Поймём ли мы когда-нибудь друг друга?

К концу дня комиссия предложила, по словам Дятлова, сделать всё, чтобы лист был сдан вовремя и увязан со смежными территориями (читай – надо рисовать вулканиты). Углову объявили выговор, который через три месяца автоматически снимается.

– Углов слишком большой и костлявый, и Лаевский им подавился, – прокомментировал события Юра Ничипоренко.

Но Лина считает, что Углов получил метку, и теперь его не оставят в покое.

Значит, вулканиты будут нарисованы почти наверняка, и самое время порассуждать о том, что из этого выйдет.

На огромной бесперспективной территории будут буриться скважины, закладываться шурфы, отбираться пробы, потом проводиться лабораторные исследования…. В многотомные отчёты будут вложены огромный труд и огромные средства. Потом завезут технику и наизнанку выворотят тундру. И если бы это совершалось по ошибке, это были бы естественные издержки освоения Севера, с которыми, наверное, можно примириться, хотя Лёшка Медников не может. Но то, что закладывается сейчас, основано на лжи, как если бы дом строили без фундамента или дерево сажали без корней. И вся наша жизнь, полная энтузиазма и лишений, становится похожей на бессмысленную игру. Мы должны исполнить свои роли так, чтобы на экспедицию пролился мощный денежный поток из министерства финансов. Тогда мы будем существовать безбедно, нам, может быт, построят новое общежитие и повысят зарплату. Я понимаю, это частный случай. На Севере много месторождений, их открывают, разведывают, разрабатывают. Но то, что происходит на моих глазах – настоящий бред. А что, если это не частный случай? Слишком уверенно и серьёзно совершается этот подлог и слишком легко, как что-то привычное, принимают этот подлог участники событий. Почему? Как это можно остановить? Или здесь тоже надо идти на компромисс?

Дарья и Реня относятся к происходящему спокойно. Я сержусь на них и завидую им одновременно. Такое впечатление, что даже если разверзнется тундра, они сохранят равновесие духа. Как такое возможно? Как можно, видя эту фальшь, этот обман, эту низость, в конце концов, не загореться, не воспылать стремлением сделать хоть что-нибудь? Мне хотелось бы освободиться от этого напряжения, но мысль моя упорно возвращается к одному и тому же. Признаюсь тебе честно, после того разговора с Аскольдом, после неожиданных и нелепых обвинений я слегла, четыре дня ничего не ела, только пила Дарьин чай из привезённых ею травок и почти всё время спала. Теперь я работаю, но отвлечься от своей думы не могу.

Так я сидела в кабинете Круглова, с любопытством поглядывая на своих коллег: вот бы узнать, что они думают об этой истории! И тут как-то Людмила Крутенюк зазвала меня в укромный уголок. Не то с сочувствием, не то со злорадством она прошептала:

– Страдаешь? Не очень-то убивайся! Можешь сказать своему начальству, что кое-кому ещё летом было точно известно, что толща по Быстрой реке юрская терригенная, а значит, не золотоносная.

Понять, что речь идёт об Удальцове, было не трудно – их роман давно перешёл в стадию упрёков, опухших заплаканных глаз и попыток поймать неверного в коридоре.

Удальцов – так Удальцов, решила я, и в тот же день сказала ему, что хочу обсудить с ним очень важную проблему.

– Чего хочет женщина, того хочет бог! – воскликнул Валерий Михалыч. – Приказывайте, где и когда.

Подумать об этом я, конечно, не удосужилась. Да и тон Удальцова, возможно, неправильно истолковавшего мою просьбу, смутил меня. Я готова была пойти на попятную. Но Удальцов, присмотревшись ко мне повнимательнее, посерьёзнел:

– Могу предложить моё холостяцкое логово. Не смущайтесь, – добавил он, видя моё замешательство. – Мои окна – прямо напротив мамы Клавы. Мы откроем шторы, и все будут знать, что разговор был деловой. И времечко выберем нейтральное – сразу после работы. Ну, как? Идёт? Смелее, девушка!

«Логово» оказалось очень уютной однокомнатной квартирой. Я огляделась с удивлением и некоторой завистью. Около низенькой тахты, закрытой спускающимся со стены ковром, – шкура белого медведя. Книжные полки чередуются с оленьими рогами и изделиями из моржового клыка. На самом видном месте воткнут большой охотничий нож, на котором висит штормовка с обгоревшими рукавами – красноречивая деталь, живой штрих к портрету хозяина. На передвижном столике – коньяк, красное вино, яблоки, апельсины.

