Входящий в Свет. Роман-лабиринт

И пока дюжая тётка перенаправляла «корму» в обратную сторону, коротко взглянул в сторону улепётывающей «знаменитости» и зорко оценивая норовистость сухонького, но жилистого пацанчика, с лукавой улыбкой пробормотал:

– Гарный парубок будэ!

Потом обращаясь к своим двум помощникам, крепким и молчаливым бугаям-хохлам, властно и спокойно бросил:

– А Вы, хлопцы, ожидайте пока малёхо. Скоро в дорогу!

Те дружно и бодро кивнули.

Невысокий изящный мужчина в новом кожаном пальто, по-военному чётко развернувшись на каблуках высоких цивильных сапог, мягко, но уверенно ступая, зашагал в старую, видавшую виды, полуразвалившуюся халупу детского дома имени Ленинского комсомола.

Глава 48

Сопки тянулись так долго, что Остапу показалось, – конца и края не будет этой злосчастной дороге. Не знал он, что в недалёком будущем, здесь, среди сопок Дальнего Востока предстоит ему, Барашкину, бесконечная череда тренировок на выносливость и силу, ловкость и меткость, многокилометровые пробежки по мшистым и топким низинам, скоростные взбегания на крутые откосы, покрытые высокотравьем в человеческий рост и склизкой, творожной землёй.

Не знал он и о том, что ему, выбранному из сотен и сотен кандидатов, из таких же, как и он сам, детишек-сирот, по разным неизвестным и непонятным для обычного ума строго выверенным характеристикам, провезённому чуть ли не через всю страну в закрытом спецтранспорте, предстоит долгие годы оттачивать навыки настоящего шпиона-диверсанта.

Будут здесь и помимо него обучаться тайному мастерству агента спецслужб и другие ребята-новички, но именно он, Остап Барашкин, предназначался в очень сложной системе взаимодействий дружественных Советскому Союзу стран и экономических монополий делать архиважную секретную работу.

Из него создадут непревзойдённого бойца-киллера, снайпера высочайшего разряда и беспрецедентных навыков.

А пока он трясся вместе со своими тремя провожатыми, лейтенантом ГРУ Сергеем Иванцом и двумя прапорщиками местной восковой части погранвойск: приземистым крепышом Юрием Петровым и долговязым, как деревенский колодезный «журавль», но крепким и жилистым Василием Конебродом, – в железном и гулком чреве БМП-60П.

К вечеру, когда сине-лилово-розовая палитра неба, торжественно расцвеченная над одной из воинских застав Дальнереченского пограничного отряда, безмятежно и лениво растворялась в набегающих и загадочных тенях дальневосточных сумерек, машина, урча мотором, въехала на территорию погранслужбы.

Застава мирно и неторопливо готовилась к вечерней поверке. Шлагбаум КП плавно нырнул на обычное своё горизонтальное место, а БМП пропылило к месту стоянки среди другой военной техники. Пассажиры бодро и молча высадились и выгрузили небогатые солдатские «пожитки». Остап с интересом разглядывал новое место, высматривая какое-нибудь для себя «стоящее» занятие. Лейтенант, как видно, опытный в обращении с неуёмной прытью некоторых индивидуумов, легонько подтолкнул мальчика в сторону двухэтажного приземистого помещения штаба заставы и коротко скомандовал:

– Воспитанник Барашкин, живо в помещение ленинской комнаты на первый этаж. Там подождёшь меня. Я скоро приду. И без фокусов, смирно будь. Понял?

Новоиспечённый воспитанник как заворожённый в этот момент осматривал огромный КАМАЗ с гигантскими невиданными колёсами, и обращение лейтенанта Иванца пропустил мимо ушей.

– Барашкин! – вдруг круто гаркнул военный и больно схватил мальца за правый маленький бицепс. – Слышишь, воспитанник! Кому сказано, в ленинскую комнату шагом м-марш!

Остап поморщившись, гневно зыркнул на Иванца и ответил, сглотнув неожиданно обильную от обиды слезу:

– Ладно, дядь, ну, чё ты, понял я, понял, дядь, больше не буду!..

