Взлетая выше облаков

Что же ещё? Экзамены – это сдающие нервы у отличников и принятие судьбы у двоечников. Это пора, когда большинство сверстников уже совершеннолетние и хотят гулять целыми днями и ночами напролёт, тем более сейчас наступило лето, но нужно готовиться, готовиться и ещё много-много раз готовиться! Скучно, долго, и все же ничего не поделаешь – надо, значит надо. Ну, если конечно не хочешь остаться без хорошего образования и успешной карьеры в будущем. Я думаю, что многие захотели бы быть каким-нибудь богатым бизнесменом, нежели дворником или охранником на складе, хотя, может, есть и такие люди, кто знает?

Неделя пролетела для меня незаметно. Она стерлась из памяти, в отличии от той злополучной ночи, что до сих пор не выходит из головы. Во время небольших перерывов и ночью, когда я лежу часами напролёт не в силах уснуть, я, словно наяву, вижу съехавшую на одно плечо толстовку, выпирающие косточки ключиц и затуманенные алкоголем глаза с двумя кругами радужки: большим серым и маленьким, тонко окаймляющим зрачок карим. Я чувствую горячее дыхание на своих губах, узловатые сильные пальцы, сомкнувшиеся на моих плечах, легкий фруктовый шлейф духов, смешанный с ароматом «Мангового рая»…

Ненавижу свой мозг за это! Почему именно его образ засел настолько прочно и так реалистичен даже спустя неделю, а дурацкие доказательства по математике он забывает напрочь?!

7 утра. Истошно громко звонит будильник на телефоне, оповещающий хозяина, – меня – что надо поднять свое бренное тело и идти на первый круг ада – экзамен по математике. Может, он и не так сильно орет, но именно в этот момент кажется, что реактивный самолёт на взлёте и то тише. Мне ещё повезло: я смогла выкрасть у царицы ночи около четырёх с половиной часов сна! И пусть мать попросила лечь пораньше, я решила, что лучше измучаю себя подготовкой, усну прямо за столом, чем снова увижу Тома.

Солнечные лучи пробивались сквозь неплотно зашторенные занавески и падали прямо на кровать. Они освещали растрепанные по подушке рыжие пряди, заставляя их светиться огненным, и ужасно лезли в глаза.

– Почему именно сегодня? Как же голова раскалывается… – я сонно тру глаза и, приложив огромные усилия, сажусь, чтобы отрубить лежащую слишком далеко кричалку.

Вяло тащу себя до ванной и отскакиваю назад, ошарашенная собственным отражением. За прошедшие семь дней я совершенно не ухаживала за собой помимо чистки зубов, которая происходила автоматически. Теперь же из зеркала на меня смотрит существо, некогда бывшее семнадцатилетней девушкой: бездонные пропасти под глазами, тусклый цвет кожи с едва различимыми веснушками и пустой взгляд, обладатель которого желал лишь исчезнуть куда-нибудь далеко и надолго, а лучше навсегда.

Мне плохо, я разваливаюсь на части и у меня сдают нервы. Наплевав на то, что я ещё не ела и смешивать все сразу не желательно, закидываю в себя обезболивающее и успокоительное, запиваю все водой. Родителей дома нет, и никто не сможет отчитать меня за это.

Есть не хочется, но надо. Если не поем сейчас, живот свернётся в трубочку на экзамене, а мне только этого в совокупности с остальным не хватало, так, для полного комплекта. Омлет на скорую руку, привести себя в подобающий вид или точнее что-то похожее на него и собрать вещи. На мне сейчас классический нежно-голубой костюм из атласной ткани, рубашка без единой складки и туфли на небольшом каблуке. Волосы короткие, поэтому много времени на них не трачу. Во рту мятная жвачка и ещё целая упаковка с собой – помогает сосредоточиться. Из вещей только ключи, телефон, немного денег, две ручки, линейка-транспортир, паспорт и таблетки.

Выхожу на улицу, сразу ощущая собственную оплошность – все же нужно смотреть в окно перед тем, как покинуть квартиру. За время моих сборов погода переменилась чертовски сильно: небо заволокло тучами, которые тянутся до самого горизонта однотонным полотном, ветер пробирает до костей, мелко накрапывает дождь. Его почти не чувствуешь, только видишь, но это не отменяет того факта, что одежда мокнет, а обувь скользит по образовавшейся грязи. Тем не менее я не тороплюсь, еле переставляя ноги, и запрокидываю голову наверх, позволяя каплям падать на нос, полузакрытые веки и лоб. Мне уже легче. Таблетки начали действовать, и груз адски проделанной работы за плечами успокаивает.

