Ради этого серого Неба

Как-то раз один из друзей Леонидовича – седой живописец с длинной бородой – сказал, что с такими работами я могу попробовать поступить в Санкт-Петербургскую академию художеств. Я не воспринял его слова всерьез и отмахнулся с шуткой:

– Да кто там ждет такого безродного пса, как я. Я же никто, парень из общежития.

Но тот мужичок подошел ко мне и, глядя в глаза, произнес:

– И в вороньем гнезде рождаются фениксы. Даниил, ты художник! Мальчик мой, тебе следует серьезно над этим подумать, – он похлопал меня по плечу и ушел в комнату, где играла классическая музыка и звенели бокалы. А я остался.

И в вороньем гнезде рождаются фениксы…

Когда я рисовал гипсовые головы, я смотрел в пустые глаза, иногда говорил с ними и, можно сказать, на самом деле помешался. В какой-то момент все человеческие лица стали для меня белым, безжизненным камнем. Но после того как я освоил масло, все вокруг потихоньку начало приобретать краски. Это ни с чем не сравнится. Растворитель, чистый холст, новая кисть – все это стало для меня новой жизнью, она заменила собой прошлую и забрала боль.

Пока я искал покоя в рисунке, моя мама, как я позже узнал, искала себе мужчину на сайте знакомств с иностранцами. Она не сдалась и решила, что будет жить счастливо назло всем соседям и их гнилым языкам. Нужно ли говорить, сколько сплетен скопилось за ее спиной, когда отец в последний раз закрыл за собой дверь. Она наметила план и остановилась на финнах, потом она объяснила выбор тем, что Финляндия – чистая, красивая страна, и находится не так далеко.

Когда я вернулся домой, она снова усадила меня за стол. В тот раз чая не было, а стояла бутылка красного сухого вина. Она начала издалека, сказала, что на обывательском уровне выучила финский язык, что ей нравится этот край, и она хотела бы поехать туда писать пейзажи. Я кивал и потягивал вино – оно было вкусным, терпким, пьянящим.

– Ты ведь справишься, если я поеду? – я заметил слезы на ее глазах.

– Да, ты же не навсегда. Мы могли бы вместе…

– Нет, Даник, ты не понял. Ладно, что ходить вокруг да около.

Повисла пауза.

– Знаешь, когда твой отец ушел, у меня было два выхода: умереть или жить дальше. И я выбрала жить, Даник. – Я кивнул, мы смотрели друг на друга. Думаю, что я уже знал, что за слова прозвучат дальше, но перебивать не стал. – Я встретила мужчину в интернете, он финн, любит живопись, у него своя галерея, ему понравились мои работы.

«И ты, конечно, ему тоже понравилась», – подумал я. По моему лицу пробежала саркастическая улыбка, мама сделала вид, что не заметила этого.

– И я решила, что могу туда съездить. Ненадолго, попробовать что-то новое. Понимаешь?

Я смотрел ей в глаза. Меня поочередно сжирали ярость и ревность, но я понимал, о чем она говорит. Я люблю свою мать, сильно люблю, и только это чувство позволило мне не закатить скандал, но видят боги, я был на грани.

– Даник, я решила, что продам эти две комнаты и куплю тебе одну там, где ты скажешь, где захочешь. Но оставаться здесь мы больше не можем.

Мы снова замолчали. Все, что я смог ответить, это:

– Я подумаю и дам ответ завтра, – мне нужна была передышка, слишком многое навалилось за тот год. Мне хотелось убежать, спрятаться под одеяло.

Утром я пошел на учебу. Не в школу, а на свою, настоящую.

Рассказал Леонидовичу о том, что сообщила мама. Я был в растерянности, и разговор был необходим. Ему я мог довериться. Он молча выслушал меня, когда слова закончились, он встал, приоткрыл форточку и закурил «Приму». Повисла тишина, и я ждал ответа учителя. Он отправил хабарик на улицу, закрыл форточку и снова сел на место.

– Даня, я вот что тебе скажу: дело непростое, ты молод, и на твою долю выпала необходимость принимать много взрослых решений. Я очень горжусь тобой. Твоя мама заслуживает счастья, а ты заслуживаешь раскрыть твой талант, в этом я убежден на все сто процентов, – он замолчал. – Но другое дело, сможешь ли ты сделать такой серьезный шаг? Если ты сможешь отпустить мать безо всякой обиды в душе, с пониманием, что ей тоже нужен воздух и любовь, то это одно дело. Но если ты запрешь ее, ты запрешь и себя тоже. Понимаешь, о чем я толкую, дружок? – художник смотрел на меня серьезно, пронизывающим взглядом, не терпящим лжи.

