последний сладострастный вскрик, и последний предсмертный вздох…

Вокруг неспешно двигались дотошные ребята из оперативно-следственной группы, выехавшей с ним на место происшествия, а он всё стоял и стоял, безучастно вперившись в усопшую…

Потом, подойдя вплотную к изголовью кровати, он наклонился и поцеловал Ярославу сначала в холодный лоб, потом в приоткрытые губы, потом спокойно и тщательно прикрыл наготу женщины сползшим на пол тяжёлым стёганым одеялом в узорчатом шёлковом пододеяльнике. Ещё раз осмотрел похожее на восковую маску лицо, с зажмуренными, видимо, в момент наивысшего сексуального удовольствия глазами, с нелепым, зияющим чернотой отверстием во лбу от пробившей навылет пули, и, наконец, уже целиком прикрыл её одним бесконечно примиряющим жестом.

Валентин, начальник следственной группы, давно уже что-то долго и печально объяснял развернувшемуся к нему шефу, на что тот, внимательно слушавший его подробный тщательный пересказ событий со слов нескольких находившихся неподалёку от места убийства охранников и одной девушки-гувернантки, сказал:

– Извини, можно ещё раз? Не всё расслышал, в ушах, как вата, всё издалека, будто издалека, ты прости…

А потом всё-таки, потрепав Валентина по плечу, шеф, слабо улыбнувшись, чуть раскачиваясь, поплёлся к выходу, повторяя:

– Ну, Вы, в общем, пока сами, сами пока…

Бородач Болеслав, лучший эксперт по криминологии главного Управления МВД, а по совместительству близкий друг лейтенанта, коротко бросил:

– Оставь, не видишь, человек не в себе, пусть пойдёт, развеется… Мы уж сами, сами, давай потихоньку…

Валентин коротко взглянув из-под нахмуренных бровей на товарища, буркнул:

– Ладно, без сопливых тут! – и зашагал не торопясь в общую залу, где его смиренно дожидались понятые и свидетели происшествия.

Валентин ещё раз переспросил имена присутствующих, аккуратно переписал их себе в зелёного цвета потрёпанную записную книжку. Долго и дотошно выяснял: кто, где ходил, стоял, что слышал, откуда, в какое время и т.д.

Общая картина компактно и вполне ясно складывалась из разрозненных свидетельств и множества довольно точных деталей от охраны особняка и девушки, чернобровой, юркой и симпатичной хохлушки, недавно принятой сюда на работу гувернанткой. Все сходились во мнениях и высказываниях к тому, что хозяин виллы, известный общественный деятель и депутат Плешак Игорь Самуилович, привёз свою гостью накануне вечером, а сегодня утром в него стреляли, но убили его подругу, с которой в это время он находился, по-видимому, в интимной связи.

Подруга – насмерть, а Игоря Самуиловича увезли на «скорой» из-за шока и сильного нервного потрясения по такому случаю…

В общем, Валентин всё правильно понял и всё правильно записал.

Вскоре личный секретарь пострадавшего депутата, приехавший в особняк и конфиденциально отозвавший его в сторонку, недвусмысленно заявил, что в интересах следствия и его, Валентина, ближайшей карьеры, желательно избежать упоминания и в средствах информации, и на докладе высокому начальству «конкретных нюансов» произошедшего в части интимных подробностей покушения, а лучше лишь сосредоточиться на самом факте злостной попытки преступления по отношению к хозяину виллы.

Так звучала то ли просьба, то ли завуалированная угроза сильного мира сего, на что Валентин так же коротко, как обычно, отрезал в сердцах:

– Да, пошёл ты на…

Секретарь депутата сделал круглые оловянные глаза и прошипел:

– Ну, ты смотри, я тебя предупредил, босота, ишь ты…

А потом аж отпрыгнул от мгновенно брошенного на него взгляда лейтенанта, который, казалось, остановись он чуть дольше на бедолаге, прожёг бы на нём дырку, а то и того хуже, отправил бы горящую головёшку зазевавшегося личного секретаря депутата действительно далеко «на…».