Довольный произведённым эффектом, Удальцов рассмеялся:

– Вы надеялись увидеть грязные носки по углам и тараканов на столе? Кстати, напитки – это так, декор. Надеюсь, я не похож на алкаша?

Он подмигнул мне и потрепал меня, как ребёнка, по затылку. Это не понравилось мне, и пока он готовил и разливал в золочёные чашечки кофе, я решила задать вопрос в лоб:

– Вы действительно знаете, что толща в долине реки Быстрой – юрская?

Он поставил кофейник, с минуту смотрел на меня ошарашенно-весело, а потом захохотал так, как умеет только он.

– Тебя действительно интересует это? – спросил он, всё ещё с трудом удерживаясь от смеха и мгновенно переходя на «ты».

– Меня интересует именно это, – серьёзно сказала я.

– Цирк. – Удальцов положил ногу на ногу и стал рассматривать меня, как какое-нибудь редкое насекомое. – Детский сад. Ну, хорошо, поехали. Может, дёрнем коньячку по этому поводу – ведь не каждый день я обсуждаю с женщинами возраст горных пород. Нет? Тогда – кофе. Божественный напиток. Тебе известно, кто в Дальнем лучше всех заваривает кофе? Ну, и тёмная ты. Серая как тундра. Лучше всех это удаётся твоему покорному слуге. Для завязки беседы позволь один нескромный вопрос: откуда знаешь?

– Неважно.

– Для тебя, – поправил Удальцов. – Знал об этом только Брезгунов. Вряд ли он стал бы с тобой откровенничать. О господи! – он постучал костяшками пальцев себя по лбу. – Как я сразу не догадался?! Вот стерва! – сказал он без злобы, а даже, как мне показалось, с оттенком восхищения. – Ну, что за подлый народ эти бабенции! Так и норовят ухватить за ляжку, когда уходишь. Коварно так – сзади. Переходим ко второму вопросу: неужели тебя волнует эта мура? Девушка! Посмотри на себя в зеркало! Ты ведь можешь сделать карьеру одними бровями. Признавайся, зачем тебе это нужно?

– От этого, быть может, зависит развитие целого региона.

– Ну вот, ты подтверждаешь свою принадлежность к прекрасному полу. У вас есть многое, чего нет у нас, но извилины у вас только в формах, в мозгах их – минимум, приближающийся к нулю. Не оскорбляйся. В женщине хорошо смирение. Ладно, попробуем порассуждать. Только без этих фантасмагорических терминов вроде развития региона, от них меня бросает в дрожь. Давай раскроем глазки и рискнём посмотреть на вещи, как они есть. Будем исходить из аксиомы, что человек делает то, что ему выгодно. Кому-то выгодно выкачать из Севера всё, что можно и чего нельзя. При этом не ставится специальной задачи как можно больше нагадить – ах, какой грубиян этот Удальцов, какие нехорошие говорит слова! – Но это закономерно вытекает из первого, потому что Север всем до лампочки. Байки про высокие материи сочиняются для таких несмышлёнышей, как ты. А Ложкевич давно уже вырос из коротких штанишек романтики. У него свой интерес, и ты должна знать наперёд, что не сможешь помешать ему вытащить из колоды козырную карту. Он всё так аккуратно, чисто подтасовал, столько приложил усилий. Вытащил из какой-то тёмной истории Гориллу, который служит ему теперь, как верный пёс. Для щепетильных делишек, где нельзя оставлять пальчики, и для всяких дипломатических пакостей купил Собакина за квартиру и должность. Приручил экономистку – ты ведь не думаешь, что они взяли себе Чуню по доброте душевной? С Угловым вот только заковыка – прыткий больно. Но если будет сильно взбрыкивать, к весне его слопают. Два года назад в меловых вулканитах нашли очень крупное месторождение – полный букет тяжёлых металлов, но лежит очень глубоко и неудобно, пока его разрабатывать слишком накладно, зато деньги выкачивать – лучше рычага нет. Вот и рисуют вулканиты. А Углов может всё испортить.

– Не экспедиция, а шайка разбойников, – улыбнулась я. – Неужели вам не приходилось слышать, что в экспедиции есть другие люди, ещё не выросшие из коротких штанишек романтики?

– Да что ты говоришь? Назови их мне, открой эту великую тайну.

– Сутин, например.