– Понимаю. Ответьте на вопрос.

– Да?

– Я смогу поступить в академию?

– Да, сможешь, – мужичок улыбнулся широченной улыбкой.

– А где она находится?

– Васильевский остров. Если точнее – Университетская набережная, это самое сердце города.

Я услышал все, что хотел, и ушел домой.

Тем же вечером мы поговорили с мамой, и наши дороги в скором времени разошлись. Она со слезами счастья приняла мое согласие, мы выбрали жилье на Ваське6 рядом с академией. По удачному стечению обстоятельств знакомый Леонидовича продавал свою любимую комнату в большой питерской коммуналке на 16-ой линии Васильевского острова, моя квартира значилась под номером девять и находилась на третьем этаже.

Старинный дом – с высокими потолками, сохранившейся лепниной и широкими лестничными проемами – сразу же захватил мое внимание. При входе в комнату с правой стороны меня ждал самый большой сюрприз – древний белый камин до самого потолка и эркер, выходящий на тихую улочку. Комната вызвала у меня головокружение, за нее мама заплатила большую часть суммы, которую мы выручили с продажи наших двух. Всю мебель и даже шторы мы оставили на улице Коллонтай, в доме номер девять.

После сделки, когда все документы были подписаны, и я въехал в новый дом (а точнее, закинул в комнату портфель и пару тюков с вещами), мы сходили в кафе. Там она сделала мне лучший подарок: набор дорогих кистей и несколько базовых цветов масляной краски, они пополнили мою коллекцию драгоценностей. Мы сидели в углу у окна, где нас никто не замечал, и плакали непонятно от чего: от горя или от радости. Она попросила не провожать ее, обязательно поступить в академию и хорошенько учиться. Мы условились каждый день созваниваться или списываться, не терять связь.

Она уехала во вторник. Спустя полгода, когда я уже поступил, а она обосновалась в Финляндии, я первый раз увидел по скайпу ее мужчину, он был похож на северного моржа: очень крупный, с усами, постоянно смеялся. Мамины картины к тому времени висели у него в галерее и хорошо продавались.

Глава 2

Время шло, я потихоньку обрастал вещами и связями. Вступительные экзамены прошли в хлопотах и волнениях, но с помощью моих учителей я все осилил: рисунок, постановку, человеческую фигуру. Меня зачислили на первый курс, и он прошел как в тумане. Я был так возбужден и растерян, что толком ничего не понимал, просто старался как можно лучше делать то, что шло по программе, для получения стипендии. А вот на втором курсе, когда я понял, что меня перевели и все не так страшно, я стал больше видеть, слышать и понимать, что происходит вокруг.

Факультет живописи был самым большим и, как поговаривают, престижным в академии. Там обучалось более трехсот студентов на шести курсах. Я выбрал именно это направление, поскольку в нем сохраняются и развиваются исторически сложившиеся традиции русского реализма, а программа основана на изучении живописи с натуры. На факультете три кафедры, первая – кафедра живописи и композиции, которую возглавлял академик и народный художник Российской Федерации, профессор Собачкин, замечательный, проникновенный, искренний живописец. Я редко видел его, но за ним, словно по пятам, стелился шлейф доброты. Он не расставался с этюдником, отдавая предпочтение русскому пейзажу и рисунку с натуры.

На второй кафедре – рисунка – преподавал Могильцев, невысокий, улыбчивый, с круглой лысиной мужчина. Ему было шестьдесят два года, на которые он совсем не выглядел. Он всегда скромно одевался, по его виду невозможно было догадаться, что он участвует во всероссийских и зарубежных выставках. Он настолько хорошо знал анатомию человека, что мог скрутить тело в бараний рог, но все мышцы и кости остались бы точно на своих местах.

Меня восхищала его точность и безмерная любовь к рисунку, у него, собственно, я и учился. Мы виделись редко, как это бывает в любой обычной художественной среде – преподаватель составлял постановку, уходил и возвращался, когда у нас были готовы несколько вариантов эскизов, разобранные на цвет и композицию. Я делал много набросков: сначала карандашом, потом несколько маслом, чтобы найти нужную палитру, постоянно перемещался по мастерской в поисках интересного ракурса. Поскольку меня заранее готовили, и я много занимался сам, мне это было несложно и интересно. Пока одни студенты сидели в телефоне или разговаривали, я как ужаленный не находил себе места. Искал, решал, снова искал.