Лейтенант быстро уладил формальности, договорился об ужине и ночлеге для себя и «малолетнего самовольщика» и вышел обратно во двор. Воздух смачно влился в широкую грудь предосенней небывалой терпкостью и упругой прозрачной силой. Где-то ухнул одинокий филин, а потом, как будто вторя ему, отозвался далёким тоскливым и властным воем матёрый волчище, а потом другой, и ещё, и ещё один. Иванец в сердцах передёрнул могучими плечами и тихо выругался:

– Ну, что, мля, мир древний и жестокий, принимай новую боевую единицу в свои ряды!

И зашагал к ленинской комнате, все три окна которой были почему-то подозрительно темны и безмолвны. Он вмах дёрнулся в помещение и резко рванул дверь на себя. Предательски бухнулось сверху ведро с какой-то жидкостью, медным звоном салютуя вбежавшему и проливая на него своё вонючее содержимое. Лейтенант охнув, откинул от себя жестяную посудину, прыжком подлетел к выключателю и зажёг свет.

Во всю стену, свежеоштукатуренную и сияющую горделивой белизной, протянулась жирная и контрастирующая с ней кирпично-ржавая надпись с тремя восклицательными знаками и восхитительной вмятиной от кирпича: «ТЫ ДЯДЯ СУКА!!!»

Иванец потёр шишку на лбу и только сейчас понял, что жидкостью в злополучном ведре была моча, кислая и вонючая моча, да к тому же, почему-то, с омерзительным привкусом кошачьего помёта… Пацана нигде не было. Как чуть позже выяснилось, – нигде не было…

Заставу подняли по тревоге.

Через две недели холодного и оголодавшего, вывалянного в грязи и пропахшего разнообразными по силе и стойкости испарениями тайги, бледного, злого, но несдавшегося «милостям» дикой и свирепой природы, его нашли на высокой разлапистой ели, где он благополучно спасался от двухдневных нападок уссурийского тигра…

Его отмыли и откормили. Выдали новенькую защитного цвета форму. Отправили дальше по пути его основного назначения, в лагерь подготовки юных диверсантов, близ вечно дымящихся сопок-вулканов, где ему предстояло жить, тренироваться и сдавать очередные экзамены не на жизнь, а на смерть…

Лейтенанта Иванца разжаловали до рядового, но службу нести, как наставника молодого «дарования» – Остапа Барашкина, он всё же продолжил, ибо был не прост и многому серьёзно научен из боевых воинских практик. Пусть, мол, его такого-сякого, Сергей Максимыч, учится на собственных ошибках, как общаться с подрастающим поколением. Мальчик же – будущий элитный убийца, так что все промахи придётся искупать собственной смекалкой да опытом, совместными, так сказать, бдениями-учениями. А вот прозвище теперь у Остапа зато – Добрый, раз уж так везёт во всём парню. Так и будет по документам, по всем проходить, как «Добрый», Добрый Остап. Так-то.

Глава 49

Остап всегда отличался большой скрупулёзностью и собранностью для любой задачи, какую бы перед ним не ставили. И одновременно, удальство и бесшабашность его необузданной натуры были таковы, что никак не укладывались в приемлемые рамки, постоянно беря верх над любой самой авантюрной фантазией… Одним словом, энергия из него извергалась просто нечеловеческая и фонтанировала за пределами обычного понимания, требуя к себе, соответственно, и совершенно особого уровня соучастия и внимания.

Играючи нырял он в омуты бурных рек, стоял, медитируя, подолгу в ледяной воде горных водопадов, ходил и бегал на огромные расстояния за пушным зверем и другой таёжной добычей, не гнушаясь охотой с ружьём или острогой на более крупную и опасную дичь.

Не страшился проводить ночи и в холодных степях на скрипучем снегу, согреваясь особым дыханием, которому обучали неутомимые инструкторы…

Быстро осваивал хитрости различных единоборств, сложную акробатику и силовые упражнения с тяжестями и снарядами на специально оборудованной площадке. Причём, тренироваться приходилось, кувыркаясь и на гравии, и на камнях, и на битом стекле…

Не горел, как говорится, парень в огне, безоглядно бросался в ситуации на повышенных скоростях и побеждал, побеждал, побеждал своим невиданным упорством лень и отчаянье, неопытность и собственные неумелости.

Рос, словно на дрожжах, в этом юном теле какой-то необычайный, богом дарованный, талант к настоящему поступку.

И Остап, освоившись, скоро перегнал всех своих соучеников и стал абсолютным лидером по всем дисциплинам. Его уважали, его боялись, его недолюбливали…

Даже видавшие виды боевые инструкторы, по прошествии первых пяти лет обучения, не пытались ни доминировать, ни навязывать своё наставническое мнение, зная непреклонный и ретивый норов подопечного.