– Ох, дитятко, такие потомственные интеллигенты сильны лишь по части теории, в практических вопросах Аскольд поставит Сутину мат в два хода. Не вижу, кто бы по части придворных интриг мог противостоять Собакину. Разве что мой друг Брезгунов – хилый коварный мальчик, бьющий под дых в самый неожиданный момент. Но Брезгунов вмешиваться не станет.

– А вы?!

– Я? Я не люблю, мадам, рисковать головой. Председатель Мао учит, что самое главное – правильно выбрать позицию и определить степень риска. Это большое искусство. Если я вижу, что мой шанс выиграть, равен нулю, я не ввязываюсь в драку. Да, я понял ещё летом, что это никакие не меловые вулканиты. То есть не знал наверняка, но подозревал сильно, даже находил фауну. Зная ситуацию, я быстро просчитал все варианты и выбрал самый оптимальный.

– И вам сошло это с рук?

– А почему бы и нет? У меня есть такая книжечка – маленькая, красненькая, с хитрым свойством помогать в нужную минуту. Вздумал бы какой-нибудь беспартийный герой отказаться делать отчёт по полевым материалам!

– И вы ради этого состоите в партии?

– Конечно! Если подарки раздают только играющим, почему бы ни поучаствовать в этой игре?

– Вы циник.

– Я умный и независимый человек.

– Положим, для глубокого ума вы слишком самонадеянны, я для настоящей независимости слишком демонстративны.

Он засмеялся. Смеётся он хорошо.

– Признайся, ты где-нибудь это вычитала?

– Нет.

– Это нечестно. По правилам игры женщина должна внимать и восхищаться. – Он посмотрел на меня пристально. – Ты, дитя неразумное, наверное, и не подозреваешь, что такое мужское самолюбие? Знай же, что это страшная вещь. Когда такая пигалица уязвляет самолюбие красивого, сильного мужчины, только благородство может заставить его удержаться от мести.

– Так вы плюс ко всему ещё и благородны?

– Счастье твоё в том, что я слишком уверен в себе – я не нуждаюсь в самоутверждении. К тому же ты нравишься мне – отважный маленький бесёнок. Однако, твоя язвительность – полное признание того, что я прав.

– Да, – согласилась я. – Вы правы во всём. Кроме того, в чём неправы.

– Восхитительный оборот, – похвалил меня Удальцов. – Так в чём же я не прав?

– Например, по отношению к истине. Она же существует.

– Ну, и дурища же ты, право. Впрочем, беру свои слова обратно. Пардон. Женщины, да будет тебе известно, делятся на две категории: прелесть какие дурочки и ужас какие дурищи. Вынужден признать, что моя визави тяготеет к первой категории. Ну, как я преуспел по части оправданий? В данном случае, правда, меня и обвинять особенно не стоит – попробуй разберись в этих природных алогизмах: вроде умная девочка и в то же время круглая, г-м, да-а…. Ладно, вернёмся к теме. Скажи, для чего рождается человек – для страданий или для счастья?

– Для счастья.

– А в чём добывается истина – в счастье или в страданиях? Молчишь? То-то! Дело с вулканитами безнадёжное стопроцентно.

– Вы его сделали безнадёжным.

– Ты всегда такая упрямая? Неужели тебе трудно сообразить, что против сильной команды может играть только сильная команда? А её нет. И не может быть. У этой игры такие правила.

– Может быть!

– Ну, и из кого же ты её соберёшь?

– Углов, Дятлов – они ведь уже знают. Есть ещё Круглов, Русанова, Головнина, Дик. Может, ещё кто-то.

– Углова я не взял бы и полузащитником. Он не видит ничего, кроме геологии, и может забить гол в собственные ворота. Дятлов ещё хуже. Упирается, как баран. У Круглова принцип – не лезь в чужие дела. Сутина я уважаю, но ему хребет в столице сломали. А с бабами каши не сваришь. Хочешь пари? Я уверен, что степень риска в данном случае равна нулю – команду ты не соберёшь.

– А если всё-таки?

– Не боись. Удальцов не подведёт. Но пока на меня не ссылайся. Послушай, а ты, случайно, не провокатор? Как это ты меня, а?

Напоследок Удальцов подарил мне охотничий нож и посоветовал почаще обращаться к трудам председателя Мао.

Мне было почти весело, и я с трудом дождалась следующего дня.

Ещё в детстве я придумала, что дни похожи на авоськи. С виду они такие маленькие, дырявенькие и нередко бывают совсем пустыми. Но поразительно, какая уйма всякой всячины иногда помещается в них. Этот день был набит до отказа.