Третью кафедру – реставрации живописи – вел доктор искусствоведения Бобрин, проректор по научной работе, о нем я толком ничего не знал.

Нужно ли говорить, что я шарахался по всем мастерским, заглядывал, принюхивался, таращился, носился по этажам, часто ходил в часовню, а еще чаще – в столовую.

Это восхитительное помещение на первом этаже. Огромные окна, как и во всей академии, наполняли пространство светом. Круглые столы, много свободного места, всегда приветливые, милые девушки накладывали в тарелку любое из представленных блюд. А кормили там… Так же готовила мама. Я любил брать гороховый суп, салат оливье, поджарку из свинины с пюре и морс. Весь этот сытный обед выходил на триста рублей. Конечно, я далеко не всегда мог его себе позволить, но когда желудок начинал болеть от доширака и дешевого алкоголя, а мне улыбалась удача, и удавалось подзаработать на продаже картины, я шиковал. Если предлагали расписать стену или помочь в реставрации, например, церкви, я с удовольствием брался. Принесу, унесу, подам и отвалю, не проблема.

Я почти все время проводил в академии, между занятиями болтался по бесконечным коридорам, наполненным мольбертами, холстами, палитрами и кистями. Этот творческий хаос, казалось, живет сам по себе. Я постоянно натыкался на скелеты, по которым мы учили человеческую анатомию, даже стал с ними здороваться. Я зарисовывал окна, длинные коридоры с высокими потолками, статуи, курил во дворе. Я был дома. Спасибо Екатерине II, это поистине волшебное и грандиозное место.

Денег катастрофически не хватало, но я покупал все, что мне нужно, на барахолках. Также я пользовался сайтами объявлений, где приобретал вещи за копейки или вообще по бартеру – обменивал их на свои работы. Так я заполучил неплохую, хоть и старую технику. Холодильник и микроволновку я разместил в своей комнате, чтобы никто не мог поставить на них свои кастрюли. Стиральная машина уже была на общей кухне, поэтому я порядком сэкономил. Если она ломалась, я ходил к знакомым на постирушки, заодно и на чай или дешевое вино с бутербродами. В художественной тусовке есть свои плюсы, и самый главный – это общие интересы. За пару часов или пару встреч люди, которые всерьез интересуются искусством, могут стать ближе, чем супруги, прожившие в браке много лет.

Самой дорогой вещью был для меня старый проигрыватель. Я с жадностью скупал виниловые пластинки, их коллекция росла. Иногда мне доставались древние экземпляры в подарок от друзей. Приятели подшучивали надо мной и называли «питерским бомжом», но все чаще и чаще приходили послушать старые шлягеры, рок-н-ролл, инди, Рахманиного и прочую музыку. Даже песни Надежды Бабкиной мы слушали, как завороженные. Они звучали так искренне, так по-русски.

Двери в мою комнату я не закрывал, кто-то приходил и уходил, многие оставались пожить. Единственную просьбу к гостям я от руки написал красным кадмием на старом, замазанном грунтом холсте: «Я вернулся, а дома чисто. Или ты больше сюда не войдешь».

Мои новые знакомые прекрасно знали, насколько я бываю вспыльчив из-за окурков в неположенном месте. Пара стычек, и все усвоили, что вход и проживание в моей берлоге имеют цену: мне стали притаскивать всякие нужные вещи. Так у меня появились шторы – красивые, бархатистые, цвета чистого неба, с белыми крупными цветами. Они не понравились девушке моего друга по причине того, что их вручила будущая свекровь, а у женщин происходили конфликты. Но мне было на это все равно.

Постельное белье, тарелки, какие-то кружки и бокалы, табуретка, кресло-качалка, вилки и прочая утварь появлялись сами собой. Приходили девушки, я рисовал их по пьяни, а они жалели меня, иногда спали со мной, наверное, тоже из жалости. Я не помнил их лиц или имен, они просто были, а после них оставались какие-то вещи. Однажды в моих стенах прижились аромасвечки и домашние тапочки розового цвета. Также в комнате без моего ведома стали появляться растения. Кто-то не хотел за ними ухаживать, кто-то переезжал – и вот новый житель уже на подоконнике. А когда там закончилось место, появились подставки на полу, и цветы продолжили множиться.