Только выезжая с места преступления, Валентин вдруг вспомнил, что Соловей ушёл, как был без сопровождения, без машины, без него, безоговорочного своего почитателя и ученика, лейтенанта Вальки Семафорова.

«Я сам его найду, подберу по дороге, или как-нибудь…», – подумал, руля милицейской «волжанкой», молодой и преданный своему делу офицер.

Глава 46

В помещении находилось несколько человек. Сырое, полутёмное и нелюдимое, оно ясно давало представление о своём специальном предназначении…

Единственная, но очень яркая маленькая лампочка на 220 ватт резала мне глаза, влезая своим убийственным свечением в самый мозг. Болели скулы и подбитое веко, кровоточившее и саднившее назойливо и противно. Другой глаз заплыл, но видимость осталась, и я старался разобрать лица присутствующих, как всегда для того, чтобы запомнить надолго и вернуть долги. Я ведь всегда возвращаю долги…

– Ну, что, мясник? – говоривший стоял, как раз под лампочкой и поэтому различить даже силуэт я не мог, хотя сразу догадался, кому может принадлежать этот вежливый, властный, не предвещающий ничего хорошего, но в то же время достаточно приятный баритон, что в данных обстоятельствах даже вызвало у меня слабую улыбку.

– Хихикаешь, выродок, смешно? А я всё думаю: какой мерой испытаний можно привести человека к подлинному прозрению? – воцарилось молчание и, я понял, что, видимо, теперь ждали моего ответа.

Но язык совсем не слушался, – вязкая и липкая слюна, перемешанная с кровью, стягивала изнутри рот и не давала говорить. Я промычал что-то весьма нечленораздельное и опять вяло заулыбался.

– Вот-вот, господин снайпер, это даже не начало ещё, а всего лишь попытка доброй воли дать тебе перед непростой дорогой в ад некоторую паузу… Паузу, дорогуша, чтобы ты вспомнил в своей жалкой жизни, хотя бы одно светлое пятнышко и повинился перед теми, кого любил!.. Попросил прощения у них и у всех, кого загубило твоё чёрное варварское сердце!..

«Ого, да он проповедник, мать его…» – подумал я и снова не сдержал кривую усмешку…

Благо, к моему великому удовлетворению, мыслить я мог вполне вразумительно и логично. Правда, ощущения от всех остальных органов тела были смутные, но я, по крайней мере, судил ясно и строго о происходящем… Значит, и запоминать, и просчитывать дальнейшие ходы тоже мог связно и обдуманно, следовательно, следовательно, дорога к жизни не была заказана, я имел и надежду и веру в то, что следующая часть моего существования пройдёт также в соответствии с величайшим «Кодексом самурая». Я могу сам выбирать между жизнью и смертью, я могу сам, добровольно, перейти в нирвану…

У меня снова на лице появилось некое невыразительное подобие улыбки…

– Эта свинья всё равно не раскается… – вновь донёсся до меня бархатный баритон. – Вот что, ребята, мне с ним точно выяснять больше нечего. А Вы поработайте здесь с ним по… поискусней, пометодичней, а потом скиньте, где подальше, желательно частями… Ну, и доложите по исполнению. Добро? – обратился «голос» к своей своре приспешников.

– В лучшем виде произведём! – хрипло сказал кто-то и вслед за этим раздались отдельные одобрительные выкрики.

– Так что мне пора, выродок! – обратился вновь ко мне хозяин бархатного голоса. – Думаю, после работы ребят, навряд ли найдётся возможность у кого бы то ни было собрать тебя в целости, как одно! Но там, в аду, я думаю твоё лютое существование всё равно не будет нуждаться больше ни в чём, кроме сковородки… Какая разница по частям или как-то иначе… Прощай, жалкое отродье!..