Не откладывая дело в долгий ящик, с Кругловым я решила провести работу сразу утром, пока в его кабинете не началось столпотворение. Но напрасно волновалась. Пока я старательно выкраивала фразу о том, что не знаю, мол, с чего начать, а дело не терпит отлагательства, Круглов, улыбаясь одними глазами и подкручивая правильные пшеничные усы, сказал коротко:

– Я всегда соблюдаю нейтралитет.

– Так не бывает, – выпалила я.

– Ещё как бывает, – добродушно заметил Круглов. – Не абсолютный, конечно – всё-таки это функция от степени свободы. Но военных действий я стараюсь избегать.

Разговор был исчерпан, но мне не хотелось верить в поражение.

– Да, я слышала. Но представьте, что возникла ситуация, когда от вашего «да» или «нет» зависит очень многое.

– Я работаю в экспедиции, Дана, двенадцать лет. Если бы каждый раз, когда возникает непростая ситуация, я ввязывался в драку, что бы от меня осталось? Я не знаю, что у вас там произошло, и мой лист далеко от Быстрой речки. Так что давайте, будем работать.

Сказано это было мягко, и конечно, Круглов не хотел меня обидеть, но слёзы мои уже капали на карту.

– Ну, что это вы? – растерялся Круглов. – Зачем так драматизировать? Всё уладится. Вот отправим вас в поле прямо на Быструю речку, наберёте там образцов…. Ну, хотите, я вас отвлеку? – продолжал он, видя, что я не унимаюсь и начала уже шмыгать носом. – В Северогорске со мной приключилась однажды интересная история. Как-то вечером на улице я увидел, как мужчина избивает женщину. Он был пьян и разъярён, как животное. Картина жуткая, скажу я вам. Вот, казалось бы, случай, когда сомнения неуместны. Как не броситься на помощь? Но пока я возился с мужиком, женщина вскочила, как кошка, и сзади полоснула меня бритвой по шее… Неловко признаться, но я едва не погиб…. Вот и подумаешь…

Тут в кабинет влетела Тоня. Я быстренько вытерла глаза и сделала вид, что усиленно занята раскраской.

– Хочу украсть у тебя Дану, – скороговоркой зачастила Тоня, обращаясь к мужу. – Ирина не пришла на работу – надо бы выяснить, не стряслось ли чего…

– Дана твоя, – остановил её Круглов.

– Опять задурила, наверное, – вздохнула Тоня, когда мы вышли в коридор. – На неё находит временами. Если приём будет не очень тёплый, не смущайся. Скажешь, беспокоится Углов.

Везёт, думала я, шагая к общежитию и постепенно успокаиваясь.

В старом доме на сваях, в котором остались одни «ветераны», у Ирины – отдельная комната. Я была наслышана не только о её своеобразном интерьере, но и о некоторых чудачествах хозяйки, поэтому, не дожидаясь ответа на стук, дверь приоткрыла с некоторой опаской. В комнате была кромешная тьма.

– Ирина! – позвала я.

Никто не откликнулся. На ощупь я включила свет, толкнула, закрывая, дверь и … вскрикнула от неожиданности: на угольно-чёрной оконной шторе, натянутой от стены до стены, шевельнулся огромный золотой паук – это волной прошло по ткани движение воздуха.

– Какого ч-чёрта? – жмурясь, Ирина натягивала на голову одеяло-. Убирайся!

– Не сердись! – примирительно сказала я. – Дверь была открыта.

Ирина молча отвернулась к стене.

Я окинула взглядом комнату, без труда определила иерархию предметов. Красивый красный свитер валялся на чайнике – он использовался либо в качестве прихватки, либо как изолятор. Под ногами хрустели макароны. В консервных банках торчали окурки. Одежда высилась грудой на стуле. И только книги, чистенькие, строго систематизированные, взирали на этот хаос из-за сверкающих чистотой стёкол высокого, под потолок, стеллажа.

Я приблизилась к полкам.

– Не трогай! – сердито сказала Ирина, резко поворачиваясь. – Чего пришла?

– Так. Начальство беспокоится, почему тебя нет.

– Неужели? – криво усмехнулась Ирина. Пошли они все…– она выматерилась. – И пусть не вздумают задабривать меня своими вонючими десятками к зарплате. На работу я больше не пойду.

– Как? Совсем?

Она посмотрела на меня насмешливо.