Я целыми днями, с утра и до закрытия, пропадал в академии, слушал, как она живет и дышит, возился с маслом, подбирал палитру, ходил по бесконечным коридорам. Иногда я забывал стричься или спать, но мылся при каждом удобном случае. Если наша душевая кабина ломалась, то я, завернувшись в полотенце, шатаясь от голода и отсутствия нормального сна, шел на этаж ниже и стучал, пока не откроют. Со временем ребята смирились и отдали мне свой ключ, чтобы я не будил их или не отвлекал от секса, алкоголя и разного вида увеселений.

Я много времени проводил в душе, иногда засыпал там под горячими струями воды, казалось, лишь они могут согреть замерзшее тело. Возвращаясь в комнату, я наливал себе стопку дешевого коньяка или водки, опрокидывал ее и отрубался на какое-то время. Сон был быстрым, тревожным и поверхностным, в нем я часто оказывался на той же свалке с собаками. Они выли, а я снова ощущал тот запах. Бесконечный запах сырости и гнили. Я не мог вырваться из этого плена, как бы ни мылся.

Так прошел второй год в академии, я успешно его закончил. У меня было больше всех работ, за это я удостоился похвалы от Леонидовича. А вот за внешний вид мне влетело:

– Выглядишь, как будто тебя пес таскал по помойкам! – он долго бурчал, ходил туда-сюда по комнате и что-то втолковывал мне. Но я ничего не мог ему ответить, лишь кивал и смотрел в пол. По итогу мужик сдался, глубоко выдохнул, позвонил кому-то, вышел в коридор, снова что-то бормотал и топал своими башмаками. Когда он вернулся, я почти уснул.

– Даня, послушай сейчас меня внимательно. Ты, конечно, лучший на курсе, и я тобой очень горжусь, уверен, что и мама тоже, но выглядишь ты, как потасканная шлюха. Тебе нужна работа, мальчик. Я дам тебе месяц на отдых, у тебя есть время на то, чтобы выспаться, поесть и привести себя в порядок, подтянуть знания, а после ты пойдешь экскурсоводом в корпус Бенуа Русского Музея. Я знаю, что ты там все облазил вдоль и поперек, и мы с моим другом послушаем то, что ты знаешь о художниках. Если тебе удастся произвести впечатление, то работа твоя, ты меня понял? – учитель слегка шлепнул меня по щеке.

– Да, да, я понял. Хорошо, я попробую.

– Даня, я не хочу краснеть! Я поручился за тебя, так что собирай жопу в горсть, – с этими словами Леонидович вышел из комнаты и плотно закрыл за собой дверь. Впервые за долгое время я уснул, и никто не пришел ко мне в сновидении, даже собаки в ту ночь замолчали.

Я проспал около суток, в сознание меня привели утренние теплые солнечные лучи. Кажется, я вставал пару раз, чтобы отлить, и в беспамятстве возвращался обратно в постель. В коммуналке на удивление было тихо, наверное, все ломанулись гулять и праздновать, пока я отсыпался в блаженном одиночестве.

Стоило мне сесть на кровати, в дверь комнаты постучали. Робко, сразу было понятно, что рука женская, парни обычно просто вламывались и распахивали холодильник, вытаскивая все объедки, громко рассказывая новости, о которых я не хотел знать.

Это была Лиля. Именно ее розовые тапочки поселились в комнате раньше нее самой. Она была младше меня и училась на подготовительных курсах, чтобы в дальнейшем поступить в академию. Девочка жила неподалеку и подрабатывала моделью для художников, у нас на занятиях она была частой гостьей. Мне нравилось ее рисовать, она мало разговаривала и часто краснела, белая кожа покрывалась румянцем, черные длинные волосы струились до самой талии. Написанную мной картину, для которой позировала Лиля, похвалили преподаватели. Мы оба были довольны.

Родители Лили тоже были художниками, выпускниками академии. Точнее, ее отец, Матвей, не доучился, решив, что с него хватит. Он стал писать разные картины, в основном обнаженку, на больших форматах, и они неплохо продавались. А мама Лили окончила вуз и стала преподавать в частных школах. Семья жила безбедно, нередко выбиралась на юг, но, по сути, родителям до Лили не было дела, они оставались свободными художниками, а девочка после шестнадцати лет была полностью предоставлена сама себе. Она вела блог об искусстве, часто позировала и знала все, что происходит на художественных тусовках Питера. На момент, когда она вошла в мою дверь, ей только-только исполнилось восемнадцать.