После этих слов послышались удаляющиеся шаги, а потом кто-то сказал, как будто дело касалось обыденного процесса:

– Петро, сначала ты будешь от него куски отрезать, вслед за тобой Митько, Василь, ну и остальные… А я подожду и на десерт, что-нибудь сбацаю по-нашему, по-селянски, го-го-го… – заржал молодой дюжий басок.

В следующее мгновение, что-то больно и резко вошло в моё бедро над коленом. Я сидел на привинченном к полу металлическом стуле и не мог пошевелиться, впрочем, как-то дёргаться и проявлять «законное» сопротивление, у меня не было ни возможности, ни желания, но я вздрогнул и промычал какое-то ругательство.

Почти теряя сознание, я увидел, как в дымке, странную фигуру, выросшую из ниоткуда…

– А, привет! Да ты что, сволочь! – как-то неожиданно отреагировал на это появление «басок» и несколько долгих секунд шла бурная и очень шумная возня, в которой слышались только отдельные стоны то тут, то там да яростные вскрики и резко затухающая брань…

Потом послышался топот многочисленных пар ног, снова вскрики, судорожные стоны, ругань и шумная возня.

Наконец, всё стихло…

Потом спокойный приятный голос проговорил:

– Извини, брат, чуть-чуть опоздал. Долго выбирался из пробок. Приношу извинения.

Потом меня отвязали, куда-то долго несли… Я терял сознание, вновь приходил в себя, вновь терял сознание.

Мы ехали, подпрыгивая на каких-то кочках, объезжали рытвины, слегка увязали в увлажнённой, зыбкой грязи, потом вырулили на гладкое шоссе и поехали плавно, на приличной скорости в непонятном направлении…

Для всех моих, то затухающих, то просыпающихся от дремоты забытья, хорошо тренированных чувств это было таким умиротворяющим и облегчающим напряжение всей моей предыдущей биографии событием, словно таинственные и блаженные процедуры у какого-то неземного доктора.

День разгорался нежным оранжево-малиновым заревом со стороны востока, томные редкие облачка подставляли бока этому божественному свету, и небо казалось одной огромной сюрреалистической картиной без персонажей. Оно было как гигантское полотно-подтверждение тому, что нет никого и ничего в этом загадочном, прекрасном и безумно непонятном мире со всеми его войнами, конфликтами, выяснением правоты и безудержным движением к вечности…

Мне было так хорошо, как будто меня опять неожиданно и надолго поместили в детство, в те замечательно-волшебные времена, когда даже побои сверстников и жестокое равнодушие педагогов-воспитателей вкупе с постоянным желанием сбежать куда подальше, всё равно рождали неясную сладкую тоску по воссоединению с чем-то воистину здоровским и важным, воистину близким до спазмы, до одурения, до максимального счастья…

Тем более что мой старший брат-погодок, о котором я всегда помнил, невзирая на наше раннее расставание и разъезд по разным детским домам, тоже был всегдашним напоминанием об этом неминуемом, на сто процентов, воссоединении в одну дружную, пусть не семью, но подлинно-родственную общность.

Я снова заулыбался по-детски счастливой и радостной улыбкой, повертел головой, расправил болезненное тело, и потянулся…

Брат повернул ко мне такое знакомое, такое доброе и непохожее на моё, но такое родное лицо, подмигнул и сказал:

– Доброе утро, брат! Ты меня узнал, бродяга?.. Я ведь думал, что тебя уже давно нет в живых… Воспитатель сказал, что ты умер от воспаления лёгких после того, как тебя увезли в другой детский дом… Представляешь, какая хренота, брат?

Глава 47

– Барашкин! Остап! И куда опять запропастился этот засранец?! – могучая в плечах, как и во всём остальном торсе, воспитательница районного детского дома №2 имени Ленинского комсомола, Зинаида Даздрапермовна Штульц, шоркая мощными ногами в старых вязаных чулках, обстоятельно обходила комнаты второго этажа.