Иду привычной дорогой мимо серых многоэтажек и одинокого, словно затерявшегося среди этих великанов магазинчика с продуктами. Маленького, с неприметной надписью: «Продуктовый». Он совершенно не вписывается в общую картину улицы, отчего невольно становится его жаль, пусть я прекрасно понимаю, что жалеть какое-то здание глупо.

Резко выключается свет. Я замираю на месте с чуть приподнятой ногой, не шевелясь. Неприятный ком тревоги застревает в горле, и я судорожно пытаюсь его сглотнуть.

– Угадай кто! – знакомый голос спасительным ключом снимает опутавшие меня цепи страха.

– Лика, я думала, что в обморок падаю! Не пугай больше так.

Тьма отступает – я снова вижу окружавший меня до этого мир, плюс, ещё одно дополнение к нему в виде удивительно веселой для такого дня подруги.

– А есть повод? – она склоняет голову чуть в бок, пристально разглядывая мое лицо. – Плохо себя чувствуешь?

– Нет, все хорошо. – я улыбаюсь ей самой добродушной улыбкой, на какую только способна.

Лика сегодня пришла в темно-синем платье, поверх которого нацепила кислотно-желтый дождевик, один в один как из фильма «Оно».

Я хватаю ее запястье и срываюсь с места. Удивленный вдох растворяется в громких ударах усиливающегося дождя.

Мы смеёмся, мчась навстречу ветру. Вскоре Лика обгоняет и теперь уже сама тянет меня за собой. Она всегда была спортивнее и к тому же обувь подобрала по погоде, в отличии от кое-кого. Я ловлю противное чувство дежавю, будучи ведомой, но лишь до тех пор, пока Лика не кричит, стараясь пересилить ветер, и указывает свободной рукой вперёд:

– Смотри, там наши!

Я вижу знакомые спины, что несутся по лужам, огибая здание школы. Десятки брызг от их ног разлетаются на несколько метров. Мы ускоряемся.

Отдышаться удаётся уже только внутри. Я облокачиваюсь на собственные колени, согнувшись в три погибели, и тяжело втягиваю в себя воздух. Со мной пару раз поздоровались, но сил хватило лишь кратко кивнуть им в ответ. Ненавижу бег, особенно на каблуках. Мое лицо со сто процентной вероятностью сейчас ужасно красное, я всегда сильно краснею, одежда до последнего волокна промокла, правда, это не столь страшно, ведь большинство в точно таком же состоянии искупавшихся под небесным душем.

Я наконец выпрямляюсь и осматриваюсь: здание пункта проведения экзамена будто собрано из кирпичиков детского конструктора выцветшего розового цвета. В узком проходе, где мы остановились, два ряда лавочек смотрят друг на друга, двери раздевалок настежь открыты. Лика уже успела сбегать в толпу одноклассников и сейчас оживленно болтает с ними. Смотря на неё, так и не скажешь, что девочка пришла сдавать сложный экзамен, а не на вечеринку. Другие в ее присутствии тоже заметно расслабляются. Я всегда удивлялась странной ауре Лики, что поднимала настроение окружающим, когда, казалось бы, повода веселиться невозможно найти. Она и сама вечно улыбалась, смеялась и никогда не унывала, заражая своим настроем остальных. Такая вот девочка-зайчик, которая изредка показывала свои острые коготки.

Перевожу взгляд на соседний коридор…

Худощавая фигура в белой рубашке возвышается над всеми. На целую голову выше остальных, его окружавших… Парень зарывается пятерней в мягкие на вид волосы, за секундный поворот головы замечаю тонкую душку очков, знакомую до тошноты. Мне чудится, что я чувствую слабый запах духов с ароматом тропических фруктов.

Сильно зажмуриваюсь. Открываю глаза и образ Тома мгновенно исчезает, словно его и не было. Ни человека, ни духов. «Галлюцинации?»

– Эмма! – Лика активно машет мне рукой, отбегая от стенда с информацией. – Мы с тобой в одной аудитории!

– Здорово… – говорю, пребывая в состоянии остаточного шока. Мне очень хочется спросить Лику: не видела ли она здесь высокого парня и описать в подробностях все его приметы, но сдерживаюсь, ведь вероятность этого слишком мала, а вот то, что она посчитает меня за полоумную – пробивает собой потолок. – Пошли, кажется, нас запускают. – мы ретируемся в сторону толпы одноклассников.