– А что? Нельзя? Ты когда-нибудь заглядывала в конституцию? Там, между прочим, написано, что все мы свободны. Она достала из-под подушки сигареты, спички, закурила. – Буду, как Нонка, выковыривать бутылки из помоек. По крайней мере, от этого реальная польза.

– Разве от того, что ты делаешь в экспедиции, нет реальной пользы?

Ирина посмотрела на меня с тоскливой безнадёжностью, но ничего не сказала, только махнула рукой и глубоко затянулась. Потом подняла с пола скомканную газету, распрямила её и дала мне.

– Почитай!

«Миллионы – на ветер!» – так бодро была озаглавлена заметка, обведённая чёрной пастой. В ней говорилось о том, что в порту Дальнем уже более пяти лет лежит под открытым небом импортное оборудование стоимостью около десяти миллионов долларов. Оно уже покрылось ржавчиной, но никто не может сказать, когда его будут устанавливать, собираются ли его устанавливать вообще и от кого зависит решение этой проблемы. Под заметкой стояла подпись: А. Говорухина.

– О господи! – воскликнула я, уловив в этом событии уже знакомое мне отсутствие логики. – Но теперь-то уж, наверное, разберутся.

– Можно не сомневаться, – живо отозвалась Ирина. – Говорухиной, как минимум, влепят выговор, а редактора снимут с должности.

Я не знала, что ответить. Мы помолчали.

– У тебя так много книг, – переменила я тему. – Ты всё прочитала? Наверное, нет такого, чего ты не знаешь?

Ирина с видимым удовольствием втягивала дым и на долгом выдохе выпускала его струйкой.

– Мне тоже всегда так казалось, – наконец произнесла она, словно в сомнении, стоит ли делиться со мной своими мыслями. – Мне всегда казалось, что чем больше человек знает, тем он счастливее и свободнее. Но странно, чем больше я узнаю, тем меньше я понимаю, куда мы идём и, главное, зачем. – Ирина села, опустив босые ноги на коврик и, наклонившись ко мне, посмотрела прямо в глаза. – Ты слышала, что животные чувствуют близость землетрясения задолго до первых толчков? Вот и я чувствую внутренностями: надвигается что-то ужасное…

Наверное, смятение отразилось на моём лице – Ирина разочаровано плюхнулась на кровать.

– Ну, конечно, ты думаешь, я сумасшедшая. А мне иногда кажется, что сумасшедшие все вокруг меня. Мир гибнет. Природа обречена. Мы уничтожаем её с таким остервенением, будто нам за это пообещали рай. Это происходит во всём мире, но мы совершаем это истово, с особенным вкусом, с особенной страстью. Ты представь, сколько должна работать наша экспедиция, сколько мы должны бурить, картировать, искать, добывать, чтобы компенсировать десять миллионов долларов, гниющих в порту. А потом, чтобы восстановить природу, не хватит никаких миллиардов. Это какая-то всеобщая шизофрения. А ты говоришь идти на работу!

– Языки чешете? Лучше бы навели порядок!

Я обрадовалась, что внезапное появление Ольги Русановой прервало наш разговор. Ирина своими рассуждениями смутила меня и уж, по крайней мере, я поняла, что не могу искать в ней свою союзницу.

Пока из недр Ольгиной сумки извлекались ещё горячие котлеты, душистый свежий хлеб, цейлонский чай и лимоны, пока Ольга объясняла, что у неё на работе без Ирины «ну просто завал», сама Ирина сидела притихшая и виновато поглядывала на Ольгу, и было ясно, что команда Ольги «ну-ка, давай, быстренько вытряхивайся из постели» будет выполнена беспрекословно. Вот Ольга, подумала я, наверное, знает то, чего не может понять Ирина, недаром Ирина так тянется к ней.

– Ну, всё, – сказала Ольга. – Через час чтоб была на работе. Пошли, – кивнула она мне.

– А меня Ирина уверяла, что больше не пойдёт на работу вообще, – сказала я, когда мы вышли.

– Пока мы разрабатываем универсальный поисковый критерий, ей это не грозит, – убеждённо ответила Ольга. – От такого магнита её не оттащишь за уши.

– И как скоро он будет готов? – полюбопытствовала я.

– Боюсь, – сказала Ольга, – мышки ещё не раз успеют понабивать себе карманы.

– Какие мышки? – удивилась я.

– Сразу видно, что ты не была ещё здесь в поле. После многодневного маршрута всегда обнаруживаешь, что карманы оставленных курток, сапоги, банки – всё забито крупой и вермишелью. Это мышки делают запасы на зиму. Так и наши начальники. Им нужно многое успеть пока истина в пути.