Однажды, например, не поделив чего-то с местными охотниками, на выполнении очередного довольно сложного задания, он, отработав инструкции, на две ночи ушёл пешком вдогон «обидчикам», которых потом проискав значительный период времени, нашли вчетвером привязанными на высокой сосне…

Как смог безусый юнец запихнуть туда этих здоровенных бывалых мужиков навсегда осталось загадкой.

Да и расспрашивать, на самом деле, ни у кого не возникло ни малейшего желания…

В другой раз притащил он в учебный лагерь целого волчищу-хищника, прикреплённого к палке по всем правилам охотничьего промысла тугой альпинистской верёвкой. Да ещё и посетовал, что целых двое суток вместо задуманных одних, гонялся за прославленным на весь дальневосточный округ серым убийцей-призраком домашнего скота. Хотя поймать к тому времени животное не могли долгих два года поисков и облав…

Был у него и героический случай спасения нескольких переправлявшихся на плоту туристов, попавших по весенней тяжёлой воде в крутой водоворот и чуть не утонувших среди острых льдин, если бы не вездесущий Остап Барашкин, оказавшийся случайно поблизости.

Но всё это в прошлом, а сейчас молодой будущий специалист по «отбиранию жизней» у сильных мира сего вот уже третий год после совершеннолетия проходил обучение на острове Хоккайдо у лучшего мастера древней традиции меча Тошибэ Мосату.

Довольно преклонного возраста прославленный на весь мир древнего искусства кендзюцу гуру не жаловал своего ученика из советской страны. Часто влезавший во всяческие конфликты и драки с местными озорниками на земле древней Японии молодой человек, хоть и выходил из них здоровым и невредимым, но постоянно терпел нещадные наказания от учителя старой воинской школы.

«Воин беды» называл Остапа Тошибэ Мосату, «старый трухлявый пень» называл в лицо мастера на чистом русском языке, смиренно кланяясь, невинно глядя в глаза своему наставнику, Остап Барашкин.

Но при этом гордился старый мастер виртуозного искусства своим русским учеником.

Ведь такую незаурядную отвагу вместе с природным самоощущением меча как части самого себя он в своей жизни встречал впервые…

Глава 50

Искусство меча (кендзюцу) – древняя и мощная, как сама жизнь, технология выживания и наука осмысления человеком своего места в мире.

Япония с давних времён и по сей день идёт своеобычным, ни на кого и ни на что не похожим путём.

Она берёт свою силу в глубоко уникальном и необычайно поэтическом религиозном мировидении своего народа.

Именно такое мироощущение, такое видение мироустройства породило и особое отношение к изготовлению, использованию и владению смертоносным оружием-символом войны, защищающим человека и одновременно отнимающим у него жизнь.

Мудрый Тошибэ Мосату сумел показать своему ученику из великого и могучего СССР на что способен «дух, воплощённый в стали».

– Как меч состоит из тонких слоёв, накладываемых один на другой в процессе ковки, так и личность подлинного самурая состоит из множества слоёв упорных тренировок, многолетних духовных упражнений, мужества, и, конечно же, следования воинскому кодексу доблести, – с прищуром глядя на Остапа, не раз и не два говаривал «старый трухлявый пень».

– Ты должен знать также, о, ученик, что в своде законов правителя Токугава Иэясу говорится: «Каждый, кто имеет право носить длинный меч, должен помнить, что его меч должен рассматриваться как его душа, что он должен отделиться от него лишь тогда, когда он расстанется с жизнью. Если он забудет о своём мече, то он должен быть наказан». – Продолжал тут же старый опытный мастер, с каким-то особенным волнением переживая каждый звук произносимого текста манускрипта.

Видимо поэтому, он всегда хотел видеть в Барашкине не только виртуозного мастера катаны (длинного меча), перерубающего одним ударом тело врага, но ещё и смиренного воина высшего сословия духа, который свято чтит и священную традицию бусидо, что и сам был безупречным примером идеального воина страны Восходящего Солнца.

Остапу же из всех нравоучений старца всегда по душе приходились лишь упоминания принципов «Пути самурая», которые он с ходу заучивал наизусть.