– Что ж, да прибудет с нами сила, будущие студенты! – кричит Лика, первая убегая в наш кабинет.

Коридор разрывает воодушевленный вой старшеклассников. Женщина-администратор морщится. Я ее понимаю: наш класс больше походит на настоящий цирк, чем на будущих врачей, инженеров, учителей и ещё много кого, кто должны стать порядочными членами взрослого общества.

Первые сорок минут из трёх часов прошли в полной тишине, прерываемой лишь короткими вздохами, шелестом листочков, звуками быстрого зачеркивания чего-то ручками и сдерживаемого кашля с задней парты. Следующие сорок минут дополнились тихими чертыханьями, нытьем и молитвами. Мне тоже хотелось выкрикнуть пару-тройку нецензурных выражений и стукнуть от досады кулаком по столу, но все же удалось подавить этот эмоциональный порыв и писать дальше. За это время я пару раз оглядела свою аудиторию: из десяти человек трое были мои одноклассники. Лика усердно работала два с половиной часа, после чего немного полежала грудью на парте, последний раз сверила ответы с черновиком и сдалась. Она вышла из аудитории вторая, чему я не сильно удивилась – Лике учеба всегда давалась без особых усилий, тем не менее она за оценками не гналась. Такие обычно говорят: «Что Бог пошлёт», только вот моя подруга атеист.

Я тоже отдаю руководителю работу и на затёкших ногах выползаю на улицу. Вода с неба лить перестала, но голубое полотно до сих пор под грязным одеялом, пусть уже и не однослойным. В голове у меня пусто, мелкий тремор от долгого сидения в одной позе только-только начал сходить. Вокруг ни души. Я смотрю себе под ноги, разглядывая меловые рисунки младшеклассников.

– Да почему ты не понимаешь?! – Голос очень похож на Лику. – Неужели, ты ни разу не задумывался?!

Я медленно бреду вдоль забора, стараясь не привлечь внимания разговаривающих. Через несколько шагов могу разглядеть собеседника Лики. Это Алекс. Смуглый юноша чуть выше среднего ростом с широкими плечами. Спортсмен и человек, сводивший «погулять» добрую половину школы.

Я останавливаюсь в тени, где ни он, ни она не заметят меня. Подглядывать и подслушивать не хорошо, я знаю, только мои ступни, словно прилипли к земле, а тело сковал невидимый свинцовый панцирь. Я впервые вижу Лику такой. Нет, она и раньше могла поскандалить, но сейчас… Мне, кажется, что вот-вот ее маска исчезнет. Она все ещё на ней, только появилась длинная полоска разлома, что тянется от правого уголка губ по диагонали вверх.

– Лика, подожди, что ты хочешь сказать? – Алекс в полном замешательстве.

– Подумай сам! – голос Лики наполнен бесконечным отчаянием, злостью и… Что-то там есть ещё, хорошо замаскированное, но все же слабо выглядывающее сквозь трещину маски. Это что-то наверняка и ломает ее, пытаясь выползти наружу. – Почему я всегда делала за тебя домашку, когда тебе было лень? Почему прикрывала перед учителями, если ты сбегал чуть ли не каждый день? С какого перепугу я даже сегодня отдала тебе свою бутылку с водой, хотя саму тошнило ещё с самого утра?

Алекс не шевелился. Лика смотрела на него своими карими глазами так, что и до меня дошла эта щемящая сердце волна, от которой дышать стало практически невозможно. Руки сами потянулись к груди и скомкали рубашку.

– Я терпела то, что вокруг тебя всегда ходила толпа баб, что ты их обнимал, с ними спал, а меня лишь использовал… Я терпела! Меня выворачивало изнутри, но я ничего не показывала, потому что понимала: я не смогу дать то, что тебе нужно… – все вокруг смолкло. Трещина ветвилась, расползалась во все стороны. Разноцветная краска кусками осыпалась на землю. – Просто скажи, ты хоть на йоту чувствовал ко мне подобное?

Лика не плакала. Желтый капюшон откинулся назад, ее длинный рыжий хвост растрепался, а руки дрожали, сжатые в кулаки так сильно, что на ладонях у неё должны будут остаться полумесяцы.

Алекс опустил взгляд в пол. Он несколько раз открывал рот, дабы начать говорить, но так не проронил ни слова. Его сильная, внушающая в большинстве случаев страх фигура сейчас выглядела ужасно жалкой.