– Да, очень похоже, – улыбнулась я, и рассказала Ольге о ситуации с быстрореченской толщей.

– Да, да, – сказала Ольга, – я слышала об этом. Пока методы не исключают субъективизма и допускают двоякое толкование, таких поворотов не избежать.

– Что же делать?

– Трудно сказать. Пока надежда только на дополнительную геофизику. Но кто на это пойдёт? Ты с Диком говорила?

Я покачала головой.

Мы подходили уже к экспедиции, и возвращавшийся из столовой Удальцов, увидев меня, подмигнул заговорщически, но я отвела взгляд.

В «кубрике» Дика – загородке в конце коридора на втором этаже – Дик и Лина пили чай с пирожками.

– Ну, и чутьё! – засмеялась Лина. – Садись!

– Да нет, я по делу…

Дик встал – медлительный, почти флегматичный, вот только глаза не тусклые, а излучающие тёплый свет – и придвинул к столу третий стул.

Пирожки оказались очень вкусными.

– Теперь можно и о деле, – сказал Дик.

Я замялась. В этом тёплом уютном «кубрике», рядом с двумя светящимися любовью друг к другу красивыми людьми все мои хождения и разговоры вдруг показались неуместными и даже нелепыми.

Лина словно почувствовала моё настроение.

– Я знаю, у тебя проблемы, Дана, – сказала она сухо. – Но Дика не трогай. У него был инфаркт. Мне не хочется быть вдовой и воспитывать одной сына.

Она вышла. Я готова была провалиться сквозь землю. Дик барабанил пальцами по столу.

– Вот такие пироги, – сказал он. – Не сердись, она очень за меня переживает, а я уже здоров, как бык. О Быстрой речке я знаю. Это очень серьёзно. Попробуй провести через техсовет дополнительную геофизику. У меня самого давно сомнения по поводу этой толщи. Думаю, пора разобраться. Только, пожалуйста, ничего не говори Лине.

Дику явно хотелось меня поддержать. Провожая меня до двери, он говорил что-то ободряющее, утешительное, но я чувствовала, что он сам понимает: ничего не получится.

К концу дня я совсем раскисла. Когда мы пили втроём чай, у меня болела голова, и счастливый вид Дарьи и Рени меня раздражал. Я рано легла, но долго не могла уснуть – пыталась извлечь из всего услышанного какой-нибудь урок, но вместо этого всё время возвращалась к словам Ирины: мир гибнет. Ночью мне приснилось, что вся территория Севера, отколовшись от материка, сползает в океан вместе со зданием экспедиции, в котором Круглов склонился над картой, Лина уговаривает Дика ни во что не вмешиваться, похохатывает довольный Удальцов и хлопает в ладоши Ирина, выкрикивая: «я же говорила, я же говорила!» А на чудом уцелевшей скале машет рукой Изверов:

– Все сюда! Спасение только в интеллекте!

На следующий день, как ты уже, наверно, догадался, я отправилась в кабачок, предварительно позвонив Олегу.

Я готовила себя к иронической реакции Олега на мою озабоченность мировыми проблемами, но того, что произошло, никак не могла предвидеть.

Вначале мы пытались вести диалог в углу за печкой, но Олег, заметив, что беседовать в таком шуме – всё равно, что ловить ртом вишни с десятиметрового расстояния, предложил потихоньку улизнуть. Прогуливаясь по морозу, мы очень быстро столкнулись с другой проблемой – заледеневшими мозгами – и нырнули под крышу Олегова жилища – трёхэтажного кирпичного «райкомовского» дома.

Войдя через просторный тамбур в прихожую, обшитую светлым деревом и устланную пушистым ковром, я подумала, что уж если мир постигается в сравнениях, то у Ложкевичей и впрямь «хата», а Удальцову не стоит задаваться своим «логовом». Между тем Олег принял у меня шубейку, повесил её в шкаф, вмонтированный в стену, и достал оттуда маленькие лёгкие туфли из собачьего меха, указав на пуф:

– Я не настаиваю, но тебе будет удобнее.

Комната, в которую мы вошли, казалась громадной, может быть оттого, что низко подвешенная люстра освещала только овальный стол, расположенный не посередине, а справа, в углу, и края придвинутых к нему кресел. Тёмная мебель у стен поблёскивала латунью ручек. Две двухстворчатые двери вели в соседние комнаты.

– И ты живёшь здесь один? – вырвалось у меня.

– По обстоятельствам. Я не монах.