И так же как из всех видов оружия, как то: лук (о-юми), копьё (яри), железная дубинка (дзиттэ) и разные другие, изучавшиеся им добросовестно и по мере необходимости, он всё же предпочитал дайто (меч), так и негласный свод законов самурая бусидо он избрал для себя единственной и главной мерой всех вещей.

«Храбрость истинного воина в том и состоит, чтобы жить в момент бытия и погибнуть без сожаления в миг последнего вздоха». – Так сформулировал Остап Барашкин наиважнейшую максиму своего существования.

А в остальном неуёмная харизма так и влекла его по жизни навстречу всем возможным перипетиям судьбы, которые он всегда встречал с искромётным азартом подлинного игрока по своим собственным правилам.

Эка, его близкий и добрый товарищ, с которым он проводил наибольшую часть своего досуга, именно это больше всего и чтил в Остапе, что тот мог спокойно снять и отдать за дружбу последнюю рубашку, но когда речь шла о его сокровенных убеждениях, превращался для оппонентов в истинно разрушительную и ужасающую цунами…

На этот раз друзья направлялись на канал Отару, где по вечерам красиво зажигались старомодные газовые фонари и ностальгический привкус морской солёной воды, приносимый лёгким бризом с моря, успокаивал печаль сердца Остапа далёкими воспоминаниями зауральской России…

От скромного жилища Тошибэ Мосату можно было трусцой пробежаться по привычной для бега в порт зелёной, как будто малахитовой, тропке прямо до места, куда ребята намеревались попасть, чтобы посетить чайную церемонию или просто расслабленно побродить и поглазеть на красивых девчонок в колоритно расцвеченных кимоно.

Но бежать не хотелось, жара не спала под вечер, и решено было даже сделать небольшой крюк по дороге в сторону улицы Сакаимачи.

Эко любил Остапа, как брата, которого у него никогда не было… были две младшие сестрёнки и мать, которая с утра до ночи батрачила на рыбном промысле.

Поэтому Эко считался в семье за самого старшего, и ощущение «плеча» лучшего друга при каждой встрече становилось для него долгожданным подарком. Остап же сам временами тосковал по-своему старшему брату, который, как известили Остапа, умер от оспы после того, как из разъединили… И в лице своего товарища Эко он тоже нашёл, пусть и слабую, но такую необходимую ему сейчас компенсацию.

Они познакомились с Эко совершенно случайно, когда возвращаясь из очередной прогулки по побережью в районе порта, Остап неожиданно столкнулся нос к носу с отвратительной ватагой местных хулиганов, которые в самом прямом смысле слова раздевали какого-то бедолагу, глумясь над его беспомощным положением…

Сам Остап был невысок, но ступал с благородством господина, являя для бандюг, видимо, ещё одну удачную цель сегодняшнего вечера. Поэтому и здесь они решили не церемониться…

– Э-эй, чиисаэ сакана! Дочира-но го щющщин дэсу ка?

– Мичи-ни маёимащита…Сумимасэн… Гэри…О-тэарай-ва дочира де сука… – ответил Остап. Он любил дзэн-приколы и любил подобные ситуации, в которых его таланты раскрывались самым впечатляющим образом…

– Нани??… – опешил его «собеседник».

Но великолепный Остап не стал развивать тему, а сразу осознав невозможность мирного урегулирования, с наслаждением принялся за «ювелирную» работу. И десяти секунд не прошло, как небольшой посох, с которым ему часто приходилось прогуливаться в одиночку, в его умелых руках, мгновенно превратившись в достойное ситуации орудие возмездия, беспощадно расставил все точки над «i» в «монологе» с тринадцатью оголтелыми нападавшими…

Эко, у которого были в городе знакомые из школы кендо довольно высоких «данов», впоследствии так и не смог самому себе объяснить, что тогда реально произошло. Просто один стройный молодой человек, мирно прогуливавшийся на его счастье неподалёку, привлечённый шумом и громкими ругательствами, ставший, между прочим, вскоре его закадычным другом, вдруг моментально преобразившись в кого-то наподобие дракона, разбросал целую банду злодеев буквально на сверхзвуковых скоростях.

– Аригатоу… – только и смог выговорить ошарашенный пострадавший, челюсть которого от удивления, казалось, почти достигла уровня земли.

– Доуитащимащите. – Вежливо ответил незнакомец и представился: – То моущимасу Остап.

Потом широко и сердечно улыбнувшись:

– О-гэнки дес ка?