– Уходи.

Я читаю по губам. Лика произнесла последнее слово настолько тихо, что даже Алекс вряд ли услышал. Вне зависимости от этого, он ее понял и поплёлся прочь, не видя, как маска со сворачивающим уши треском лопается и тысячами осколков летит на мокрый асфальт.

Вместе с этим проходит и мое оцепенение. Я бесшумными шагами выхожу из укрытия и подхожу к осевшей наземь подруге. Лика сидит на корточках, обняв колени и спрятав в них лицо. Край дождевика испачкан в грязи, но кого это сейчас волнует…

– Пойдём, присядем? – я протягиваю руку, которую неуверенно принимают. Какая же маленькая, почти детская ладошка у Лики…

Первая попавшаяся лавочка служит нам причалом. Лика молча присаживается, не замечая, что наступила на ещё тлеющий окурок сигареты, оставленный непонятно кем. Ее спина, обычно удивительно прямая, сгорбилась, пальцы крепко вцепились в коленки, а сама она смотрит куда-то вдаль. По сравнению со мной она сейчас кажется маленьким гномиком, хотя роста мы примерно одного.

– Неудавшееся признание? – осторожно интересуюсь я.

– Скорее неудачный выбор. Как говорят: любовь зла – полюбишь и козла. – она усмехается. – Я не хотела взаимности, глупо ее ждать от того, кто даже не задумывался о твоих чувствах. – Лика и Алекс знают друг друга уже много лет и всегда дружили, но не более. Никто и подумать не мог, что у них может что-то получиться. Я в том числе.

– Но ты… Все равно хочешь быть с ним, да? Зачем себя мучить, если ты прекрасно осознаёшь последствия?

Говорю и тут же прикусываю язык. Робко поднимаю глаза на Лику. Я же знала! Знала, сколько боли ей приносил Алекс своим безразличием и как долго она ее терпела, но я не хотела этого признавать. Мой вопрос глуп и бессмыслен: Лика не могла никому сказать о своих переживаниях, боясь упреков и отказа, а потому и отпустить тоже. Только сейчас до меня доходит, что я видела ее страдания каждый божий день, но просто не желала в это влезать. Много раз чертова маска на лице Лики трещала по швам у меня на глазах, и моя единственная подруга заклеивала, запаивала сколы, оставляя сама себе шрамы… Какая глупая и банальная история: отличница, влюбленная в хулигана…

– Прости…

– За что? – Лика удивленно смотрит на меня. Непонятное чувство тошноты вновь подступает к горлу.

– За то, что не заметила раньше.

– Я и не хотела, чтобы кто-либо замечал. Это мои гормоны и только мои проблемы. Я видела тебя, когда ты выходила из школы и даже думала, что стоит уйти, но почему-то не решилась. Наверное, мне все же хотелось, чтоб у нас был свидетель. – Лика сильнее сжала руки на коленях. – Я противоречу сама себе, как глупо, не правда ли? Мне просто нравилось проводить с вами время, со всеми вами…

Лика плачет. Только не так, как обычные люди. Без истерик, без швыряния предметов, криков о несправедливости… Без слез… Лучше бы эти треклятые соленые дороги ползли по щекам, краснели и опухали глаза, чем так. Она продолжает улыбаться, рисуя себе новую маску, которую уже больше не снимет при мне, если я ничего не сделаю сейчас. Мы обе понимаем, что нашему беззаботному детству осталось чуть меньше месяца. Пройдут экзамены, выпускной и все: больше не будет того класса, который мы успели полюбить. Алекс может даже и не вспомнит о ней никак, кроме как о девочке, что давала списывать на уроках.

– Что будешь теперь делать?

– Что-что, пускать слюни на его сладостный образ, вот что! – Моя подруга смеется, зажмурившись, словно от боли.

Я не выдерживаю и крепко прижимаю Лику к себе.

– Эмма?

– Мне плевать, забудешь ты Алекса или нет, пусть даже он тебя нисколечко не любит, но, пожалуйста, перестань улыбаться, когда тебе больно. Перестань носить эту гребаную маску, когда ты со мной. Я не могу это больше видеть.

Лика дрожит, комкая мой пиджак на спине и оставляя на нем мокрые дорожки слез. Она – единственный живой человек, который всегда меня поддерживал, не давал сойти с ума и ничего не просил взамен. Только она знает о моем прошлом, которое я так не хочу вспоминать и в то же время боюсь потерять. И я очень рада, что наконец смогла хоть что-то сделать для неё.