– И где он, маленький мерзавец? – спрашивала она саму себя, изредка нагибаясь и заглядывая под стоявшие в каждой комнате железные кровати, застланные синими, по линейке, шерстяными форменными одеялами. – Ишь ты, и тут нет…Ну, погоди, погоди мне, сукин сын, доберусь я до твоей чёртовой задницы… Вздую по первое число!..

Наконец, после очередного приседания, она, тяжело дыша и вяло перебирая четырьмя точками опоры, доползла и привалилась к ребристой спинке одной из кроватей.

Ребятишки бегали где-то во дворе, задиристо и шумно играя в «войнушку», тогда как «этот разбойник» наверняка прятался где-то рядом и выжидал только момента, чтобы вычурно набедокурить, устроив либо очередной поджог-фейерверк, либо мировой потоп…

С тех пор, как его доставили чёрт-те знает из какого зауральского захолустья в приморский город N-ск, ей постоянно приходилось заниматься его вихрастой рыжекудрой персоной, которую, честно сказать, она возненавидела больше любого здешнего мерзавца-воспитанника.

Зинаида Даздрапермовна Штульц была потомственной казахстанской немкой, которую судьба, немилосердно потрепав в путешествиях по многим и многим «совдеповским» детским домам, забросила, в конце концов, сюда, в N-ск, такую же российскую «жо…», как и все другие подобные городки-посёлки в бесконечной дали от столицы.

Правда, N-ск, был курортной «жо…», но здоровье Зинаиды Даздрапермовны никак не позволяло чувствовать себя здесь вольготно и хорошо, несмотря на достойную оплату труда и максимальную свободу действий старшей воспитательницы.

Она чихнула, закашлялась, охнула, встала на четвереньки, и уже потом, изрядно наматерившись, «поползла» вверх по чугунной спинке детской кровати, чтобы продолжить поиски…

Вихрастое семилетнее чудо-Остап тем временем выпрыгнул из чулана на первом этаже, прогремев рассыпавшимися в разные стороны вёдрами, щётками и швабрами, крутанулся на месте на триста шестьдесят градусов и с гиканьем рванул на улицу, предвкушая следующее своё глубоко творческое озорство по отношению к «братьям-детдомовцам».

Чуть не слетев кубарем с каменной четырёхступенной, с отбитыми в разных местах кусками цемента, будто изгрызанной мышами, лестницы, он с ходу уткнулся носом в кожаное пальто какого-то странного дяди, неизвестно откуда взявшегося в этой глуши в таком дорогом и непривычном для Остапа одеянии…

Дядя, ласково перехватив его за обе руки повыше локтей и заговорщически приблизив наодеколоненный дорогим мужским запахом подбородок, проговорил приветливо, но серьёзно, глядя в лицо Остапа жгучими, как у цыганского барона, узенькими щёлками глаз:

– Ну, что, пострелёнок, не ты ли будешь, знаменитый Остап Барашкин?

Тот отпрянул от незнакомца, набрал в полногубый рот побольше то ли воздуха, то ли слюны, хотел было произвести некую операцию освобождения от этого «запаса», но вдруг передумав, сглотнул и ответил передразнивая южный говор «дяди»:

– Ну, чё-ё, не видишь са-ам, чё ли, я и есть тот самый знаменитость!!!

Проорав это прямо в свежевыбритое лицо незнакомца, Остап высвободил свои руки одним рывком и с гордо поднятой головой и словами: «Руками не лапать, э-э-э, слышь?! До-ро-го!», – тут же мотанулся по своим пацаньим делам.

Тут же показалась из дверей вездесущая старшая воспитательница с видом и замашками Держиморды и, в свою очередь, тоже промычала вдогон Остапу низким грудным рыком:

– Эй, заморыш, ты как с представителем власти разговариваешь? Давно по заду не получал, чтоб тебя?!

На что «представитель власти», слегка поморщившись, тихо, но солидно отреагировал:

– Не стоит беспокоиться, Зинаида Даздрапермовна, пускай сорванец побегает перед долгой дорогой, а мы с Вами пока уладим все формальности, и подпишем документы.