– Гэнки дес, Оси-сан! – вдруг выпалил придя в себя Эка. – Аригатоу!!! Доумо аригатоу годзаимас!!!

– Даиджёубу десу ка? – продолжая улыбаться, спросил «Оси-сан».

– Даиджёубу десу… аригатоу… – одеваясь в нехитрое тряпьё и стеснительно прикрывая свою кровоточащую наготу, отвечал спасённый. И, наконец, окончательно придя в себя, поклонился:

– То моущимасу Эка, Оси-сан. – А потом с достоинством и осторожно оглядел своего спасителя. Оба дружно и понимающе расхохотались.

С того памятного вечера прошло ровно два года и они шли сейчас, тихо переговариваясь и беззаботно смеясь, на канал Отару через улицу Сакаимачи…

Пространство заполняло мир в романтичной прибрежной зоне города Отару жаркой и ласковой ноткой печали под сурдинку томно плывущей в небесной воде луны. Остапу оставалось «гостить» в сказочно-загадочной Японии ещё три с половиной месяца…

Глава 51

Машину тряхнуло на повороте и Остап, ойкнув, болезненно поморщился.

Иван, взглянув на него через плечо, подумал: «И досталось же бедолаге! Да ещё и от собственного родного брата… Ну, откуда я мог знать, за кем охочусь?» – Вслух же произнёс:

– Что, брательник, каково возрождаться после бури?

Остап что-то буркнул, но не смог сдержать улыбки, подумав про себя: «Всё-таки старший брат опять со мной… И как же это классно для самурая вновь обрести семью!»

Мотор снова мягко заурчал после плавного переключения скоростей и BMW Х-5, как шикарная белая яхта, ровно легла на курс автомобильной магистрали.

Дорога уходила за горизонт текучей, знойной от солнца, лентой-потоком.

Длинный караван разнокалиберных средств передвижения оживлённо тёк в бескрайнюю неизвестность, чуть покачиваясь в мареве степной зоны, и грёзы памяти последовательно выскакивали из прошлого неспешной чередой ярких и знакомых картинок…

Они добрались с Эко до канала и медленно прогуливаясь, начали неспешно ходить туда-сюда по улице, которая раньше была разгрузочно-погрузочной территорией доков необыкновенно романтичной части старого Отару.

Именно такое её качество особенно привлекало сейчас Остапа. Ведь он точно знал, что пришёл сюда сегодня вечером только ради Неё, своей прелестнейшей Незнакомки…

Тогда, месяц назад, когда они с Эко вот также не спеша прохаживались, весело балагуря, смеясь и подтрунивая над редкими в эту пору прохожими в жаркий, жаркий августовский полдень.

Она шла, слегка наклонив голову, близоруко щурясь и прикрываясь широкополым бумажным зонтиком…

Она плыла, как какой-нибудь пиратский корабль «Золотая Лань», безнадёжно и хищнически-невинно вырвав сразу и бесповоротно из его груди и сердце, и отвагу героя, и бесшабашную веру самурая в собственную защищённость и неуязвимость для любых стрел, копий и разящих без жалости мечей…

Она сама была мечом, – закалённым в тысяче печей и отполированным до сияющего блеска совершенным мечом-убийцей.

Она разила наповал своим нежным и возбуждающим мужчин Присутствием, присутствием подлинной Тайны, истинного Великолепия Всего Мироздания!..

В этот момент Оси-сан сам прошёл наиважнейшую инициацию – посвящение в Красоту-Любовь-Счастье…

Она была, начинающей свою карьеру и прошедшей уже обряд мизу-агэ, молодой гейшей. Как раз в этот день она собиралась пройти следующую важную церемонию после мизуагэ, которая называлась эри-каэ или «превращение воротничка» со своей старшей напарницей, опытной гейшей Цукиё Танигути.

Она шла в свою окия из другого дома гейш, где по поручению «матушки» (ока-сан) и в сопровождении «старшей сестры» получала последние инструкции по предстоящему событию.