– Спасибо…

Глава 3

Бежать. Убежать настолько далеко, насколько хватит сил. Я жадно, до боли хватаю ртом холодный воздух. От резких вздохов легкие на грани разрыва, но нужно уносить ноги, пока эти монстры не настигли меня.

Босые ступни горят от мороза земли, втыкающихся веток и камней. Подол платья разорван в клочья, на руках множество заноз и темными корочками запекшаяся кровь. Я бегу уже до невозможного долго, но все равно недостаточно.

Останавливаться нельзя – поймают.

Мимо проносятся страшные гиганты-деревья, упирающиеся верхушками в самый небосвод. Серый, затянутый громадными тучами, что вот-вот разразится громом. Страшно каркают вороны, стаей взмывают вверх, отчего становится ещё темнее. Они галдят, хлопают своими крыльями, и я чувствую, что даже эти глупые птицы против меня.

Запинаюсь, кубарём лечу по склону и в конце концов обессиленная остаюсь лежать на земле. Мир кружится в бешеном вальсе чёрных перьев, а вскоре и вовсе исчезает в пугающей тьме. Холодной, всепоглощающей, что затягивает в себя все глубже и глубже, пока я полностью не растворюсь в ней…

Резко открываю глаза и с силой впиваюсь ногтями в бёдра. «Это всего лишь сон, просто кошмар», – лихорадочно повторяю про себя, пытаясь успокоиться. В ложбинке на груди мокро, ткань ночнушки в том месте плотно прилегает к телу.

В палате жарко, августовское солнце светит адски через усиливающее его оконное стекло. Форточку открыть не могу, замки мешают, поэтому медленно сползаю вниз, поближе к прохладному полу.

Комната, в которую меня перевели, удивительно светлая и приятная глазу, особенно по сравнению с тем, где я была до этого. Здесь есть деревянный стол, стул, прикованный к нему, мягкий голубенький коврик на полу, кровать, настоящая кровать, а не полуразвалившаяся кушетка, и даже большой шкаф, правда неизвестно зачем он нужен, когда из вещей у тебя только несколько комплектов белоснежных хлопковых пижам и одно большое некогда махровое полотенце.

Я сижу, сцепив руки в замок и опустив голову вниз так, что подбородком касаюсь груди. Это моя маленькая хитрость, придуманная совсем недавно и позволяющая побыть наедине с собой даже, когда по времени должен быть обход. Санитаркам не хватает дерзости тревожить «милую молящуюся девочку». Действует безотказно, главное, «просить Боже о милости» не слишком часто, иначе они заподозрят что-то неладное, а я совершенно не хочу терять свои дополнительные минуты тишины, учитывая, что они здесь ценятся дороже золота.

Но в этот раз мне чертовски не везёт, и в комнату все равно входят, не обращая внимание на мое положение. Я тяжело вздыхаю про себя, а в слух лишь громко скандирую: «Аминь!»

Поднимаю голову. Мария мило улыбается мне, расставляя на столе тарелки с обедом: суп, картофельное пюре с тефтелей, какую-то сладкую булочку и компот, по цвету напоминающий яблочный. В такие моменты я безумно радуюсь своему статусу в этом заведении.

Статусу, который прикреплялся невидимой булавкой к нашим досье и который давал лишние привилегии таким, как я. Например, всю ту же съедобную еду и палаты, рассчитанные на меньшее количество постояльцев, чем остальные. Моя комната так вообще сравнима с номером люкс – лучше здесь и не придумаешь.

– Мари, можно тебя попросить принести что-нибудь, чем можно рисовать? Цветные карандаши или фломастеры? – мне нравится называть медсестру на французский манер. Ей, судя по смущенному выражению, тоже.

– Карандаши вам по уставу нельзя, они острые. – девушка задумчиво стучит пальцами по подбородку. – А вот фломастеры я постараюсь принести.

Марию закрепили за мной сразу после перевода в новую палату. Я рада, потому что считаю ее самой милой из тех, кто ко мне приходил. Остальные казались либо слишком холодными, либо слишком назойливыми. Мари – золотое сечение. Она прекрасно чувствует мое настроение: когда мне хочется побыть в тишине, она молчит, быстро делает необходимые процедуры и уходит, а если весь мой вид высказывает неутолимую жажду общения, то может сидеть часами, болтая со мной обо всем, что только в голову взбредёт.