Она тихо приходила и так же исчезала. Иногда я чувствовал себя подонком, не уделявшим ей никакого внимания, но, казалось, она сама не хотела навязываться.

Девушка вошла в мою комнату с большой холщовой сумкой в руках. На Лиле была плиссированная юбка и растянутая майка из секонд-хенда с надписью Metallica, белые носочки и кеды Converse дополняли образ. Она осторожно поставила авоську, подошла ко мне. Я положил голову на ее небольшую грудь (лифчик она не носила), и долго вдыхал ее запах. Ее пальцы залезли в мою отросшую шевелюру, а мои руки сами забрались к ней под юбку. Ладони скользили по гладкому телу, стягивали одежду, та падала на пол безвольными тряпками. Учащенное дыхание наполняло утреннюю тишину.

Мы занялись сексом – нежным, тихим, без слов. Возможно, я в первый раз разглядывал ее лицо не с профессиональной точки зрения, не составляя в голове палитру цветов или не выбирая наиболее удачный ракурс. В тот момент Лиля стала самым настоящим человеком, а не натурщицей, – теплой, красивой, единственной.

Свежий утренний ветер врывался в старую форточку, копошился в занавесках. Мы провели в постели весь день, курили и рассказывали новости. Рядом с Лилей я становился разговорчивым и открытым.

В сумке обнаружился куриный суп, пирожки с разной начинкой, которые она испекла для нас, пара рубашек ее отца и пличного вида брюки. В холодильнике нашлось дешевое вино и немного водки. В перерывах между едой и сексом мы танцевали под музыку Элвиса Пресли. За окном птицы подпевали королю рок-н-ролла, теплое солнце согревало вечно промозглый город, старые величественные постройки подставляли ему свои промерзшие, шершавые бока.

Тот миг впервые за долгое время был настоящим. Я заблудился в веренице полуобморочных дней и ночей и, казалось, уже потерял связь с реальностью. Я помнил лишь то, что живопись и есть моя жизнь, если вокруг пахнет маслом и разбавителем, значит, я все еще на земле.

Лиля выхаживала меня, кормила каждый день, выгуливала в садике при академии, внимательно слушала мои идиотские рассказы и кривые шутки. Иногда мы выбирались в центр, уходили поглубже в город, минуя мосты и каналы. Вечером, когда туристы расходятся, настоящий Питер открывает свои двери, в каждом уголке кроется своя история, своя красота. Легкий бриз и тихий шепот Невы наполняют пространство, бесконечный гул машин уходит, и город тихо поет свою, никому неведомую северную песню.

Я прислушивался, вдыхал как можно тише, что-то чирикал в блокноте. Голова кружилась, все погружалось в бесконечность серых оттенков с примесью розового. Эта перламутровая палитра завораживала и освобождала разум. Многие художники рисовали на закате, стараясь запечатлеть момент, но куда людям до природы. Я не пытался, даже не брал в руки кисти и не подбирал в голове цвета. Я просто смотрел, вдыхал золотой свет, наполнялся им до краев и отпускал обратно. Мой Петербург! Ни с чем, ни с кем не сравнимый, одинокий северный остров. Засыпая, я продолжал слышать его песни.

Чтобы подзаработать, я, как и многие художники, отдавал свои работы на реализацию и участвовал в выставках, но лично никогда на них не присутствовал. Я создал картину, подобрал багет, привез ее в назначенное место – на этом все. Дежурить на выставках и объяснять что-то посетителям – нет уж, увольте. Поскольку до индивидуальной работы я не дорос, оставалось вписываться в любой движ. Возможностей подзаработать было достаточно, а летом – еще больше, ведь приезжают туристы. Да, многие из высших слоев художественной тусовки считают такой подход меркантильным и бомжатским, но мне было все равно. На масло и холсты у меня должны быть деньги. Любым путем.