Цукиё Танэгути задержалась, беседуя с тамошней ока-сан, владелицей дома гейш Айми Миямото, а красавица Аоми Симидзу как раз выходила из гостей навстречу своей судьбе…

Остап вспоминал, лёжа с задранными на спинку переднего кресла ногами, как они, Аоми и он, испытали подобие жёсткого столкновения взглядами, а потом стена этого неожиданно взрывного столкновения лопнула и ушла куда-то в небытие, обнажая невероятный по силе магнетизм притяжения двух существ…

Он видел, будто в замедленном кинофильме, невольное своё движение к девушке, а потом уже другой взгляд, суровый и ледяной взгляд наставницы Цукиё, который словно перерезал этот его естественный порыв тонким, но очень острым, как бритва, лучом враждебности.

Ловкий и тренированный Остап выследил место, куда потом скрылись женщины, а через некоторое время разузнал, когда лучше всего и вернее можно встретить на прогулке свою мечту…

Ему потребовалось максимум ума и выдержки, чтобы дождаться шанса и заговорить с девушкой, узнать её имя и наметить ближайшую возможность свидания.

Эта была страстная, но очень короткая история, за период которой оба любовника дали друг другу так много тепла, романтики чувств и понимания своих интимных желаний…

Остап Добрый, как его прозвали за умения и поддержку тех, кто нуждался в этом, Остап, ставший настоящим самураем под руководством своего мастера, сделался ещё и великолепным любовником благодаря талантам, утончённости, пылкости сердца и темпераменту чувственной натуры молодой гейши Аоми Симидзу.

«В каждой женщине с того момента я искал ЕЁ, этот эталон высшей женственности, глубины самоотдачи, безукоризненной внешности богини, которые подарило мне милосердное Провидение в лице японской возлюбленной!» – Думал со светлой печалью и глубокой благодарностью к Мирозданию, избитый, счастливый и никогда не сдающийся воин и посвящённый в великую тайну земной Красоты, я, Барашкин-младший.

А перед внутренним взором всё текли и текли, словно кадры нескончаемого кино, видения беспощадного в своей пронзительной ясности прошлого…

Вот улыбающиеся губы Аоми прикасаются к моему телу в самых неожиданных, самых чутких к поцелуям местах, вот её длинные пальцы скользят по содрогающимся от приступов экстаза моей груди, моей шее.

Вот я, перехватив инициативу, своими пылающими страстью ладонями с неистовой нежностью охватываю её бёдра и сжимаю в нескончаемом потоке восторгов, вихре бурных и трепетных ласк…

Глава 52

Смеркалось. Широким, нежно-оранжевым крылом изгибалась заря в полёте от края неба до края. Монотонная езда по трассе несколько утомила меня, но мысли неотступно были привязаны к Светлозарии и усталость я почти не замечал…

Со времени моего последнего «посещения» благословенной страны духов-эльфов прошло уже несколько дней. Как я ни старался вернуться в недолгих и обрывочно-неспокойных снах к моим друзьям, к моему наставнику, – у меня ничего не получалось.

Тягостные предчувствия, как нарочно, терзали воображение разной дрянью.

Мерещились полчища Моргия, берущие приступом волшебные земли субъядерного королевства, перекошенное ужасом, всегда такое приветливое, смеющееся личико феи Застры, разбегающиеся в разные стороны миниатюрные жители Светлозарии…

В общем, вместо того, чтобы сосредоточиться на теперешнем действительном, я пытался погрузиться в «воображаемое».

Видимо, хотел «вскочить» в будущее, которое безуспешно ускользало от моей разбушевавшейся фантазии. И почему человек склонен всё преувеличивать, особенно некрасивое и безрадостное?!

Да, не хватало ещё посреди трассы перед въездом в Пермь «разразиться» философскими прениями с самим собой, благо, что брат на заднем сиденье довольно похрапывал и к моей зависти видел девятый сон, конечно же, не из моей «видеотеки», но всё же, всё же…

Сумерки сгущались на подъезде к Перми, и город вдалеке казался огнями некой электрической галактики, в которой, тоже, наверняка, жили добрые и гостеприимные гномы, абсолютно не подозревающие, какой поворот может предпринять история в ближайшее время.

Уже выруливая по Разгуляю и высвечивая редких прохожих ближним светом фар, я в ностальгии момента «притянул» воспоминания о Виктории и они, честно сказать, тоже не ободрили меня своей яркой и вместе с тем всё-таки призрачной давней реальностью.

И только отъезжая от Перми по направлению к Челябинску, я почувствовал некоторое облегчение: с одной стороны печально-тревожные мысли перестали мучить меня, а с другой, я осознал близость родных мест и решил предоставить всего себя их волнительно-трепетному влиянию…