Моя «молитва» проходила на ковре, но сейчас мне не особо хочется вставать, карабкаться вверх, ведь я уже успела остыть и не хочу возвращаться в пекло кроватного мира. Продолжаю сидеть тут, глядя снизу-вверх на медсестру. Поджимаю ноги к груди, обхватываю кольцом из рук. Мария жадным взглядом прожигает мой обед, видимо, персонал ещё не успел получить свою долю.

– Хочешь немного? – я киваю на запакованную в целлофановый пакет булку, но Мари протестующе машет в ответ.

– Нет, нам не положено. Тем более, я прямо сейчас пойду кушать.

Я заметила у медсестры миленькую привычку говорить о себе в какой-то немного детской манере. «Кушать» вместо «есть», «споткнулася» и множество других слов с уменьшительно-ласкательными суффиксами…

– Тогда, не стану тебя задерживать. – я улыбаюсь, провожая Мари взглядом до тех пор, пока дверь полностью не скрывает коридор от комнаты.

В самые первые дни пребывания здесь я часто слышала разговоры врачей, в которых они делили нас – психов – на несколько категорий. От этого распределения зависело то, куда тебя поселят, кого приставят и какие привилегии ты будешь иметь. Из того, что успела разузнать, я от скуки составила небольшой список. Он не полный, скорее всего групп намного больше и характеристики их более подробны, они наверняка содержат четкие диагнозы, но у меня ещё много времени, чтобы пополнить записи новой информацией.

Я выделила 6 типов психов:

1. Плаксы – вечно плачущие личности, с красными опухшими глазами, непрекращающимся насморком, у которых поголовно диагностирована депрессия;

2. Куклы – безэмоциональны, не самостоятельны, редко разговаривают и еле подают признаки жизни.

3. Маньяки – агрессивны, кидаются на всех без разбору, ломают мебель и все, что попадётся под руку. Часто видят галлюцинации;

4. Граждане – те, с кем большего всего времени проводят новые сотрудники для плавной адаптации к работе здесь. Спокойны, рассудительны и не склонны к буйствам. Получают много полезных бонусов от персонала. Их диагнозы варьируются от легкой степени шизофрении до ОКР.

5. Маугли – полная противоположность гражданам, ведут себя подобно животным. Не владеют членораздельной речью и даже малейшим представлением о правилах поведения в обществе. К ним и маньякам отправляют только крепких санитаров и девушек-старожил этого заведения, которые поведали столько, что ни в одном фильме ужасов не уместить.

И последний, шестой, ему нет одного названия. Каждый врач обзывает этих людей по-разному, поэтому и я пока не хочу записывать его – пусть сначала определятся. Все-таки это и меня касается, ведь я не только гражданин, но и…

После обеда ко мне заходит доктор Флейд. Все так же в странных чёрных очках, с растрёпанными волосами, на коих блестели капли воды. Каждый спасается от жары как может, и в этом его упрекать я не могу.

– Здравствуйте, Эмма. Как настроение?

Я молчу, сидя на кровати и рисуя невидимого паучка на стене. Флейд падает на стул, расслабленно закидывая голову за спинку. Несколько шейных позвонков звучно хрустят, отчего доктор блаженно мычит и тянется руками назад. Опрометчиво: стул перевешивает на одну сторону, а мужчина судорожно хватается за все, что под руку попадётся, только бы не поприветствовать пол головой, что, впрочем, у него выходит.

Я тихо хихикаю.

– Раз уж вас прогоняет даже стул, то не могли бы вы открыть окно? – ключи есть только у него и Мари.

– Злорадствовать нехорошо, юная леди! – пожимаю плечами. Флейд распахивает настежь створку и свежий воздух вмиг заполняет помещение. – Вы и сегодня станете безмолвным слушателем или все же составите мне компанию?

Во все прошлые приходы доктора я не слишком много говорила. Мне было интересно собрать побольше данных о столь настойчивом враче, что даже спустя две недели продолжал лечить меня. Это рекорд, прошу заметить! Предыдущий был четыре дня.

У доктора Флейда есть золотистый ротвейлер, кличку которого я постоянно забываю и чьи следы шерсти каждый сеанс вижу на его белом халате. Мужчина предпочитает чёрный кофе, не женат, его дочь учится на втором курсе, а понятие свободы у него полностью копирует определение из учебника права в старших классах. Я, честно, была поражена, что Флейд цитировал его слово в слово.