Утром поступил звонок от мужичка, который держал лавку на Сенной площади, я вышел в коридор, чтобы не тревожить сладкий сон Лили. Она напоминала героиню из аниме – розовые щечки и длинные ресницы. По дороге я остановился напротив зеркала в старинной деревянной оправе и застыл на пару секунд. Оттуда на меня смотрел высокий, сутулый, худой и бледный парень в растянутых семейных трусах, непонятного цвета, возможно, когда-то они были зелеными. Длинные конечности, выступающие коленки и локти, еще чуть-чуть и будут торчать ребра. Я запустил руку в темные кудрявые волосы и нашел несколько колтунов. Как долго я не смотрел в зеркало? Как давно я в таком состоянии и зачем сотворил это с собой? Идиот.

Я отвернулся и потопал до двери, тихо отрыл ее и скрылся в темноте коридора. Как только я подал голос, мужичок на другом конце линии с облегчением и радостью сообщил, что нарисованный мной портрет обнаженной Лили купил коллекционер, который иногда захаживал в лавку. Это был лысый дядька в растянутой футболке и иностранных синих джинсах, он ездил на огромной машине белого цвета, кажется, на «лендровере». Он добавил сверху еще несколько тысяч и попросил номер телефона автора картины.

Я был вне себя от счастья, ведь у меня осталось немного денег только на проезд, а дальше – по нулям. Мы закончили на радостной ноте. Сначала я хотел заехать лично и взять деньги бумажками, но в ходе разговора мой собеседник перевел гонорар на карту, мне пришло самое лучшее сообщение от банка – «пополнение».

Новости освежили меня, и я сразу отправился в душ, размышляя о том, как порадовать Лилю.

По дороге я заказал пиццу – большую, с двойной начинкой, оператор обозначил доставку через сорок минут. Впервые за долгое время я почувствовал голод, в животе урчало, появилось болезненное покалывание. Я быстро принял душ, вернулся в комнату, тихо, как мышь, напялил какие-то шмотки. Лиля спала крепко, притянув к себе обе подушки и зарывшись в одеяло. Я немного посмотрел, как она сопит в этих тряпках – милая, словно котенок. Мягкие солнечные лучи пробирались в комнату, я немного подвинул портьеру, чтобы остановить их – пусть она еще поспит, я пока сбегаю в магазин и ближайшую пекарню.

На Васильевском острове особенный климат, каждый раз выходя из дома, я отмечаю этот забавный факт. Сбежав по широкому лестничному проему, я оказался на улице, ослепительный солнечный свет словно поджидал мою скромную персону, чтобы ударить всей силой в сонные глаза. Я нырнул в ближайшую арку, чтобы пройти дворами в неплохую, на мой взгляд, булочную.

Если не знать, как идти, в питерских подворотнях легко заплутать. Я потратил достаточное количество времени на изучение каждого уголка Васьки, небольшие этюды, наброски и почеркушки наполняли один из моих многочисленных альбомов. Вот детская площадка, небольшой сквер с недавно посаженными деревьями и железными контейнерами для мусора, вот знакомые бабульки выгуливают радостных собачек, вот лепнина – сохраненная с любовью, но немытая. Я часто думал: какого цвета Питер, если отмыть его от налипшей за годы пыли и грязи? Но с другой стороны, даже эта грязь смотрелась живописно.

Улочки на Ваське называются «линии», по ним я и скакал до нужного места, пекарня находилась относительно недалеко. Соль в том, что Лиля не любит кофе, пьет, но не любит. Она предпочитает какао с каштановым сиропом, это одна из мелочей, которую я подметил, пока мы проводили время вместе. А в той самой булочной ей особенно понравилась густая сливочная пенка, которую навертел бариста. Я менее придирчив в вопросах выбора какао, но в том, что нравится Лиле, стараюсь быть внимателен.

Через дорогу находился небольшой магазинчик цветов «Милая лавка», туда я решил заскочить в первую очередь. На нескольких квадратных метрах поместился холодильник для цветов, рабочий стол, полки со всякой всячиной и даже кофемашина. Владельца я знал, он часто приходил в академию, а здесь создавал прекрасные букеты, внимательно выслушивая клиента: для кого они и по какому поводу. Дверь в магазин всегда была оформлена в соответствии с временами года: летом она пестрила красками и зеленью, обильно свисающей по боковым проемам.

Парень часто давал мне советы по уходу за домашними растениями, поскольку они множились в моей комнате, а я толком и не знал, как они называются. Искал в интернете похожие, но это весьма утомляло, поэтому я топал в эту лавочку с фоткой очередного подкидыша и кучей вопросов.